4. Рыжий (1/2)

Воскресенье пролетело довольно быстро. Я старался следовать своему небольшому плану: не выходить лишний раз из палаты, брать таблетки и снова обратно. Еще заряжал телефон и утром, и вечером, потому что от прослушивания музыки и просмотра парочки фильмов он садился максимально быстро. Я много спал, мало ел — старался сразу все батончики не схомячить. Аппетит все еще где-то прохлаждался, да и куда там: я обычно ел только то, что покупал сам. Мать все равно не умела готовить. А еще я потратил огромное количество времени на то, чтобы отмыть свою палату. Конечно, влажные спиртовые салфетки не бесконечные, но пачка у меня была большая, и осталась еще половина. Теперь прикосновения к вещам, мебели и стенам не вызывало у меня отвращения.

Медсестра, немного удивившись моей просьбе, принесла по две простыни, по две наволочки и по два пододеяльника. Теперь можно было спать как простой человек, не боясь лишний раз пошевелиться, чтобы нечаянно не задеть верхнее стародревнее одеяло чистым лицом. Еще она сказала, что тут можно постирать вещи. Руками. В помещении общего душа. Типа там есть ванна, тазики и хозяйственное мыло, если с собой ничего для стирки не прихватил.

Удобства, что сказать.

Ну трусы и по мелочи я решил, что и тут постираю, а посушу на змеевике в душе.

Громилу я больше не встречал в свои редкие вылазки и сначала решил, что, может, его уже выписали, но потом понял, что это просто надежды, ведь выписать сейчас его не могли, потому что выходные…

Еще я узнал, что перед и после тихого часа выпускают гулять тех, кому можно. Мне пока было нельзя, так что и не стоило сейчас париться об этом.

В общем, день вышел довольно продуктивным и спокойным. Дождь разошелся только к вечеру, не раздражая полдня своим стуком по окну. Хотя я в принципе гасил все звуки и голоса за дверью наушниками, а ко мне только один раз заходила еще одна незнакомая медсестра с капельницей. Мне эти капельницы даже стали нравиться, с ними время быстрее летело. Может, действительно, просплю тут большую часть месяца.

Единственно, когда я не хотел глушить наушниками звуки извне, это когда с утра снова услышал пианино. Даже дверь приоткрыл слегка, чтобы мог погромче слышать. Оно манило меня, но нужно было держать себя в руках и не поддаваться на провокации желаний. Стоя с закрытыми глазами у двери и упираясь о стену, я перебирал в воздухе пальцами, словно нажимаю на клавиши. Одной левой руки хватало, потому что мелодия была несложная и медленная, но мне все равно нравилось чувствовать, будто это я играю, а не кто-то там, в той дальней комнате.

Правая же рука не хотела быстро заживать. После душа ранки постоянно размокали, из-за чего приходилось часто делать перевязку. Где-то ранки были неглубокими, а где-то — словно собака покусала, и эти места все еще выглядели припухшими. Вроде ничего страшного, но на сгибах пальцев особенно ощущалась острая боль.

Но я уже более-менее приноровился и так обходиться. В первой школе недолгое время у нас учился один мальчик. Недолгое — потому что у него не было правой руки, а для тех одноклассников это, конечно же, стало поводом для издевательств, ну а после его ухода они как раз и переключились на меня.

Так вот.

Я всегда поражался тогда, как ловко он справлялся со всем. Казалось, у него не одна, а десять рук: и писал, и одевался-раздевался, и обувался, на уроках труда ни от кого не отставал, а даже лучше делал. Я видел, как он катался на велосипеде и на скейте, ловко удерживая баланс. И даже когда к нему приставали, он отбивался этой одной левой так, что сразу пятерых отпихивал. Но, видимо, все равно не выдержал и перевелся.

Перед сном мне принесли баночку для сдачи мочи с утра, еще сказали, что будут брать кровь, опять зачем-то взвешивать, а после поведут на ЭКГ. Еще и обход врачей нагрянет. Мне от всей этой информации стало слегка дурно. Одного спокойного дня было крайне мало. Если бы не ночные таблетки, то точно часа два не мог бы уснуть.

В понедельник очень рано меня разбудил знакомый голос медсестры, которая вечно звала меня и ставила капельницу в пятницу. Мне нужно было как-то ее определить для себя, ведь имени ее я не знал, а спрашивать как-то неловко. Поэтому дал этой женщине временное имя «Сонная». Ну, потому что она была первая, кто ставил мне капельницу, чтобы я отрубился. Запомнилась, в общем.

