Часть 38 (1/2)
Ты одета в белое.
Зачем тёмным верила,
Когда отдавала им
Последний свет? ©
«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет».
Лайя обнаружила себя стоящей в бесконечном, всеобъемлющем потоке света, который должен был её ослеплять, вот только она, как и прежде, продолжала осознавать себя собою и видеть всё. Даже если пока не понимала до конца, что именно представало её глазам, а в мыслях её из глубин потревоженной ассоциациями памяти сами собой всплывали строчки Бытия:
«И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Он свет от тьмы».
В бесконечном, всеобъемлющем потоке света то тут, то там стали появляться тёмные пятна, постепенно расползающиеся, как по чистому листу белой бумаги растекаются неосторожно разлитые чернила. Маленькая капля их растёт, ширится, въедается, в конце концов, покрывая уродливыми кляксами весь некогда чистый холст.
«И назвал Бог свет днём, а тьму ночью».
И ночь эта, стремительно вступающая в свои права и жадно пожирающая свет, окутывала Лайю со скоростью налетающей бури. Беззвёздный небосвод пронзали молнии, усиливающийся ветер трепал волосы за её спиной, а впереди, как в начале всех начал, средь великого нигде простиралась великая пустота. Из неё возникла твердь земная.
Под ногами Лайя ощутила местами неровную зыбучую опору, ступая по ней с крепнущей уверенностью — по небольшим клочкам травы, во мраке кажущейся жухлой, кочкам, камням. Но, кроме них, вокруг, насколько хватало глаз, ничего не было: чистое поле без памятных ориентиров, не знавшее вмешательства людского.
Но вот, небо на горизонте чуть посветлело, знаменуя начало изменений, после чего стало происходить то, чему девушка быстро зареклась искать какие-либо объяснения. Самый важный свой вопрос Оку она озвучила, и чтобы не сбиться с намеченной цели, она заставила себя лишь смиренно наблюдать, не ища происходящему разумных оправданий.
Небо светлело и темнело, светлело и темнело. Не одну сотню, а может и тысячу раз, и времени на этот цикл смены дня и ночи по субъективным ощущениям уходило не больше, чем на то, чтобы вдохнуть и выдохнуть. Будто кто-то или что-то умышленно перематывало время, приближая наступление нужного события.
То, на что у людей уходили годы, а иногда и целые столетия, неизбежно уносящие жизни нескольких поколений, перед глазами Лайи происходило за секунды, если время вообще имело власть в той реальности, в которой она находилась. Рукотворное строение возникло посреди необитаемой пустыни и ещё быстрее, чем возникло, оно было разрушено, затем отстроено заново — больше, величественнее, под стать эпохе. Снова разрушено и снова отстроено: на этот раз отчётливо в нём стали узнаваться черты храмовой архитектуры. И пока вращался этот замкнутый круг, пока на строительных лесах и под обвалами камней погибали строители, невольно принося себя в жертву, пока неутихающий глас молитв поколений людей звучал в возводимых вновь и вновь стенах, а кровь завоевателей и защитников окропляла святую землю, принимающую в себя тела и прах, сила этого места росла и крепла одновременно с развивающейся человеческой цивилизацией.
Воздвигаемые людьми храмы могли разрушаться войнами, стихиями, временем, носить разные названия и даже принадлежать разным религиям, но само место во все времена оставалось неприступным — обителью Создателя на Земле, исполненным божественного света Граалем, во веки веков недосягаемым для тьмы и её порождений.
Одним из древнейших был Иерусалимский храм Воскресения Христова. В череде предстающих перед ней изменений Лайя, конечно, постепенно узнала в предшественниках его финальную современную версию, не раз видимую ею в телерепортажах и на фотоснимках, которые способны были продемонстрировать обывателю лишь то, что позволено было видеть смертным. То, что они могли приметить и запомнить на свой неизбежно конечный смертный срок.
Лайе же сквозь время позволено было увидеть гораздо-гораздо больше: вновь пройти там, где, быть может, однажды уже ступала нога её далекого, забытого воплощения, вновь увидеть однажды видимое, отыскать затерянные в веках подсказки.
Хоть и не осознавая умысла, Лайя с готовностью приняла подаренную возможность.
Тем более, что место, в котором она оказалась, нельзя было встретить в рекламных буклетах компаний, предлагающих экскурсионные услуги. О нём не снимали постановочных, эстетически привлекательных репортажей, не все гиды о нём знали что-то большее, чем название, вскользь упомянутое в Википедии.
