Расплата (2/2)

В холодной комнате горела лишь одна настольная лампа. Дениз поднялась со скрипучего стула, закурила и задумчиво прошлась от стола к окну. На улице перегорели почти все фонари, и работал лишь один вдалеке, у пекарни. В темноте безлунной ночи волосы Дениз стали практически чёрными, как у её отца и брата, и факт этот вызвал у неё язвительную ухмылку. Холодный осенний ветер, ловко пробирающийся через щели в раме, заставил тело, прикрытое одним лишь неснятым бельём, покрыться мурашками. Обернувшись к столу, где оставались открытыми страницы дневника, усталая Дениз решила, что игра стоит свеч. Недокуренная сигарета была безжалостно раздавлена в пепельнице.

Всё утро мне было невдомёк: что за выставка должна состояться сегодня в Лувре. В обед, я поняла, что на ней будут присутствовать военные, да такие, что мне, как личности безусловно заурядной, не приходилось ни то чтобы работать с такими, но и повстречаться. Почему именно они? В самом музее всё встало на свои места. Не буду вдаваться в подробности, но выставлены были коллекционные предметы бесследно пропавших жителей Парижа, на которые, перед тем как отвезти за границу, пришли полюбоваться военные. Затолкав ужас куда-то совсем далеко, я переводила на немецкий искусно выстроенный рассказ моего брата, выстроенный так ловко, что о бывших владельцах он даже не упоминал, будто вещи эти никогда никому не принадлежали и были историческим наследием Франции. Боюсь представить, что стало с этими людьми… Лучше мне о таком вообще не думать.

Дитер впервые улыбался так долго, искренне. Было видно, как он любит и уважает своего отца, но экскурсия, ровно как и утренний рейд в Монпарнас, его мало интересовала. Майору больше нравилось наблюдать за мной, за моей реакцией на всё происходящее, на брата… Полагаю, именно из-за него, внезапный выбор переводчика у Дитера, как у большого любителя игр, пал именно на меня. Интересно, как далеко он готов зайти в своём азарте?

Ощущаю себя также как утром, с одним только отличием, что причин такому состоянию теперь море. Осень берёт надо мной вверх…

26 октября, 1943

Хочу спросить себя: кто я? Но не могу найти сил совершить это. Рот намертво захлопнулся, а руки отказываются писать ответ. Наверное, я — всё та же Дениз. Хочу верить, верить, что от той милой девушки, какой я была раньше, осталось хоть немного понимания, но, вероятно, это не так. Теперь не так.

Нет никакого желания записывать сюда что-либо, иначе все строки, что запечатлеются на этих страницах, будут нести сплошные страдания.

Меня ломает осознание безответной влюблённости в мужчину, которого я должна презирать. Я ненавижу его за то, кем он является, и влюблена во всё остальное.

Как же мне быть?..

1 ноября, 1943

Кажется, Дитер ненавидит меня. Я себя тоже. Тут мы на равных.

После каждых занятий он отпускает своего водителя и отвозит меня во всегда разные кафе или рестораны. Ни во время поездки, ни в момент трапезы, мы ни о чём не разговариваем — лишь изредка переглядываемся — а после он привозит меня к дому и желает хорошего дня. Стоило бы с самого начала спросить его о причинах столь странного поведения.

К чёрту его! <s>К чёрту! К чёрту!</s>

***

Одолеваемая не то осенней хандрой, не то безответной любовью к майору Хельштрому Дениз стала частым гостем одного невзрачного на первый взгляд кабака, где могла уединиться от мирской суеты и, как следует, напиться. Неоспоримыми плюсами этого места стали недалёкое расположение к дому, где девушка снимала квартиру, и хорошая выпивка, слава о которой разлетелась по всему Парижу. Потому и людей в кабаке всегда было приличное количество. Незнакомых переводчице людей. Людей, не требующих от неё быть лучшей версией себя.

Не будет ложью сказать, что Дениз опустила руки. Призрачная цель пробиться в люди, к которой она относилась все эти годы с благоговейным трепетом, перестала быть такой значимой, ведь на её место пришли сердечные переживания. Воспалённый влюблённостью мозг понимал, что чувство это лишь отравляет, но никак не мог отделаться от него. Сон теперь не приходил по вечерам, а если и приходил, то снились Дениз такие яркие, наполненные любовной страстью сны, что просыпалась она со слезами на глазах и долго-долго ревела.