Еще была та, что в очках Гарри Поттера. Она стала «Очкастая». Я тоже очкастый, так что мне разрешалось ее так называть.

Ну и еще одна медсестра мне подушку взбивала. Я решил, пусть она будет «Добрая». У нее такой ласковый голос, напоминающий бабушкин. Не моей, их у меня уже не осталось в живых. Но в фильмах бабушек часто именно добрыми показывали.

Остальных медсестер, которых я встречал после пятницы, пока никак запомнить не вышло.

И вот, Сонная медсестра сказала, чтобы я шел на сдачу крови и не забыл принести заполненную баночку… Вот это единственное, что мне сейчас очень плохо давалось, — туалет.

Еле надев линзы и после не без труда справившись с первым заданием, я пошел выполнять остальные: сдавать и сдаваться.

У медпоста стоял столик на колесиках с пластмассовой коробкой сверху, в которой были выемки. Как только я поставил туда стаканчик, меня тут же позвали на сдачу крови. По палатам бегала Сонная медсестра, и из них иногда выходили другие пациенты с аналогичными баночками. Я не знал, куда себя деть и куда мне теперь идти, но Очкастая медсестра махнула куда-то в сторону кабинетов.

Пока шел туда, то отшатывался от других людей с их анализами. Если они случайно опрокинут их на меня, то из душа я не выходил бы, наверное, неделю. Или две. Или месяц… И неважно, что крышки закрыты, все равно в голове крутились эти мысли.

— Кто на кровь, заходите, — услышал.

Я подошел к кабинету медпункта, который, кстати, назывался «Процедурная», и постучался:

— Можно? — тихо спросил.

— Да-да, заходи. — И я зашел. — Фамилия?

За небольшим столом сидела молодая девушка в белом халате, которая, наверное, приходила в отделения только за анализами.

— Несмиян.

— Кровь боишься? — поинтересовалась.

— Нет.

Но прикосновений да.

— Ну и хорошо, садись, клади руку. — И, видимо заметив бинт, уточнила: — Здоровую.

— Ладно…

— И рукав закатай.

Еле-еле закатав рукав, я сел на кресло у стола, где она сидела напротив, и положил на специальную подушечку левую руку. Медсестра затянула потуже жгут, и от случайных касаний мне хотелось резко одернуть руку.

— Ой, у тебя прям кожа прозрачная — все вены видно. — Мне такое говорили каждый раз, когда брали кровь из вены. — А теперь работай кулаком.

Мне это как раз было нужно, чтобы хоть на что-то отвлечься, и я начал активно сжимать и разжимать кулак, стараясь добить количество раз до кратного семи.

— Хватит. Зажимай. — Я специально остановился только на двадцать первом сжимании кулака. На сгибе руки вздулась вена, и медсестра в том месте протерла маленькой спиртовой салфеткой. — А теперь вдох. — Я вдохнул, а она в этот момент вставила иглу. — Выдыхай. — И ловко развязала жгут.

Кровь начала просачиваться в шприц, будто прорывалась сквозь дамбу.

В процессе я стал разглядывать кабинет. Тут было так чисто, так уютно для меня. Все расставлено по полочкам, и каждый шкафчик подписан. Стеклянные баночки выстраивались рядами на полках. Даже висящие вертикально жалюзи строго располагались друг за другом, не цепляясь за что-то и не перекашиваясь

Медсестра высунула из шприца пузырек и вставила второй. Кровь заполнила и его.

— Ну все, — она вытащила иглу и приложила вторую маленькую салфетку. — Сейчас обмотаем. — Достала моток бинта, но не такого классического, как у меня на правой руке. Пока я пытался поймать этот чертов дзен, о котором все говорят, она наматывала чудо-бинт, а он цеплялся сам за себя, и его не нужно было завязывать на узелок. — Не снимай минут пятнадцать-двадцать.

Кивнув, я устремился на выход и, почти выпав из кабинета, чуть не столкнулся с невысоким лохматым рыжим парнем. На его руках были надеты резиновые перчатки.

Он ойкнул и отшатнулся.

— Прости, я только-только постучать хотел.

