8. Ненормальный (1/2)

Я валялся в постели в полном бреду. Меня морозило, разламывало тело на кусочки, на мне можно было печь пирожки. Один сон вытекал из другого, унося меня все дальше и дальше от реальности. По пути мне встречались рыбы, птицы, черви… Я слышал музыку, шорохи, удары и лай собак. В меня летели серебряные стрелы, но я от них не уворачивался, а лишь продолжал плыть по течению, сворачивая то направо, то налево. Из света в темноту, из темноты — к свету. Поворот за поворотом, и не было тоннелю конца и края. Лица, пустые лица провожали меня по обе стороны, словно забор, и тянули ко мне свои лапы, когти… Они царапали мои руки, скользя по коже, и вода смешивалась с кровью, становясь ярко-красной. Внезапно меня затянуло в кипящий водоворот, вода обжигала, бурлила, просачивалась в нос, рот, горло. Я начал задыхаться и терять сознание…

Но очнулся в реальности, судорожно пытаясь втянуть воздух. Одеяло намертво меня запутало собой, не желая выпускать наружу. Казалось, что сейчас я умру, если не сделаю глубокий вдох, но выходило лишь рычать от бессилия, даже позорные слезы выступили на глазах. Но в конце концов меня кто-то высвободил из плена, и легкие резко наполнились кислородом и прохладой.

— Ты чего? — прошептали мне, пока я сидел и приходил в себя, пытаясь понять, точно ли это реальность. В темных сумерках было не разглядеть того, кто помог мне, и по шепоту тоже не разобрать.

Горло резала сухость от отдышки.

— Кто здесь? — тихо спросил я, не ожидая услышать ответ. А вдруг померещилось?

Но нет.

— Это я, Никита, — прозвучало справа от меня.

— Что?!

Он нагло протаранил и воображаемую закрытую дверь, и, видимо, реальную, а мне теперь приходилось говорить с ним без какой-либо защиты.

— Тихо ты, — тот шикнул мне.

— Какого хера ты тут делаешь? — я ошарашенно отодвинулся, чуть не грохнувшись с кровати, но врезался локтем в тумбочку. — М-м-м…

— Да успокойся.

— Что тебе надо, спрашиваю? — я с трудом разглядел знакомый силуэт.

Сердце билось часто-часто, мешая размеренно дышать, и я схватился за грудь, будто так получится его поймать и успокоить.

— Нет, чтобы сказать «спасибо» спасителю, — цокнул Никита.

Совсем оборзел.

— Еще чего, — рявкнул на него. — Выметайся отсюда! — махнул рукой на дверь, надеясь, что Никита увидит.

И тот отшагнул в сторону. Лунный свет покрыл его одежду белой пеленой, и я увидел, как Никита поставил руки в боки.

— Ты че такой грубый? — возмутился он. — Я вообще-то волновался.

— За что?

— За кого.

— За кого?

— За тебя, блин, — раздраженно произнес Никита, резко указав на меня пальцем.

— Почему? — удивился я.

— Да потому что из твоей палаты слишком много шума было, — вздохнул он. — Меня какой-то пухлый подозвал, он там за столом пазлы собирает сидит.

Моя голова уже начинала раскалываться от пульсации, и я потер круговыми движениями виски.

— Пазлы? Какие нафиг пазлы?

— Ну, такие маленькие…

— Да знаю я, что это! — не смог сдержаться и снова крикнул на Никиту, отчего аж в ушах зазвенело, и я на секунду зажмурился.

— Окей, я теперь вижу, что ты живой, — хмыкнул он и добавил: — Точнее, не вижу, но слышу.

— Ну вот и проваливай, — в очередной раз пытался его выгнать из палаты. — Заражу тебя еще.

— Так ты поэтому меня выдворяешь? Как мило.

Я кинул в него подушкой.

— Бесишь! — прошипел.

— Все-все, — усмехнулся Никита. — Ты мне должен уже второе «спасибо». Я твою подушку поймал.

И она прилетела обратно, заставляя меня снова удариться о тумбочку.

— Ай…

— А за это — извини. Ну все, я пошел, — и он наконец-то направился к выходу.

— Вот и иди. И нефиг ко мне вламываться, — предупредил его я.

— Не вломился бы, — Никита открыл дверь, и я сощурился от яркого света в коридоре, — может, уже и спасать некого было. — Темный образ в дверном проеме внезапно заставил мое бешеное сердце почти остановиться, словно сейчас что-то произойдет — что-то ужасное. Но ничего такого не случилось. — Все, поправляйся. Пока!

