Признание? (2/2)

— Почему же? Я любила его, любила, как могла, — после этих слов женщину схватил долгий приступ кашля, после которого её голос вовсе стал грудным: — Мы поженились через три года, когда он приехал за мной в Париж. Родители, конечно же, одобрили наш союз, пусть он и выглядел несколько странным, но уже в мае мы были счастливыми молодожёнами… А зимой родилась ты.

— Постой. Что значит «странным»?

— А ты как думаешь? — мадам Ле Бре криво улыбнулась. — Я вышла замуж за живущего в Австрии немца, а все мы почему-то носим французскую фамилию. Мою фамилию.

Губы Дениз раскрылись в немом вопросе. Она забыла про холод, про едкий табачный дым и то, как ей хотелось сбежать в свою маленькую квартирку, — только одна мысль заняла всё внимание девушки. Разгадка странных вопросов Дитера стала так близка, что переводчице стало страшно.

— Но… Почему?.. — решилась спросить она.

— Потому что он был не совсем немцем, милая. Думаю, ты понимаешь, кто тогда владел всеми богатствами мира, — женщина положила остатки сигары на извечно стоящую на заборчике пепельницу. — Пойдём в дом.

Остаток вечера прошёл для Дениз, как в очень плохом сне. Мадам Ле Бре поделилась тем, что девушка не помнила в силу малого возраста. Например, то, что прожили они в Австрии больше четырёх лет, и фото, которое Дениз не так давно рассматривала, было сделано там же. Узнала она и, что возлюбленный матери женился на дочери офицера буквально после того счастливого лета в Вене, стал военным и завёл ребёнка. Когда мадам Ле Бре переехала с мужем в Австрию, те стали дружить семьями и частенько гостили друг у друга. Смутные воспоминания кружили у Дениз перед глазами, но ничего из того, что рассказала ей мать, она натурально не помнила.

В середине двадцатых они переехали в Париж, где главе семейства Ле Бре пришлось поднимать их состояние практически с нуля. Причину переезда мать не озвучила прямо, но упомянула то, что бывший её возлюбленный настоятельно порекомендовал им это сделать. Дениз не нуждалась в пояснениях — она всё поняла с полуслова. Уже в Париже родился Пьер, а отец, приумножив состояние, приобрёл большой особняк, ставший домом для всей семьи. Как переводчица не пыталась разговорить мать и разузнать о том самом австрийском возлюбленном, но женщина, хоть и была порядком пьяна, оставила имя мужчины в тайне.

Стоило только мадам Ле Бре снова заговорить про сына, как тот вернулся домой. Если бы за каждую его издёвку, каждое недвусмысленное ругательство, девушке платили деньги, то разбогатела бы она благодаря этому намного быстрее, чем могла себе позволить, работая переводчицей. С другой стороны, Дениз больше не была запуганным ребёнком, потому любые выпады брата парировала легче, чем может воспарить воздушный змей в ветреную погоду.

Про таких, как Пьер, обычно говорят: «On ne prête qu’aux riches»<span class="footnote" id="fn_38741577_0"></span>, что как нельзя лучше описывало молодого человека. Серая форма офицера СС ему была совсем не к лицу, делая его и без того светлую кожу мертвенно-бледной, да и звание, по мнению сестры, досталось ему подозрительно мистическим образом. Конечно же, никакой мистики в этом не было, но, спроси кто у Пьера: «как же так вышло?», то он по собственному незнанию вряд ли бы что-то ответил.

Час, проведённый в обществе семьи, показался Дениз вечностью. С каждым годом самые родные люди становились самыми чужими. Бурчание вечно недовольной жены брата, их ругань, пьяные бредни матери и раздражительность самой Дениз превратили обычную хорошо обставленную столовую в филиал Ада, с характерными ему страданиями в лице всех присутствующих. В завершении сие мероприятия, когда Дениз великодушно предложили оставаться на ночь не в когда-то принадлежащей ей комнате, а в гостевой, что не могло не задеть её чувства, мадам Ле Бре, завалившись на диван в гостиной, принялась выкрикивать совершенный бред:

— Вы, все вы — неблагодарные выродки! Вы и представить себе не можете на что я пошла ради вашего выживания, а вы приняли это как должное!