— Ничего, — пробубнил я и прошмыгнул мимо него.

К кабинету направлялось еще несколько человек, и как хорошо, что я зашел раньше них и не пришлось толпиться в очереди. Ну, то есть, скорее всего я бы отошел в сторону и ждал, когда выйдет последний.

— А вот и ты, Несмиян, — встретила меня Очкастая медсестра у поста, заманивая рукой. — Давай-ка, вставай на весы.

— Но я же уже взвешивался в пятницу.

— Это ты там, а сейчас ты тут. Каждые две недели минимум будешь теперь. Все, вставай уже.

Я подошел на этот раз уже к электронным весам, снял тапочки и встал. Цифры бегали перед глазами, словно я играл в игровой автомат. Жаль, что не выпадет три семерки…

Хотя с таким весом, наверное, людей и не существовало вовсе.

— Пятьдесят два килограмма. Ты что, исчезнуть хочешь?

Иногда да.

— Не очень.

— Добавим тебе протеиновый йогурт, так не годится, — Очкастая покачала головой. — И каждую неделю будешь взвешиваться теперь.

Я удивился. Здесь и такое дают? Осталось надеяться, что повара не сами его тут готовят…

— Хорошо.

— Жди тут, сейчас пойдешь на ЭКГ с остальными, — и пошла вылавливать следующего.

У поста уже собралась кучка зевающих, включая рыжего и пухляка. Подходить близко не хотелось, поэтому я расположился неподалеку от стола с зарядками, пересчитывая количество лежащих на нем телефонов.

Идти с непонятными людьми непонятно куда…

Я покосился на них.

Подтянулось еще парочка человек, и Очкастая медсестра громко сказала:

— Так, пересчитаемся.

Она начала чуть ли не орать фамилии, и тот, чья фамилия прозвучала, говорил «здесь».

— Несмиян! — очередь дошла и до меня.

Кто-то начал шептаться. Наверное, моя фамилия звучала на всю округу слишком часто. Мои руки слегка задрожали, и меня обдало волной жара. Хотелось послать всех к черту и убежать в палату, но это выглядело бы еще страннее, и я собрался.

— Здесь, — тихо отозвался, пряча забинтованную руку в карман кофты.

— Так, и последний… Серый!

Я фыркнул. Звучало, как сокращенное имя некоего Сережи со двора, который играет в футбол, и его друзья вечно кричат: «Серый, пасуй, пасуй! Ну ты и деби-и-ил…». Ну, или чаще матом.

Часто такое слышал, когда шел со школы домой.

Но неожиданно для меня откуда-то из толпы раздался знакомый хриплый голос:

— Здесь.

Только сейчас я увидел среди остальных глаза, которые снова уставились на меня не моргая. Я сглотнул. Когда Андрей вообще пришел? Ведь не было же. Я не мог не заметить, ведь только его почему-то и видел нормально.

— Ну все, — Очкастая хлопнула ладонями, и я вздрогнул, оторвавшись от взгляда Андрея. — Пойдемте за мной, — махнула рукой и стремительно пошла в другое крыло коридора, обратное от палат. Оттуда, вспомнилось, я сюда пришел из катакомб в первый день, и где-то там был кабинет, где меня допытывали врачи.

Все двинулись за ней, но Андрей стоял и все еще смотрел на меня. Он что-то хочет от меня? Или настолько задумался? Может, он спит?

— Ты идешь? — спросил меня.

Нет, не спит.

Кивнув, я завернул за угол за остальными, а Андрей пошел за мной.

Он сильно от всех отставал, а я зачем-то замедлил шаг. Совсем медленно идти мне не хотелось, так как это слишком бы привлекало внимание, а меня и так, видимо, запомнили, что мне определенно не нравилось.

Но тот все еще шел позади и как обычно шумно шаркал ногами, а шорох этот эхом отзывался от стен коридора и будто от стенок моего пустого желудка. Казалось, что меня опять начал оглушать этот звук, как и при первой нашей встрече.

— Если хочешь, догоняй их, — вдруг донеслось из-за спины.

Нет, не оглушил.

— Мне и тут хорошо, — я пожал плечами и тут же задумался, правда это или нет. Но пальцы ничего не делали.

В ответ я ничего не услышал, лишь продолжающееся шарканье, которое, казалось, теперь еще и отдалялось. Я слегка обернулся, покосившись через плечо на Андрея, и заметил, как тот смотрел себе под ноги и… немного улыбался.

