Часть 41 (1/2)

Игры в любовь и смерть

Вечны, как мир,

Где от страсти легко сгореть.

И нужно решать,

С кем быть и чему отдаться. ©

Даже прерванный столь однозначно и грубо, поцелуй своё дело сделал — усилил защиту, и теперь они стояли по разным сторонам, внутри вновь расширившегося купола из света, и смотрели друг на друга. После сотен и тысяч прежних взглядов в прошлом и настоящем, теперь представая друг перед другом истинно теми, кем они были под всеми масками бесконечных обликов и воплощений. Будто в первый раз.

И в последний.

Её глаза светились изнутри яркой лазурью, размывающей, рассеивающей привычный кофейный цвет радужек. Вся её кожа источала равномерное бледное сияние. Именно его обжигающий вкус Влад ощущал на своих губах, во рту, на корне языка, в скованном болью горле; его он чувствовал покалыванием на кончиках пальцев, что мгновение назад касались её лица. Опаляющее, сносящее все мыслимые барьеры безотчётное желание вновь коснуться запретного только усиливало окружающий их барьер, делая его непреодолимым. А самого Дракулу — недосягаемым.

Тот свет, который пробуждали в его тёмной душе прикосновения любимой женщины, отпугивал тьму, не давая свершиться слиянию. И пусть в эти моменты эхо бесконечных голосов затихало, на время становясь терпимее, Влад знал наверняка, чем чревато с ними так легкомысленно играть, будто с йо-йо, сперва подзывая, затем отгоняя. Чтобы призвать вновь и вновь отогнать.

— Если мы продолжим её дразнить, — обведя напряжённым взглядом плещущееся по ту сторону преграды скопление тьмы, Влад вернулся к лицу Лайи и посмотрел ей в глаза, — если я не впущу её в себя, она разольётся по реальности тёмного мира Ноевым потопом, распространится как чума, ища себе иные вместилища. Ни один Источник, пусть даже самых сильных душ, не сможет такую мощь уравновесить и удержать. Она неизбежно уничтожит грань между измерениями и просочится в мир людей. Без тебя твоим братьям не выстоять! Они погибнут, сражаясь за своего возлюбленного бога, которому плевать, сколь мучительной и бесполезной будет их очередная смерть. Стражи света падут. Человечество же окунется в вечное рабство собственных пороков и грехов.

— А тебя это по-прежнему волнует? — не отводя ответного взгляда, спросила Бёрнелл голосом, совершенно лишённым эмоций. Все их без остатка поглотил страх перед его возможным ответом. — Судьба человечества? Судьба всех тех, кто был тебе дорог, Влад?

Лайя пожалела о своём вопросе в тот же миг, как он сорвался с её губ, ведь спросить подобное в такой момент было сродни тому, что подтолкнуть к прыжку самоубийцу. Она ведь не собиралась, даже не мыслила такое спрашивать, но…

В ней будто вдруг заговорило нечто другое, нечто столь же хладнокровно-жестокое в своих стремлениях к цели, как и сам Влад. Нечто, без тени сомнения способное взять в руку копьё и повторить историю, давно и бесследно исчезнувшую из памяти человечества.

— Не-е-ет, — едва слышно простонала Лайя, медленно проникаясь пониманием истока своих страшных помыслов. — Нет, умоляю, — девушка подняла глаза туда, где не было ни намёка на небо, лишь непроглядная чернота по ту сторону сдерживающего тьму барьера. — Прошу, не вынуждай меня. В нём ещё есть добро! В нём есть свет и любовь, Ты же видишь, Господь!

Владу потребовалось мгновение понять, с кем говорит и к кому обращается его любимая, и едва это произошло, как огненная ярость в его сердце вновь достигла того предела, когда щит из света от одной лишь его мысли покрылся изломами, впуская внутрь тонкие, но юркие чёрные щупальца.

