5. Мутный (1/2)

Вымотался я после похода на ЭКГ конкретно, а день еще только начался. Рука сильно болела и опухла, голова гудела, желудок урчал. А я, пока лежал звездой на кровати, мычал, напевая заевшую мелодию из моих аудио. Юрий Владимирович говорил, что нужно медленно и глубоко дышать, чтобы успокоиться, и мои легкие набирали полную грудь воздуха с запахом хлорки и снова возвращали его обратно.

Но пришло время выбираться из пещеры, так как большинство людей уже наверняка позавтракали и приняли таблетки. Я осторожно выбрался из палаты. Медсестры кричали, что скоро обход, идите все по палатам, и я направился до лекарственной. Помимо таблеток, мне всучили баночку питьевого йогурта — того самого, с протеинами, — и пожелали поскорее набрать хотя бы килограмм семь.

Эта идея мне понравилась.

Руку мою снова перевязали, и Очкастая у поста сообщила, что палаты с нашей стороны самые первые в очереди на обход и поторопила меня вернуться к себе. Я был и не против. Однако я вспомнил день поступления в больницу, вспомнил, как меня мучили расспросами, и белых халатов было так много. Врачи старательно пытались ковыряться в моей голове, пусть и не физически, но мне все-равно тогда хотелось сбежать от них, спрятаться в тихом укромном месте.

И вроде сейчас оно у меня было, но замки на двери в любом случае не висели. Да и если бы я заперся, наверняка бы вызвали охрану или еще кого…

Я сел на изножье кровати, снова бухнулся назад и начал в разных местах сверлить взглядом потолок, чтобы увидеть небо. Сейчас надо мной проплывали лишь тяжелые темные облака, и, если бы пошел дождь, то он просочился бы, словно сквозь решето, а после обдал меня прохладной водой. Закрыв глаза, я представил это: свежесть, смывающая весь тот негатив, с которым приходится сталкиваться каждую секунду. До конца расслабиться не получалось, в этот момент все-равно пытались атаковать различные мысли, обвинения, побуждения к действиям, словно я шизофреник.

Один психиатр рассказывал, что еще относительно недавно пациентам с ОКР часто ставили этот диагноз, поскольку иногда симптомы могут быть схожи. И даже иногда в наше время. И вот сейчас мои мысли, казалось, звучали, будто голоса, но к счастью я осознавал, что это лишь мое больное воображение.

Дверь внезапно открылась, и я резко сел. В палату ворвалось именно семь врачей, и я немного осадил свое беспокойство.

Но не на долго.

— Так, — начала женщина, которая принимала меня здесь в первый день в отделении. Она держала в руках планшет с кучей листов. Как и все остальные. — Евгений Несмиян? — перелистнула один.

— Да, — ответил я, мельком окинув взглядом остальных.

— Я — Елена Сергеевна. Заведующая отделением. Мы с вами уже виделись. Как самочувствие?

— Как обычно, — пожал плечами и заметил знакомый образ — Юрия Владимировича. Снова стал глубже дышать.

— Адаптировался? — вновь задала вопрос женщина. Ну, то есть, Елена Сергеевна.

— Не очень.

И дальше как понеслось, что я в итоге почувствовал себя подопытной крысой.

— Тебе надо чаще выходить из палаты, — начала давать мне нотации. — Мне передали, что тебя толком не видно, не слышно.

— А зачем выходить? — не уловил я.

— Пока ты тут сидишь, мы не узнаем, как ты. Только с твоих слов, — строго ответила заведующая, а меня аж в пот бросило.

— Постараюсь… — только и смог выдавить из себя, ковыряясь в бинте: ворсинки растрепались в моих пальцах.

Подписываться на это не хотелось.

— Значит, срывов больше не было? — Я помотал головой. — Часто ритуалы?

— Здесь реже, в палате.

— То есть даже за то короткое время снаружи еще больше? — начала что-то громко чиркать ручкой на своем планшете, остальные — повторяли за ней.

— Да.

— Ясно… — задумчиво произнесла. — Сколько в общем по времени в день?

— Не знаю… Когда как. — Как мне это вообще вспомнить? Я мысленно почесал голову: надо было быстрее прикинуть: — Ну, от часу и до трех иногда бывает.

Все снова стали записывать данные с моих слов, а я стал еще сильнее дербанить бинт. Руки вспотели, и хотелось освободить правую, чтобы ей стало прохладнее.

— Пока мы знаем про чистоту и счет. Еще что-то?

— Вроде нет, — я заметался взглядом. Моя голова будто опустела: шестеренки не работали, и думать не получалось.