Чего это он разулыбался? Я опять сказал что-то смешное? Вроде нет…

— Ребята, ну давайте уже быстрее! — окрикнули нас, и я отвернулся обратно. Почти все зашли в самую дальнюю дверь коридора, а Очкастая стояла на пороге с недовольной миной.

— Мы бежим, — чуть громче, чем обычно, сказал Андрей.

Я остановился, снова обернулся и недоуменно посмотрел на него.

Мы? Что это за «мы»?

Андрей оторвал взгляд от своих ног и поднял его на меня. Вот есть люди, у которых взгляд такой тяжелый, будто давит своими глазами на твои. Его же не давил, а вонзался острой серебряной стрелой.

— Ну да, ну да… Тебе, Андрей, я скоро ролики своего сына из дома притащу, — крикнула Очкастая.

— Ну что, — обратился ко мне Андрей, слегка изогнув бровь, — ускоримся? — тихо сказал, когда уже приблизился ко мне, и начал обходить, наконец оставив мои глаза в покое.

Я будто язык проглотил и в итоге промолчал. Что-то в его вопросе меня смутило. Наверное, то, что он не особо походил на вопрос.

Немного потоптавшись на месте и покрутив прядь волос на пальце, теперь уже я пошел за ним.

В итоге Андрей придержал мне дверь, и я юркнул в дверной проем. И будто очутился в длиннющем тоннеле, только с окнами. Судя по всему, это был переход из нашего корпуса в какой-то другой. По обе стороны под огромными окнами, в которые я смотрел то туда, то сюда, снова стояли в ряд большие горшки с растениями, которые были еще выше тех, что в отделении, и создавалось ощущение, будто я иду по джунглям.

Дома у нас не было ни единого растения, ни цветочка, а тем более домашнего питомца — ни единой живой души, кроме нас с матерью и отчимом. Хотя иногда казалось, что ни у меня, ни у них на самом деле души-то этой и нет. Отчим — безучастный. Мать — бесчувственная. А я свои чувства прятал так глубоко, что уже и не верилось, что они вообще когда-то существовали.

— Евгений! — Я шуганулся голоса Очкастой. — Быстрее!

Видимо, я надолго залип. Настолько, что казалось, за версту отставал даже от Андрея. Когда он только обогнал меня? Черт, теперь из-за меня все ждали в конце этого тоннеля, словно души умерших родственников.

Мне, видимо, там стоять никогда не придется.

Раз окно, два окно, три окно…

Между ними практически не было расстояния, они шли чуть ли не сплошняком. Окна были такими длинными, что даже если идти вдоль одного по семь шагов, то придется чуть ли не бежать. Что мне не нравилось, и я постоянно запинался.

— Ох, Андрей, ты знаешь куда идти, я этих пока отведу, — вздохнула Очкастая.

— Да, я подожду, — спокойно произнес Андрей, и голос медсестры затих. — Можешь не торопиться, — теперь сказал, видимо, мне, будто все понимая. И я прервал свой нервозный счет всего подряд, от которого аж голова закружилась.

Число пройденных окон делилось на семь.

Как только я посмотрел вперед, меня опять — опять! — встретил пристальный взгляд Андрея, пригвоздив на месте, и я выпрямился по струнке, наконец замедлив шаг.

Его фамилия идеально сочеталась с цветом его глаз. Серый. И не тот самый унылый серый, о котором часто говорят, когда наступает эта чертова осень. А такой сверкающий, будто отшлифованное серебро. Поэтому и стрелы из них летели серебряные. Прожигающие, как раскаленный металл.

Наверное, из-за того, что мне впервые удалось разглядеть чужие глаза, они казались мне такими особенными.

Я медленно подошел и тупо спросил его:

— Куда идти?

— Туда, — Андрей неопределенно кивнул назад, в какой-то проход под аркой, развернулся и двинулся за угол. Только тогда наши липкие, как жвачка, взгляды разлепились, и я, судорожно выдохнув, будто пробежал марафон, тоже побрел куда-то «туда».

