4. Рыжий (2/2)

Как у него это получалось?

Возможно, потому что рыжий догадался, что мы с одной и той же планеты. Но мы ходили по разные стороны: он — по светлой стороне, освещаемой солнцем, а я — по темной, прячась от чужих глаз. Я не чувствовал того же спокойствия, что и он. Но предложил, не особо подумав:

— А ты просто посчитай до семи. Возможно, поможет.

— Почему до семи? — он перестал намываться.

Сейчас я мог полностью себя закопать, если не придумать ответ получше, чем «мне же помогает».

— Говорят, счастливое число, — пожал плечами, а про себя довольно погладил по голове внутреннего Женю — себя то есть.

— А-а-а… — Я немного покосился на него, а тот многозначительно кивнул, будто что-то одобряя, и, вновь взяв мыло, продолжил умываться. Что он там одобрил, я не знал. — Если бы все было так просто, — сказал рыжий.

Нет. Если бы он только знал, что с цифрами не легче, чем с чистотой.

— Возможно… — пробормотал я, наконец заканчивая бесконечные ритуалы и закрывая кран. Я тихо выдохнул, на секунду закрыв глаза. Теперь можно было сваливать.

— Тебе дать перчатки? — рыжий резко повернулся и протянул мне непонятно откуда взявшуюся перчатку.

А я снова отшатнулся в сторону, но в этот раз ошарашенно посмотрел прямо на него… Тот улыбался одним уголком губ. Глаза его будто тоже были рыжими, как и его цвет волос, только темными. А ресницы — светлыми. Они напоминали ресницы как у коров — как будто щеточки. На щеках рассыпались веснушки, словно пыльца — проведи пальцем, и размажется.

— Зачем? — я пришел в себя, не понимая, почему так четко разглядел и его черты лица. Даже вопрос еле вспомнил.

— Мокрый бинт — не лучшее решение для… — изогнув бровь, тот кивнул на мою руку.

— А, ты про это, — я глянул на раны, похожие на маленькие кратеры. Из них почти перестала извергаться кровь после тщательного мытья.

— Держи, — он чуть ли не всучил мне перчатку, но я увильнул и отошел от него подальше.

— Не надо, — испугался, сжимая крепко мокрый бинт, аж вода просочилась сквозь кулак на пол.

Нафига он ко мне пристал? Ему-то что надо? Меня уже утомил этот разговор. С рыжим и через дверь не хотелось говорить, и через стену, но он словно дверь с треском разбивал топором, а стену ловко перелазил, минуя колючую проволоку. Однако мои ноги будто решили здесь обосноваться. Что-то сдерживало меня от того, чтобы сейчас же послать рыжего, развернуться и уйти.

А тот все не унимался:

— В отделении перевяжешь нормально уже, — сказал он, все еще протягивая перчатку.

— Переживу.

— А вдруг что заденешь по пути, — он сощурился.

— Не буду я ни за что хвататься, — я злобно сощурился в ответ.

— А вдруг упадешь, — рыжий сложил руки на груди.

— Сгруппируюсь и на бок грохнусь, — я закатил глаза.

— А если…

— Отстань! — все же не выдержал я такого напора. И не только его, еще и непонимания, что я чувствовал. Рыжий меня и бесил, и одновременно притягивал — будто огонь, до которого хотелось дотронуться, но тогда ты обожжешься. Или полностью сгоришь в его рыжем пламени.

— Как грубо, — произнес тот, будто обидевшись.

— Я устал… — вздохнул я.

— От чего?

— От тебя.

Пусть и не только от него, но причиной стал именно он. А в остальном я пока еще не особо разобрался. Зачем я тут стоял, зачем общался с ним, почему он, как и Андрей, вдруг обрел яркие черты лица…

— Ты не особо любишь говорить.

Уже не зная, как реагировать, я окончательно вышел из себя:

— Да что вы все со мной говорить хотите? В больнице что, больше людей нет? Я какой-то особенный?

— Ладно, ладно, не кричи только. А то щас набегут, а я тут почти душ принимаю… — он оглядел себя — полуголого, мокрого и с уже красной кожей от горячей воды.

— Я пошел, — вздохнув от усталости и переизбытка очередных незнакомых чувств, я направился к выходу, боясь, что вот-вот нагрянут навязчивые мысли, а это чревато.

— Эй! — меня окликнули за спиной.

— Ну что? — я развернулся.

— Лови! — и в меня прилетела перчатка, которую я с трудом поймал левой рукой.