— Вроде или нет? — как-то нервно спросила Елена Сергеевна.

— Нет. — Пусть будет так.

— Тревога, перепады настроения, усталость? — Ее тон стал будничным: сейчас задала вопросы, видимо, совсем стандартные.

— В палате не так сильно, — я дернул плечом.

— Ясно все с тобой, — вздохнула она. — Побочки?

Я и раньше принимал таблетки. Иногда побочки могли проявлять себя ярко, что ты сразу понимал, что такое самочувствие тебе не свойственно. А иногда не получалось толком разобраться, есть они или у тебя просто плохое настроение, либо несварение желудка. А может, реакция на погоду там…

— Да вроде нет. Сплю только много. — Это чувствовалось явно.

— Дневная сонливость — пока хорошо, — она опустила планшет и сначала пригрозила мне пальцем: — Следи за собой, будут изменения, — затем указала на моего врача: — Говори Юрию Владимировичу сразу или медсестрам.

— Ладно, — согласился, слегка кивнув.

— Так, — она поставила руки в боки: — А с рукой-то что?

— Стакан разбил, — я на секунду сжал губы. — Случайно. И порезался, пока собирал.

— Угу, понятно… Аккуратнее здесь с этим, лучше ничего опасного не трогай. — И я снова покивал головой. — Схему немного поправим… — И что-то опять записала, показывая моему врачу записи и шепча названия неизвестных мне препаратов. Тот поддакивал. После вновь обратилась ко мне: — Все, до свидания, мы дальше. И выходи отсюда чаще.

Тут же они всей толпой уплыли из палаты, словно стая дельфинов.

Я вновь повалился на спину и вздохнул. Вот именно к такому «беспокойству» обо мне я и привык. Они просто делают свою работу, как и медсестры, и на самом деле им не особо важно, что происходит со мной. Нет, что с моим организмом — да. Ведь им платят за это деньги. Хотя если углубиться… Возможно, им выгодно не вылечивать пациентов до конца. Ведь иначе они не будут возвращаться. Даже Никита уже ни в первый раз лежит, и таких людей здесь много. Пациент — равно деньги, а не человек. И снова корыстная цель с помощью использования мнимой заботы.

Но если не буду соблюдать правила, будет только хуже.

Выходить из палаты чаще, следить за собой, быть аккуратнее с острыми предметами, что-то еще… Самое сложное — первый пункт. Нужно периодически мелькать у медсестер перед глазами, показывая, какой я и что со мной…

Блин! Как раз это меня и беспокоило больше всего, неужели они не понимали? Как мне могло помочь то, что меня нервирует?

Остальные пациенты тоже будут наблюдать за мной, за моими идиотскими ритуалами, которых стало так много. В замкнутом пространстве среди чужих людей моя тревога только усиливалась. А медсестры еще и передадут информацию врачам — и мне придется точно лежать тут больше месяца. Иногда казалось, что мое время пребывания здесь летело в бесконечность…

И только мысли о том, что им не было выгодно меня лечить, утверждали, что конец когда-нибудь все равно настанет, и меня выпустят.

Всему когда-нибудь придет конец, только будет он счастливым или нет — неизвестно. Жизнь — это не фильм и не книга, когда уже заранее предусмотрено, чем все закончится. Несчастье всегда чувствуется остро. А счастье — расплывчато и уязвимо. Что могло быть счастьем для меня — я и не хотел знать. Без его осознания проще — ведь тогда ты лишаешься еще одного разочарования в жизни.

Также жизнь не делится на черное и белое, на добро и зло. Слишком много оттенков, которые сбивают с толку. Иногда я их путал, иногда они запутывали меня. Будто я всегда был слепым, а тут внезапно прозрел и ничегошеньки не понимал. Добро и зло — вообще относительны. Люди считают, что убить человека — зло. Но если дело доходит до насильника или маньяка — то можно. Добро не делается без выгоды: даже просто подав мелочь, ты тешешь свою самолюбие, добавляя плюсик в карму.

Будто накопив миллион плюсиков ты получишь возможность переродиться в следующей жизни.

Я никогда не считал себя добрым. Злым — тоже не считал. Ведь не мог же я быть каким-то одним. Всегда все вперемешку. Нельзя было переходить только на одну сторону: моим добром легко воспользоваться, а вот злом… А зло могло бы довести меня до электрического стула, пусть сейчас у нас и не было смертной казни в стране. Может, так оно и было бы, если бы не моя мать со своими «вырастешь плохим, если не…».