Церковь четырёх живых существ, расположенная в верхнем пролете лестницы основного храмового комплекса в Иерусалиме. Маленькая неприметная комнатушка, в которую вели древние каменные ступени, стёсанные временем. От истинного величия тех, кому во славу она некогда была воздвигнута, в ней не угадывалось даже прозрачного намёка. Три пары коротких лав из выщербленного временем, рассохшегося дерева по бокам от узенького прохода, ведущего к алтарю. К его смутно угадывающемуся подобию, заставленному старыми иконами в таких же ветхих, рассохшихся рамах. «Распятие Христово», «Мадонна с младенцем», «Воскресение». И ни намека на изображения апостолов. Такая обстановка, в целом, больше походила на бедняцкий сельский приход, чем на храм. Здесь редко проводились службы, ещё реже — вспоминались те, кто много веков назад под этим сводом был похоронен<span class="footnote" id="fn_31214902_0"></span>.
Но Лайя помнила, и память эта, преломлённая Оком, визуализировалась в реальность, почти не отличимую от объективной действительности. С той разницей, что происходило это будто вне естественного течения времени, протягиваясь в эфемерное настоящее отзвуком давно прошедшего.
Лайя вспоминала. Она видела и наблюдала. Как неизбежно разлагалась, пожираемая червями, плоть давно умерших, как истлевали, уходя прахом в землю, кости: её собственные и её названых братьев.
Единственный раз за всю историю все четверо завершили свой путь в одном месте, в мире, их опеке вверенном, — храме, в последствии ставшем местом силы Тетраморфа.
Но почему именно на него указывает ей Уаджет?
Навязчивый вопрос сформировался в мыслях Бёрнелл раньше, чем она вспомнила о предостережении и осознала, что он уже второстепенный, уточняющий, а ведь на свой главный она еще не получила чёткого ответа. Или получила?
Но как же? Как такое может быть?! Во всём тёмном мире не найдётся силы, способной разрушить такую защиту. Ни Сорок четвертый, ни даже Влад в нынешнем его состоянии не смогли бы даже приблизиться к святой земле, не то что ступить на неё.
В резко переполнившем её протестующем неверии Лайя опустилась, почти упала на покрытый пыльным ковром каменный пол, прижав к нему ладони в заведомо бессмысленной, но отчаянно неизбежной попытке самой почувствовать, понять, убедиться, что это какая-то ошибка, что этого просто не может быть!
В ответ на её немой крик отрицания резкий порыв налетевшего из ниоткуда ветра снёс каменные стены, как песчаные, в мгновение ока обратив их реющей пылью. В нос ударили принесённые воздушной волной запахи, и Лайю как разрядами тока прошило осознанием, неизбежным узнаванием и пониманием, что запахи эти ей знакомы до мельчайших составляющих. Они намертво въелись в подкорку ещё после первого реалистичного видения об этом месте. Грозовой озон; буйные травы, что разлились бескрайними мёртвыми лугами, питаясь разлагающимися телами тех, кто однажды бросив вызов, до цели так и не добрался, сдавшись тьме ещё раньше, чем стал её рабом; сладковатая гарь, оседающая горьким послевкусием на корне языка.
Лайя сделала осторожный вдох на пробу, тут же сковавший все внутренности леденящим страхом, навеваемым отталкивающей, гонящей прочь энергетикой места, но, перебарывая себя, она подняла взгляд кверху, за плотной завесой низких облаков сверяя местоположение по рисунку звёзд: прямо над ней раскинулось перевернутое, как отражение в зеркале, созвездие дракона.
Не собираясь останавливаться на достигнутом, ощущая себя всё более уверенно и свободно, Лайя медленно опустила взгляд и посмотрела прямо перед собой, пронзая взглядом заполненный вязким туманом мрак. В пустоте, среди незнакомого рельефа одиноким исполином стояло сооружение, впервые представшее её глазам снаружи, а не изнутри. Неровные, заостренные контуры даже в беззвёздной темноте выдавали её острому ночному зрению жуткий материал, использованный для возведения. Бесчисленное количество костей: крупных человеческих, мелких животных — всех существ. Вместо купола, стремящегося ввысь распятием, верхушку венчал рогатый силуэт — скалящийся череп огромного древнего ящера.
Лайя всё смотрела, приоткрыв рот в немом шоке: сквозь пространство и время, сквозь измерения, грань между которыми становилась всё тоньше с каждой минутой, медленно осознавая единый смысл всего, что было ей показано: на месте храма Тетраморфа в мире людей в тёмном мире стояло его отражение, искажённое тёмной энергией уничтожения, видом своим вселяющее первозданный ужас.