Дракуле достаточно было лишь руку протянуть и коснуться на глазах истаивающего барьера, чтобы разрушить его совсем — впустить в себя мощь и глас преисподней, олицетворённой всеми теми, кто от начала сотворения мира и человечества когда-либо пал жертвой её жажды освобождения и всевластия. Но ему не следовало забывать о главном: всё это изначально было для него лишь способом достижения цели и не должно было стать приоритетом. Не должно было стать для него превыше той, что в который раз падала на колени. Не перед ним, но на его глазах.

Тьма ждала. Она звала. Она надрывалась в его голове, отвлекая и сводя с ума бесконечными воплями. Периферическое зрение меркло в обступающем мраке, но Влад ещё способен был заметить, как подкосились дрожащие ноги Лайи и как медленно она стала оседать вниз.

Он тут же метнулся к ней, удерживая и не давая опуститься. Щупальца тьмы, что тенью следовали за ним, с шипением и воем отпрянули в то же мгновение, как их тела вновь коснулись друг друга.

— Не смей! — зарычал Влад в её волосы, себя не слыша из-за потустороннего шума, заполняющего мысли, но упрямо продолжая говорить: — Тебе перед Ним я унижаться больше не позволю! — придерживая, он сжимал её предплечья руками, прикасался к ней, и вся его кажущаяся неуёмной и бесконечной ярость моментально сходила на нет. Мысли на время прояснялись, и всё меньше и меньше в происходящем ему виделось смысла, ведь в этом неразрывном кругу он застрял. Он метался тупой крысой в колесе, не способный ни на миг остановиться. Казалось, если попытается, то его просто разорвёт на части, распылит на атомы от неспособности одновременно внимать и тьме, овладевающей разумом, и свету, посягающему на тело.

Первая обещала всё через вседозволенность и полновластие, другой обирал до нитки и лишал всего в обмен на точно такую же иллюзию сохранения власти и выбора, какую некогда имел князь Валахии, находящийся в вассальной зависимости Османской империи. Раб. Раб и прислужник, не более.

— Я не смогу, Лайя, — едва сумел произнести Влад, буквально выдавливая из себя эти роковые слова признания в собственных никчемности и бессилии перед той единственной, что в него беззаветно верила. — Я не смогу… Ему подчиниться.

Лайя и не подумала бы, что ещё способна была что-то воспринимать, на что-то реагировать, но когда услышала голос Влада таким, то вмиг забыла всё, о чём собиралась просить у Всевышнего. Потому что если это не было доказательством достойной спасения души, тогда доказывать что-либо Лайя и впрямь сочтёт оскорблением. Для себя, для Влада, для всех тех, кто верит в Его справедливость.

Это не был голос человека, состоявшегося как личность много веков назад, пережившего всех своих врагов и победившего в сотнях войн. Это не был голос князя или Короля, не понаслышке знающего о бремени власти. Это был голос мальчика — побеждённого, пленённого, раздавленного многократно превосходящей силой врага, но упрямо продолжающего бороться.

Заключив его в ответные объятия, прижав его к себе крепко-крепко, Лайя обвела затуманенным слезами взглядом свободное пространство вокруг них, которого с каждым мгновением становилось всё меньше. За границей мерцающей преграды, черпающей из их объятий последние, стремительно тающие силы, была видна лишь чернота и ничего кроме. Справа, слева, сверху, снизу. Она давила со всех сторон, сжимала, угрожая вот-вот раздавить.

Опасаясь двинуться лишний раз, чтобы не нарушить эфемерную стабильность их условно безопасного положения, Лайя лишь слегка отстранила голову от его плеча, но продолжала прикасаться виском к его виску, щекой к щеке, медленно сдвигаясь вперёд, но не прерывая прикосновения, ощупью ища губами его губы. Но стоило ей приблизиться к заветной цели, как Влад опустил голову, избегая. Они продолжали соприкасаться лбами и ниже — телами, но не более.

