2. Беззаботное детство (почти) [2003-2004] (2/2)

Будь ты яркою звездою

И не погасни никогда!

«Молодая и красивая всегда…». Витя вздрогнул. Юля погибла в 30 лет. Она навсегда будет юной и красивой. Смерть заморозила её.

Витя думал о том, что звезда Юля погасла в январе 2000. И лишь сейчас он осознал, что Юля будет гореть вечно в его сердце, в памяти народа. Эта звёздочка оставила за собой длинный хвост, который не сотрётся с течением времени.

Далее ведущая задала детям вопросы, как будет «мама» на разных языках мира. Кто-то выучил слово по-испански, кто-то на французском. Насте досталось английское «mum».

Самой трогательной частью торжества был танец воспитанников с мамами. Когда дети начали подходить к женщинам из зала, Оля встревожилась, подумав о том, какой удар ждёт Настю. Но Пчёлкина подошла и дала две руки Томе и Оле.

— Потанцуете со мной? Вы же… Мои мамы.

Девушки приняли приглашение. Тома растрогалась и платком смахнула набежавшую слезу. А Оля не смогла сдержаться. Она кружилась вместе с девочкой, а сама еле что видела сквозь скорбный туман в глазах.

Валера всё активно снимал. Витя старался впитать в разум каждый момент, происходящий сейчас. Он знал: его дочь не всегда будет такой невинной малышкой. Она вырастет, кудряшки исчезнут, появятся взрослые заботы. Ещё Витя знал, что однажды та правда, от которой он оберегал Настю, вскроется и разрушит хрупкий мир, доступный лишь отцу и дочери.

После танца объявили о начале музыкальной паузы. Настя вышла в центр зала, переминаясь с ноги на ногу. Витя загадочно улыбался. Он знал, что сейчас будет фурор.

Заиграла мелодия. Совсем не та, которую дали разучивать воспитатели. Все переглянулись. И вот Настя сделала глубокий вдох и начала нежно и ласково петь:

— Я начал жизнь в трущобах городских

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих,

Я есть просил, я замерзал.

Вы, увидав меня, не прячьте взгляд

Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват…

Белов аж заорал и засвистел, забыв, что он должен носить депутатскую серьёзность. Космос посмеивался в рукав. Витя аплодировал, всячески поддерживая Настю.

— Настя, давай! — Белов показал класс, подняв большой палец вверх. Его пробрала ностальгия по свадьбе с Ольгой, на которой Витя исполнил ту самую песню.

Пчёлкин заменил композицию, потому что он считал немыслимым то, что Настя, живущая без матери, будет петь про солнышко-маму, что всегда рядом. А ещё ему в принципе не понравился нескладный текст. Когда выдали песню, Витя повернулся к Насте и сказал прямо:

— Полная херня, Настя. Ты такое петь не будешь. Я знаю песенку получше.

Воспитатели не понимали, как себя вести. Останавливать ребёнка неправильно — он испугается и собьётся.

А Настя старательно пела каждую строчку. Не забылась нигде, что странно для девочки пяти лет. Прикрыла глаза, водила рукой. Она чувствовала ритм мелодии, где повысить голос, где замедлиться.

—… Вы знали ласки матерей родных,

А я не знал и лишь во сне

В моих мечтаньях детских золотых

Мать иногда являлась мне.

О, мама! Если бы найти тебя,

Была б не так горька моя судьба!.. — закончила Настя, поклонившись.

Зрители сидели несколько секунд в тишине, потом, последовав примеру бригадиров, захлопали. Настя широко улыбалась, обнажая белые зубки. Она была рада своему первому триумфу на большой (для неё) сцене.

Утренник подошёл к концу. Гости стали расходиться. Отцы проснулись и побрели к выходу.

— Настенька! Умничка! — Белов поднял Пчёлкину на руки, поцеловал в лоб. Валера, Космос тоже высказали похвалы. Настя зарделась, выпрямилась.

Воспитательница подбежала к Пчёлкину и начала его отчитывать:

— Вы что себе позволяете?! Эта песня про детдомовских детей! А у нас утренник детский! Мы вам давали учить другое! Какое право вы имеете…

— А вы какое право имеете принуждать мою дочь петь песенки о том, как весело жить с мамой, когда её мать лежит в гробу уже пятый год?! Я отец, я имею право решать, что она будет петь! Она не пела блатняк, пошлятину. Что-то не устраивает?

