Глава 2. Принц и нищий (2/2)

Война упиралась в одну фигуру — рыжеволосую женщину в черном, посылавшую дружелюбные, резко очерченные красные улыбки, очень похожие на те, что Шико видел на лице Анжу. <span class="footnote" id="fn_20603821_1"></span>

Шико доковылял до автоматических дверей и ввалился в соседнюю комнату, не имея ни малейшего представления о том, что он там найдет или кого встретит, щеголяя в шелковом халате невообразимого цвета умирающей фуксии (монограмма «Г.В.» вышита переливающимся серебром), с перекошенной от усилий физиономией, напряженно пыхтя.

В комнате за столом сидел Анжуйский в очках, колотивший по клавишам ноутбука с такой скоростью, будто ему жгло пальцы.

Появление Шико он проигнорировал.

Шико добрел до окна и увидел за раздвинутыми кремовыми шторами перламутровые края облаков, цеплявшихся за надменные верхушки башен. Все, что происходило, не должно было произойти.

Он должен был умереть под кнутом мэтра Николя Давида. Он должен был умереть на дороге. Принц должен был его переехать и не заметить. Или заметить его и презрительно выбросить, как падаль. Или вышвырнуть его из дворца, узнав, что он битый дворянин — изгой, пария, человек без чести.

Может, он все-таки умер и попал в диковинный лимб с принцами, подбирающими нищих, с дворцами, где есть больничные палаты, с вывернутой наизнанку жизнью, правила которой ему неизвестны.

К нему кинулась тявкающая собачонка, едва не сбившая его с ног, и ее Анжуйский заметил.

— Фу, Нарцисс! Не кидайся на людей. Встали? Вам лучше? Я рад.

Никакого перехода между репликами не было. Он не повернулся к Шико и не перестал стучать по клавиатуре.

— Пробел пропущен в третьей строке, — сказал Шико. — «Синекдоха» в первом слоге пишется через «и». А «нахуй» — слитно. Ваше высочество, что я тут делаю?

Герцог растерянно моргнул.

— Судя по всему, учите меня правописанию. — Наконец, смотрит на него с неуверенным видом. Трет глаза за стеклами очков. Зрачки стандартных размеров. — У вас неплохо выходит.

— Не припоминаю, чтобы меня брали на должность наставника принцев.

Нарцисс лает, обдавая все вокруг щенячьей резвостью. Шико ощущает себя до крайности неуклюжим, его выбросило на незнакомый берег, и он безоружен.

— Да ладно вам, — Анжуйский внезапно вскакивает. В его тело встроены пружины и безо всякого кокаина. Говорит быстро: — Вам стоять не тяжело? Давайте я вас усажу. Сен-Люк! — Вскрикивает так громко, что Шико подпрыгнул бы, если бы не нога и костыли. — Встаньте с дивана и пойдите… куда-нибудь.

Бордовый кожаный диван у стены, который до этого молча стоял, оживает.

— Я спал, монсеньор.

— Вы всегда спите.

— Жизнь в королевстве снов приятнее, чем в нашем.

— Что в вашей жизни такого плохого, что вы на нее жалуетесь?

— Что в вашей плохого? — довольно нахально отвечает Сен-Люк. Он почти такой же красивый, как принц, но нарисован пастелью и выглядит как размытый кадр на пленке. — Но вы всегда жалуетесь на скуку.

— А вы всегда жалуетесь на меня, — говорит Анжуйский обиженным детским тоном.

Сен-Люк фыркает. Шико колеблется между изумлением и насмешливым смехом. Эти мальчишки просто нелепы.

— Уступи место нашему пациенту, — нетерпеливо говорит принц.

— Вашему пациенту, — говорит Сен-Люк, бросая на Шико подозрительно-раздраженный взгляд. Он лениво потягивается и встает с грацией сонного кота. У него очень длинные ноги, тяжелые веки и общее отвращение к жизни, написанное на его лице. — Если вам так угодно.

Ему так угодно, бог его знает, почему. Чтобы разобраться в содержимом его черепной коробки, требуется знакомство подольше, а еще лучше — циркулярная пила, чтобы вскрыть ему голову и посмотреть на завихрения его мозгового вещества. Он почти не накрашен. Сегодня его футболка белая. «Dolce&Gabbana. Принц. Я там был». О, ебать. Или, может быть, это юмор, и я просто его не понимаю?