— Нет, моя девочка, неет, — прошептал он едва слышно. — Слишком высока цена.

Прерывисто вздохнув, Лайя коснулась ладонью его волос, запуская в них пальцы. Прикосновения и слова — это всё, что ей оставалось.

«Так пусть же эти последние слова будут принадлежать только мне и моей воле. В последний раз, Господь, прошу тебя! Пусть это буду я — не Ты — чьи голос и мысли он сейчас услышит. И если я потерплю неудачу, гибель его от моей же руки послужит мне наказанием!»

— Да, высока, — доверившись его объятиям и его рукам на своем теле, Лайя немного подалась назад, чтобы было удобнее обхватить ладонями его лицо, вынуждая смотреть в глаза. — Высока непомерно. Ты собираешься пожертвовать всем светлым и добрым, что в тебе есть, вырвать с корнем всё, что ты берёг так трепетно эти долгие годы, уничтожить всё, что делает тебя тобой.

— Лайя! — Влад дёрнулся назад, пытаясь высвободить лицо из ладоней. — Не обо мне речь!

— Но именно себя ты безжалостно губишь, вынуждая меня вновь смотреть на это! — не позволяя ему отвести взгляда, при минимально возможной свободе движений Лайя старательно подстраивалась под каждое его малейшее движение, смещаясь туда же, куда и он, чтобы он видел только её, чтобы смотрел только на неё и внимал лишь ей. — Ты делаешь это из любви ко мне, ты намереваешься сберечь в себе лишь это чувство, веря, что его одного будет достаточно, чтобы противостоять великой тьме, которой ты готов самозабвенно отдаться. Но как же всё остальное, что делает тебя тобой, Влад?! Как же все те, благодаря кому ты оставался собой долгие века, что меня не было рядом? Как же светлая память обо всех, кто когда-то был тебе дорог? Кого ты так же любил? Да, иной любовью! Но ведь любил же! И дорожил! И так же боролся за всё, чем дорожил! А сейчас ты готов просто вырвать из себя всё это, вынуждая меня за этим наблюдать! Обрекая всех, кто в тебя верил, на разочарование, вполне возможно, на верную гибель!

— Погублю их не я, а их лживый бог, та иллюзия личного выбора, на которую они продолжают слепо уповать. Я же не трону никого! До тех пор, пока они не принесут свою священную войну в мои владения.

Ближе, чем сейчас, они просто не могли быть. Более открытого взгляда глаза в глаза нельзя было представить, но между ними зияла пропасть, с каждым мгновением становясь всё шире, всё непреодолимее. Лайе начинало казаться, что она стучится в закрытую дверь. А тот, кто стоял за ней, уже не был тем человеком, которого она стремилась спасти.

Хотя он всё ещё выглядел так же, у него были те же глаза, те же выразительные черты лица, то же неудержимое стремление спасти свой мир. Любой ценой. Только на этот раз мир его был в ней заключён.

— Влад, — простонала Лайя, не переставая водить пальцами по его лицу. У неё начинали путаться мысли, а это, пожалуй, могло считаться самым страшным предзнаменованием: ведь если и она утратит способность здраво мыслить, конец их будет страшен и неизбежен. — А как же все те, кто не служит Богу и не отчитывается перед ним? Среди тёмных достаточно тех, кто уважает тебя за то, кто ты есть, за твои человеческие качества, а не только за силу, тебе подвластную. Как же Мика, Влад?! И тысячи других существ, лишенных способности выбирать между светом и тьмой? Ты и их вынудишь сражаться в твоей войне? За твои интересы?

