3. Красный (1/2)

Очнувшись, я еле разлепил глаза. Мне снова снился страшный сон, но вспомнить его как обычно не получалось. Лоб охлаждала испарина, и я протер его рукавом. Голова немного гудела и кружилась. Приподнявшись, осмотрел пространство вокруг и вспомнил, что нахожусь в психушке.

Кошмар наяву, который, наверное, уже не забыть.

Я дотянулся до телефона и глянул на экран. Он показал, что уже наступило утро субботы. Как я вообще умудрился проспать столько времени? И когда я вообще уснул? Ничего толком не мог вспомнить…

Ветер из форточки играл с тюлем. На сгибе руки — пластырь. Глаза надоедливо щипало, нужно было снять линзы. Поверх тумбочки стояла тарелка с какой-то жижей, похожей на разваренную овсяную кашу. Рядом — кружка чая цвета грязной воды из-под крана после ее ежегодного отключения. У меня и так не было аппетита, но теперь стало понятно, что похудею здесь еще сильнее.

Мои вещи уже не валялись где попало. Вроде все тихо и спокойно, но вот внутри…

До меня начало доходить, что со мной произошло до сна, то есть вчера. Стыдоба-то какая. В первый же день такое учудить. Я уткнулся в ладони, не зная, что теперь делать и как появляться вообще всем на глаза. Наверное, все это представление видело и слышало пол-отделения.

Хотел прожить здесь незаметно и тихо, в итоге вышел из себя из-за дикой усталости и из-за такой мелочи, как предложение о дружбе. Будто мне раньше этого никто не предлагал.

Обычно такая острая реакция, как вчера, случалась у меня лишь в определенных случаях.

До этого я так психовал только из-за своеобразных взаимоотношений с матерью. Почему психовал? Причина мне была не ясна. Возможно, догадывался, но точно разобраться не мог. Она застряла где-то на подкорке сознания, и до нее было не дотянуться.

С ее стороны всегда была некая отстраненность ко мне. К моим желаниям, эмоциям, проблемам. Она просто не интересовалась этим, будто мы абсолютно чужие. Но иногда она с чего-то вдруг начинала проявлять ко мне подобие ласки или заботы, и меня охватывал жуткий страх. Будто нельзя подпускать ее к моим чувствам. Это ловушка — побежишь за наживкой, и дверь в клетку закроется.

Но здесь зверь — не я.

И в такие моменты меня могло переклинить, как и вчера. Но с каждым годом это становилось все реже и реже. Наверное, потому что все, чем она могла воспользоваться, я спрятал в укромное место в груди.

Какой-то иррациональный страх близости, повода для которого я не находил. Может, я первый начал отстраняться от нее из-за этого страха?

Он напоминал мне мое же расстройство: когда в голове возникают навязчивые мысли, от них невозможно избавиться, пока не перенаправишь их в теперь уже определенные навязчивые действия. Только так я мог пытаться избавиться от них и хоть что-то контролировать, а контроль был мне просто необходим.

Иногда мысли появлялись по причине, иногда без, или я ее не осознавал. Даже толком не понятно, возникали они из-за стресса, или стресс возникал именно из-за них. Ритуалы помогали мне, и одновременно изматывали. Пусть чаще всего я и понимал, что это бред. Чем может помочь мне подсчет окурков? Ха! Но пока не выполню и не сделаю достаточно, остановиться не получится, иначе мысли и страх вернутся обратно, а внутри меня что-то будет стонать и мучиться.

А достаточно — понятие о-о-очень растяжимое.

Просто разговаривать с человеком тет-а-тет меня не очень пугало, чаще только раздражало, особенно, когда нужно было делать это долго. Но я всегда боялся показаться странным, и вел себя в итоге как раз-таки странно, судорожно пытаясь казаться обычным человеком. А если я еще и устал перед этим, то потом падал без сил. Будто меня окружали энергетические вампиры, но чеснока и кола с собой у меня не было.

Поэтому я остерегался близости, и делал это снова и снова.

Однако порой люди сами очень стремительно шли мне навстречу, будто я какая-то цель, в которую им просто необходимо попасть, чтобы выиграть приз. И я сразу выстраивал между нами стену, тем самым ограждая себя от страха.

Если бы я начал ограждаться именно после травли в школе, то можно было ее взять за причину. Но я и до тех событий ни с кем не хотел сближаться, и по идее именно из-за этого травля и началась.

Но почему-то именно от Андрея полностью огородиться не вышло, и его слова про дружбу так остро меня задели…

Значит, очевидный факт — именно этот Андрей окончательно взбудоражил мои нервы, и теперь мне просто нужно его избегать. Тогда все будет в порядке. В курилку больше ни ногой.

Удивительно просто успокоив себя на этот раз, я поднялся, но голова закружилась еще сильнее. Что за хрень они мне поставили вчера? Или это из-за долгого сна…

Упираясь о тумбочку, затем о стену, я доковылял до окна. Свежий прохладный воздух будто остудил мои мысли, и стало легче. С темного неба, заканчиваясь, покрапывал мелкий дождь. Темнота туч надвигалась, раздвигая облака, словно ледокол разламывал лед.