Также мадам Ле Бре не забыла напомнить своим детям и то, что она положила свою молодость на бездаря да дрянную девчонку, и то, как сильно она ими недовольна. Близился конец тирады. Пьер уже намеревался отвести мать в её комнату, силком подняв ту со злосчастного дивана, но женщина неожиданно для всех, особенно для Дениз, вырвалась из его рук и, подлетев к дочери, судорожно зашептала на ухо, прежде чем взбешённый сын не оттащил её обратно:

— У меня не было другого выхода. Ты должна меня понять. Ты должна…

***

17 декабря, 1943

Что я должна понять? Что мама имела в виду под «у меня не было другого выхода»? Я попыталась вспомнить всё, что она произносила до этих слов, найти хоть что-то, что могло меня подтолкнуть в нужное русло, но всё тщетно.

Интуиция подсказывает мне, что это как-то связано с тем, что она рассказывала ранее, до возвращения Пьера со службы. О, ужас! Что, если цель моего визита состояла не в том, чтобы узнать, кем был мой отец, а в том, чтобы понять, что скрывает мать? Тогда я по-настоящему оплошала… Интересно, получится ли у меня раскрыть эту тайну?

Мама — несчастная женщина. Почему-то поняла это я только сейчас, и мне искренне жаль, что она выбрала для себя такой путь. Было ли для меня новостью, что мама не любила папу? Нет, нет и нет, несмотря на теплящуюся надежду, что это когда-то было не так. Она всегда была погружена только в собственные проблемы и переживания. Её глаза всегда были холодны, и только появление Пьера смогло растопить в них лёд. Остаются причины, по которым она выбрала папу… Чёрт возьми, я в абсолютном унынии от этого факта! Как же она пережила его банкротство?..

Кто тот военный? Жив ли он сейчас? Ведут ли они переписку? Гниль в осквернённой пороками душе подсказывает, что отношения этих двух голубков вовсе не оборвались браками, а, быть может, приобрели лишь большую пикантность. Как же это отвратительно осознавать!

А ужаснее всего стало понимание того, что, как бы мне этого не хотелось, как бы я не старалась перенять всё самое лучшее от отца, но от матери я переняла куда больше. Моя внешность, характер, вкус на мужчин… Всё это будто сошло с копировального станка. Неужели личность Дениз Ле Бре была заведомо определена?

Двадцатого нужно выйти в свет со всей семьёй. Пьеру улыбнулась фортуна, если так можно назвать вечеринку у военной элиты. С одной стороны я рада, что попаду туда без особых на то причин, с другой… Другую сторону я, пожалуй, придержу в собственных мыслях.

19 декабря, 1943

Самым противоречивым фактом за последнее время для меня стало то, как сильно мне удалось разбогатеть во время войны. Страшно представить, какие деньги сейчас крутятся у людей… Нет, не просто у людей — у них их как раз нет. Работая с военными всего несколько лет, я увеличила свой капитал втрое. Втрое! Это немыслимо!

Этим утром вспомнился случай, когда один полковник, вечно разъезжающий по регионам Франции и его подконтрольным территориям, предлагал быть его личным переводчиком за такую сумму денег, что мне не могла присниться даже в самом сладком сне. Он был умён, хорошо сложен, красив. Ему действительно требовался хороший переводчик, а не французская подстилка, удовлетворяющая его плотские потребности. Не понимаю, почему он удивился моему отказу? Я ни за что и никогда не стану официальным лицом. Мои услуги — капля в море. В случае их проигрыша, когда режим Виши спадёт и всё вернётся на круги своя, меня никто не станет искать, да и вряд ли найдёт. Пока мама считает меня глупой, недальновидной дурой, я уверена, что её любимого Пьера постигнет ужасная участь — яма, в которую он так инициативно спустился, слишком глубока.

Что будет с Дитером, я даже не хочу представлять. Мне так хочется вытащить его, так хочется уберечь его, схватить и утащить за собой на другой конец света, туда, где нас никто не найдёт. Он ни за что не захочет быть спасённым. Верит ли он в то, чему служит, и так ли крепка его вера?

Люблю. Я так сильно люблю его, что умру вслед за ним.

***

День «Х», как его мило называла все эти дни Дениз, наконец наступил. В этом месте, куда она прибыла в обществе брата и матери, не было ни Бога, ни Дьявола — в нём были сплошные звери, разодетые в праздничные платья и белые парадные формы, горделиво увешанные знаками отличия. В этом месте шампанское лилось рекой, официанты не успевали выносить горячее и закуски, а горстка музыкантов неистово отыгрывала вальсы Штрауса.