Лицо Влада исказила гримаса не то отвращения, не то боли, как от удара наотмашь. Он резко отвернулся. Его руки на её талии моментально разжались, метнувшись к ладоням Лайи, пытаясь ослабить её хватку. Она была достаточно дерзка с ним, хотя и знала, что интересы-то как раз и не его, по крайней мере, он в это верил, пытаясь отстоять справедливость отнюдь не для самого себя. Провоцировать его, подпитывать в нём дальше жажду сопротивления было опасно, поэтому Лайя сама отпустила его лицо, переместив руки на плечи. Он дёрнулся, пытаясь избежать прикосновения, но всё же не отстранился и не оттолкнул.

— Мика — загубленная душа! — прокричал Влад, не имея никаких других вариантов, кроме как снова встретить её взгляд. — И погубил её я, как ты не понимаешь?! Всё во мне, что ты считаешь светлым и добрым, — это лишь иллюзия, моя жалкая попытка стать тебя достойным, не предать твою веру в меня! Но где теперь тот народ, который когда-то я пытался спасти? Где все люди, по велению судьбы так или иначе повстречавшиеся со мной?! Тысячи мертвецов, давно сгнившие в земле, обращённая во тьму Эржебет, Мане, некрещёная неприкаянная Мика. Всё, что я делал, искренне веря, что делаю это во благо, рано или поздно неизбежно обращалось во зло, множилось и разрасталось, порождая распри среди людей и тёмных, настраивая одних против других. Довольно! — Дракула рванулся из сдерживающих объятий, пытаясь высвободиться, с намерением положить конец собственной вековой неопределённости и бессмысленным попыткам притворяться тем, кем быть ему не позволено и не суждено. — Довольно, Лайя, отпусти!

Его крик, гнев и сопротивление мгновенно поглотила тьма, и вопли её тысячного многоголосия стали громче, забираясь под кожу, пробираясь под череп, ввинчиваясь в мозг.

— Нет! — Лайя сцепила свои руки на его шее, мешая запрокинуть голову. — Прошу, не отталкивай меня. Выслушай! Позволь себе услышать мой голос, — стремясь подавить сопротивление, девушка ткнулась лицом в сведённую напряжением шею, прижалась к губами к влажной коже. Ей тут же передалась дрожь каменных мышц и частое, тяжелое биение сердца. — Тьма использует твоё отчаяние, извращая твои мысли, твои поступки в прошлом и настоящем. Она уже сейчас говорит твоим голосом, руководит твоими действиями. Борись, любимый! Борись за то, чтобы сделать свой собственный выбор. Прошу, пожалуйста!

— Мой выбор тебя не устраивает! Поэтому ты продолжаешь этот бессмысленный спор, утешая себя тем, что это не я с тобой говорю. Но это я и, Лайя, так мы ни к чему не придём! Отпусти меня, иначе… — Влад запнулся, стиснув зубы, и медленно повёл головой, наклоняя её вбок, как если бы пытался избежать навязчивого прикосновения, хотя его никто не касался. Не касался, но его голова раскалывалась на части от потусторонних голосов, требующих оттолкнуть её прочь, силой разорвать объятия, силой её от себя отдалить, разрушив защиту. — Н-н-н-нет! — прорычал Дракула, отчаянно сопротивляясь порыву.

Все мышцы в его теле задрожали от предела напряжения.

Он не навредит ей. Не навредит, не навредит! Только не ей!

Её руки, её губы касались кожи так нежно, так правильно, они дарили то, от чего он не был готов отказаться. Не сейчас, никогда! Но тьма давила слишком сильно, она требовала подчинения, отказываясь ждать.

Даже не поднимая взгляда к его лицу, Лайя через прикосновения ощущала его пограничное состояние. Но она больше не знала способа отогнать тьму, да и не видела смысла раз за разом отпугивать, чтобы та неизбежно подобралась вновь. От неё одной ничего не зависело. От неё вообще не зависел исход. Влад сам должен был бороться. Но ещё после схватки с Шаксом он не дал себе передышки, и теперь его вновь обретённая человеческая природа, неизбежно затронутая губительной тёмной энергией, взывала о пощаде каждой клеточкой изнуренного тела.