Рыжий с довольной лыбой посмотрел на меня. Какой упертый!

— Ох… Пока, — и я наконец-то вышел.

Захлопнув за собой дверь, я снова вздохнул, так глубоко, что даже он, наверное, услышал.

Это было сложно. Очень-очень сложно.

Рыжий быстро раскусил меня, и это неудивительно. Ведь мне тоже почти сразу стало понятно, что мы похожи. Это было трудно не заметить, просто очевидно. Рыжий тоже помешан на чистоте — какое-то дурацкое совпадение, хотя, может, это один из тех частых симптомов?

Но мне даже ему было трудно признаться, хотя по сути только он бы меня более-менее понял. Что уж говорить о том, чтобы показать свои слабости кому-то другому, кто далек от наших проблем?

Да и помимо чистоты у меня слишком много загонов, это даже не самая большая проблема. Однако…

Я посмотрел на непонятное месиво, напоминающее просто марлю, и на чистенькую перчатку.

Он был прав. Она лучше, чем замызганный мокрый бинт.

Выбросив и его, и тот мега продвинутый бинт, про который я уже забыл, в ближайшую мусорку, я еще какое-то время постоял, и вслед за ними полетела перчатка. Слишком странно и палевно. Лучше вообще без всего пойду, стараясь ничего не задевать.

Повертев перед собой больной рукой, я осмотрел ее: а ведь это снова было похоже на беспокойство за меня. Правда, рыжий слишком упорно пытался навязать мне эту заботу, не особо церемонясь. Однако опять она не вызывала ощущения, что мной хотят воспользоваться или что-то типа того. Страшно — да. Но уж точно не страшнее, чем с Андреем. Чем-то они были схожи. Ведь не зря я так подробно смог изучить и лицо рыжего, хотя до встречи в туалете, до определенного неведомого мне момента он выглядел, как и остальные, выделяясь только огненными волосами.

Слева от меня послышались знакомые шаги, и я оглянулся. Андрей надвигался медленно и непоколебимо, уставше глядя на меня, будто гипнотизируя. Мои мысли о рыжем сразу же улетучились

— Я за тобой и… — начал он, а потом посмотрел на мою руку.

Вот это вот его «за тобой»… Он искал, ходил везде, может, поэтому и выглядел еще более разбитым. Стало немного совестно, но одновременно приятно, отчего я еще больше разволновался, а он еще и начал приближаться ко мне очень близко. Но остановился в итоге в паре шагов от меня, будто прочитав мои мысли.

— А-а-а… Это… — я спрятал руку за спину.

— А где бинт?

— Пришлось выбросить, ему пришел конец, — что было правдой.

— Как она?

— Кто? — не врубился я.

— Что.

— Что? — снова не врубился.

— Рука.

— А, нормально. — В мой голове завихрились варианты того, что сказать. — На мне все как на собаке заживает.

— Лучше уж как на Росомахе.

— Ах, ну да… «Люди Икс». — Я вспомнил наш недавний разговор. — Крутая сверхспособность.

— Точно лучше, чем глаза по всему телу.

— Тебе виднее.

И он почему-то усмехнулся, словно я опять пошутил. Затем Андрей будто задумался, покопался сначала в одном кармане, потом в другом, и только из заднего достал скомканные бумажки. Развернул их, разгладил и медленно протянул мне, а я замер. От рыжего бы сто процентов отшатнулся, но сейчас смог удержать себя на месте.

— Держи, — тихо сказал Андрей. — Это пластыри.

Я смотрел то на них, то на оголившиеся шрамы на запястье, то в серые глаза, которые будто поблескивали, хотя этот коридор освещался довольно тускло. Оказалось, что Андрей стоял не в двух шагах от меня, а всего лишь на расстоянии вытянутой руки, и теперь она повисла почти перед моим носом. Будто он заранее рассчитал, когда нужно будет остановиться. Рассчитал, что мне нужно будет вручить эти пластыри и что сейчас не спугнет меня. Ведь иначе бы я понял, почувствовал, насколько тот близко.

Конечно, вряд ли он догадывался о моих страхах, он же не экстрасенс.

Кем бы он ни был, что мне сейчас делать я не знал. Остолбеневшее тело говорило, что Андрей находился слишком близко — настолько, что аж дыхание сперло. Но моя левая рука будто растаяла и плавно поднесла открытую ладонь прямо под его кулак, который тут же разжался, и Андрей сделал полшага назад, опустив руку. Упакованные пластыри оказались у меня.