Дениз не разбирала лиц, не разбирала имён да и не хотела этого делать. Её приветливая улыбка всё чаще выходила судорожной и кривой, а блестящие карие глаза становились всё тусклее. Девушке было не счесть сколько знакомых и незнакомых ей людей считали нужным подойти к их трио, сделать комплимент её наряду и прекрасному виду не молодеющей мадам Ле Бре, познакомиться с Пьером, сказать ему, что тот счастливчик и уйти восвояси. И так из раза в раз, пока вокруг Дениз не осталось никого из тех, с кем она пришла.

Одиночество нависло облаком из скуки. Несколько раз переводчицу приглашали потанцевать, и только единожды она дала своё согласие какому-то уж очень знакомому мужчине. От выпитого шампанского голова её совсем опустела и стала лёгкой, сознание туманным, а глаза засверкали пьяным блеском. Только ни один бокал с шампанским не мог унять тревогу в сердце Дениз. За часы, проведённые в огромном зале ресторана, она ни разу не встретилась с тем, кого так страстно желала увидеть после неудавшегося занятия. Уверенность в том, что Дитер Хельштром где-то здесь, не покидала её мыслей. В минуты одиночества она оглядывалась по сторонам, ища его в толпе, и не находила.

— Нет, он не мог не прийти, — одними только губами шептала девушка всякий раз, когда оставалась одна.

По законам бытия чудо случается только тогда, когда его меньше всего ждёшь. Дениз стояла перед окном, разглядывая за ним парковочную площадку, освещённую электрическим светом уличных фонарей. Она смотрела вдаль, туда, где за горизонтом, прячась во мгле грузных снежных туч, виднелся тонкий серп одинокой луны. Могла ли переводчица сказать, что не ожидала этого тёплого касания к пояснице, рассыпавшегося по всему телу мягкой истомой? Могла ли солгать, что не ожидала услышать бархатистый голос прямо возле уха, заставивший её отбросить всякие мысли о своём беспросветном одиночестве?

— Мадемуазель Ле Бре, вы выглядите, как всегда, неотразимо, — томно проговорил Дитер Хельштром, от чего тело Дениз сразу покрылось мурашками, и ей тут же вспомнился рассказ матери. Она права: ни один комплимент, ни множественное их количество, не сравнится с комплиментом от возлюбленного.

— Я ждала вас, герр Хельштром, — чуть обернувшись и поймав взгляд мужчины, сказала Дениз. — Где же вы были всё это время?

Губы Дитера сложились в лукавую улыбку. Сделанный им шаг вперёд заставил сердце девушки неистово биться о рёбра, а от ладони, поднявшейся с поясницы на талию, она чуть ли не лишилась сознания. Переводчица не могла поверить в то, как же чутко реагирует на него её тело.

— Твой побег расстроил меня, — майор не отрывал цепкого взгляда от карих глаз. — Признайся, Дениз, ты так глупа или действительно считаешь, что меня не стоит опасаться?

— А ты так глуп, чтобы не видеть истинную причину? — обречённо хмыкнув, ответила Дениз, после чего пальцы на её талии больно впились в кожу, будто их вовсе не отделяла ткань тяжёлого вечернего платья.

Дитер изменился в лице. Впервые за всё время холод в его голосе был обращён именно к переводчице.

— Отбрось это ребячество, Дениз.

— Как я могу, герр Хельштром, когда вы сами так рьяно цепляетесь за меня? — дерзила она, криво ухмыляясь. — Оставьте меня, и дело с концом.

Испугавшись, что Дитер так и поступит, всего на секунду сердце Дениз сжалось в страхе, а затем заколотилось с неописуемым темпом. Однако опровергая все ожидания, в голубых глазах майора пролегла печаль — такая же, с коей он смотрел на Дениз в тот самый день, — пальцы его разжались, а затем и вовсе соскользнули с девичьей талии.

— Не могу, — два слова, пропитанные горечью, врезались в уши девушки, и мир перед её глазами потерял всякие краски, становясь таким же размытым, как серебристый свет прячущегося за тучами лунного серпа.

