Часть 41 (2/2)

«Не послушал. Оттолкнул. Тьма забрала его. Не смогла…» — мысли девушки возопили в неподконтрольной истерике, опережая осознание происходящего. Едва вновь смогла видеть, Лайя прежде всего посмотрела на собственное тело и руки, больше не удерживающие Влада и никак не соприкасающиеся с ним.

— Влад! — первое слово, конечно же, было его именем. Попытавшись изменить свое положение, Бёрнелл приподнялась на локтях, но руки её оказались слишком слабыми, а окружающее пространство неумолимо вращалось картинкой цветного битого стекла в огромном калейдоскопе.

«Цветное стекло?..» — верная ассоциация прочно закрепилась в сознании ещё раньше, чем пришло понимание, что единственный видимый ею в абсолютной темноте ориентир — чуть подсвечиваемые изнутри, расплывчатые фигурки неправильной формы — действительно являлся стеклом. Цветным витражом по обеим сторонам от несущей колонны с часами. В замке рода Дракулешти.

— Я здесь, — ответил голос из темноты, заставив сердце девушки пропустить удар. Стоило ей повернуть голову на звук, как в поле неясного зрения возник его нависший над нею силуэт. Рука коснулась лица, и ощутив прикосновение, кожей впитывая его близость, Лайя зажмурилась, мечтая продлить этот миг в принадлежащую лишь им двоим бесконечность.

Спустя неопределённое время первой мыслью, отделившейся от созданного паникой хаоса стало смутное подозрение, пока не имеющее доказательств, но весьма вероятное, учитывая спонтанность их перемещения, будто копьё осталось в бесконечном пространстве темной реальности, похороненное там же, под толщей океана тьмы.

От этого, пока только предполагаемого факта, Лайя испытала извращенное подобие облегчения. Кто бы ни говорил отныне её голосом, кто бы ни управлял её мыслями и телом — Владу она вреда не причинит. Не своею рукой.

— Лайя, ты в порядке? — одна рука Влада продолжала касаться её лица, обводя черты, так, словно он, как слепец, пытался рассмотреть её подушечками пальцев, по тактильным ощущением воспроизводя в памяти её образ. Другая его ладонь, огладив волосы, нырнула под голову, осторожно пробуя приподнять, и это стало для Лайи достаточно побуждающим к ответным действиям стимулом, чтобы найти в себе силы самостоятельно податься вперёд и сжать его в столь необходимых ей сейчас объятиях, позволив себе слабую, ничем неоправданную надежду, будто все ужасы позади, и веками неприступные стены родового замка непременно защитят их от любой угрозы.

Не хотелось ни говорить, ни двигаться, хотелось продлить этот момент покоя до бесконечности, где они принадлежали бы только друг другу, существуя друг для друга до скончания времён.

Но при всем безусловном могуществе этого места, способного подарить им обоим краткий миг безопасности и возможность разговора без оглядки на подбирающуюся всё ближе и ближе тьму, оно не являлось капсулой времени. Секундная стрелка старинных часов неумолимо бежала вперёд. В витражах, преломленная цветным стеклом, занималась заря.

Её третий день истекал, уходя безвозвратно, как и время самого Дракулы. В тёмном мире оно текло иначе, для мира людей же его тело изжило себя много веков назад, и без тёмной энергии, поддерживающей в нём подобие жизни, он существовать уже не мог. Судя по ощущениям налитого свинцовой тяжестью тела и давно забытому в доступным смертным варианте чувству боли, пронзающей мышцы, он не мог быть уверен даже в том, что его кожу прямо сейчас не исчерчивали глубокие старческие морщины, а волосы не покрывались сединой.

Липкие щупальца страха пришли на смену щупальцам тьмы, пронизывая его насквозь. Но боялся он не старости и смерти, вовсе нет. Он боялся самого себя и перспектив своего дальнейшего существования. Ни одна из которых не предполагала конца или покоя.

Его он не заслужил, а, стало быть, к нему и не стремился.

В зале царил мрак. Свет уходящей луны уже не был достаточно ярок, солнце ещё не взошло ей на смену. Самый тёмный час — предрассветный. И было тихо, так неестественно тихо, что единственным надежным ориентиром для Лайи служило дыхание и биение сердца. Своё собственное, но больше — его. Она нашла его замершую фигуру ощупью по тьме, прижавшись грудью к его спине и ладонями касаясь груди.

Тишину нарушил его выдох — шумный и тяжелый настолько, будто он уже взвалил себе на плечи неподъёмное бремя власти.