Я развернулся и уперся спиной о высокий подоконник. По стене гуляла бледная тень от тюля, который волнами летал то вверх, то вниз. Почему-то по телу пробежались мурашки от увиденного. Что-то мне это напоминало, но вот что… Будто дежавю, оно заставило меня прокручивать воспоминания, но они растворялись в белом тумане.

Внезапно дверь распахнулась, я аж подпрыгнул от неожиданности.

— О, ну что, Белоснежка, выспался? — отозвался бодрый голос медсестры, которая ставила капельницу. — Нормально чувствуешь себя?

— Сойдет, — дернул плечом, уже разглядывая пол. — Почему я вообще так долго спал?

— Ну, Юрий Владимирович же сказал, что нужно отоспаться. Только ты прям увлекся. Видимо, так перенервничал, что из сил выбился.

Юрий Владимирович, значит. Вчера за весь день так много имен называли, что я запомнил только… Андрей.

— Извините… — вдохнул я. Стало жутко неловко.

— Ой, да ладно. И не такое бывало, — она отмахнулась. — Мы тебя только и успели вечерним кефиром напоить, как ты сразу опять отключился. — Сделалось еще более неловко. — Юрий Владимирович передал, что с сегодняшнего дня начнешь принимать таблетки. Так-то обычно с первого дня, но раз такой форс-мажор…

— Хорошо.

— А чего не поел? — указала на тарелку и стакан с чаем.

— Эм… Не ем холодное, — выкрутился я. — Гастрит, — наврал.

Обманщик, только и делаешь, что обманываешь всех вокруг, нельзя, нельзя… а иначе…

Я спрятал кисти в переднем карман и стал потихоньку нажимать на ногти.

Раз, два, три, четыре…

— Ну, тогда через полтора часа теплое поешь, а это отнеси в столовую. Таблетки тоже после обеда примешь. Ах, да, с доктором в понедельник уже пообщаетесь.

Я поступил сюда в пятницу, видимо, в самое удачное время. Успею отдохнуть от очередных допросов.

— Ладно, — поставила руки в боки. — Я наконец домой пойду.

И упорхала из комнаты.

Девятнадцать, двадцать, двадцать один.

Идти до столовой для меня теперь стало словно пыткой. На меня все будут смотреть, обсуждать. Хотя они и так наверняка уже все косточки мне перемыли.

Дойдя до тумбочки, я сел менять линзы на очки, которые сначала нужно было тщательно протереть от пыли, жира и еще фиг знает чего. Затем взял слегка дрожащими руками тарелку и чай. Подойдя к двери, собрался с духом и, оттолкнув ее коленом, выглянул в коридор. Посмотрел в обе стороны и вышел, далее стараясь двигаться более уверенно.

Уверенно опустив голову.

В основном я смотрел на чай, пытаясь не расплескать его, и лишь украдкой исподлобья оглядывался вокруг. Не хватало еще врезаться в кого-нибудь. Учитывая, как с самого начала мне «везло», это было бы не удивительно. Но самое важное — не встретиться со взглядом Андрея.

Свернув за угол, я увидел, как из палат, зевая, изредка выходили-заходили люди. Кто-то в туалет, кто-то в злополучную курилку… Пока никто не начал на меня оглядываться и шептаться, я прошмыгнул в столовую. Посреди небольшого пространства стояло четыре больших стола и кучка стульев. Слева от них — три небольших холодильника, справа — раздаточное окно, а под ним металлическая каталка, на которую я и решил поставить еду. Но беда не приходит одна: я споткнулся о свою же ногу и чуть не упал. Тарелку-то удалось удержать, а вот стакан выпал и разбился.

— Твою мать, — с досады, я протяжно выдохнул, поставил тарелку и сел на корточки. Острые осколки стакана словно горошек беспорядочно разлетелись по полу. Мои руки сами тянулись собрать их и слепить стакан обратно, но тут мой разум подтвердил, что это все равно не получится.

Иногда уже невозможно восстановить то, что сломалось. Когда-то и во мне что-то переломилось, это место не залепить пластырем и не склеить даже клеем «Момент». Невозможно зашить, приварить, припаять тоже нельзя. Всякие винтики, болтики, шурупчики… Ерунда.

А когда даже толком и не знаешь, где именно находится повреждение, то и пытаться не стоит.

Лужа чая растеклась, добравшись до моих тапочек. Без жертв не обойтись, подумал я, и только собрался поднимать стекло, как мгновенно замер.

— Я не хотел, — услышал позади себя.

Это был голос Андрея.

— Что? — спросил его спустя секунд пять, все еще не шевелясь. Мне хотелось исчезнуть. — Я сам же стакан разбил.

— Я не про это, — послышалось шарканье шагов в мою сторону, и мое сердце рвалось куда-то в сторону раздаточного окна, чтобы спрятаться там среди кастрюль и поварешек. Но окно это было закрыто. Андрей остановился рядом, слева от меня, и тоже присел на корточки. — Не хотел тебя тогда пугать.