Зал раздался аплодисментами, нарушая интимность признания, и на сцену, где сидел уже как несколько минут беззвучный камерный оркестр, взошёл одетый в парадный белый китель, подпоясанный широким серым ремнём и увешанный медалями, высокий мужчина лет пятидесяти. Это был никто иной, как генерал-полковник СС Хельштром, а следом за ним поднялась миниатюрная светловолосая женщина, его жена, в невероятном по красоте синем платье. Не только публика, но и сама Дениз, потерявшись в хаосе громких звуков, замерла в ожидании и, не сразу заметив, что Дитер скрылся в другой стороне ресторанного зала, начала затравленно оглядываться по сторонам ровно также как весь этот вечер.

Речь генерал-полковника была встречена с восхищением. Пока мужчина вещал со сцены о грандиозных успехах их войск, о бравых подвигах солдат и бесчисленных победах, рядом с Дениз раздавались речи отнюдь не такие оптимистичные. Кто-то слева от девушки тихо рассказывал о друге, что сгинул вместе с ротой под натиском небесной бомбардировки, пока собеседница этого «кого-то» тяжко охала и шептала что-то неразличимое для ушей Дениз. Признаться честно, разговор этих двоих заинтересовал её куда более, чем красивые, но совершенно пустые речи герра Хельштрома, потому ей поздно было замечено и то, что на сцене появился третий член семьи, и то, как он, словно вставленный в не то место кусочек пазла, во всех отношениях не подходил своим родителям. Его чувственные губы обманчиво изогнулись в обескураживающей любого дружелюбной улыбке, и только ироничный взгляд, такой знакомый переводчице, выдавал его истинное отношение к происходящему. Майор оглядывал им всех и одновременно никого.

Презрение — вот, что он скрывал.

Минуты собрались в час. Дениз, совсем недавно терзаемая недавним признанием возлюбленного и пытающаяся спрятаться ото всех в коридоре возле мраморной лестницы, будто окаменев, замерла возле перил, позабыв обо всём. То, что она видела не поддавалось какому-либо логическому смыслу, тем не менее было реальным: её мать и генерал-полковник Хельштром, находясь друг с другом наедине, премило переговаривались о чём-то, попутно хихикая, как влюблённые подростки, пока мадам Ле Бре заботливо разглаживала складку на белом кителе. Возмущение сжало горло девушки, и она не могла выдавить из себя и звука. Две пары испуганных глаз метнулись в её сторону, опаляя кожу открытой угрозой.

— Мадемуазель Ле Бре, по всей видимости, заблудилась? — первым заговорил генерал-полковник, не удосужившись ради приличия отпрянуть от матери Дениз.

— Да, оберстгруппенфюрер СС, — не слыша собственного голоса, ответила переводчица, в ушах которой шумело вовсе не море, а разгоняемая тревожным сердцем кровь.

Оркестр гремел медью, а тело Дениз содрогалось от горечи. Воздух стал осязаемо тяжёлым, что было невозможно сделать полноценный вдох. Девушка начала задыхаться, хватая себя за обнажённые плечи, впиваясь в них ногтями до красных отметин. Она хотела бы расплакаться, выплеснуть едкую горечь из своей души, но слёз не было. Истеричные смешки срывались с её губ, пока в голове варилась одна и та же мысль: «у судьбы слишком жестокое чувство юмора». Как она могла любить того, отца которого когда-то любила её мать? Сложившаяся картина поражала.

Выйдя на холодную улицу, переводчица пробыла там не меньше десяти минут, пока буйство в её голове не улеглось, и сердце не покрылось неприступным панцирем, потому обратно вернулась не трусливо сбежавшая Дениз, а Дениз, ставшая одним большим и колким шипом розы. Среди танцующего моря из черного и белого ей немедленно были найдены всё ещё находящиеся рядом мать и её любовник, делящие общество с Дитером. Запал уверенности терялся с каждым шагом, приближающим переводчицу к нему. Он заметил её сразу, стоило ей попасть в поле зрения, и тогда глаза его заблистали нездоровым интересом.

— Дениз, где ты была? — раздражённый голос мадам Ле Бре настиг Дениз, как только она подошла к их компании.

— Пела песни, — бросила девушка понятную одной матери фразу, и не попытавшись состроить искренность, дополнила: — Прошу прощения за моё неожиданное исчезновение.