— Я знаю, тебе страшно, — зашептала Лайя едва слышно, касаясь губами линии выступающих позвонков и чутко ощущая под мимолётными прикосновениями лёгкую дрожь, наверняка, пускающую волну мурашек по его коже — неизменный безусловный отклик на её присутствие, на прикосновения, слова. — Я здесь. Я с тобой, iubirea mea. И я останусь с тобой, какое бы будущее для нас ты ни выбрал.

— Нет у нас выбора, — зная, что она не увидит, Влад в отвращении скривил губы. Прежние бушующие ярость и сопротивление в нём улеглись, посторонние вопли, наполняющие мысли и сводящие с ума, стихли, оставив его на растерзание доводам собственного разума и сухим, безучастным ко всему на свете фактам. — Для «нас» существует только один вариант, который ты не хочешь принимать. А в одиночку я не смогу, — не способный сопротивляться потребности ощущать, Влад накрыл её руки своими. — Умоляю, прости мне мою слабость, но без тебя я ничтожен и немощен с любой силой.

Давя рвущийся с выдохом всхлип, Лайя закрыла глаза, ощущая, как жгут их безудержные слёзы, как горит грудь от сдерживаемых рыданий, которым она просто не могла дать волю. Не сейчас.

— Ты помнишь? — приподнявшись на цыпочки, она положила голову ему на плечо, откуда продолжив шептать ему в самое ухо, как сокровенную тайну, предназначенную лишь им двоим. — Помнишь, как касался моей души? Как почти держал её в своих руках, пока вновь делал своим моё переродившееся тело?

Ее проникновенный шёпот жидкой лавой потёк от уха вниз по телу, распаляя его плоть, заставляя всю кровь, что ещё из него не вытекла, вскипать от одних лишь воспоминаний о близости с ней, но ещё сильнее — от осознания, что этой близости суждено остаться единственной в этом времени, по чужому велению последней до тех пор, пока время имеет свою власть.

Влада передёрнуло, он сжал зубы, гася рвущийся из груди крик отчаяния, и вместо него лишь выдохнул сиплое:

— Зачем ты…

«…Пытаешь меня, пробуждая воспоминания, которые даже глубоко спящими, сводят меня с ума?»

— Я помню, — ответил Влад на вопрос, зажмурился и снова до боли сжал челюсти, резко мотнув головой в сторону от опаляющего жаром дыхания. — И никогда не смогу забыть, — его пальцы покалывало от желания коснуться вновь, освежить и без того незабываемое ощущение, врезать его себе в память ещё сильнее. Хотя сильнее было некуда. Но он сдерживал себя от порыва, как Тантал, потому что отныне знал наверняка, чем чревата попытка коснуться неприкасаемого, а по совместительству — до сумасшествия желаемого — самой её сути, её души и ангельского света, превращающего их взаимную близость в слияние не только тел, но и энергий. Изначально слишком различных по знаку, чтобы поглотить одна другую без остатка.

А это совершенно не то, к чему он стремился.

— В телесном обличии, или без него, — продолжала нашёптывать Лайя, по тишине понимая его реакцию. — Моя душа, мой свет, вся я целиком принадлежу тебе, и это ничто и никто никогда не изменит. Что бы ни произошло, я останусь с тобой! Пусть не в привычной нам обоим форме, но привычное уже давно утратило для нас свой смысл! Влад, мы…

— Как ты можешь рассуждать о подобном так спокойно?! — не веря собственным ушам, Влад резко развернулся, высвобождаясь из объятий, чтобы стать к ней лицом, хотя прежде дал себе зарок этого не делать, не имея понятия о своём нынешнем облике. Ночь скрывала достаточно, но отнюдь не всё, и ещё меньше скрывала тактильная чувствительность. — Ты прожила так мало, так мало успела получить от жизни в материальном мире, а пытаешься убедить меня, будто готова шагнуть в пропасть неизведанного. Да, именно неизведанного, ведь он отнял у тебя память о том, каково иное существование. Ты не можешь знать, что тебя ждёт после смерти.

— Влад! — настойчиво позвала Лайя, пытаясь прервать сплошной поток его слов, пронизанных недоверием, неверием и отчаянным протестом. — Вла-а-д! — обхватив руками его предплечья, она слегка, насколько позволяло напряжение каменных мышц, его встряхнула, пытаясь этим переключить внимание. — Людям свойственно бояться неизвестности, но мы ведь не обычные люди. Мы лишены памяти о подробностях — да, но мы точно знаем, что смерть — это не конец. И пусть сегодня мы выполним завет Всевышнего, и я покину этот мир, я всё равно найду способ вернуться и быть с тобой, в любом обличии, любой форме.