И я аж подпрыгнул, когда дверь захлопнулась, не дожидаясь моего прощания с Никитой. Не очень-то и хотелось. За ней я услышал приглушенное «да нормально с ним все», и снова наступила тишина.

Боже…

Пока я переводил дух, вглядывался в очертания своей палаты. Вроде она моя, вроде я на своей кровати, и окна тоже мои. Не сплю же?

Я еще раз с опаской посмотрел в сторону двери, из-под нижней щели которой узкой полоской показывался свет. Нет, с опаской не из-за страха, что Никита снова ворвется в палату. Казалось, что мог ворваться кто-то другой — опасный, огромный образ которого померещился в темном очертании Никиты…

А сам Никита точно здесь был, или это глюк? Я ущипнул себя, как делают обычно в фильмах.

Больно.

Ну, по крайней мере я не спал, а глюк ли Никита — решил узнать потом, ведь сейчас уже глаза сами по себе закрывались. Тело все еще ломило, а воздух из форточки казался не осенним, а зимним. Оторвав взгляд от двери, я лег, отвернувшись от нее, простил одеяло и снова укутался в него. Тянуло в сон так сильно, что невозможно было сопротивляться.

***

Оказалось, что я провалялся в постели весь вечер пятницы, всю субботу, и вплоть до самого завтрака воскресенья. Мне принесли еду и сказали, что хотели уже отправлять домой, если бы мое состояние не улучшилось, но все обошлось, поэтому, мол, лежи тут, все принесем, выходи только по острой необходимости, а лучше даже и не думай выходить, но на всякий случай все равно всучили мне помимо таблеток еще и маску.

Острая необходимость была у меня одна — зарядить телефон.

Самочувствие стало в разы лучше, только слегка морозило и болела голова. Вчерашний день я вообще почти не помнил, только урывками, среди которых был Никита, темный образ в дверях и что-то там про пазлы…

Чертов Никита, вот не видел его давно и еще бы подольше не видел. Никто, кроме медсестер и врачей, ко мне в палату не заходил. Можно сказать, он лишил ее девственности в плане круга посетителей.

Сильная слабость дала о себе знать, как только я опустил с кровати ноги — они уже были ватными. Наверное, сейчас такое состояние, потому что мне только-только полегчало после температуры. Сказали, что она дошла до тридцати девяти, но, видимо, хорошенько пропотевшись, я сбил ее до тридцати семи.

Из-за сухости глаза будто резали тонким лезвием, и я наконец сменил линзы на очки, но капельки слез все равно выступали. Проморгавшись, я глянул на правую руку: почти все зажило, только две болячки еще не полностью затянулись. Хорошо, что при матери я убрал руки в карманы пальто. В любом случае спрятал бы, ведь сейчас отвечать честно на ее вопросы у меня бы не вышло. Она отдала сюда одного сына — но к ней вышел уже немного другой.

Я чувствовал, как медленно менялся. Тот сын никогда бы в жизни не закричал на нее и не получил пощечины. Никогда бы не успокаивал того, кто плачет, а просто прошел бы мимо. Никогда бы не выгораживал никого, кроме себя. Никогда бы не сказал «спасибо», доверившись человеку. Наверное, теперь и она догадалась о том, что я немного другой, и, если бы могла, забрала меня отсюда — но у нее не оставалось выбора.

Скоро мне исполнится восемнадцать. Смогу ли теперь я сам выбирать, как жить дальше? Тот сын не смог бы.

Я слегка погладил затянувшиеся ранки. Казалось бы — было же больно, но с болью они совершенно не ассоциировались.

Взгляд упал на тумбочку. Ее дверцу починили. Видимо, пока я спал… Позор какой. На тумбочке, причем, прямо на скучающем дневнике, стояли какая-то каша и подобие какао с остывшей молочной пенкой. Подобие, потому что на вкус точно было не разобрать, что это: смесь разбавленного молока, какао и слабого кофе, — поэтому пусть останется им.

Каша благополучно полетела в унитаз, и ложка тоже чуть вместе с ней туда не грохнулась из-за ослабленных рук. Если бы упала, пришлось бы вызывать МЧС, потому что я точно бы за ней не полез. А они могли бы незаметно проникнуть ко мне в комнату через окно, и никто бы тут ничего и не узнал.

Но мне повезло, и МЧС тоже. Наверняка, все же лезть в унитаз не только мне противно.