Частые походы в кабак несли свои преимущества: помимо забвения, девушка засыпала, стоило только её голове коснуться подушки. Потому Дениз сидела тут, как всегда, за барной стойкой, уже целый час из запланированных двух. Почти все столы были заняты большими шумными компаниями из молодых людей, беспечно смеющихся и болтающих о неважном. Переводчица горько усмехнулась — у неё никогда не было настоящих друзей, компании, беспечных бесед. Как же много она упустила в погоне за мечтой!

Дверь наверху открылась и на лестнице послышалась весёлая немецкая речь. Зал смолк. Дениз обернулась через плечо и увидела, как меж заполненных столов шло трое в форме, при чём один из них, весь красный и с пустым взглядом, чудом держался на ногах. Они встали у барной стойки и вежливо попросили у владельца три кружки пива. Стараясь не смотреть на военных, Дениз надеялась, что они не заметят её. Так и было, при чём времени прошло много, прежде чем самый пьяный из них по-свойски завалился рядом с переводчицей, подперев щеку кулаком поставленной на деревянную поверхность бара руки.

— Что же такая красивая фройляйн делает тут совсем одна? — зажёвывая слова, спросил он.

— Топлю горе в вине, — глядя перед собой, холодно ответила Дениз.

Находясь в состоянии далёком от адекватного, молодой немец явно не считал интонаций девушки, возможно, для него ответ её показался располагающим к беседе, потому тот продолжил наступление:

— Я бы хотел скрасить ваш вечер.

— Пауль, отстань от фройляйн! — крикнул один из его друзей, но так и не был услышан.

— Спасибо, я предпочитаю одиночество, — также скупо сказала Дениз, готовясь уходить домой. — Эрик, рассчитай, — попросила она бармена, положив на стол смятые рехсмарки.

Пауль явно не был готов так быстро расставаться, потому вторая рука его бесцеремонно легла на поясницу переводчицы. От возмутительного хамства спина девушки натянулась, как струна, а ладонь так и чесалась дать пощёчину. К сожалению, Дениз не нужно привыкать к тому, как правильно следует выпутываться из подобных ситуаций. Легко подцепив руку немца за запястье, она с фальшивой улыбкой убрала ту на барную стойку и спокойно сказала:

— Доброго вечера, Пауль.

Не успела Дениз встать, как её потащили обратно, да с такой силой, что она больно ударилась локтем, приземляясь на стул. Поначалу безобидный военный сверкал практически трезвым недобрым взглядом.

— Как для французской шлюхи, ты слишком много выделываешься, — плескаясь ядом, произнёс Пауль. Ладонь его вернулась туда же, откуда Дениз убрала её меньше минуты назад, и вжалась на этот раз намного сильнее. — Я же хотел подружиться, а ты сразу убегаешь… Выпей со мной, а потом вали, куда хочешь.

Переводчица молебно посмотрела на Эрика, но тот лишь безучастно отвёл взгляд, натирая бокалы. Поняв, что никто в этом зале не поможет ей, Дениз, скрывая внутренний тремор, решила напоить военного до потери сознания и слинять.

— Если только… — она хотела сказать «пару бокалов», но её прервал взявшийся из ниоткуда до боли знакомый голос:

— Тебе же сказали: «добрый вечер». Какое из этих слов тебе не понятно, рядовой?

Стоявшие рядом два солдата, увидев майора, мгновенно протрезвев и выпрямившись, отдали честь, третий же, Пауль, ленно оглянулся и, чуть не свалившись со стула, второпях повторил за своими друзьями. Почему-то Дениз это так рассмешило, что она торжествующе усмехнулась. Она была не одна. Ей пришли на помощь. Да не абы кто!

— Что вы здесь делаете? Кто отпустил вас? — принялся допрашивать Дитер. Щёки его ласкал хмельной румянец, горлышко рубашки оказалось расстёгнуто на две пуговицы, а ладонь почему-то перевязана бинтом.

Рядовые отчитались перед ним, рассказали, что здесь они, только потому что им дали отгул, и что уже планируют уходить. Однако во время того, как немцы говорили, майор Хельштром смотрел только на Дениз, и по взгляду его не было понятно, о чём же он думает. Девушка была так пьяна, что появление Дитера не вызвало у неё никаких вопросов и стало данностью. Приятной данностью.