— Призраком стать хочешь?! — всякий раз, когда Влад осмеливался думать, что его персональный ад не мог стать ещё страшнее, происходило именно это — обнаруживалась пытка, достойная величайшего мастера пыток последних шести столетий. — Нет! Нет, Лайя, не смей даже размышлять на эту тему! Разве это то, чего ты заслуживаешь? Разве это справедливо? Нет, с его требованием и твоими попытками убедить меня принять его я никогда не смирюсь! И никогда не соглашусь!

— Ты… Мы не знаем, что кроется за Его требованием. Мы не знаем Его истинных намерений, которые страшат нас своей неизвестностью. И мы никак не можем быть уверены, что подчинившись и выполнив условие, мы не сможем быть вместе.

— Как и не знаем, будем ли! — вскричал Дракула, пытаясь отвернуться и избежать контакта. — Ведь он просит тебя как искупительную жертву, а значит участь твоя им предрешена. Лайя! Ведь даже без души можно жить. У Ноэ довольно долго прекрасно это получалось! Ты вполне могла бы жить без света, но ведь это он заведует жизнью и он устанавливает правила! И на этот раз он хочет… — начиная почти криком, постепенно Влад говорил всё тише, в конце концов, запнувшись о значение произносимых всё медленнее слов, которые, ещё не будучи досказанными, за считанные мгновения перевернули абсолютно всё в его голове, ни одну мысль, ни одно убеждения, ни одну аксиому его проклятого бытия не оставив на прежнем месте. — Хочет тебя себе, — одними губами без голоса закончил мужчина, медленно поднимая обе руки к голове и зарываясь пальцами себе в волосы, больше всего на свете мечтая рассыпаться в прах и перестать существовать.

Или хотя бы остановить поток осознания истины, которая всегда была к нему так близка и вместе с тем невообразимо далека, как забытое слово, назойливо крутящееся на языке, но упорно не желающее вспоминаться.

Не только на этот раз, но каждый раз он неизменно возвращал её себе, желая показать тот, иной — Высший мир, для него — Дракулы — априори непостижимый. Но каждый раз тьма требовала вмешательства, мешая ей… мешая всем четверым стражам света обрести покой там, где не существовало даже понятия о борьбе и вечной необходимости отвоевывать глупый человеческий род у соблазняющей его тьмы, поддерживая шаткий баланс изначальных энергий. А в те переломные моменты истории, когда у Дракона появлялся шанс всё изменить, разорвав порочный круг смертей и возрождений, он оказывался слишком эгоистичен, слеп и потерян в своих желаниях, чтобы принять своё истинное предназначение и тот простой в своей сути факт, что он никогда не упокоится, как никогда не упокоится изначальная Тьма, которую он призван был сторожить до конца времён. В слепой погоне за справедливостью для самого себя, он лишал заслуженной справедливости тех, кто уже тысячу раз её заслужил, вынужденный, однако, раз за разом возвращаться, чтобы делать работу, от которой он отказался. Он лишал Её, — свою единственную неотступную веру и свою путеводную звезду, — шанса исполнить предназначение: светлой искренней любовью возродить Дракона, заслужив тем самым для себя покой. В мире неизведанном и недосягаемом для недостойных — в Раю или любой иной плоскости мироздания, как бы она ни называлась, несомненно лучшей, чем то, что могло ожидать её здесь, рядом с ним. Да, он этого хочет, не желая ни видеть, ни принимать ничего иного, но лишь для себя. Она же достойна лучшего, она достойна большего. Она достойна того, чего он никогда не сможет дать ей сам, а она не посмеет просить, потому что не помнит, каков он — мир, воистину её достойный.

Он не сможет ей даже показать его, но он ещё может её отпустить. Освободить её душу от бремени долга, позволив ей вознестись в Его Царствие.

— Влад, что?.. — улавливая лишь слабые, лишенные полного содержания отголоски проносящихся в его голове мыслей, Лайя кончиками пальцев ощущала, как прежде сжатые в тонкую линию губы впервые за очень долгое время озарила улыбка, как контрастные окружающей обстановке белые зубы проступили из темноты, как в глазах с неожиданной силой вспыхнуло то, что увидеть она уже и не чаяла. Вспыхнуло и не угасло, подсвечивая идущим изнутри лазурно-голубым сиянием контуры любимого лица. — Что происходит? — внутренняя настороженность Лайи всё ещё была сильнее зарождающейся искренней радости от настолько разительной, почти мгновенной перемены.