— Как много… — еле выдавил я из себя, пытаясь не показывать, что еще пару секунд назад я чуть не превратился в застывшую глыбу льда.

Иногда мне так и казалось, будто я — айсберг. Все лишь видели мою верхушку, но она прятала под собой огромную темную часть. Мне и правда нужно было держаться от всех подальше, чтобы они случайно не столкнулись со мной, как в свое время совершил ошибку Титаник. В итоге повредился и он, и тот злополучный айсберг.

Но сейчас, стоя с помятыми пластырями в руке, которая, несмотря ни на что, оттаяла, казалось, что и моя темная подводная часть становилась легче.

Я посчитал соединенные упаковки — семь штук.

— Забыл про них, — как-то грустно ответил Андрей, а я будто очнулся. Спустя пару секунд он кивнул сам себе: — Видимо, не зря.

— Оказывается, забывать иногда полезно, — пожал я плечами.

Тут же пронеслась мысль, которая что-то прошептала мне, но разобрать, что именно, не вышло. Она пролетела так быстро, словно муха, но где именно теперь сидела — непонятно.

Я потряс головой и с трудом начал доставать пластыри один за одним, чувствуя при этом внимательный взгляд Андрея, отчего делать это становилось еще сложнее. На третьей штуке он вдруг спросил:

— Ты не видел тут рыжего такого? — Андрей слегка осмотрелся. — Он пропал без вести, а медсестра попросила заодно и его привести.

Он сам решил пойти искать меня? Раз сказал «заодно». Или насчет меня Очкастая тоже попросила… Наверное, все же она его отправила искать «двух идиотов с ОКР». Хотелось верить, что она прям вот так, конечно, при всех не сказала. Я почему-то слегка расстроился, но не из-за этого.

— Нет, не видел, — вспомнив, что на вопросы люди обычно отвечают, сказал я, наклеивая уже пятый пластырь. — Разминулись, наверное. — Остальные положил в большой карман кофты и увидел, что Андрей поглядывает в сторону туалета. Оттуда было слышно, как течет вода.

— Странно… — сказал он с подозрением в голосе.

— А, да там… — громко начал я, аж сам от себя не ожидал, и продолжил уже тише: — Там у унитаза кнопку заело, и он постоянно смывает.

Нельзя обманывать, нельзя, нельзя… иначе.

Я спрятал руки в карманы и стал аккуратно выполнять дурацкий ритуал. Левой рукой, правой было ужасно больно.

Андрей повернулся ко мне и ухмыльнулся:

— Ты поди сломал?

— Что? Нет! — возмутился я. Вот спихивает на меня всякую ерунду. — Надо идти, — сказал сам себе и двинулся вдоль коридора, пробубнив: — Не люблю опаздывать.

Но Андрей услышал:

— Знаю, — и заставил меня притормозить. Черт. Все же экстрасенс, что ли? — Нам в другую сторону.

Я развернулся и кивнул ему:

— Тогда веди, я не помню.

— Пойдем, — он двинулся в другой конец коридора, а я — за ним.

Казалось, он еще больше сбросил скорость, по сравнению с тем, как шел сюда, и мне хотелось подтолкнуть его в спину своей внезапно смелой левой рукой. Ошалела, что ли? Делай свою работу и жми на ногти! Как ни странно — послушалась и осталась в кармане.

Оглянувшись, я заметил, как дверь туалета тихо приоткрылась, а оттуда выглянул рыжий и беззвучно произнес: «Спасибо».

Хотя, может, мне показалось, ведь с чего ему мне доверять?

Пока я шел за Андреем, задумался: никогда никого не выгораживал. Только себя. Я в принципе редко врал. Только если это был вопрос жизни и смерти. Моей, конечно. Ну не прям такие крайности, естественно.

Я не любил этого делать. Не только из-за маминой сказки про ногти. Меня в принципе сразу начинала грызть совесть. Казалось, что я делаю что-то запретное, а тайна всегда становится явной, и меня в итоге могли бы наказать.

Мать так всю мою жизнь и делала. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Лгать ей никогда нельзя было, она словно видела ложь даже на расстоянии, как хищник добычу. И тебе никуда не деться от ее зоркого глаза. Хищник настигнет тебя и загрызет, чтобы после сожрать до последней косточки. Наверное, я был бы уже бескостным слизняком, если бы постоянно врал ей.