Сен-Люк уходит, Шико спрашивает:

— Почему вы меня подобрали?

Анжу садится на пол, скрестив свои очень длинные ноги (это клуб для людей с длинными ногами, удивительно, но я могу подать заявку на членство) в бледно-голубых джинсах. Квадрат солнца из огромного окна за его спиной — как золотая мантия.

— Не знаю. — Пожатие плеч. — Подумал, что мы вас сбили, стало жалко. — Пожатие плеч. — На все должна быть причина?

Шико в этом твердо убежден.

— Хорошо, монсеньер, вам стало жалко меня. Вы могли бы вызвать скорую или полицию. Этого вполне достаточно, чтобы чувствовать себя рыцарем. Поставили бы галочку в своем списке добрых дел. Но вы привезли меня сюда.

Анжуйский нетерпеливо рычит, задирает рукав и ожесточенно чешется. На бледном плече розовый оттиск сведенной татуировки.

— Ну и, бля, что?

— Ну и, бля, странно! Разве ваша августейшая матушка не предупреждала вас в детстве держаться подальше от незнакомцев?

Принц внезапно хмурится, становясь не нелепым, а слегка угрожающим.

— Не говори о моей матери, а то я прикажу отрезать тебе язык.

— Я не говорю о вашей матери, — он поднял бы руки в успокаивающем жесте, если бы не держал костыли. — Благослови ее Бог католиков и Бог протестантов.

Анжуйский ошеломленно моргает.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— Бог, — объясняет Шико. — Бог католиков. Бог протестантов. Они спорят, чей лучше. Мы воюем из-за этого.

Морщинка снова пересекает пространство между безупречными бровями герцога.

— Ты все еще принимаешь обезболивающие? — Он становится весело озадаченным. — Или Можирон был прав, и ты просто сумасшедший?

— Да, — соглашается Шико. — Все еще очень странно, что вы спасли меня. Это абсурд. Это противоречит законам реального мира.

— Может быть, мир не совсем такой, каким ты его себе представляешь?

— А каким вы его себе представляете, ваше высочество? — говорит Шико, понимая, что ему искренне любопытно. — Вы творите добрые дела, и Всевышний, Вселенная, великий Архитектор вознаграждают вас? Вы понимаете, что никто не вознаградит вас за спасение человека, которого избили плетью и который даже не может отомстить? Или вы просто коллекционер уродов?

Герцог вскакивает на корточки. Белки его глаз мутные. Теперь он зол.

— Мой дом недостаточно хорош для вас? Ваши хоромы просторнее? Ну и катитесь вы нахуй в таком случае! — Поднимается одним прыжком. — Пишется слитно! И знаете, что?

— Что, — говорит Шико. Этот человек ошеломляет его. Какие импульсы посылает его мозг, чем пульсирует?

— Срал я на добрые дела! Я совершеннейший эгоист и делаю все исключительно ради самого себя. Творю, что хочу, плюя на всех и каждого. Так и знайте!

Тень Анжуйского движется, словно танцуя на битом стекле. Нервные пальцы расчерчивают солнечный воздух. Браслеты звенят на его запястьях. Он очень красив, и нелеп, и совершенно беззащитен, и, кажется, это главное. Его уязвимость.

— Что, крыть нечем, господин острослов? — радуется его высочество.

Невозможно поверить, что это существо одерживало какие-то военные победы, заседает в каких-то советах. Кажется, кроме ведерка с песочком и лопатки, ему ничего нельзя доверить, и на детскую площадку выводить его надо под присмотром. Не исключено, что толпа вокруг него примерно этим и занимается. Впрочем, там тоже одни мальчишки, не считая холодного Дю Га, у того разворот корпуса наемного убийцы.

Выставив вперед подбородок, Анжуйский победительно вышагивает назад к своему столу. Лопатки торчат из-под белой футболки, невыпроставшиеся ангельские крылья. Что он сейчас сделает? Заплачет, закричит, велит бросить меня в тюрьму? Пырнет кинжалом, оставив образчик художественной резьбы на моей худосочной плоти: «Принц. Я там был»?