Не в первый раз Влад обхватил руками её лицо, но теперь сделал это с такой невыразимой нежностью и трепетом, словно держал в ладонях нераскрывшийся бутон. Прежде всячески избегая прикосновений губами, теперь он сам склонился к её лицу, губами коснувшись лба в том самом поцелуе, что призван был передать всю бесконечную глубину и непреложную чистоту самого светлого чувства, которое он имел благословение испытать. Чувства, которое вновь чуть не смешал с грязью своим непомерным эгоизмом.

— Прости меня, мой ангел, — на мгновение Дракула прижался лбом ко лбу любимой, но затем мягко её от себя отстранил, медленно, но уверенно опускаясь на колени. — Прости и ты, Всевышний. За то, что слеп я был и глух, и бесконечно глуп, — осенив себя крестным знамением под агонические стенания успевшей в него просочиться тьмы, Влад сложил ладони в давно позабытом молитвенном жесте. Он не молился уже очень давно, но он не забыл текстов молитв и даже изучил множество новых из тех, что хоть одной своей строчкой обещали ему избавление, включая тексты Соломоновы. Их он помнил наизусть, даже преисполненный ложной уверенности, что они никогда ему не понадобятся. Быть может, они и не являлись неотъемлемой частью, не теперь, когда столько всего было сделано и сказано, но впредь Влад ни за что не позволил бы себе прикоснуться к сокровенному без молитвы. В конце концов, он собирался проводить ко Всевышнему своё самое ценное сокровище. Он должен был хоть что-то Ему сказать, хотя бы вспомнить, каково это — обращаться к Небесам. Даже если права на это после всего содеянного у него не было никакого.

— O, Господи, услышь мою молитву и позволь моей мольбе долететь до тебя. O, всемогущий Господи, который правил перед началом веков, — даже произносимые шёпотом, слова не давались ему легко, на пути к губам они опаляли лёгкие и горло калёным металлом, но Влад заставлял себя продолжать, понимая, что заслужил эту боль. Заслужил куда больше, чем половина бездушных тварей тёмного мира. — Я восхваляю тебя, я благословляю тебя, я преклоняюсь пред тобой и молю… тебя быть… милосердным… ко мне, несчастному грешнику, ибо я — творение рук твоих…<span class="footnote" id="fn_31676025_0"></span> — пересохшее горло невыносимо драл кашель, но мужчина не прерывался.

У Лайи по лицу градом бежали все те невыплаканные слёзы, которые она сдерживала, пытаясь быть сильной, пытаясь показать ему, что не боится, что ей не страшно и не больно за тот выбор, что он собирался сделать. А теперь, когда он так внезапно изменил своё решение в диаметрально противоположную сторону, Лайя позволяла себе плакать от облегчения, боясь поверить происходящему, боясь моргнуть и проснуться в той, другой реальности разрушенного до основания мира, погруженного в вечный сумрак.

Зная о своём предназначении, она боялась вовсе не конца своей жизни. Её не оставлял страх, что в решающий момент Влад всё ещё мог передумать. Ведь подчинялся он не ради себя. Вставая на колени, он думал совсем не о спасении своей души. Что, впрочем, ничуть не умаляло искренности его намерений.

Помня текст и зная, что молитва подходила к завершению, Лайя сама перекрестилась, мыслями благодаря Всевышнего, и опустилась на колени чуть позади Влада, тронув ладонью его плечо. Наверняка, он ожидал прикосновения, но всё равно вздрогнул, медленно повернув в её сторону лицо. Его глаза сияли потусторонне-голубым. В них больше не было сопротивления, а вот страх так никуда и не исчез. Тот самый естественный страх любой живой сущности перед неизбежной смертью.

— Тебе было больно, когда Шакс пытался забрать твой свет, — Влад очертил кончиками дрожащих пальцев контуры её лица, ощущая, как покалывает их жёстко отвергнутая прежде нужда единения — тяга его дремлющей на протяжении долгих веков сущности к её свету. Такому близкому, такому доступному сейчас, такому бесконечно родному, как может быть лишь часть единого целого.

— Потому что не ему он был предназначен, — прошептала Лайя, прикрыв веки и впитывая слепые и от этого ещё более острые ощущения его невесомых касаний. — Даже если я была согласна отдать его, интуитивно всё равно стремилась сберечь для тебя, — подавшись вперёд, девушка приблизила своё лицо к его, утопая в мягком свечении его взора. — Ты не причинишь мне боли. Ведь я люблю тебя.