То, что она не узнала про буллинг и про то, что я забил на дружбу и «связи» в другой школе — видимо, чистая удача. Она редко мне сопутствовала. Поэтому со временем я начал поступать иначе: просто старался не делать то, из-за чего мне бы пришлось что-то от нее скрывать.

Либо как можно больше молчать.

Андрею врать тоже не хотелось, но он не походил на того, кто захочет отгрызть мне голову в случае чего. Да и сейчас у него и сил бы, наверное, не хватило, учитывая, что каждый шаг давался ему с большим трудом.

— Стойте! — Я резко обернулся на голос, который доставал меня в туалете. Аж со счета сбился, но потом вспомнил, и число меня удовлетворило.

Рыжий несся в нашу сторону на всех парах, и мне показалось, что еще чуть-чуть — и собьет меня с ног… Я заметался взглядом, судорожно ища, куда можно спрятаться от надвигающейся кипящей лавы. Прям хоть в окно выпрыгивай.

Но через пару секунд неожиданно передо мной очутился не рыжий, а Андрей. Точнее, опять его спина.

— Как хорошо, что я вас нашел. Хожу-брожу тут полчаса, — заныл рыжий.

Вот кто точно лгать умел. Я аккуратно выглянул из-за спины Андрея. Рыжий весь запыхался и, упершись руками в колени, пытался отдышаться.

Андрей словно язык проглотил: молчал и никак не реагировал. Сначала я не уловил, почему, но до меня иногда долго доходит и вот дошло: кроме меня он больше ни с кем из пациентов не разговаривал. А они — с ним. Рыжий был настолько непринужденный и весь такой громкий, приставучий — ко мне, по крайней мере, — что почему-то я не удивился, что именно он обратился еще и к Андрею тоже.

Андрей будто очнулся, пошатнулся и глянул на меня через плечо. В глазах отражалось смятение, словно тот спрашивал, не глюк ли это.

К сожалению, нет.

Блин. И что мне делать? Они оба меня с ума могли свести. Точнее, еще больше. Мне этого очень не хотелось, и стоять вот так, как три придурка, — тоже, поэтому я просто мотнул головой назад, намекая Андрею, мол, надо идти.

— Я отведу, — прохрипел он рыжему, а тот, будто ждал этого всю жизнь, резво обошел нас и двинулся вперед. По пути он глянул на мою руку с пластырями и усмехнулся.

Хорошо, что Андрей сразу пошел за ним, и рыжий тут же переключился на него. Было видно, как ему хотелось идти быстрее, но Андрей плелся, как черепаха, а я следовал по пятам. Рыжий то обгонял, то притормаживал, то снова обгонял, словно пес, которому кидают мячик, а тот ловит и возвращает его хозяину. Хотя он мог бы спокойно пойти вперед в одного, ведь, судя по знакомым горшкам растений, мы как раз находились в том светлом огромном переходе, и по сути оставалось просто дойти до его конца.

На этот раз я пытался не наступать на края плиток, но только сейчас заметил, что некоторые были покрыты трещинками, и меня это злило, потому что на них наступать — тоже под запретом.

— А как тебя зовут? — спросил рыжий.

— Андрей.

— Я — Никита.

Когда я это услышал, мне стало немного не по себе. Вспомнилось наше знакомство с Андреем. Если сейчас он скажет, что Никита — хорошее имя, во мне что-то перевернется. Что-то такое, о чем я никогда не подозревал.

— Приятно познакомиться, Никита.

«Что-то» осталось на месте.

— И мне. А тебя как звать? — рыжий, то есть Никита, вдруг повернулся ко мне, а меня будто током прошибло, и я запнулся. Еще и наступил на трещину, что меня вообще взбесило, и я окончательно потерял веру в то, что дойду до отделения в более-менее здравом уме.

Я никому просто так не сообщал свое имя, только по острой необходимости. Сейчас ее не было, как и моего желания знакомиться с Никитой. Андрею я тоже не называл своего имени, он просто услышал, как-то звучало во всю Ивановскую, и понял, что, очевидно, оно мое.

— Неважно, — серьезно ответил я.

— А он не очень разговорчивый, да? — будто издеваясь надо мной спросил Никита у Андрея.

Андрей глянул на него, затем через плечо — на меня, и пояснил:

— Он просто устал. — Затем сразу же задал тому вопрос: — Как давно ты тут?

И тот отвлекся:

— А, да я вот почти неделю тут. Попал в не приемный день, а пока капельницы, то да се…

Рыжий что-то говорил и говорил куда-то вперед, а я не мог оторвать взгляд от макушки Андрея, который уже отвернулся, но перед этим подмигнул мне. Никакие плитки меня не волновали, ни шаги, ни Никиты всякие. Что значило это подмигивание?