Телефон разрядился и, скорее всего, уже давно, поэтому острая необходимость пришла быстро, ведь просто валяться и смотреть весь день в потолок — перспектива удручающая.

Относить посуду в столовку я не решился, потому что не хотел еще что-нибудь разбить, что скорее всего и произошло бы из-за слабости. Лучше пусть сами заберут. А дневник решил заполнить, как только вернусь обратно. Времени все равно навалом.

Спортивный костюм пропах затхлостью из-за того, что промок сквозь пальто и валялся все это время комком в шкафу. Я повесил его на дужку кровати, чтобы хоть немного просох, и, взяв полотенце, направился в душ — смывать с себя предыдущие два дня.

Горячая вода казалась не такой уж и горячей из-за озноба, поэтому после, помимо траурных джинсов, я надел теплый серый свитер. Немного расходившись по палате, чтобы почувствовать хоть какую-то уверенность в шаге, я, нацепив маску, выбрался в коридор.

Как только вышел, то сразу же отвернулся. На столе и правда россыпью лежали эти чертовы пазлы.

Пазлы — это сильный катализатор моих навязчивых мыслей. Если я их увижу, то все — могу захотеть, например, собирать их непрерывно до самого конца. Или мне просто необходимо будет всех их пересчитать. В худшем случае — даже распределить кучками по похожим формам.

Двинувшись в сторону розеток, я закрыл рукой вид на пазлы, чтобы лишний раз не соблазнять свою болезнь на издевательства надо мной.

Из общего коридора доносились голоса проснувшихся, но у перекрестка никто не находился. Даже за медпостом никто не сидел. На большом столе лежала всего парочка телефонов, так что места для моего хватало с лихвой.

Пока подключал его заряжаться, услышал позади медленные, словно крадущиеся, шаги — и я притаился. Громила? Только же смотрел — никого. Пока что вонь до меня не долетала, однако и без того все еще слабые колени уже совсем не слушались и начинали подкашиваться. Даже если рванул бы в палату, упал бы на полпути…

— Ну че, все еще живой?

Не поверив, я обернулся.

— Никита? — уставился на виновника моего синяка на локте.

— Напугал? — тот довольно улыбнулся, будто этого и добивался.

— Немного… — выдохнул я. — Чего ты ошиваешься вокруг меня?

— Да больно надо, — тот закатил глаза. — Вот, — показал свой телефон с зарядкой и, обойдя стол, вставил ее в крайнюю розетку. — Думаешь, только тебе надо заря…

— Да понял я, понял, — прервал его и тут же пригрозил пальцем: — И все же: не крадись ко мне, и в палату не заходи, и даже не думай…

— Блин, что за список условий? — Никита нахмурился. — А что, если нарушу? — развел руками.

— Тогда… — я растерялся. — Тогда…

— Тогда что? — тот дернул бровью, и где-то вдалеке хлопнули дверью, будто ударив по моему мозгу хлыстом, совершенно сбивая с мыслей.

Блин, не успел придумать. Ничего толком не подходило из тех вариантов, что предлагала моя больная голова. И я решил действовать другим путем:

— Что ты ко мне пристал? — огрызнулся в итоге. — Чего тебе от меня надо?

— Хм… — Никита задумался. — Просто поболтать.

Попался.

— Тогда, — я сложил руки на груди, — если зайдешь без спроса в мою палату или из-за спины будешь меня пугать — перестану с тобой вообще разговаривать.

— Ты и так не особо разговорчивый, — тот усмехнулся. — Хотя сейчас…

— Тогда полностью буду тебя игнорировать, — сощурился я.

— Поспорим, что не сможешь? — он тоже сощурился и сложил руки на груди.

— Я ведь и так не особо разговорчивый, — я пожал плечами. — Для меня это не проблема.

— Ладно, — как-то слишком быстро согласился Никита. — Уговорил. Не буду.

— Ну вот и славно, — я с облегчением выдохнул. Меня вымотала эта болтовня, еще и мутило, хотелось уже поскорее опять лечь в кровать отдохнуть.

И только собрался уходить к себе, как услышал:

— Но это значит, пока я этого не сделал, ты будешь со мной общаться? — Никита чуть наклонился ко мне, заставив меня отшатнуться.

Я еле сдержался, чтобы снова на него не огрызнуться, но в итоге просто сжал кулаки.

— Пока, — устало сказал ему, развернулся и, шагая в сторону своей палаты, услышал за спиной радостное: «Пока!».