Пока Дениз расцветала как майская роза, во взгляде майора рождался яростный огонь, и причиной ему стали нелепые изречения Пауля, зачем-то принявшегося оправдываться. Чем больше несвязной ахинеи он нёс, тем больше Дитер хмурил брови. Пролетали и такие обидные фразы как: французская подстилка, она виновата, они все помойные свиньи. Доведя до точки невозврата, Пауль сам подписал себе приговор. Не став более слушать пьяный бред рядового, Хельштром, бросив Дениз строгое: «Никуда не выходи», схватил того за ворот пальто и потащил по лестнице на улицу.

За минуту, что переводчица провела, следуя указанию майора, она успела известись до такой степени, что в одном платье выскочила вслед за ним на улицу. Дениз боялась, что Дитер совершит непоправимую ошибку, и оказалась права — под жёлтым светом фонаря она увидела, как пьяный Пауль, рыдая, стоит на коленях, а во рту его покоится чёрное дуло пистолета, лежащего в вытянутой руке штурмбанфюрера. От этой картины кровь отлила от лица Дениз и прилила с большей силой, как только сердце забилось в истерике. Как к такому вообще всё пришло? Путаясь в ногах, она со звонким стуком каблуков о каменную плитку подбежала к двоим и осторожно коснулась плеча Дитера. Пауль, увидев переводчицу, безнадёжно замычал.

Вслед за Дениз выбежали два других солдата, но, в отличие от неё, подходить они не стали, опасливо держась в стороне.

— Штурмбанфюрер, — тихо обратилась она к Хельштрому, — он не заслуживает того, что с вами может произойти после его смерти. Думаю, хватит с него и того, что он так унижен. Пойдёмте, прошу вас.

— Думаешь, хватит? — не сдерживая смешка, спросил Дитер, и указательный палец его дёрнулся на курке. Пауль застонал. — Он, как животное, что не понимает того, что ему говорят. Такого мусора не должно существовать.

Вместо того, чтобы сказать: «Не нам, людям, решать: кому жить, а кому умереть», Дениз, подгоняемая адреналином и бредом опьянения, озвучила страшное предложение:

— Так отправьте его на передовую. Зачем пачкать руки?

Дитер изумлённо вскинул бровь и рассмеялся, не веря своим ушам. Пистолет в его руке затрясся, задевая зубы рядового, готового распрощаться с жизнью прямо здесь и сейчас, нежели от рук врага или еще хуже — гранаты или пушки.

— Ты ещё хуже, чем я думал.

— Я знаю. Не нужно делать это ради меня — я этого не достойна. Отпусти его… — тонкие пальцы Дениз сжали шерстяную ткань пальто. Сама она тряслась от страха и холода, но продолжала настаивать на благоразумии, коим была сейчас обделена.

Цокнув о верхние зубы, измазанный слюной пистолет вылетел изо рта Пауля и рукоятка его тут же пришлась куда-то в район виска. Переводчица вскрикнула, прикрыв рот двумя ладонями, пока тело рядового плашмя упало на плитку.

— Забирайте своего дружка, — обернувшись, крикнул Дитер двум военным и, брезгливо посмотрев на влажное оружие в своей руке, выкинул то рядом с бездвижным немцем. Настроение у майора было прескверное.

Не церемонясь, мужчина схватил Дениз за запястье и повёл в противоположную от кабака сторону, туда, где до сих пор стояли перегоревшие столбы. Холодный ветер пронизывал каждую клеточку тела, но переводчица, пребывая в состоянии шока, не замечала его. Не заметила она и того, как они с штурмбанфюрером оказались за углом соседнего от её дома. Дитер небрежно толкнул Дениз к стене, а сам начал ходить кругами, убрав руки за спину.

— Я же сказал тебе не выходить, — раздраженно процедил он, даже не смотря на девушку. — Никто не должен знать, что мы с тобой знакомы.

— Тебе стоило позаботиться об этом раньше, а не развозить меня, как любовницу, по местам, где нас могут увидеть, — тихо произнесла Дениз, обняв себя за плечи. — Что я должна была делать? Ты чуть не убил его.

Тут Дитер остановился и окинул переводчицу яростным взглядом.

— Ты должна быть мне благодарна…

— За что? — перебила майора девушка. — За то что спас меня от пьянчуги? Ох, я вам так благодарна, герр майор! Только вот любой хороший человек, увидев, как обижают слабого, заступился бы за него. При чём бескорыстно. Не нужно строить из себя рыцаря — вам это не к лицу.

— Какая же ты стерва, Дениз, — почти разочарованно сказал Хельштром и в несколько шагов оказался перед девушкой, снимая с себя пальто и накидывая его на её плечи. — Язык — враг твой.