Распознавать эмоции других людей давалось мне с трудом. При общении с Андреем создавалось ощущение, что я учусь чем-то новому, что раньше мне было не знакомо. Именно в коммуникации. Будто перешел в новый углубленный класс: вопросы, ответы и реакции на слова и действия. Давно не чувствовал себя неумелым учеником, прям хоть бери ручку и записывай. Только надо было оно мне?

Но вот прям сейчас, в эту секунду, казалось, что надо.

— А ты как давно? — услышал я вопрос. Хорошо, что задали его не мне.

— Почти месяц, — отрешенно ответил Андрей.

Месяц… Целый месяц, а по Андрею и не скажешь, что ему стало лучше. Он выглядел так, будто скоро совсем отключится, но батарейка еще из последних сил работала. Или в каком тогда состоянии он попал сюда?

Если в таком же, то и меня тут не вылечат, теперь это стало яснее чистого неба. Через месяц точно, да и вообще. Я не знал, что с Андреем не так, но как только его увидел, понял, что у него тоже серьезные проблемы. Как и у Никиты, который шел сейчас весь такой веселый, аж плюнуть в его сторону хотелось. Видимо, он еще не понимал, что и ему вряд ли смогут тут помочь.

— О, я в прошлый раз тут месяца два пролежал, — вдруг произнес тот, а я даже на секунду остановился.

Он уже не первый раз лежал в этой больнице? Почему тогда он такой… Не знаю… Позитивный?

— Мы пришли, — сказал Андрей, больше ничего не добавив.

Он постучал в дверь отделения три раза, но никто не подошел. Затем постучал настойчивее еще четыре, и послышались приближающиеся шаги.

— Ну наконец-то! — дверь отворила Очкастая. — Уже завтрак — и за таблетками. Кроме тебя, Андрей. Дуйте быстрее, скоро обход.

Почему кроме Андрея — я не знал. Сначала в отделение юркнул Никита, затем порог перешагнул Андрей, а я немного замешкался. Мне снова вспомнился кабинет «404». Возможно, места, куда я попал, и правда не существовало. Но эти двое исчезать не хотели. Исчезну ли я?

Сжав кулаки, я зашел внутрь.

***

Когда мы дошли до перекрестка, Никита остановился и обратился к нам:

— Ну что, вы на завтрак?

Мы с Андреем переглянулись. Я идти в столовку не собирался, Андрею сказали, что не надо. Интересно, Андрей всегда туда не ходил, или просто делал это незаметно для меня? Если всегда, то как он вообще продержался тут целый месяц? У меня уже желудок ныл от голода и таблеток, а вес стремился к нулю.

— Мне нужно идти, — сообщил я, посмотрев на Андрея еще с секунду-две, и попрощался: — Пока.

После развернулся и пошел в сторону своей палаты. Он промолчал в ответ, а я не понял, нормально ли это. Нет, не то, что он промолчал, а нормально ли, что я просто взял и ушел. Никогда ранее не задумывался. Наверное, люди обычно должны еще немного постоять и поболтать. А потом вместе пойти на завтрак или обед, вместе сесть за стол и все такое.

Но я просто взял и свалил, причем, ничего не объяснив. Но, во-первых, я очень вымотался из-за разговоров. Точнее, из-за разговоров Никиты. А во-вторых — при нем говорить с Андреем мне не хотелось.

Казалось, что это что-то приватное, от осознания чего меня начало потряхивать, и я скорее влетел в палату.

Часто ли человек общается только с одним человеком? Точнее, прилюдно игнорируя других. И все же велика вероятность, что сейчас я повел себя и правда странно. Мое стремление выглядеть нормальным все утро разламывали на маленькие кусочки.

Я снова пошел мыть свою измученную правую руку, словно эти кусочки покрошились именно туда. Теперь они были бесполезны, просто мусор, бактерии которого могли запросто заразить меня той самой неизвестной болезнью, что я всегда боялся. Даже сквозь пластыри, которые мне так не хотелось снимать.

Раз, два, три, четыре, пять…

Но насчет Андрея я, кажется, понял, почему он промолчал — потому что он тоже меня понял. Ведь даже когда в переходе Никита шел рядом, Андрей сказал тому, что я просто устал, — и в итоге ни разу не обратился ко мне за весь путь. Будто спасал меня, как и я Никиту, умывающегося в миллионный раз в туалете. При нем Андрей не проронил со мной ни слова, а лишь…

Подмигнул.