***

В итоге я еле-еле добрался до палаты, упал на кровать — и та жалобно скрипнула. По пути голова закружилась так сильно, что в глазах на миг потемнело, но мне не хотелось, чтобы теперь и Никита меня тащил на себе, поэтому я шел намного медленнее, чем обычно старался, и аккуратнее, не делая вообще никаких резких движений. Возможно, слабость и не из-за болезни вовсе, а в принципе из-за всех голодных дней и таблеток. А ведь завтра снова взвешиваться…

Ужас.

Сняв максу и очки, я закрыл глаза. Казалось, меня кружило вместе с кроватью.

Такое ощущение, что это не я, а меня сейчас обвели вокруг пальца. Не мог что-то другое придумать? Сначала хотел сказать Никите что-то связанное с ОКР, типа, кину в него грязный тапок вместо подушки, или еще чего, но совесть мне не позволила. Ведь именно здесь я отчетливо понимал — это означало бы бить ниже пояса. Наверное, подло поступать так, как тебе самому было бы неприятного, скорее даже противно, страшно и, наверное, обидно. Слишком жестокое запугивание в данном случае.

Голова и правда кругом, с трудом выходило соображать уже… Сейчас бы еще отдохнуть. Хоть и встал недавно, а сил вообще не было. Дожить бы до йогурта. Почему они не могут тут приготовить банально даже кашу нормальную?

Боялся исчезнуть… Ха! Да я сам себя ластиком стираю.

— Ну че, как самочувствие? — в палату ворвался медбрат, и я резко сел, но замычал из-за головной боли. — Видимо, не очень.

Я поморщился и глянул на него исподлобья — на нем была надета медицинская маска — черная.

— Голова болит и кружится.

— Надо давление измерить, ложись обратно. — И я послушался. Он разговаривал очень быстро, будто на удвоенной скорости, и у меня не сразу получалось обработать информацию. Медбрат подошел к тумбочке и глянул на пустые тарелку со стаканом. — Тебе бы больше есть, совсем тощий.

Еще и говорил довольно неформально.

— Согласен, — на выдохе сказал я, опять закрывая глаза. Даже рот лениво отркывался.

— Градусник держи. Скоро приду, — медбрат взял пустую посуду и вышел из палаты.

Холодный градусник будто совсем и не нагревался во время отсутствия медбрата. Даже когда тот вернулся, градусник еле-еле показал «тридцать шесть», а тонометр — давление «восемьдесят на шестьдесят». Медбрат взволнованно сообщил, чтобы я не рыпался — да, именно так — и, если что, кричал, дверь он приоткроет, пока отойдет за какими-то там каплями и чаем с сахаром.

Сердце будто не могло определиться, быстро ему стучать или медленно, поэтому то пульсировало кровью в висках, то утяжеляло голову, что невозможно было поднять ее от подушки. Озноб словно липкими языками проскальзывал по телу, и ни свитер не давал согреться, и ни одеяло, которым накрыл меня вернувшийся медбрат. Однако после капель и горячего сладкого чая не сразу, но действительно стало лучше. Казалось, что все вокруг знали о его чудодейственном свойстве, но скрывали от меня эту тайну.

После того, как медбрат в очередной раз ушел, захлопнув за собой дверь, я снова закрыл глаза, а открыл уже к обеду, который принес мне опять все тот же медбрат. На этот раз воротило от запаха типа борща и гречки с кусочками типа мяса, и все это под противной подливой коричневого цвета. Мне ведь даже выбрасывать это будет противно. Медбрат издевательски пожелал мне «приятного аппетита» и вновь испарился, оставляя меня одного.

Круговорот медбрата в палате.

Хорошо, что он еще йогурт притащил. Я его жадно выпил, запивая еще одним принесенным чаем, и спустя минут пять даже почувствовал себя получше. Скоро ко мне вернутся вручить таблетки, так что нужно было скорее избавиться хоть от чего-нибудь. С трудом, но все же гречку с подливой мне удалось смыть в унитаз, правда, часть забрызгала его, и я аж взвыл. Пришлось наспех вытереть все это влажными салфетками, после намывая руки минут десять под кривым краном, пока ко мне снова не вернулись.

— А чего суп не ел? — спросил он, когда я уже заканчивал на четырнадцатый круг намывать руки.

— М-м-м… Тошнит от него.

Как и от всего остального, впрочем.

— Ну окей, хоть второе съел, не помрешь. — Знал бы он, сколько я уже нормально не ел. — Тебе лучше? — поинтересовался у меня.