— Вы псих, монсеньор. — Шико чувствует теплые переливы смеха в груди, и еще что-то теснится в сердце, вынуждая его говорить правду. — Вы мне нравитесь.

Нарцисс лает на Шико. Анжуйский прикрикивает на них обоих:

— Тихо ты! Ну, оставайся тогда до завтра, колючка.

— А что будет завтра?

— Вечеринка.

— Я ее переживу?

— Я еще не решил, — Анжуйский, звеня браслетами, крутанулся в кресле. — Уж больно ты дерзок.

Склонился к клавиатуре, теряя к нему интерес.

Ни следа улыбки в голосе. Говорят, его матушка травит врагов ядом. Может, это семейная черта?

Шико, стариковски кряхтя, поднялся с дивана. Заковылял к выходу. В дверь просунулась голова Сен-Люка. Анжуйский поманил его. Интересно, что тут делает этот мальчишка? Просто лежит и украшает собой интерьер?

На пороге Шико остановился.

— Мне прийти на вашу вечеринку в халате, монсеньор? У меня тут больше ничего нет.

Кроме попранной гордости. В нее и наряжусь.

Губы Анжуйского, намазанные розовым блеском, изогнулись в улыбке.

— О, да, это пижамная вечеринка, разве я не сказал?

— Девочки будут заплетать друг другу косички, драться подушками и сплетничать о мальчиках?

— Я смотрю, вы начали разбираться в обстановке. Не волнуйтесь, подберем вам что-нибудь приличное из моего гардероба. Мы с вами почти одного роста. Хотя вы длиннее.

— Выше, — поправил Шико.

Анжу фыркнул.

— Будете придираться ко мне, останетесь голым.

— Я трепещу, — сказал Шико.

Он почти не соврал, теперь он обречен трепетать всю жизнь: на спине останутся шрамы, и всякий поймет, что его высекли, как холопа на конюшне хозяина.

Похоже, Анжуйский подумал о том же самом.

— У меня богатый выбор, — мягко сказал он. — Что вы предпочитаете? Armani, Chanel, Dior?

Сен-Люк, вернувшись на бордовое место, следил за ними исподтишка. Нарцисс кусал кисточку на кремовой шторе. Идиллия дурдома. Еще бы пожрать дали, а то порции в этой эдемской больничке, как в самолете. Дворец называется.

— Благодарствую, ваше высочество, вы чрезвычайно щедры. — Шико изогнул шею в верноподданническом восторге. — Сколько еще маек с надписями у вас есть?

— У меня еще есть «Dolce&Gabbana. Я король своей жизни», — гордо сказал Анжуйский. — Одолжить вам?

— Если она с сердечком. Или с единорогом. Ничто так не к лицу мужчине, как могучий единорог.

Как далеко я могу зайти по этой дороге. А, какая разница, разве у меня много вариантов? Это или автобан. Я лучше буду пинать принцев крови.

Он чувствует азарт и желание проверить мир на прочность.

Анжуйский мальчишески хохочет, поднимая веселый, веселый взгляд.

— Ты что, будешь все время втыкать в меня колючки?

— Я еще не решил, — Шико пытается срисовать его самоуверенное пожатие плеч. На костылях, в халате и в чужой жизни трудно хранить независимый вид. — Уж больно у вас влекущий мягкий живот.

— Дурак, — Анжуйский смеется, схватывая аналогию на лету. Браслеты звенят, как бубенцы. — Ты прелесть, знаешь?

— Э-э, — говорит Шико.

Герцог поворачивается к своему ноутбуку и колыхает воздух мельканием пальцев.

Шико перестает существовать для него. С бордового дивана ему недобро ухмыляется Сен-Люк. Шико читает его мысли: да, да, дружок, именно так всегда и происходит. Он может забыть о твоем существовании за пять секунд и больше никогда не вспомнить. Ты никто, и тебе лучше помнить об этом.

За солнечным окном в крикливых красках летнего дня колобродит Париж.

Впереди вечеринка, одинокое блуждание в лабиринтах толпы. Мой разум под угрозой.

Ногу жевала боль. Он вздохнул и поковылял назад.