Витя не сдерживал эмоций. Он говорил так, будто решал финансовый вопрос с преступником. Он никогда не чувствовал разницы между людьми. Даже если бы перед ним оказался министр России, который чем-то насолил Пчёлкину, он бы и ему хамовито всё сказал.

Воспитательница промолчала, и Витя ушёл, засчитав себе победу. Пока взрослые забирали вещи в гардеробе, Настя гуляла вокруг садика. Этим воспользовалась какая-то журналистка, с бейджиком на груди, блокнотом и ручкой в руках.

— Здравствуй, Настенька! — Она присела на корточки перед девочкой. Настя ничего не понимала. Она загадочно рассматривала женщину, отмечая, что у неё интересная штука на шее. Возможно, с ней можно будет поиграть.

— Скажи, кем ты будешь, когда вырастешь? Может, журналисткой, как мама?..

Настя продолжала разглядывать тётю, но уже с неким подозрением и недоумением. Ей всю жизнь говорили, что мама — врач. Это явно не похоже на загадочное слово «журналист».

— Нет. Моя мама работает врачом, — деловито объяснила Настя. — Она лечит людей.

— Ты разве не знаешь? Твоя мама была великой журналисткой. Она отдала свою жизнь, совершила подвиг. Она работала даже на войне.

— А что такое «война»? — Поинтересовалась Настя. Она почему-то забыла мероприятия в садике, которые были посвящены Дню Победы.

Ситуацию спас Пчёлкин, который подбежал к Насте, схватил её на руки и быстро повёл к машине.

— Папа! Папа! Моя мама… Журналистка! Мне эта тётя с ленточкой сказала!

— Она врёт, — лихорадочно возражал Витя, отдышавшись. — Она перепутала тебя с другой девочкой.

— Папа, а что значит «погибла на войне»? Мне тётя так про мою маму сказала. У Васьки Соколова бабушка погибла, и она за ним больше не приходит… — Настина нижняя губа начала дрожать. — Моя мама тоже погибла?

Белов уже хотел вмешаться, но Витя перехватил инициативу. Он гневно, со злостью сказал:

— Твоя мама жива, мы уже говорили об этом! Запомни меня, Анастасия: я запрещаю тебе общаться с журналистами, отвечать на вопросы незнакомых людей! Поняла меня?! Чтобы я больше не слышал ничего про войну и смерть!

От повышенного тона отца Настя заплакала, закрыв глазки ладонями. Оля посадила Настю на коленки и погладила по голове, посмотрев на Пчёлкина, как на врага народа.

***

Настя редко гуляла на детских площадках. Пчёлкин был убеждён, что там Настя обязательно подцепит инфекцию. Никто же не моет с хлоркой качели и горки, верно?

Настя, как правило, играла во дворе с детьми бригадиров. У Беловых подросла дочка Лиза. С ней Пчёлкина обсуждала наряды и последние серии «Винкс» и «Чародеек».

Настю называли «принцессой двора». Каждый малыш мечтал поиграть с ней. Мальчишки дрались за неё не на жизнь, а на смерть. Всё потому, что Настя была похожа на принцессу из сказок.

Но такое уникальное право доставалось лишь Серёже Филатову. Разница в два года была практически неощутима. Они бегали по тропинкам, играли в прятки, в резиночку. Серёжа разговаривал тихо, скромно, любил прятать руки в карманы. При виде Насти он смущался и краснел, будто перед мамой, чью вазу он по неосторожности разбил.

Но Настино сердце замирало при виде Ваньки Белова. Ему как раз стукнуло тринадцать лет. У него уже ломался голос, появлялась щетина, оформился кадык на шее. Он проезжал мимо неё на новеньком велике. Она неосознанно смотрела на него, провожая взглядом. Чувствовала «бабочки в животе», о которых пели в песнях «ВиаГры».

Ваня замечал это и ухмылялся, говоря, что очередная «мелкотня» «запала» на него. Даже несмотря на ребячество Насти, эта симпатия повышала самооценку.

Серёжа видел это и сильно огорчался. Однако всё же не сдавался: покупал шоколадки, которые Настя любила, а именно Киндеры.