Ни физически, ни морально он не был готов к этому бою — последнему раунду волевого поединка. Тьма это чувствовала. И она, будучи в своём измерении, на своей территории, методично добивала врага лежачим. Не давала ему оправиться, зная, каков он на пике своих сил.

— В последний раз, — прерывисто вдохнув, Лайя медленно подняла взгляд к лицу любимого, ища встречи взглядов. — Позволь мне попросить? — ласкающим жестом сместив свою руку по его плечу, ведя через шею к лицу, девушка приложила ладонь к его щеке. Он тут же неосознанно потёрся о неё, отзываясь на прикосновение, но глаза его при этом не смягчились и ничуть не прояснились, холодом своим предостерегая быть осмотрительной в желаниях, не тратя последний раз на заведомо несбыточную просьбу.

Через душащие слёзы и подкативший к горлу ком Лайя улыбнулась, трогая подушечкой большого пальца недвижимый уголок его губ. Он не улыбался и не пытался подбодрить, но ждал смиренно, когда она продолжит, молчанием своим выражая согласие выслушать.

— Вернемся домой, любимый, — боясь непредсказуемой реакции на подобный выпад и помня, как мало у неё времени, Бёрнелл торопилась озвучить задуманное, не подбирая формулировок. — В замок и земли, тебе принадлежащие. Будет честно, если ты восстановишь свои силы в мире, откуда ты родом, прежде чем… — Лайя не хотела об этом даже думать, не то, что произносить вслух: — Прежде чем всё случится.

Резко отрицательно мотнув головой, Влад стиснул зубы, сдерживая овладевающее сознанием ощущение яростного протеста на грани с паникой. Неясные мысли пронзило удивлением от того, как она могла, предлагая подобное, не понимать последствий всех этих неуместных, бессмысленных промедлений.

— Нет! — рыкнул Дракула. — Нет, я не выпущу её наружу, позволив следовать за мной. Не в Румынию, не в окрестности замка! Вне вместилища и без контроля она никого не пощадит.

Страх, вспыхнувший в глубине его глаз угасающим голубоватым свечением, приподнял губы Лайи в совершенно неподходящей обстоятельствам, безумной улыбке. Ей захотелось смеяться. От того, почти невероятного факта, что, вопреки всем прозвучавшим ранее ужасным словам и заверениям, ему по-прежнему было не всё равно на судьбы невинных людей — потомков тех, ради кого однажды он уже очернил свою душу и не раз запятнал руки кровью, покрывшей вечной тенью имя его рода. Воплощая собою разрушительное зло, он по-прежнему ему сопротивлялся, искренне веря в то, что сможет делать это бесконечно, собою сдерживая его от причинения вреда тем, у кого не было или не хватало сил бороться.

— Ты сдержишь её, я верю! — увидев столь необходимый проблеск надежды — шанс хотя бы ненадолго отдалить его от тёмного мира — Лайя намерена была убеждать до последнего, словами, которые, конечно же, он так хотел от неё услышать. — Сила твоей земли поможет тебе в этом. Я помогу! Пожалуйста, Влад! Что бы ни ждало нас впереди, что бы ни случилось, пусть оно случится там, в месте, где ты был счастлив. Где мы были вместе! В нашем прошлом и настоящем.

— Я знаю, — устало выдохнул Дракула, стараясь как можно меньше наваливаться на хрупкое тело, заключенное в клетку его объятий, но невидимый и бесплотный груз слишком сильно давил на него; слишком отчаянно прижималось к нему девичье тело, которое отстранить он мог лишь силой. А сил этих в нём осталось разве только на то, чтобы держаться на ногах. И то не полностью самостоятельно. — Я знаю, чего ты добиваешься, Лайя. Но моё украденное мнимое счастье не покроет и сотой доли несчастий, что я принёс с собою в земли, которые клялся защищать. Родовой замок не изменил этого в прошлом, не изменит и теперь. Это просто камень.