Но оно — это тёмное отражение, разрушительной энергией своей связующее оба мира — было воздвигнуто задолго до рождения Влада, оно никак не могло быть с ним связано. Уж тем более, не могло быть местом его силы.
Однако и его энергетику — разящую, гонящую прочь всё живое и мёртвое — она ощущала, как если бы необъяснимая, неуловимая связь с этим местом у Влада всё же была.
Будто считывая её сомнения, тут же отвечая на её незаданные вопросы и поясняя смутные, дрожью по телу проходящие догадки, в сложенной из костей арке, в ореоле из света множества горящих внутри свечей возник силуэт. Его лицо было скрыто: особенностями падения света со спины, расстоянием, их разделяющим, и глубоким капюшоном его длиннополого, похожего на мантию одеяния. На груди неизвестного сверкал расплавленным золотом в отблесках пламени символ: латинская «U» с горизонтально перечёркивающей её волнистой линией. Лайя прежде его не встречала, но стоило впервые увидеть, как из глубин прошлого легко и быстро пришло узнавание. Это астрономический символ Змееносца. Дракона. <span class="footnote" id="fn_31214902_1"></span>
В иерархии Ордена четырёх живущих со сложной внутренней системой отличительной символики подобный нагрудный знак отливался из золота в единственном экземпляре, и носить его имели право исключительно Основатели рода, а после их смерти и до последующего возрождения — верховные магистры кровных линий.
Выходит, представший перед ней неизвестный тоже принадлежал к Ордену? Даже был магистром?
Точно не Основателем, не самим Драконом. В этом Лайя была уверена, и усомниться ей не позволял скалящийся ввысь череп того самого дракона.
Застигнутая врасплох чередой новых открытий, Бёрнелл сделала несколько порывистых шагов ближе к таинственной фигуре, постепенно и вовсе срываясь на бег от опасения, что видение вот-вот оборвётся.
С тех пор, как её, полностью человеческое, ещё не породнившееся с тьмой подсознание впервые показало ей образ этого места изнутри, оно совершенно не претерпело изменений. Будто на веки вечные застыло в капсуле времени. Сводчатый потолок и стены всё так же утопали во мраке, который не способны были разогнать своим холодным жаром составленные у алтаря свечи — вечно зажжённые, истекающие тяжёлым жёлтым воском. Его расплавленные капли время от времени падали на каменную плоскость и едва уловимо, зловеще шипели в гробовой тишине, вторя огню, полыхающему кострищем в глубокой каменной чаше. Чёрный дым сгорания того, что её наполняло — плоти и костей — ядовитым смогом расползался в пространстве. Клубился, душил нагнетаемой мощью, этим лишь напоминая посягнувшему о необузданности, о неспособности смертного овладеть призываемой силой.
Лайе дым не причинял вреда, как бы близко она ни стремилась подобраться, а вот на фигуру в чёрном одеянии действовал, как на самого обычного человека. Удушающий грудной кашель, похожий на предрассветные вскрики петуха, сменяющийся тяжёлыми хриплыми вдохами, выдавали его истинно человеческую, смертную природу. Его лица, его внешности Бёрнелл по-прежнему рассмотреть не могла — мешали пляшущие языки пламени и тени, ими создаваемые, в опасной близости с которыми стоял неизвестный. Прямо над полыхающей чашей, с явным усилием, через страдание, но не смолкая, он вторил вслух длинную череду слов. Клубящийся дым впитывал эти слова, разнося их тысячным многоголосием в замкнутом пространстве, вознося под свод…
— За что Змея низвергли, с ним же не сгинуло, вернувшись туда, откуда пришло. Как и прах его вернётся в землю, из земли же восстав. Мощью этого храма, воздвигнутого на месте умышленного и непростительного преступления против воли Всевышнего, где кровь брата пролилась рукою братьев, где любовь обернулась пронзившим сердце копьём, я разрываю круг бытия! — дрожащей рукой, покрытой следами прожитых лет, морщинистой и дряблой, с волдырями свежих ожогов, но всё ещё крепко сжимающей костяной кинжал, неизвестный рассёк себе запястье второй руки — тёмная кровь прерывающимся ручейком потекла прямо в огонь, шипя в тон продолжающим звучать словам свершаемого ритуала: — Я, Шакс, в сане священника и чине маркиза — последний великий магистр уничтоженного рода Дракона, на остывших костях его Основателя приношу жертву сильнейшей и первейшей из стихий. Кровь к праху, прах к крови. Кровь — вода, прах — земля. Огонь сплавит, ветер погасит, — всё, о чём он говорил, на глазах же и происходило: иссушив кровь и испепелив кости, огонь в каменной чаше погас от внезапного дуновения ветра. Как только это произошло, неизвестный опустил обнажённые ладони прямо в раскалённый пепел, зачерпнул горсть его и поднёс к провалу капюшона. В тот же момент, повинуясь невидимой силе, ткань спала с его головы, наконец-то явив лицо заклинателя, искаженное гримасой добровольно причиняемой себе боли. Постаревшая, пергаментно серая с жёлтым налётом в искажённом свете свечей кожа туго обтягивала скрытый под ней череп и покрывающие его дряблые мышцы. Единственное ещё живое в изуродованном облике — отражающие огонь глаза — подёрнулись белесой мутью. На лбу кровавыми хитросплетениями сложных линий, как мишень, проявился знак.<span class="footnote" id="fn_31214902_2"></span>
Этого человека, это существо, безвозвратно утрачивающее облик человеческий, Лайя видела впервые. Не только применительно к своему последнему воплощению, но и вообще… впервые. Он совершенно не был ей знаком, и в то же время она точно знала, кем он был. Вернее, кем он станет, завершив свой страшный ритуал.