— Да, — я снова подошел к кровати и упал на нее.

— Супер, пей таблетки, — вручил их, и я запил водой из принесенного стаканчика. — Щас еще раз температуру и давление измерим, — сказал медбрат, и давай проводить очередные манипуляции. На этот раз давление было почти в норме, и температура тоже немного повысилась.

— Вряд ли ОРВИ, — вдруг предположил он. — У тебя срыв же был?

— Да…

— Срыв плюс переохлаждение. Может, как-то это повлияло, — он покивал сам себе, и стал распихивать по карманам униформы стаканчик, градусник и тонометр, который как-то даже втиснул. — У меня почти так же было. Помню, за сутки на ноги встал.

— У вас был нервный срыв? — удивился я.

— Да ну не то чтобы, — хмыкнул он, ковыряясь носком в полу. — Стресс. Он у каждого бывает, — пожал плечами.

— Понятно…

— Все равно врачу передадим, че гадать. — Он посмотрел на часы: — Все, лежи, сиди или еще что. Главное, не вставай пока, — дал наставление. — После тихого часа зайду. Окей?

В ответ я кивнул, а медбрат взял все добро, что принес, держа все это, словно он официант с огромным опытом работы в ресторане, и направился к выходу. Хотя, может, он им когда-то и работал. После вышел из палаты, открывая дверь ногой и, наверное, закрывая тоже ей.

В мои окна любопытно заглядывали серые тучи. Издалека, но очень внимательно, будто где-то там притаился Андрей.

Интересно, как он там?

После того, как Андрей ушел на ЭСТ в пятницу, мы так и не виделись. И вроде бы я немного успокоился по поводу того, что узнал тогда, сидя за пианино, и услышал. Ну и по поводу его касания… Но все равно было как-то тревожно. То ли за себя, то ли за него. Его матери я сообщил, что тот не один, а в итоге ни разу с ним и не встретились. Может, Андрей там тоже варился в каше мыслей? Мое поведение, наверное, тогда казалось ему уж слишком дерганным, пусть он и сказал, что многое видит. Но помимо ОКР он не видит и другое. То, что и я не сразу заметил, не сразу осознал.

Мне порезала слух его фраза «мы просто общаемся».

Я понял, что наше общение нельзя определить как «просто». Просто общаемся — это я и Никита. И то, блин, с недавних пор. Между мной и Андреем как раз-таки что-то большее. Возможно, оно похоже на зарождающуюся дружбу?

Избегать ли мне ее, или идти навстречу? Обычно со мной хотели дружить, но я — никогда.

И вообще, как понять, что вы теперь дружите? Есть ли какие-то определения, за которые можно зацепиться?

Мой разум будто опять притих, не давая волю размышлениям, но отдавая волю сердцу, которое сейчас стучало тихо, но его я слышал. Слышал, что оно пытается донести до меня мои же новые чувства ко многим вещам. Сейчас они не были редкими или мимолетными. Они были, как и порой мои мысли, навязчивыми. Но именно от них мне не хотелось избавиться. С ними я будто впервые за всю жизнь сделал вдох, и дышать мне нравилось. Это придавало мне сил.

Все эти чувства часто не нравились мне, иногда пугали, смущали и дезориентировали. Но я наконец ощутил себя живым. И мать тоже этому поспособствовала, окончательно подтвердив, что наша с ней связь — вот что не нормально. И ненормальным я стал по большому счету, видимо, из-за нее, и слова про то, что она сожалеет, окончательно открыли мне глаза. А пощечина поставила в осознании жирную точку.

Как мне отвыкнуть слушаться ее и бояться, как стать совершенно другим, а не процентов на пять? Пять процентов — неудобное число, но это — только начало. Если двигаться по пять процентов в неделю, то получается, мне потребуется пять месяцев на какое-никакое перевоплощение.

Слишком долгий срок. Хотелось быстрее. Нужно было его как-то ускорить.

Мне осточертело жить под гнетом матери, зависеть от нее, от семьи — от дома, которым и домом-то не назовешь. Позади меня — пустота, в настоящем — тоже была пустота, мне стало вдруг страшно думать о том, что и в будущем меня могла ждать она — пустота.

Я и сам был пустым местом, оставшимся жирным пятном на бумаге — там мог бы быть рисунок или текст, но из-за меня теперь чернила не лягут. И ведь не смоешь, не сотрешь. Только скомкать и выбросить бумагу в урну.