— Твой замок и твои земли, и люди, которые продолжают обживать их, возводя на месте прежних теремов из сруба одетые в неон небоскребы из стекла и металла, — все они существуют только благодаря тебе. Да, они погибали и погибают, и иногда не своей смертью, но не всё в подлунном мире целиком и полностью зависит от тебя и твоих сил, какими бы безграничными они ни были. Почему ты этого не хочешь понять?! Ты можешь давать сколько угодно шансов — своим людям, врагам, Эржебет, кому угодно другому, но ты не властен над их собственными решениями о том, как воспользоваться шансом. За их действия ты не в ответе! Я знаю, что ты хотел бы и это контролировать, только вот это невозможно, а потому каждый чужой провал и проступок ты стремишься принять на свой счёт, убежденный, будто это непременно твоя вина и твой грех, — переполненная эмоциями, Лайя в который раз обхватила ладонями его лицо. — Это не так! И это не обесценивает твои поступки и решения, не обращает твоё добро во зло. Не очерняет твою душу! Пойми же, наконец!

— Зачем же мне тогда искупление?! — Влад хотел бы всплеснуть руками, имея хоть какую-то свободу движений и пути отступления, но он был скован, как немощный умирающий на смертном ложе: любое неосторожное движение отдавалось агонической судорогой, напоминающей о близости расплаты. Или победы. — Ценой твоей жизни!

Ну вот. Они снова замкнули порочный круг, вернувшись к тому, с чего начали. Они забрели в тупик, из которого не существовало выхода. По одному, быть может, но не для обоих сразу. А он хотел лишь вместе и никак иначе.

— Затем, что если не сделаешь этого, поставив меня превыше всего, очернишь душу безвозвратно, обессмыслишь всё, за что сражался веками, — Лайя ненавидела себя за такие слова, потому что понимала, что прозвучат они для него хлесткой пощечиной, но других в её мыслях не осталось. — Я верю в тебя! Я верю в нас! Прошу, молю, не предавай доверия.

Достигшая критической точки ярость неопределённости полыхнула в душе Влада ядерным заревом. Откинув назад голову, он закричал, вкладывая в этот нечеловеческий вопль последние силы, что в нём ещё оставались. Он ощущал себя загнанным в ловушку, мучительно подыхающим зверем. У него больше не было крыльев и безусловной связи с ночными тварями, способными по первой прихоти трансформировать его тело и перенести, но собственная тьма его души, от него неотделимая, им самим выращенная и вскормлённая, никуда не делась. Она оставляла за ним человеком способность находиться в тёмном мире, она позволяла ему управлять материей этого измерения. Она, сконцентрированная в крике отрицания и сопротивления, смогла осуществить то, чему сам он яростно сопротивлялся, но к чему подсознательно стремился — исполнить последнюю просьбу Лайи, слушать её вопреки всему. Себя теряя, ориентироваться на неё, как на Вифлеемскую звезду.

Вырваться из окружения тьмы было непросто, непреодолимой силой притяжения его тянуло назад — остаться, ни в коем случае не переступать грань, не уходить в раскрывшийся за его спиной нестабильный портал, но Лайя была в его руках, в его объятиях. Она просила его вернуться в замок, и он не мог ей отказать, позволив безответным мольбам стать последним, что он услышит от неё.

Нет… Нет, всё должно было быть не так!

Он хотел, чтобы она его поняла, чтобы разделила с ним его намерение, иначе в чём смысл всех стремлений, если она не встанет рядом с ним? Позволить её невинной душе познать грех убийства во исполнение чужой воли он совершенно точно не собирался. А если богу угодно уничтожить его, то на этот раз пусть сам замарает руки!

В какой-то момент Лайя ощутила касание ладони к груди, затем — толчок и провал в пустоту, чем-то напоминающий резкое пробуждение от слишком красочного сна.