— In nomine dei mei tenebri! — прогремело в костяных стенах, заставляя их содрогаться и осыпаться пылью от мощи, что в них единомоментно призывалась. — Во имя тьмы! Да станет её вместилищем тот сосуд, что наполнять душа должна! — и он погрузил лицо в ладони, умываясь горстью раскалённого пепла.
Липкое марево мрака, будто только и дожидаясь приглашения, когда с заветного вместилища падёт последняя защита, хлынуло в храм, как вода из прорванной плотины, сметая всё на своём пути. Оно вскипало, как смола, бурлило, протягивая к заклинателю свои жаждущие цепкие щупальца, окутывая тело, просачиваясь внутрь его через рот, нос, глаза… Всего мгновение, всего один, последний и уже нечеловеческий вопль, оборванный характерным захлёбывающимся звуком, — и всё исчезло.
Возникнув из света, показанное Оком исчезло во тьме, вернув переполненное новой информацией сознание Лайи туда, где всё это время находилось её тело — в зал, с бесконечными стеллажами с ящичками картотеки вдоль стен и машиной Провидения, по просьбе оператора отправляющей запросы во Вселенную. Из-под платформы с часами продолжал медленно выползать бесконечный пергамент, содержащий бесконечно творящуюся историю бытия…
В верхней строчке сплошных символов цепкий взгляд Бёрнелл, знающей, что искать, выхватил ответ на последний посланный запрос — географические координаты, представляющие собой зеркальное отражение земной системы широт и долгот.
— С возвращением, — поприветствовал голос за спиной, заставив не ожидающую ничего подобного Лайю резко обернуться, ориентируя себя в новом пространстве и настоящем времени. — Быстро вы, однако… — от девушки шагах в десяти снова стоял советник Септентрион, рассматривая её с выражением ещё сильнее возросшего интереса, хотя, казалось бы, эффект первого впечатления от знакомства уже давно должен был себя исчерпать. — Прошу прощения, я должен был убедиться, — туманно объяснил своё вторжение бес, по-своему истолковав молчание Лайи.
— Что я… вернулась? — неуверенно уточнила Бёрнелл. — Или что вернулась… в своём уме? В любом случае… — прикрыв глаза и продолжая видеть на изнанке век совсем другое окружение, Лайя сделала глубокий вдох и нарочито медленный шумный выдох, давая себе мгновение прийти в себя после пережитого. — Мне известно, где они.
Где-то поблизости, но по-прежнему вне зоны видимости продолжал истошно завывать неведомый зверь.
Прислушавшись к этому медленно затихающему звуку и едва уловимому даже демоническим чутьём нетерпеливому скрежету когтей, Септентрион настороженно замер. Пускать чужую, на время спущенную с ниточки марионетку в обитель Ноэ определённо в его планы не входило. Но раз псина подобралась так близко, значит смогла отследить девушку здесь, а раз так, значит Шакс изначально знал о её приходе. Чего же он ждал все это время?
— Это прекрасно, миледи, — изображая напряженную готовность в любой момент приблизиться и перенести их обоих, однако, наученный предыдущим наказуемым своеволием, бес сдерживал себя, дожидаясь позволения. — Теперь нам лучше уйти отсюда.
Но Бёрнелл давать своё согласие не спешила, и взгляд её словно был направлен куда-то сквозь, не замечая ни демона, ни приближающейся опасности, им обоим грозящей.