Идти впереди Андрея было бесполезно, ведь дороги я не знал. Идти рядом — слишком близко, отчего слишком нервно. Поэтому я, не торопясь, перебирал ногами за ним, снова ощущая себя за стеной, за ширмой, которая защищала меня от чего-то страшного и неизвестного там — ­впереди. ­­

Опять хотелось сказать ему «спасибо». Но уже за то, что не заставлял торопиться. Снова непривычная забота… Она меня всегда до ужаса пугала и отталкивала. Я остерегался ее. И здесь тоже, но с Андреем она одновременно будто одеялом укрывала от холода и сквозняка. И вот лежишь под одеялом, а она где-то там, снаружи, притаилась не дыша, словно монстр из-под кровати выбрался. А тебе все равно тепло.

Андрею вроде как от меня ничего не было нужно, кроме общения. Однако почему-то выбрал для этого именно меня. Будто еще в тот самый момент, когда мы впервые столкнулись взглядами в коридоре в пятницу. Сказать «спасибо» означало бы, что я доверился ему. А кому-то доверять мне не приходилось, наверное, никогда.

Поэтому я снова промолчал.

Волосы Андрея на этот раз уже были чистыми и стали будто еще светлее. Они покачивались в такт его шагам, словно колосья от ветра. Сквозь футболку с длинными рукавами проглядывались острые лопатки, которые шевелились вместе с размахом рук. Ссутуленные плечи словно держали на себе весь грешный мир. Спортивные штаны доставали до пола, будто они и не его вовсе, а кого-то повыше да побольше.

В принципе со спины Андрей был похож на довольно стандартного человека. Совершенно обычного. Незапоминающегося. Так бы сказали другие люди, но мне он таким не казался.

— И все-таки тебе нравится на меня смотреть, — он вдруг подал голос, на секунду глянув на меня через плечо. — Я так и знал.

Я замешкался, сбившись с мыслей, и спросил:

— У тебя что, глаза на спине?

— Они везде, — ответил он, будто это правда.

А мое воображение нарисовало ужасную картину, где кучка глаз разбросано по его телу, и все они крутятся в разные стороны и моргают.

— Ты мутант из «Людей Икс»?

— Возможно, — пожал плечами Андрей и затем спросил: — Ну так что?

— Что? — не уловил я.

— Ты второй раз четко не ответил на мой вопрос.

— На глупые вопросы не отвечаю, — буркнул я, понимая, что он снова втягивает меня в свою игру.

— А на умные?

— Ты все равно такой никогда не задашь, — язвительно произнес я.

— Прям ножом по сердцу, — он сказал так, будто и это правда.

Я подумал, подумал и выдал:

— Ну, умных людей мало.

— А они вообще есть? — тут же спросил Андрей.

— Не знаю, я пока таких не встречал.

Есть умные философы, которые совершенно не могли разобраться в математике. Есть умные математики, которые не могли разобраться со своей жизнью. Даже Шерлок Холмс был гениальным детективом, но не знал элементарных вещей по типу — Земля вертится вокруг Солнца. Ведь в его деле это знание ему бы не пригодилось.

Можно ли их считать умными? А кто тогда глупый? Ни те, ни те не могут быть на сто процентов такими.

— Значит, тебя всегда закидывают глупыми вопросами… — снова подал голос Андрей и добавил: — Тяжело тебе живется. Хотя тех, кому легко, я тоже не встречал.

— Возможно.

— А себя ты тоже умным не считаешь? — он продолжил допрос.

— Да.

— Ого, как честно, — удивился Андрей.

— Просто это очевидно.

— Ну да, точно… — он усмехнулся: — Ты любишь говорить очевидные вещи.

— А ты в принципе любишь много говорить. — И это тоже было очевидно.

Но, оказалось, отчасти.

— Не со всеми. С тобой нравится. — Я аж запнулся, чуть не полетев вперед, но удержался, а Андрей продолжил: — Даже смог уговорить тебя по поводу общения со мной.

Но я ничего не ответил.

Да, мы вроде как и договорились, но вслух я этого не подтверждал. Однако после слов о том, что для этого не обязательно дружить, мне и правда стало чуть спокойнее находиться рядом с ним. Пусть он и был виновником моих «укусов собаки», но косвенно, наверное. Просто…

Андрей тогда вроде извинился, затем вот этот момент про повтор слов, словно какая-то связь уже образовалась между нами, пусть и такая тонкая — задень чуть сильнее, и порвется. И я не знал, почему, но пока трогать ее не хотелось, что очень беспокоило меня. А еще его взгляд в ту секунду. Словно для него произошло что-то важное, и если бы я повел себя как-то иначе, если бы не заставил его усмехнуться — непонятным для меня образом, — то что-то бы внутри него окончательно превратилось в ледышку и разбилось, как тот злополучный стакан.