Слова крутились на языке, но он мне не поддавался. Андрей ведь наверняка даже не понимал, почему я сбежал, а сейчас зачем-то извинялся. Даже я не особо-то понимал.

— Жалеть меня не надо, — выдавил я из себя, поправил очки и все же начал собирать осколки в ладонь. Они были холодные, острые и влажные, это немного отрезвляло.

— Это не жалость. Это сожаление, — он тоже присоединился, отчего стало еще не уютнее, ведь его руки теперь находились рядом с моими, только мои слегка потрясывались, а его движения были плавными и непринужденными.

Я отодвинулся.

Звук царапающего пол стекла раздавался в тяжелом воздухе. Казалось, что они царапают не пол, а меня изнутри. Наверное, я слишком долго молчал, и Андрей монотонно продолжил:

— Если не хочешь дружить, мы можем просто иногда говорить…

От слова «дружить» из его рта я вздрогнул. Но все же он как-то догадался о причине. Почему он вообще так хочет со мной общаться? Он меня не знает, я не знаю его. Да и вообще не знал о его существовании до вчерашнего дня.

— Почему? — не выдержал я, все еще пытаясь не смотреть в его сторону.

— Что? — спросил Андрей.

— Почему ты ко мне пристал? — скрывать раздражение уже не получалось. Еще и стекла эти кривые…

— Не знаю. Ты первый, кто со мной заговорил из всех, кто тут лежит, — апатично ответил он.

И тут я вспомнил, как какие-то парни выходили из курилки, приговаривая, что лучше зайдут позже. Видимо, поводом являлся Андрей, в это время сидевший там. Меня это немного насторожило. Наверняка была причина того, что с ним никто не говорил и даже не хотел находиться рядом.

Я вздохнул:

— Почему бы тебе самому не начать говорить с ними, а от меня отстать?

— Нет. Не хочу отставать.

От удивления я все же повернулся к нему, и он ко мне тоже:

— Почему нет? — настороженно спросил я.

— Ты слишком часто говоришь «почему». Плохая привычка.

Внутри что-то екнуло. И смотрел он на меня как-то странно, так же пристально, как и в курилке, но это «пристально» чем-то отличалось… Взгляд не прожигал, словно лупа на солнце, а наоборот излучал только холод.

— Не вреднее, чем сигареты, — вспомнил я прошлый разговор.

Андрей будто пришел в себя и тут же второй раз при мне ухмыльнулся, а я опустил взгляд на его губы, не пошла ли оттуда снова…

— Кровь, — продолжил он мою мысль и, нахмурив брови, кивнул на мою правую руку.

— Что… — не понял я, и глянул туда.

Из сжатого кулака с осколками капала кровь. Как и когда это вообще произошло? Медленно раскрыв ладонь, я зашипел. Часть стеклышек упало вниз.

— Это плохо, — констатировал Андрей.

— Я в курсе, что это плохо, — мои глаза на секунду закатились, но он, наверняка, не увидел.

Вот тебе и рука пианиста…

Андрей будто на мгновение задумался, затем хмыкнул и выдал:

— Теперь мы квиты. — Я покосился на него. Не сразу сообразил, о чем он. Потом дошло: он намекнул на то, как тогда из-за меня у него из губы пошла кровь. Андрей что, в карму верит? — Пойдем, нужно это обработать.

Поднявшись, он никуда сразу не пошел. Ждал меня.

Мои глаза гуляли по поверхности пола: с лужами чая, осколками и моей кровью. Но в этот момент я не думал о том, что мне нужно быстро все это убрать и тщательно обработать раны. Ненавязчивые мысли бурчали о том, что сейчас меня ждут и нужно срочно подниматься, но я сидел, осознавая, что кто-то, наверное, в первые в жизни проявил заботу не потому, что это обязанность или корыстная цель, а просто так. Просто так же?

Снова незнакомые чувства, которые вгоняли меня в смятение. Я не имел представление, что с ними делать, и мне стало страшно, что я аж боли теперь не чувствовал. Андрей опять нарушил мою зону комфорта. Однако… до этого он говорил, что мы можем не дружить. То есть сближаться не обязательно, ведь так?

Согласившись со своим умозаключением и немного успокоившись, я встал, и Андрей проводил меня в медпункт.

***

Выйдя из медпункта, я спрятал перебинтованную руку в карман кофты и прошелся до столовой. Там уже было убрано. От Андрея и след простыл. Даже немного пройдясь по коридору, я все равно нигде его не увидел.

Когда он меня провожал, мы шли молча. Андрей зачем-то проводил до самого медпункта, а я, спрятавшись за него, старался никому не показывать свою окровавленную руку. В голове постоянно повторялось слово «спасибо», но вслух произнести, как и всегда, не мог. Сейчас мне стало аж немного совестно за свое поведение там, в столовке. Однако, даже встретив его сейчас, я бы не смог поблагодарить его.