Я помотал головой.

А еще Андрей в курсе, что мне важно, чтобы меня никто не ждал. Скорее всего причина ему была не ясна, но сам факт — да. Хотя уже и в его непонимании причины я не был уверен… Ведь Андрей как-то догадался, что в первый день я сбежал от него из-за предложения о дружбе.

С одной стороны, меня все это должно было успокаивать, а с другой — стало вдруг жутко неловко. Ведь то, что я чувствовал, — это мое, личное. То, что я сам еще не осмыслил, не разложил по полочкам, толком не мог сообразить, как мне относиться к своим же старым и новым мыслям, эмоциям. То, в чем я никому не признавался вслух. Даже врачам говорил общими фразами.

Сейчас мне было до чертиков страшно. Я один хотел, если уж и говорить, то только с ним наедине, а он просто решил меня успокоить, хоть сам бы наверняка с удовольствием поговорил компашкой. Ведь он так давно не говорил ни с кем, кроме как с врачами и медсестрами. Месяц!

Опять забота, но именно эта — какая-то печальная. Будто я, сам того не желая, раскрылся как личный дневник, а меня быстренько прочитали. И теперь искусно использовали, хоть и мне же во благо.

Боже…

Как же все сложно. Думать иногда бывает так трудно.

Сорок один, сорок да, сорок три…

Я постоянно боялся, что мной могут воспользоваться, зная о моих слабостях. Наверное, только из-за этого страха и сторонился людей, пытался быть таким же безликим и сделанным по ГОСТу, как и они, прятал свою болезнь, которую ненавидел, опасался, что кто-то захочет избить или изуродовать меня — хотел не отличаться от остальных, идеально им соответствовать.

Но я отличался, и это меня доводило до сумасшествия еще больше, чем уже было.

Пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один…

Андрей и Никита тоже отличались, но и перед ними я не хотел раскрываться. Я просто не умел этого делать, со мной никогда не случалось такого, чтобы я в принципе хотел этого. Всю свою сознательную жизнь я только лелеял свои чувства за пазухой и никого к себе близко не подпускал. Даже казалось, что я сам же потерял эти чувства, забыв, куда положил. А эти двое появились слишком неожиданно — со своими глазами, общением и заботой, — и каждый из них взбудоражил меня, лишив покоя, которого я и так с трудом добивался. Словно шел по канату, шатаясь в разные стороны, чтобы удержать равновесие.

Прошло слишком мало времени, чтобы я даже смог привыкнуть просто общаться с Андреем через закрытую дверь. Но решил попробовать это делать, что мне не свойственно. И теперь внезапно прекращать — значит вызвать сомнение в моей адекватности. Видимо, нужно просто более аккуратно разговаривать, и менее откровенно, хотя что я такого мог ляпнуть за это время — непонятно. Может, я плохой ученик и углубленный класс — не для меня?

Я всегда находился в вакууме и не особо разбирался в людях. Они казались мне неразрешимыми ребусами: слишком сложными для моего — будто недалекого — ума. И всегда надеялся, что для них я — тоже головоломка, ключ к разгадке которой они не смогут найти. Пусть видят только верхушку айсберга и близко не подплывают. И даже — скорее, особенно — от матери держал свое внутреннее «Я» глубоко внутри, чтобы она никогда до него не добралась. А она постоянно пыталась это сделать и забрать все, что у меня осталось. Ей всегда было мало.

Ненасытная женщина.

Девяносто шесть, девяносто семь, девяносто восемь.

Стоя перед входной дверью, я боролся с желанием открыть ее, чтобы пойти и сказать «пока» и Никите тоже. Но это еще больше показалось мне поступком, вызывающим одно лишь недоумение.

Я подпрыгнул на месте, когда в нее неожиданно постучали.

— Кто там? — тихо поинтересовался я.

— Это Никита.

Где-то в груди будто вспыхнула свечка — и рыжий огонек обжег стенки груди.

— Ты что-то хотел? — растеряно спросил я.

— Да.

— Что? — насторожился в итоге.

— Я забыл сказать «пока».

Раз представилась такая возможность, я решил закрыть Гештальт:

— Пока…

А после услышал отдаляющиеся шаги.

Либо он и правда не понял, что это мне следовало попрощаться с ним еще тогда, либо опять я чего-то не понял…

Но все же у меня получилось и с ним спокойно поговорить через закрытую дверь.