И собрать это было бы невозможно.

Может быть, я просто себе это надумал, ведь во взглядах никогда не разбирался. Но, видимо, в ту секунду моя злость, раздражение и страх унеслись в правый кулак, который поймал их и сжал покрепче, чтобы обратно не убежали.

Тогда, в столовке, он не пытался взломать замок закрытой двери, как было в курилке, а будто тихо стучался, но я не пускал. Однако сейчас я решил попробовать говорить с ним через эту дверь, ведь не обязательно ее открывать. И, наверное, именно с ним я готов был говорить. Хотя толком не представлял, как это правильно делать и зачем. Мне это было в новинку.

Что спрашивать, что отвечать? Как распознать, что я стал нести несусветную чушь?

Боже…

Обычно начинал он, а я будто поддавался на провокации. Меня не покидало ощущение, что он пытался меня то ли растормошить, то ли рассмешить, то ли и то, и это, а может, и что-то десятое… А возможно, вовсе не меня, а себя.

— О! Явились, — от размышлений меня прервал снова недовольный голос Очкастой. — Тебе, Евгений, я тоже ролики подарю. Вы двое последние остались.

Рядом с кабинетом все стояли, сидели, галдели, пока не глянули в нашу сторону, когда мы пришли. Хотелось, как говорится, провалиться сквозь землю, но мы находились на втором этаже, и сначала пришлось бы пробивать пол. Я остановился, не подходя ближе, и прижался спиной к стенке. Андрей покосился на меня и медленно двинулся в мою сторону, а я начал изучать свои побитые жизнью тапочки: потрепанные и со следами чая.

Шарканье приближалось, но затем стихло. Я аккуратно глянул исподлобья и увидел лишь спину Андрея в двух шагах от меня. Остальные люди скрылись за ней, и я слышал лишь очередной шепот. Казалось бы, Андрей был таким худым, но почему-то мог спокойно закрыть обзор на то, что меня волновало. Хорошо, что он так удачно встал, стало поспокойнее.

Но спокойствие длилось недолго. Внезапно открылась дверь кабинета, оттуда вылетел тот самый рыжий парень, который все еще был в перчатках, а я опять услышал протяжное:

— Несмия-я-ян! — так громко, словно из рупора.

Андрей сделал пару шагов в сторону, пропуская меня вперед. И я поплелся к кабинету, по пути замечая, как рыжий парень встал подальше от всех и начал судорожно стягивать не поддающиеся перчатки, выбрасывая их в небольшую мусорку рядом с диванчиком.

Как только дверь за мной закрылась, началось очередное «раздевайтесь» и прочее. На этот раз хоть не полностью, а только верх, и еще пришлось закатать штаны — то рукава, блин, то штаны. Может, еще соленья закатать?

На кушетке находилась одноразовая простынь, но я попросил еще хотя бы две, и мне — слава Богам — не отказали. Лежа, я стал разглядывать все вокруг. Какие-то старые, на десятый раз покрашенные, синие шкафы, аппаратура, а над моими ногами на крючках висели штуки, похожие на маленькие клизмы, только с широкими носиками. Висели они на проводах, отходящих от них, и через пару секунд клизмы эти присосались в разных местах моей грудной клетки, где перед этим медсестра помазала каким-то противным гелем…

Короче, гадость та еще.

Мне хотелось поскорее отлепить их и пойти хорошенько помыться. Желание это усилилось, когда медсестра помазала им щиколотки и запястья, после чего прицепила туда большие прищепки, заставив меня немного размотать и ослабить бинт. В итоге помимо груди гель намочил и руки-ноги, и бинт тоже… И мои мысли водоворотом закружились в голове, сосредоточившись именно на больной руке, пока я лежал, как сказали, и не шевелился, когда пригрозили.