— Да, я знаю, — её губы механически разомкнулись и сомкнулись, произнеся ответ, а взгляд остался всё таким же — смотрящим сквозь, невидящим. Или… видящим? Но нечто совсем иное…
«Ты знал, что я приду. Ты сам дал мне и Владу два дня на рассмотрение вариантов, и моего появления здесь ты ждал. Отчего сразу не прислал за мной свою верную гончую?» — Лайя мысленно воззвала к завсегдатаю своих кошмаров, уверенная — он её прекрасно слышал.
Слышал, наблюдал, выжидал, тянул время…
«После всех твоих подаяний и проявлений расточительной щедрости, сливающихся с текущей в твоих венах тёмной кровью и неуёмным стремлениям к тёмным знаниям я… вынужден сперва убедиться. Я должен знать, что в тебе ещё осталось то, что мне нужно!»
«Что ж… твои сомнения обоснованны», — обдумывая требование, Лайя медленно подняла руку до уровня глаз, изучающе вглядываясь в собственную ладонь.
Вой зверя, меж тем, продирал до костей, его когти и клыки драли в клочья само пространство, пока он шёл по следу, прогрызая себе путь…
Скопление мрака, запертое в изуродованном сосуде, имеющем лишь форму пса, с горящими жёлтым огнем никогда не гаснущих свечей глазами, с дыбящимся подобием шерсти из энергии тьмы и нетерпеливо подрагивающим из стороны в сторону хвостом, похожим на всполох чёрного пламени.
Вот он, прямо перед ней — его посланец и верный раб его тёмной воли, давно и безвозвратно утративший свою собственную. Чёрный пёс, чья схематично изображённая голова клеймила однажды грудь Влада, норовя и его превратить в такого же «пса» на коротком поводке и для этого поставив на его теле метку Шакса — магистра Ордена и приближённого первого Дракона, пережившего его гибель, но возжелавшего себе его единоличную власть.
Того самого Шакса, спустя тысячелетия ставшего наставником новому Дракону. Наставником жестоким, алчным, завистливым, о своей роли даже не помышляющим.
О, как же расчётлив Всевышний! И как бессмысленно пытаться его переиграть в его же собственной игре Творения.
Все эти мысли и логические заключения пронеслись в сознании Лайи за считаные мгновения, за мгновения же вынудив её душу полноценно ощутить вес бремени тысячелетий…
— Советник, я благодарна вам за помощь и подсказки, но сейчас… — Бёрнелл перевела взгляд на припавшего к земле, готового атаковать зверя, встречаясь глазами с его полыхающими над ощеренной, истекающей бешеной слюной пастью. — Вам лучше быть так далеко от меня, насколько это возможно. Я не хочу вам навредить, — предупредив, терпеливо дождаться ответа Лайя уже не могла себе позволить.
«Вот тебе… мои доказательства!»
Сложив пальцы в соответствующий жест, девушка осенила себя крестным знамением, вознеся короткое обращение к небесам:
— In nomine Domini Patris et Filii et Spiritus Sancti. Amen.
Ещё раньше, чем губительные для тёмного слова достигли бы его слуха, пронзая голову и всё тело нестерпимой болью, вспыхнувшее зарево лазурного свечения поглотило окружающую реальность, одновременно ослепив, оглушив и дезориентировав не хуже взрывной волны.
Советник по-прежнему был достаточно близок к эпицентру «взрыва», чтобы прочувствовать на себе разрушительную мощь энергии, его природе совершенно чуждой. Но оказавшись не успевшим найти себе укрытие свидетелем, единственное, чем он мог облегчить свою участь, на что толкали его подсказывающие единственный путь к выживанию инстинкты — это не сопротивляться. Покориться силе. Подчиниться ей. И уповать на милосердие.
Первое, что услышал бес, когда к нему вернулась способность осознавать себя, на которую он и вовсе не рассчитывал, да ещё и так скоро, чтобы почти ничего из происходящего не пропустить, — это истошный визг гончей. Припав к земле и отползая всё дальше и дальше назад с прижатыми к голове ушами, из гигантского всполоха тёмной энергии она вдруг сделалась маленьким щенком.
Опасливо осмотревшись, ожидая неизбежно узреть кругом руины тайной обители своего ученика, Септентрион с удивлением обнаружил себя в совершенно другом пространстве — среди пустынной и неприветливой горной местности, продуваемой одновременно всеми ветрами. Огромного, хорошо освещённого зала, наполненного скрупулёзно воссозданными из тёмной энергии архивами больше не было и в помине…