Хотя я прекрасно и сам казнил себя каждый день.

Для меня всегда добро регулировать было проще, чем зло. Первое я мог контролировать для своих же интересов, а второе — будто заноза в заднице. Оно мне часто могло пригодиться, но воспользоваться им у меня редко получалось.

Вздохнув, я опять сел. Надоело так глубоко копаться в себе. Нужно было как-то расслабить мозги и послушать музыку. Глянул в телефон — зарядка двадцать процентов. Ненадолго, но хватит, как раз оттяну момент с выходом из палаты, заодно соберусь с духом.

Через минут двадцать или больше даже, телефон начал вибрировать, мол, хватит уже, неси меня заряжаться. Ну, вот как раз и немного помелькаю, вдруг пронесет, и меня не накроет очередная паника. Неуверенно шагая до стола с розетками, я услышал звуки колес, напоминающие колеса моего чемодана. От медпоста в сторону бесплатных палат шла парочка человек. Видимо, новоприбывшие. Звук казался таким громким, потому что кроме медсестер в коридоре больше никого не было — обход, видимо, еще не кончился. Пока я ставил телефон на зарядку, украдкой наблюдал за новенькими. Они глядели в разные стороны, будто были растеряны, и я их прекрасно понимал.

Меня не покидало это чувство. Елена Сергеевна, спросила, адаптировался ли я. Как здесь вообще возможно адаптироваться такому замкнутому человеку? Я в принципе всех сторонился, но за территорией больницы получалось делать это не так лихорадочно. Я мог общаться, но без интереса, и просто, когда надо, уходил. А здесь уходить толком и некуда. Психушка же ощущалась мною, словно она была дикой природой, в которую меня выкинули из клетки: в клетке я не чувствовал себя комфортно, но там меня взрастили и кормили. А теперь приходилось как-то выживать, но как — меня никто не научил.

И вот стало интересно, здесь кто-либо чувствовал себя так же?

Теперь вместо звука колес я услышал шаги, которые уже не перепутал бы, наверное, никогда ни с какими другими. К медпосту направлялся Андрей с какой-то сложенной тканью, будто простынь. Он затормозил, заметив меня, но потом опять двинулся, только уже в мою сторону. Я положил заряжаться телефон на стол, после чего начал готовиться морально к очередной встрече, будто вот недавно мы не виделись. Снова поднял взгляд на Андрея: он не сводил с меня глаз, и я замер, будто в ожидании. Только чего, я не имел понятия.

Но Андрея вдруг окликнула Очкастая, и он остановился.

— Андрей, готов? — Он кивнул, все еще не поворачиваясь к ней. — Ну все, пойдем тогда. Там вон уже другие ждут

Она полетела вдоль коридора в сторону перехода. А Андрей улыбнулся мне одним уголком губ, и его взгляд ускользнул вместе с ним в след за медсестрой. Как только Андрей скрылся за углом, меня будто отпустило.

Куда его повели? На очередную проверку чего-нибудь там? Ему даже сказали на завтрак не идти. Решив особо не задумываться об этом, потому что мозг и так устал, я поспешил уйти в свою палату, ведь и так уже довольно долго простоял. Очкастая меня, наверное, заметила — я показался ей, и вроде даже ничего необычного не сделал.

Только я развернулся, как мигом отстранился назад, врезавшись в стол.

— Привет, — улыбнулся Никита.

Как он вообще появился тут так незаметно?

— Уже виделись, — буркнул я, оглядываясь по сторонам, надеясь, что никто не обратил внимания на грохот. Но вспомнил, что никого и не было, а новеньких уже куда-то увели. — Отойди, — фыркнул я.

— Ой, — Никита отшагнул. — Ну так успели же попрощаться, — дернул плечом. — Пришлось заново здороваться.

Я закатил глаза.

— Окей, привет. Отойди уже в сторону, — мотнул головой.

За дверью говорить с ним явно было проще.

Тот, засунув руки в карманы, все стоял и стоял, игнорируя мои требования, лишь покачиваясь лодочкой на высокой подошве сланцев. Даже явно выше меня немного стал.

— А. Ты в палату собрался?

Какой же догадливый.

— Да.

— А у тебя там правда и туалет, и душ есть? — Никита поднял брови.

— А ты что, хочешь посетить их? — сощурился ему в ответ.

— А можно? — с надеждой спросил меня.

— Нет, — отрезал я.

— Ну во-о-от… — расстроенно протянул Никита, будто ему и правда обидно. А может, так и было.

И я зачем-то искал в голове отмазку и нашел:

— Ты же оттуда можешь до ночи не выйти.

