1. Первый (1/2)

Я сновал по коридорам как змея, скользя от одного поворота до другого. Казалось, что я иду по какому-то подземному бункеру без окон, а по пути изредка попадались только железные двери. Мой чемодан на колесиках громыхал на всю больницу, и стены будто сотрясались от шума. Меня и еще кого-то пухлого парня вела такая же пухлая женщина в кабинет, в котором, как нам сказали, с нами поговорит врач о нашем состоянии на данный момент.

Если честно, я уже так устал рассказывать о своей проблеме, что готов был записать на диктофон, лишь бы не открывать рот, ведь перед тем, как я вошел в больницу, откуда уже просто так было не выбраться, мне приходилось посещать множество психиатров и психотерапевтов.

Они задавали одни и те же вопросы, а здесь пришлось проходить еще и комиссию врачей, где главный из них решал, стоит им меня брать или нет. Конечно же он сказал, что стоит — мать позаботилась об этом, но стандартную процедуру должны проходить даже такие богатенькие сыночки, как я.

Она говорила, что отправила меня сюда, потому что хотела, как лучше. Но для кого лучше, она так и не сказала. Я никогда не дотягивал до ее запросов, так что ответ очевиден.

Но я должен, я должен, должен…иначе…

Раз плитка, два плитка, три плитка… Плитки под ногами выглядели несуразно и криво, будто кто-то наспех делал ремонт, понимая, что никому до этой плитки не будет дела.

Кроме меня.

Они были неидеальные от слова «совсем». Даже если бы я захотел, то не смог бы исправить эту паучью сеть. Стараясь не наступать на неидеальные стыки плиток, я шел чуть ли не на носочках, лишь бы не угодить в лапы паука. Казалось, если я наступлю неправильно, то произойдет непоправимое. Что эта паутина разбудит кого-то, кто живет внутри меня и периодически грызет за допущенные ошибки.

Девятнадцатая плитка, двадцатая… Двадцать первая.

Мы остановились недалеко от кабинета и сели на протертые тысячами пациентов кресла. В ожидании, когда одного из нас двоих вызовут к себе, я начал гулять взглядом вокруг.

Лампочки над головой трещали совершенно не в такт. Хотелось отругать их за это, как обычно делал мой преподаватель музыки, когда у меня не получалось хорошо играть на пианино. Рядом на стенке кто-то выскреб грустный смайлик. Края подлокотников были все дырявые, словно кошки об них точили когти. А на двери кабинета висел номер «404».

«404»

Напоминало ошибку на странице несуществующего сайта. И я подумал, что это знак. Может, сейчас я совершаю самую огромную ошибку в своей жизни? Может, именно туда мне не стоит заходить? Вдруг после я перестану существовать… Не хватало надписи «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Я уже собирался совершить побег, как услышал свое имя:

— Евгений!

Понадеявшись, что пухлого тоже зовут Женя, я продолжил обдумывать план побега.

— Евгений Несмиян!

И все-таки позвали меня.

Тяжело вздохнув, я поднялся и, сняв пальто, аккуратно положил его поверх кресла. Ухватившись вспотевшей от волнения рукой за ручку чемодана и, немного поколебавшись, вошел внутрь кабинета.

Он был довольно просторный, но душный. Чувствовался специфический больничный запах, а еще пахло дешевыми духами, и я закрыл нос длинным рукавом кофты.

— С чем пришли? — спросила женщина в халате — врач, видимо, — которая сидела за столом, что-то записывая.

Я закатил глаза. Снова эти вопросы.

— С чемоданом.

— Ха-ха, — саркастично сказала. — Диагноз?

— ОКР<span class="footnote" id="fn_38943559_0"></span>…

— Как давно?

— Точно не знаю, не уверен…

— Депрессивное состояние сопровождает? Головокружение? Суицидальные мысли?

— Нет. Нет. И… — задумался. — Нет.

— Супер. Снимайте кофту, рубашку штаны, — буднично сказала врач. Наверное, она так устала все это повторять раз за разом, раз за разом… И я ее понимал. — Обувь, естественно, тоже снимайте.

Пришлось раздеваться, вдыхая шлейф ее духов, которые тут же заполонили все легкие.

Вообще, чувствовал я себя крайне неловко. Раздеваться перед кем-то и щеголять полуголым даже на пляже боялся, в итоге я решил просто никогда туда не ходить. Я в принципе стеснялся своего тела: оно было слишком худым, неказистым и острым. Ну не получилось из меня атлета, тем более тяжелоатлета.

Да и шрамов с детства куча осталась. Мать жаловалась вечно, что я был неугомонным сыном, то падал, то лазил, то дрался, то еще что. А у меня в памяти ничего такого и не осталось.

Мне хотелось сложить одежду складочка к складочке, но из-за тремора выходило скверно, что меня еще сильнее нервировало. Но я почувствовал пристальный взгляд со стороны, который заставил меня аккуратно положить ее на ближайший стул, и врач тут же помахала мне рукой, подзывая подойти ближе. Я шел в одних трусах и носках. Из открытой форточки дул осенний ветер, и по телу пробежались мурашки.

— Руки, ноги показываем. Запястья, ляжки. Ожоги, порезы есть? — рутинно тараторила она, на автомате разглядывая мое тело. Отвернувшись на пару секунд к окну, я увидел качающиеся ветви деревьев. Почему-то это помогло мне немного собраться, и, повернувшись обратно, я покрутил перед ней руками, а после она наклонилась и бегло осмотрела мои ноги, отчего они чуть не подкосились.

— Окей. Поднимаемся и идем на весы, потом рост будем измерять.

Почему она говорила так, будто мы вместе это сделаем? Так любят еще делать молодые мамочки. Говорить «мы поели» и «мы покакали».

Весы оказались не электронными, а стародревними металлическими, где сверху нужно туда-сюда двигать грузик. Как это работает, я особо никогда не задумывался, но вот именно сейчас мне очень хотелось поставить его ровно посередине…

Мне стало так херово, руки сами тянулись сделать это, но страх показаться придурком перевесил, и я, сцепив за спиной руки в замок, просто до боли прикусил губу. Встав на весы, я резко вздохнул из-за холода металла под ногами, чувствующийся даже сквозь носки.

Свой вес я тоже не любил. Многие девушки весили больше, что уж говорить про парней, даже про тех, что ниже меня. А я еще и довольно невысокого роста…

— Пятьдесят три килограмма, — констатировала врач.

За последние пару недель умудрился сбросить еще два килограмма… Ну вот как?

Подошел к ростомеру.

— Сто шестьдесят восемь сантиметров. Вы прям на грани, — услышал приговор.

В неделе семь дней, в сутках двадцать четыре часа, если их перемножить, будет сто шестьдесят восемь часов. Хорошее число.

— На грани чего? Смерти? — спросил.