— Да, вы заставили фрау Ле Бре не на шутку разволноваться, — хищно ухмыляясь, произнёс Дитер.

— И вам добрый вечер, штурмбанфюрер, — голос Дениз стал ласковым, нежнее шёлка.

— Как вы находите сегодняшний вечер? — учтиво поинтересовался оберстгруппенфюрер. — Надеюсь, ваши старые знакомые вас не утомили?

— Очень недурно, герр Хельштром, очень недурно, — шутя, ответила девушка, — а общение со старыми знакомыми мне всегда в радость.

Мужчина рассмеялся, отчего медали на его груди зазвенели словно колокольчики.

— К слову, не хотел бы штурмбанфюрер пригласить меня на танец? — невинно хлопая густо прокрашенными ресницами, спросила она у Дитера, чем вызвала у генерал-полковника ещё пущий смех и колючее неодобрение в глазах матери, скупо поджавшей губы. Дениз было плевать, что о ней подумали, ведь цель всегда оправдывает любые средства.

— Безусловно, мадемуазель Ле Бре, — без особых раздумий ответил майор, что сам был не против сбежать из общества отца и ненавистной женщины. Рука его тут же нашла ладонь переводчицы, сжимая.

— … Такая же… — уже вдалеке услышала Дениз обрывок замечания генерал-полковника.

Этот танец определённо мог нести куда больше чувственности и страсти, чем было на самом деле. Темп фокстрота сбивал дыхание и кружил голову, и, несмотря на это, всё внимание пары было нацелено на родителей, стоящих рядом со столиком с морскими закусками. Словно не принадлежа сама себе, Дениз, скованная узкой юбкой платья, кружилась в руках майора и всё дальше отдалялась от реальности. Музыка теперь звучала где-то совсем далеко, доносясь эхом, танцующие пары превратились в одно сплошное размытое пятно, и только голос возлюбленного смог вернуть её из небытия:

— Старая любовь не ржавеет, — произнёс он ей на ухо, перекрутив девушку вокруг своей оси и на миг прижав к телу.

Скрипки с былой силой запели незамысловатую мелодию, а окружающие вновь разъединились по парам.

— Что ещё ты знаешь? — саркастично спросила Дениз, всё больше раздражаясь своей слежки за матерью.

— О, я знаю многое, мадемуазель Ле Бре, — понизив голос, начал Дитер и, позволив переводчице покружиться, продолжил: — но ничего из этого не стоит рассказывать прилюдно.

— Тогда давай уйдём отсюда. Сейчас же! — выпалила девушка, и тут же, осознав, какую двусмысленность несли её слова, без того румяные щёки стали ещё краснее.

Освещённая одним только светом уличного фонаря комната на втором этаже встретила Дениз благословенной прохладой. Кожа переводчицы горела ни то от оживлённых танцев, ни то от плотоядного взгляда майора, коим он одарил её в момент их подъёма по лестнице. Пожалуй, не только она поняла неоднозначный контекст необдуманно оформленной просьбы.

Дитер подошёл к маленькому окошку напротив пыльного кофейного столика, приоткрыл его створку и закурил. Дениз осталась возле входа, боясь подойти ближе, боясь поддаться нарастающему желанию оказаться в объятиях возлюбленного. В этом желании не было ничего хорошего или хоть как-то полезного: оно несло примитивное разрушение и убивало здравый смысл, потому девушка глушила его единственным возможным способом — расстоянием.

— Так и будешь там стоять? — с насмешкой спросил мужчина. В свете фонаря глаза его окрасились тёмной загадкой. — Я не кусаюсь.

— С этим я бы поспорила, — с напускным равнодушием произнесла Дениз, облокотившись плечом о выступающий возле двери угол. Тело девушки дрожало от возбуждающей неизведанности, подкашивая ноги. Ей нравилось ходить по грани допустимого, нравилось исследовать его границы, а более всего — переступать через них.

Испустив грудной смешок, Дитер коварно осмотрел шею переводчицы, будто та всё ещё хранила следы его маленькой шалости, и, сделав новую затяжку, вернул взгляд на запотевшее окно.

— Так что ты готов мне рассказать? — Дениз знала, что ни ласковый тон, ни смиренный взгляд не смогут обмануть майора, не смогут скрыть её нетерпеливость, но ничего не могла с собой поделать, — привычка угодить собеседнику была куда сильнее её.