— Именно ты вынуждаешь быть таковой, — едва слышно проговорила переводчица. Ещё тёплое пальто тут же согрело её оледеневшее тело.

В этот момент издалека послышался чей-то смех, с каждой секундой становящийся всё ближе, и совсем скоро двое в тени услышали увесистые шаги вышедшей из кабака молодёжи. Стараясь скрыть себя от ненужных глаз, Дитер неожиданно резко прильнул к телу Дениз и предусмотрительно закрыл ей рот ладонью. Девушка затрепыхалась под ним, как пойманная в клетку птица, и, мыча что-то невнятное, пыталась высвободиться из рук майора, схватив двумя замёрзшими ладонями его запястье.

— Тише! — приказал Хельштром, переставая думать о потенциальной опасности, и всё больше погружаясь в мир ощущений. Тяжело вздымающаяся грудь, холодные пальцы, травяной запах шампуня, поза — всё это будоражило его воображение.

Удивительно, но Дениз всё же послушала майора и перестала вырываться, прислушиваясь к звукам. Разговоры стали ещё ближе, так, словно компания через несколько секунд пройдёт мимо них. Сам того не осознавая, Дитер вжался в переводчицу так сильно, что той стало тяжело дышать тем малым воздухом, делимым на двоих. Впрочем, дышать было трудно не только от этого.

Как и было предвидено, группа молодых людей, что недавно сидели в кабаке, прошли мимо зажатой пары и не обратили на неё никакого внимания. Хельштром облегчённо выдохнул, убрал ладонь со рта Дениз, оставив ту покоиться на солнечном сплетении, и посмотрел на неё затуманенным взором, теряясь в глазах напротив. Руки Дитера сами собой нашли нужные им места: талию и щеку. Большой палец нежно оглаживал разгорячённую нежную кожу, невзначай касаясь уголка обветренных губ, дразня.

Дениз казалось, что она оглохла, что звуки, совсем недавно окружающие её, либо стали настолько неслышными, либо их и не стало вовсе. Всё было таким нереальным, словно являясь очередным из её снов, только едва касающиеся друг друга кончики носов подтверждали явь происходящего. Дениз задыхалась от приятной близости и предвкушения скорого поцелуя, но зачем-то выпалила такое ненужное сейчас:

— Не стоит делать то, о чём можешь пожалеть.

— Ты такая предусмотрительная, Дениз. Тебе стоило позаботиться об этом раньше, — с иронией произнёс Хельштром уже в губы девушки.

Столь долгожданный поцелуй, оттягиваемый двоими ещё с первой встречи, состоялся в отнюдь не романтичной обстановке, но от того он не становился менее желанным. В нём не было осторожности или нежности двух влюблённых — он за считанные секунды набрал обороты и стал по животному требовательным, жарким, влажным. Дениз зарылась пальцами в волосы майора, притягивая того ещё ближе и углубляя поцелуй. Мужские руки беспардонно исследовали её тело, будто принадлежа совсем другому человеку, человеку, не вставшему на защиту девушки от приставаний.

Помещённое меж ног майора колено Дениз тягуче медленно поднялось к паху и, наконец, приятно надавило на него. Дитер оторвался от смятых губ переводчицы и впился в её шею, оставляя на ней красные следы — свидетельство страсти. Пальцы, которыми так любила любоваться Дениз, сжали грудь, и с губ девушки сорвался звонкий стон. Колено её беспорядочно двигалось меж ног мужчины, в то время как сама она изнывала от скопившегося в пахе жара.

Как ни странно, именно Дениз первая изъявила желание прекратить то, что уже нельзя было назвать безобидными ласками. Прямо как недавно, Дитер прижал её к стене и брал то, что так долго желал, наплевав на место действия. То было совсем не похоже на вечно контролирующего себя, неэмоционального майора Хельштрома. Как бы девушка не желала продолжения, но обстоятельства, навалившиеся на неё, начали пугать. Перед взором пролетали и грязные слова Пауля, и помещённый между его губ пистолет, и абсолютно безжалостные голубые глаза возлюбленного. Не так себе Дениз представляла их первый раз: не после всего этого, не в подворотне.

Недовольство Дитера беззвучно преследовало её от переулка до кабака, в котором нужно было забрать её пальто и фуражку майора, и обратно, до дома, в котором она жила. Приказав водителю приехать по её адресу, Хельштром проводил переводчицу и сел в подъехавшую машину. Дениз ощутила себя виноватой. Неужели она всё испортила?