Гель этот мерзкий просачивался до ранок, и чувствовалось, как они снова размягчаются, чуть ли втягивая его в себя, в мою кожу, в кровь…

От волнения сердце начало стучать чаще и громче. Я внутренне пытался успокоить его, уговорить биться не так часто, однако оно меня не слушалось. А мне просто стало страшно, что из-за него мои результаты получатся плохими, и вскоре меня снова отправят на проверку сюда, в этот противный, как гель, кабинет…

Как только пытка закончилась, я наспех надел футболку и кофту и вылетел из кабинета так же стремительно, как и тот рыжий парень. Тут же спросив у Очкастой, где уборная, я двинулся туда, стараясь не торопиться, пока не свернул за угол, и после — побежал.

Ворвавшись в туалет, я резко затормозил, скользнув подошвой по полу — у дальней раковины стоял тот рыжий: без футболки, тщательно намывая руки, грудь и шею. Он дернулся и обернулся на меня, отчего мои глаза заметались по плитке на полу, на стене, и перекинулись на кабинки, лишь бы не пялиться на голого него.

— Я это… Руку помыть, — только и смог сказать я, подходя к ближней раковине. Мне бы не хватило терпения бежать в другой туалет. Да и куда бежать-то? Я и этот-то еле нашел. И решил делать вид, что мне просто нужно обработать раны, искренне надеясь, что это не затянется надолго. Пока разбинтовывал руку, боковым зрением заметил, что рыжий еще какое-то время не двигался, затем снова начал мыться, но уже медленнее.

И вот мы так молча стояли в тишине, передавая друг другу несчастный кусочек хозяйственного мыла, кладя его на полочку между нами. Раз за разом, раз за разом… В итоге он развалился на две части. Я старательно уделял внимание больной руке, а после еще застирывал бинт, которому уже пора было бы улететь в ту же мусорку, куда рыжий выкинул свои перчатки.

— ОКР? — он внезапно подал голос, и мое сердце снова решило быстро и сильно застучать, будто барабанными палочками на рок концерте.

— Что? — как можно более непринужденно спросил я.

— Ну… Похоже на то, что у тебя тоже…

Я как-то палевно мыл руки или что?

— У меня просто аллергия на гель, — раздраженно прервал его я, хотя мог бы и поспокойнее.

И снова врешь, ты только и делаешь, что врешь, всем и себе тоже, нельзя, нельзя… а иначе…

На смену подсчета подходов пришло нажатие на ногти — под водой, чтобы было незаметнее.

Никогда не встречал таких, как я. Врачи говорили, что людей с ОКР довольно много, и все такое, и что симптомы часто повторяются… Но что предпринять в такой ситуации — оставалось загадкой. Весь мой план с треском проваливался. Планирование — не твой конек еще с пятницы, Женя.

Нужно было бы быстрее умыться и смыться, но каждый раз, доходя до семи, мне требовалось сделать еще семь подходов и нажатий. Казалось, все это продлится бесконечно, и я окончательно сдам себя с потрохами, что потом уже не получится отвертеться. Меня даже слегка передернуло от этих мыслей.

— Как знаешь… — рыжий пожал плечами, а затем ка-а-ак наклонился к моей больной руке. Я отпрянул, наверное, еще на метр. — Тебя че, собака покусала? — удивился он.

— Нет, — пребывая в шоке, еле ответил я. В этот момент я поднял взгляд на свое отражение в маленьком висящем зеркале напротив, будто цепляясь за спасательный круг, но видел лишь темные круги под глазами. И все же собрался: — Но немного похоже, да.

Рыжий выпрямился и молча продолжил мыться, доходя уже даже до подмышек. Однако молчание длилось не долго.

— Э-э-эх… — он вздохнул так протяжно, что отзвуки отразились от углов туалета, а я выронил кусочек мыла в раковину. — Не знаю, когда смогу отсюда уйти. Дурацкий гель будто везде…

Про гель я его понимал: видимо, рыжий чувствовал, как тот просачивается даже сквозь перчатки… А вот про «уйти» ничего не понял. Еще один… На этот раз я решил уточнить, а то уже чувствовал себя тупицей.

— Отсюда из больницы, или отсюда из туалета?

— Из туалета, — произнес он, а затем хмыкнул: — Хотя из больницы тем более. Вот сейчас я могу тут до вечера простоять, пока не выгонят.

Было ощущение, что ему все-равно на то, что он признался в своей болезни первому встречному. Наоборот — стоял и непринужденного говорил со мной, будто не задумываясь о том, что я о нем подумаю. Он пропускал мимо ушей мое открытое раздражение и, казалось, даже был немного навеселе.