— Смотря, что ты готова отдать мне в ответ, — расплывчато ответил мужчина, задумавшись.

— Пара бесплатных уроков устроит? — шутила Дениз, попутно размышляя, что на самом деле имел в виду штурмбанфюрер.

— Боюсь, в таком случае парой не обойдётся, — поддержал игру Дитер. — Пять, а может быть, шесть будет достаточно.

— Ну и расценки у вас, майор!

Хельштром замолчал, будто испытывая Дениз на прочность. Или он решил бросить ей вызов? Как бы то ни было, всё из этого оказывало на переводчицу один лишь эффект: невзирая на предосторожность, сделать шаг — сначала один, а потом ещё несколько, — и достигнуть высокой мужской фигуры. Шаловливые пальцы выдернули сигарету, помещённую меж губ штурмбанфюрера, и Дениз, не отрывая карих глаз от недобро горящих глаз напротив, сделала глубокую затяжку, выпуская клубы дыма прямо перед его лицом.

— Ты и без моего разрешения сможешь взять всё, что захочешь, — переводчица протянула догорающую сигарету обратно. Она не шутила. Если Дитер действительно знал о её грязном происхождении, то, как скоро об этом мог узнать кто-то менее к ней благосклонный, оставалось лишь вопросом времени.

— Могу, — подтвердил майор и, наклонившись к лицу затаившей дыхание Дениз, выудил протянутую сигарету из недвижных пальцев, — но удовольствия это принесёт куда меньше, чем твоя добровольная капитуляция.

— Я не веду войн.

— Разве? — заводясь, спросил Хельштром, сделал последнюю затяжку и, выдохнув дым в окно, приблизился к переводчице, отчего теперь их тела могли соприкасаться при каждом глубоком вдохе. — Как по мне, ты самого детства воюешь против меня, — он наклонил голову к её шее, опаляя дыханием. — Очаровываешь, путаешь, сбиваешь с верной дороги…

Дениз закусила нижнюю губу, ощущая жаркую истому от пока не до конца ясных слов мужчины, но безоговорочно приятных слуху. Неизвестно, что удержало её от ненужной сейчас реплики, позволяя получить не только ответы, но и наслаждение от жадных прикосновений блуждающих по талии рук.

— Ты и представить себе не можешь, как сильно мне хотелось уничтожить твою шлюху-мать, разрушившую мою семью, и как сильно я хотел избавиться от тебя, постоянно докучающую нелепыми вопросами, — жестокие слова лились изо рта Дитера непрерывным потоком, пока он не заглушил их сам, чувственно поцеловав тонкую шею сбитой с толку девушки.

Дениз потерялась в смешанных чувствах, не разбирая того, стоит ли ей сейчас злиться или бездумно принять неосторожные ласки. Ровным счётом она толком не поняла ничего из того, что пытался ей донести штурмбанфюрер, ведь он был единственным, кто из них двоих, хоть что-то помнил о годах, прожитых её семьёй в Вене. Переводчица заботливо провела ладонью по хрустящей укладке возлюбленного и опустила её на чёрный китель, принимая горячие жадные губы на своей шее и острых ключицах. Мужские ладони сползли по округлым бёдрам, но не даруя прикосновения, а сдержанно сминая в кулаках юбку платья, из-за чего, то немного задралось вверх.

— Я собственноручно хотел убить тебя, когда увидел впервые и узнал, кто ты такая, — оторвавшись от поцелуев, Хельштром, намеренно осаживая разбушевавшиеся чувства, поднял на Дениз нечитаемый взгляд. — Ты улыбалась какому-то ублюдку и совсем не замечала меня.

— Ты говоришь о своём… приятеле?.. — вспомнила переводчица их первую встречу перебив.

Дитер не ответил — только натянуто улыбнулся, поджав губы. Глаза, только что пылающие страстью, превратились в два ледяных кристалла. Только в груди так и бурлили злость и непонимание.

— Хватит играть со мной, — угрожающе произнёс мужчина и, без всяких осторожностей схватив Дениз за подбородок и заставив смотреть в эти пронизывающие страхом глаза, добавил то, что навсегда раскололо её жизнь на до и после: — Иначе тебя не защитит ни твоя мамаша, ни то, что она самолично устранила угрозу для всех вас.