И пусть внутренняя убеждённость в непоколебимой правильности своих действий держала в узде его эмоции, не позволяя им выплеснуться наружу, в душе он медленно умирал от раздирающих его живьём на части противоречий. Зная, что этому не бывать, он всё равно не мог себя заставить не желать этого и не сходить с ума при мысли, что она не останется рядом, что её нежные руки больше никогда его не коснутся, что улыбка впредь сможет тронуть её губы лишь в его воспоминаниях.

— И я люблю тебя, моя девочка! — в последний раз Дракула обнял ладонями её лицо, в последний раз позволил взгляду обласкать её неповторимые черты, в последний раз взглянул в невероятные глаза, перед лицом смерти полные не страха и мольбы о пощаде, а затаённой надежды и бесконечной веры. В него. — Люблю больше жизни, — голос Влада, душимый внутренними слезами, осип до шёпота. — А потому не посмею томить в мире, тебя не достойном, — прикрыв глаза, с прерывистым вдохом он приблизил своё лицо к её, прошептав в самые губы: — Я тебя отпускаю к Нему. Я освобождаю тебя, мой свет! — лишь коснувшись её трепещущих губ, приглашающих, призывно раскрытых специально для него, он позволил слезам заполнить глаза.

Он целовал её — свою бесценную жемчужину, свою душу, своего ангела, свою любимую, даря ей любовь, которую она заслуживала, бушующую в его разрывающемся сердце и на этот раз несущую лишь смерть. Во избавление от больших страданий, на которые он чуть было её не обрёк, привязывая к себе и проклятому, обречённому миру.

Ответный напор её губ, вначале стремящихся выказать взаимность и безусловное, абсолютное доверие происходящему, постепенно ослабевал, её объятия, движения в бессознательных попытках прильнуть к нему ещё ближе, становились всё беспорядочнее, всё слабее. За шестьсот лет существования в ипостаси кровожадного вампира поцелуем единым Влад погубил не одну жизнь, он точно знал, как это происходит, он чувствовал слишком остро все стадии умирания своих жертв: от осознания и борьбы, до бессилия и смирения. Он ловил их гаснущий взгляд и последний вдох.

«В чём-чём, а в умении соразмерять наказание с преступлениями тебе, Всевышний, равных нет. Ты пожелал, чтобы я возвратил её тебе тем же способом, которым убивал своих жертв», — в который раз сжимая в объятиях бездыханное тело своей единственной во веки веков возлюбленной, Дракула поднял глаза к недосягаемому, скрытому шпилем башни небу. Слёзы скорби и боли, которую не могла вместить в себя его истерзанная сущность, безостановочно катились по лицу.

Больше не было узнаваемого среди сотен и тысяч иных биения жизни, её грудь замерла, не вздымаясь в такт вдохам. Кровь больше не текла в её венах, и совсем скоро от его ненаглядной юной Лайи останется такой же скелет, который вот уже шесть веков тлел в могиле неподалёку.

— И я отдал! — вскричал Влад, и мощный голос его отразился от каменных замковых стен будоражащим душу рычанием зверя, обретшего свободу в муках. — Я отдал её Тебе, Всевышний, уповая на лучшее для неё! Даруй ей то, чего я никогда бы не смог.

Её сердце больше не билось. Больше никогда он не услышит своё имя на её губах, не насладится её смехом.

— …Аминь.

Его дрожащие руки, всё его тело пылало изнутри, преисполненное лазурного света, но он этого в упор не замечал, замерев в ожидании, с её телом в объятиях. В ожидании чуда, которого не могло и не должно было произойти.

Не захотел он заметить и столба света, что снизошёл с небес и пронзил насквозь его грудь, буквально вырывая из него наружу всё то, что до сих пор дремало там, глубоко внутри; срывая печать с адовых ворот его души, в которой всё время от момента рождения таился монстр, способный пожирать саму тьму.

Дракон, жёсткой дрессурой обученный служить. Во мраке. На благо Свету.

Волны энергии, порождённые раскатами его безутешного рёва, стремящиеся охватить весь земной шар, разукрасили небосвод даже самых жарких его уголков, отродясь не видевших подобного явления, холодными цветами северного сияния.

Где-то между мирами всепроникающее сосредоточение тьмы замерло и съёжилось, вобрав в себя выпущенные в подлунный мир щупальца, едва учуяло высвобождение мощи, знаменующей конец её недолгой свободы.

Громадный чёрный дракон у подножия древнего замка расправил крылья — Холодный лес и его окрестности накрыла тень темнее самой безлунной ночи.

Тёмный мир содрогнулся от облетевшей его волны и застыл в ожидании, готовый приветствовать своего единовластного повелителя.

В мире, где правит страх,

Чувства сжигая в огне костра,

Делая ход, ты поймёшь, что устал

бояться. ©