— Это да, — усмехнулся Никита, а я не догонял, чего все усмехаются над моими словами. — Видел, Андрея на ЭСТ повели, — все еще покачиваясь, тихо сказал он, вытягивая шею и глядя за угол, куда все ушли. — Эх…

— На что? — захотел уточнить у него.

— На ЭСТ, — повторил Никита.

— Я услышал, что на ЭСТ, — я снова закатил глаза. — Что это?

— Электросудорожная терапия.

Меня после услышанного будто самого током прошибло.

— Их до сих пор делают? — настороженно спросил его, не желая верить.

— Да, — ответил Никита непринужденным тоном, будто ничего такого в этом нет. А после добавил: — И лоботомию.

— Эм-м-м…

— Да шучу я, шучу, — он опять усмехнулся. — Лоботомию не делают.

Но легче мне не стало. Чего-чего, а электросудорожной я вообще не ожидал. И Андрея повели туда? Ему не страшно? Он не выглядел напуганным, даже улыбнулся…

— А ты там был? — спустя секунд пять осторожно спросил Никиту.

— Да, — покивал он. — Но мне так память отшибло, что в итоге отменили.

— И… — я облизнул сухие губы. В горле тоже пересохло. — И как это делается?

— А что, переживаешь?

— За что?

— За кого.

— За кого? — не понял я.

— За себя, конечно, не за Андрея же.

У меня екнуло в груди, ведь думал до этого и о нем тоже. И помотал головой:

— Я туда не пойду.

— Если будет резистентность к препаратам, то, может, и пойдешь, — Никита пожал плечами, уже доставая из задних карманов новые перчатки и меняя старые на них.

— А резистентность — это еще что такое? — спросил я, но на самом деле ответа боялся.

И не зря.

— Ну если таблетки помогать не будут, — сказал тот.

Все пропало. У меня аж пульс поднялся до ушей.

— Тогда да… — обреченно произнес я.

— Да ладно, все в порядке будет, ты чего, — будто пытался успокоить меня.

Я мысленно забаррикадировал дверь между нами, потому что разозлился: он мне мешал, напугал и сейчас так раздражал меня, будто сдувшийся мячик, который очень хотелось пнуть подальше за ненадобностью.

Но я лишь огрызнулся:

— Нет, не будет. Все, отойди.

— В туалет, что ли, хочешь? — он сделал шаг в сторону, а я двинулся к своей палате.

— Думай, как хочешь, — буркнул по пути.

— Ну, бывай, — услышал в спину.

Как бы я не злился, но предыдущую ошибку совершать не хотел, поэтому выдавил из себя:

— Да, пока.

Закрыв за собой дверь, я направился к окну, чтобы меня немного обдуло ветром из форточки. Он еле-еле до меня доходил, но мне стало трудно дышать от информации об ЭСТ, поэтому хоть так. То, что до сих пор ее делали, не укладывалось в голове. И Андрей сейчас пошел туда. Добровольно? Принудительно? Или добровольно-принудительно?

И даже телефона сейчас с собой не было, чтобы погуглить, как это все происходит. А самому додумывать — это гиблое дело. Но моя больная голова решила иначе: мысли стали сжижаться, превращаясь в вязкую субстанцию, от которой просто так не отделаться.

Как? Как мне этого избежать? Нужно, чтобы врачи знали, что со мной — все подробности, — тогда была вероятность, что подберут верные таблетки, что врачи поймут, что делать дальше, чтобы хотя бы ослабить симптомы…

Значит, надо выходить чаще из палаты, как мне и сказали?

Я только что был снаружи, но все равно подошел к двери. За ней уже слышались голоса других пациентов, у которых тоже закончился обход. И в итоге на меня накинулись уже другие мысли.

Если ты будешь выходить в таком состоянии, то тебя увидят, увидят, какой ты странный, какой ты жалкий, а врачи тебе в любом случае не подберут лечение, как ты всегда и думал, и отправят на ЭСТ, как и Андрея…

И я снова отошел от двери.

И до меня дошло: мое избегание опасных ситуаций не могло никак договориться с моими страхами насчет электросудорожной, которая тоже являлась опасностью. Мне нужно было следовать указаниям, но я не мог следовать им. Я то подходил к двери, то снова возвращался, и так раз за разом, раз за разом, словно совершал ритуал, которому не было конца и края. Меня бросало то туда, то обратно, будто теннисный мячик.

И вдруг кто-то постучался. Снова Никита?

— Я занят!

— Это Юрий Владимирович.