Однажды Настя так заигралась с Филатовым-младшим, что забыла об ограничении, установленном отцом. Витя наказывал: быть дома в семь вечера. Ни минутой позже, ни минутой раньше. Просто шла борьба за первенство в догонялках. К ним ещё присоединился парень постарше, лет четырнадцати на вид.

Настя очнулась, когда папа вылетел из парадной и, больно сжав руку, увел её домой. Пчёлкина даже не успела попрощаться с Серёжей.

— Сколько времени?! — Витя выпятил грудь, поставил сжатые кулаки в боки. Настя посмотрела на часы. Её Тома Филатова научила определять время.

— 19:15…

— Я во сколько тебя просил быть дома?! И почему ты гуляешь с какими-то мальчиками, которых я не знаю?! — Витя сделал несколько шагов к Насте, которая сжалась в комочек, как котёнок. Витя не бил дочь, но умел громко кричать и морально давить.

— В 19:00… Папочка, прости, я просто не заметила, мы с Серёжкой играли! Папа, я больше не буду так! Ну почему все дети гуляют до 21:00, а я не могу?! Их никто не забирает домой! Почему я не могу общаться с незнакомцами?! — Настя выпустила давно накопившуюся боль. А Витя не понял этого. Он расценил это как выпад против его идеального воспитания.

— Что будет, хочешь знать? — Он вновь напал на ребёнка с вопросом.

— Да! — Настя тряслась и плакала.

— Хорошо.

Витя подошёл к шкафу с кассетами. «Десять негритят», «Служебный Роман», «Интердевочка»… Здесь были фильмы на любой вкус и цвет. Также Витя бережно хранил кассету со свадьбы и с пометкой «Не смотреть».

Пчёлкину было нужно творение Станислава Говорухина «Ворошиловский стрелок». Именно этот фильм, по мнению Пчёлкина, доходчиво показывал, что будет, если поздно вернуться домой и общаться с незнакомыми людьми.

И не смущало Витю, что ребёнку пять лет, а в фильме показана жестокая сцена изнасилования со всеми графическими подробностями. Он не собирался нежничать, приукрашивать реальность.

Он не выключил фильм, когда Настя плакала и просила перестать показывать. Витя стоял возле двери с невозмутимым лицом и следил спокойно за происходящим.

После просмотра Настя твёрдо пообещала больше не задерживаться, чтобы не повторить судьбу Кати. Настя просыпалась ночью от кошмаров. Витя же был доволен собой.

***

Витя встретился с Димой Глушковым в годовщину смерти Юли. Они посидели за столом, пили водку и плакались.

Но самое главное было не это. Дима передал кассету с записью Юлиного рассказа о плену. Он предупредил, что Витя должен быть морально готов к этому. Пчёлкин кивнул, будучи уверенным, что ничего страшного не услышит. Юля же говорила, что в плену её не бьют, не насилуют.

Витя собрал бригадиров у себя дома и поставил кассету. Настя была в детском саду.

— Вить, ты уверен? Там может быть что-то, что сломает тебя, — предупредил Белов.

— Сломанное однажды, не сломаешь дважды. Врубай.

Фил включил кассету. Шумы. Далее вопрос Димы:

— Что с тобой делали в плену? Что от тебя хотели?

— У них был ряд требований, — Юлия замялась. — Хотели выдать замуж за главного из них. Хотели, чтобы я перешла на их сторону, распространяла их взгляды, идеологию. Чтобы за меня выдали выкуп. И чтоб я стала мусульманкой. Как-то так, — голос погасший, неживой. Чувствовалось, что человек чертовски устал.

— Каким был первый день?

— Ну… Они потребовали встать на колени, в знак повиновения. Я их послала нахуй на чеченском. Ругательство эквивалентное. И они подняли меня за волосы, швырнули в комнату и избили меня хлыстом, по спине. До сих пор разогнуться не могу. Больно. Я молчала, чтобы подавать пример тем, кто был со мной в плену. Они оставили где-то ударов пятьдесят. Я сбилась со счёту после двадцатого удара.

Бригадиры зашептались.

— Кормили? Поили?

— Неа. Особенно после того, как я несколько раз выступала, так скажем, — горькая усмешка. — Я им в открытую говорила, что мне всё равно на них, и что победа будет за нами. Один раз кинули яблоко в ноги, издевательски, как скотине. Я не ела, чтобы не отравиться. Вода была мутная какая-то. Её я пила, чтобы не было обезвоживания.

Спокойно, механически говорила Юля. Будто про то, как прошёл день. Она не показывала эмоции, потому что на это не было сил. Белый сидел, бледнея. На душе становилось мучительно тяжело. Витя хлопал ресницами, стойко выдерживая рассказ любимой женщины.

— Что делали с твоими соплеменниками?

— То же самое, что со мной. Записывали на камеры, чтобы близких пугать. Кого-то использовали как разменную монету. Бывали случаи, когда близкие находили деньги, и всё заканчивалось хорошо. Но это три случая из десяти.

— Что было с тобой потом?

— Били, морили голодом, унижали морально, говорили, что я грязная. Как-то так. А в ночь перед побегом… — Юля занервничала. — Меня повели в комнату, швырнули на пол. Было человек шесть. Я легла, открыла глаза, попыталась отползти назад. Меня связали верёвками, один из них начал раздевать. Разорвал рубашку.

Витя зарыдал, уронив голову на руки, всхлипывая. Самый большой страх вплелся в реальность, приобретая конкретные очертания.

— Я кричала, пыталась вырваться, посылала их к чёрту, куда угодно, они закрыли рот рукой. Я не могла их ударить. Никак. Я была обездвижена.

— Витя, тихо, тихо, — Фил обнял друга, поставив на паузу.

— Сука, она же говорила, что её не били, что ей было хорошо, я думал, она умерла спокойно... Саша, её по кругу пустили... — причитал Пчёлкин. — Я не могу больше, я только пережил её смерть, блять... Зачем я отпустил, зачем...

— Витя, мы не могли ничего сделать. Приказ есть приказ. Юле нужна была командировка. Теперь ты понимаешь, что ей лучше было умереть? — Белов трепал друга по спине. Фил налил воды.

Витя сделал несколько глотков, подавился. Его душили рыдания. Слёзы отдавали горечью. Витины плечи тряслись. Он так не рыдал со времён похорон Юлии. Новый удар оказался слишком сильным. Душа наполнялась невообразимой скорбью и злостью на всех, на себя.

— Дослушаем, пожалуйста, — Витя запустил кассету. Саша с Космосом держали его, чтобы он не сделал ничего с собой.

— Меня трогали везде, где можно, где нельзя. Я... не хочу говорить подробно о том, что было. Сначала швырнули к одному, ко второму, к шестому. Мне было больно. Сейчас у меня нижняя часть тела болит, ноет, живот болит. Больше всего я боюсь предстать перед своим супругом после произошедшего. Как ему жить с таким позором? И я боюсь, что забеременела от кого-то из них. И как я скажу Вите? Это измена, считай. Но я не хотела. Я не хотела, понимаешь? Я ненавистна и противна себе. Я мразь и последняя шлюха.

— Не смей говорить так о себе! — Возразил горячо Дима. — Ты не виновата в изнасиловании. Потому что ты жертва. И ты должна подумать о себе, своём здоровье, в первую очередь. Супруг примет тебя, я уверен. В любви по-другому никак.

— Дима, ты не понимаешь, я... не смогу с ним быть после произошедшего. Я боюсь противоположного пола. Я общаюсь с тобой, потому что нужно сохранить доказательства, — как сонный пономарь говорила Юля. На заднем фоне раздался звон бутылок.

— Уж мужа ты бояться не будешь. Я уверен, ты приедешь в Москву, посетишь гинеколога и всё будет хорошо. Я думаю, ты ничего не подцепила, детей тоже не может быть. Не то нервное состояние, — Дима усмехнулся. — Выпей, полегчает.

На этом кассета закончилась. Как и силы Вити. Космос тоже сидел, согнувшись в три погибели. Белов злился на себя, что не смог уберечь Юлю. Как человек, прошедший через Афган, он мог подобрать какие-то слова.

— Ребята, я хочу побыть один. Простите меня, — Пчёлкин поднялся с дивана и тут же схватился за подлокотник. Бригадиры всё поняли и покинули Витю.

***

Джинтоник, пиво, водка, коньяк. Только эти четыре жидкости были в крови Пчёлкина. Он не появлялся на работе больше недели. Он рухнул в объятия своей новой боли. Надежды на то, что Юле было не больно в последний день, улетели, как перелётные птицы в октябре. Витя догадывался, что глупо верить, что военнопленная живёт, как на курорте.

Настя была брошена на произвол судьбы.

— Папочка, я кушать хочу, — она подёргала отца за руку. Витя лежал на диване, в обнимку с бутылкой.

— Сама разберись!!! Тебе уже пять лет, иди, суп приготовь! Отстань от меня! — С заиканиями сказал Витя, отворачиваясь к стенке. Настя побежала на кухню, встала на табуретку и открыла холодильник. В кастрюле она обнаружила остатки супа. Настя разогрела его, лишь на минуту, сочтя это достаточным.

Для Насти стало спасением то, что Саша решил заглянуть к ней. Он позвонился, и Настя открыла, встав на носочки.

— Здравствуйте, дядя Саша! А папа... Спит, — приукрасила Настя. Она интуитивно поняла, что нельзя говорить, что папа пьёт.

— А покормить тебя не забыли? — Ласково спросил Белов. Настя потопталась с ноги на ногу и призналась:

— Папа заснул утром, и сказал, чтобы я сама суп себе разогрела. Я так и сделала, там две ложки было. Я ещё не знала, как греть, я поставила на минуту. И он... Холодный был. Фу, — Настя скривилась. — Дядя Саша, вы зайдите позже, папа проснётся, и вы...

Белый понял, что значит «спит». Гнев ослепил его. Саша хотел порвать всех за кровиночку.

— Настя, а сколько папа спит уже?

— Неделю, — Настя посчитала по пальчикам количество дней. — Папа засыпает, и я сама всё делаю. Я вот всю неделю кушала печенье... Макароны... Они слиплись почему-то вместе. И... Доела хлеб. Правда, там были синие пятнышки. Необычный хлеб какой-то. Я молодец, я уже взрослая, хорошо справляюсь.

Последнее утверждение было спорным. Белов посмотрел по сторонам. Разбросаны мужские вещи, игрушки Насти. Конструктор разобран по частям на полу. В раковине — собственный Эверест из посуды. В ванной лежал таз с грязным бельём. В холодильнике устроили панихиду по всем мышам мира.

Белый присмотрелся к улыбчивой малышке и увидел самое страшное для него. Синяк. Маленький, едва заметный.

— Настя, а откуда у тебя такой след? — Саша большим пальцем погладил Настю по щеке.

— Я упала, — не моргнув глазом сказала Настя. Здесь её уговорил отец так сказать. Насте прилетело за то, что она потеряла пульт от телевизора.

— Настя, скажи правду. Ничего не будет. Тебя папа ударил? — Саша присел к Насте, обняв её.

И Настю прорвало. Она разрыдалась. Детские, светлые слёзы текли по щекам. Она прижалась к Саше. Признания посыпались, как горох.

— Дядя Саша, я вам соврала, простите! Я ничего толком не ела эту неделю, я ничего не умею, я не умею убираться... Я кушать хочу, пить хочу... И ударил меня папа, я просто пульт спрятала, забыла куда, а у него футбол был... Простите, я не хотела! Мне страшно, он пьёт что-то, бутылки какие-то!

Настя вытерла глаза ладошкой, и Саша заметил порез на тыльной стороне ладони.

— Просто бутылка разбилась, я осколком... Больно было.

— Так, тебе обработали ранку? Ваткой помочили?

Настя, естественно, помотала головой. Какая обработка Пчёлкину? Он бухой в хлам. И неделю уже такой.

— Настенька, не плачь. Я заберу тебя к нам, мы тебя покормим, напоем, книжку почитаем. Что ты любишь кушать?

Мирный храп из прихожей успокоил Белова. Отец не заметит кражу ребёнка.

— Я люблю суп, гороховый, чай с сахаром. Шоколадки, печенья шоколадные.

— Вся в маму... — Вырвалось у Белова. — Я тебя понял. Пойдём со мной. Я тебя не обижу. Слышишь меня, малышка?

Настя поверила. Безоговорочно. Она знала: дядя Саша защитит её от папы, с которым происходят страшные, неясные для девочки вещи.

Белов оделся, взял ребёнка и посадил в машину к себе, пристегнув ремень. Пока Настя в машине читала вслух вывески, Белов достал телефон из кармана и позвонил по номеру. Когда раздался ответ на другом конце, Белый уверенно сказал следующее:

— Алло, это органы опеки? Хочу отправить жалобу на одну семью.