Часть 38 (2/2)

И это новшество, пожалуй, не должно было стать первым, на что Советнику стоило обратить своё внимание.

С опозданием заметив ореол света, пляшущий от него в опасной близости, и тень, что была в него заключена, на ноги бес благоразумно предпочёл не подниматься. Лишь приняв более подобающее статусу положение, он преклонил колено, неуверенно приподняв голову, от ослепительно яркого свечения прикрывая рукой глаза.

Как и подсказывала отбрасываемая тень, женский силуэт парил над землёй, поддерживаемый парой громадных крыльев. Её голову венчал нимб, свет которого совершенно не позволял разглядеть лицо, остальные черты норовя исказить и размыть, но всё же, притерпевшись к рези в глазах, бес смог увидеть облик. Он не совпадал ни с одним другим из тех, что ему доводилось встречать самому или представлять по чужим описаниям.

Вне сомнений, это был облик создания потустороннего мира, априори недоступный смертным людям, оказывающимся в колоритном обществе тёмных по ошибке или собственными стремлениями. Облик, творимый энергией, управлять которой люди не были способны. Но он не являл собой истинное тёмное воплощение, иначе рассмотреть его во всех подробностях бесу ничто бы не помешало, ничто не воспрепятствовало бы увидеть… проявляющиеся на девственном сосуде метки тьмы, с печальной неизбежностью всегда затрагивающие самую заметную часть тела — лицо. Не был он и созданным из чистейшего света, иначе тёмный давно и безнадежно ослеп бы, не увидев совершенно ни-че-го.

Но он именно видел, с каждым мгновением как будто всё чётче и чётче. Ярчайший круг света, нисходящий на землю, постепенно бледнел, сужался, делая тень крыльев всё менее и менее явной. И так до тех пор, пока всё свечение не ушло назад, в её тело, оставив за собой подол платья и плащ, покрывающий женские плечи, воссозданные из привычной демоническому глазу черноты — лёгкого, струящегося мрачной дымкой шёлка и тяжелой парчи, на глазах тканных из самой материи тёмного мира.

На памяти беса лишь один раз он наблюдал подобное. Тогда своё тёмное обличие впервые обрёл Влад III Дракула — князь из людского мира, прямиком оттуда явившийся на заседание Пандемониума. Облачённый в доспехи, его волей выкованные из самого эфира.

С высоты, многократно превышающей человеческий рост, Лайя взирала на пространство вокруг, дрожащее от сконцентрированной энергии и готовое вот-вот разойтись трещинами, которые свет создавал, а тёмная энергия тут же латала. С трудом отведя от этого гипнотизирующего зрелища взгляд, девушка посмотрела на свои руки, одна из которых по-прежнему сжимала давным-давно ставшее её естественным продолжением копьё, проследила взглядом обнажившееся предплечье, плечо, до этого прикрытые бесследно исчезнувшей кожаной курткой… Насколько позволял ей ракурс, Лайя осмотрела саму себя, задержав взгляд на затянутой в белый корсет груди, под которой начиналась размытая в плавный градиент граница перехода… Белого в чёрный. Света, сконцентрированного сверху, во тьму, разливающуюся, развивающуюся где-то внизу шлейфом её длиннополого платья. Так вот он каков, значит? Один из её… иных обликов?

Подняв свободную руку к лицу, девушка тронула основание своего лба под линией волос, где ощущала едва ощутимое давление… Пальцы мгновенно нащупали холодные грани большого, обрамлённого в металл камня. В обе стороны от него уходили тонкие металлические цепочки, по окружности охватывая голову.

«Тика, не корона», — с облегчением выдохнула Лайя, меньше всего приемля на себе последнюю. Но ещё менее неё — нимб.

За спиной, легко сопротивляясь ветру и силе гравитации, приятной тяжестью ощущались крылья.

Несколько раз сжав и разжав в кулаке левую руку, постепенно приноравливаясь к ощущению текущей по венам вместе с кровью энергии, Бёрнелл взглянула свысока на ничтожное, пресмыкающееся неподалёку существо, уничтожить которое она могла бы, лишь того пожелав. Но оно было всего лишь рабом, давным-давно утратившим не только своё физическое обличие, но и душу, с тех самых пор являясь лишь сосудом — временным вместилищем излишка чужой энергии и тупым исполнителем чужих приказов — чужим шпионом и герольдом.

— Веди! — приказала Лайя гончей, не испытывая к истинно тёмной твари снисхождения, но вынужденно сдерживая себя, чтобы позволить ей выполнить полученный приказ. — Веди меня к своему хозяину!

От звука её голоса содрогалось пространство. Один осторожный, на пробу, взмах её крыльев здесь, в тёмном мире, способен был исказить реальность, стирая одно окружение и тут же рисуя на его месте иное — превращая в ничто необъятные расстояния, неизмеримые знакомыми человечеству системами исчисления.

Лишь перестав ощущать на себе подавляющую силу чужого присутствия, Советник осмелился поднять взгляд на небосвод, вновь стремительно затягивающийся непроницаемыми тучами — скоплением всетемнейшей мощи, которую на данный момент делили между собой двое.

— Вот и оно — обрушенное в тартарары небо. Вот он — знаменующий начало конец. Вот он — Апокалипсис, тобою некогда предсказанный, мой юный, невероятно талантливый ученик, — чуть слышно произнёс Септентрион, за миг до того, как растворился в наэлектризованном предгрозовом воздухе.

Небо над кажущейся пустошью озарила ветвистая вспышка, проявив ненадолго размытые силуэты тех, кто в ней обитал. Бесконечные кишмя кишащие орды тёмных тварей, выползающие на поверхность с нижних уровней. Их низменных инстинктов и отсутствующего интеллекта не хватало на помыслы о распрях среди высших, о борьбе за власть и единоличном правителе на тёмном троне. Ни на что из этого они не претендовали, примерно так же, как амёбы и инфузории не претендовали на власть среди обитающих в подлунном мире Homo Sapiens. Но в отличие от амёб и инфузорий, живущих в достатке в своих подлунных лужах, низшие создания тёмного мира, существующие в вечном неутолимом голоде, требовали живой энергии — крови, паники, страха. И всякий раз они безошибочно чуяли всё реже им предоставляемый шанс их получить.

На то, чтобы продлить её скитания в тёмном мире, откладывая их встречу, у Сорок четвертого была причина. Но в полной мере осознать её для себя Лайя смогла лишь теперь, когда взор её прояснился достаточно, чтобы, окончательно выйдя за рамки человеческого бытия, понять, что именно поставлено на кон. Это не чья-то одна жизнь, не борьба за душу и даже не за любовь… Это не эгоистичное желание двоих обрести потерянное в веках счастье. Это гораздо-гораздо выше.

Она знала об этом. Раньше. Но предпочла забыть, вычеркнув из памяти деяние, даже тысячелетия спустя причиняющее душе и сердцу боль столь сильную, что бесконечно терзаемая ею, она бы просто не смогла вновь перерождаться.

Она знала когда-то, сколь высоки ставки, сколь невообразимо тонка грань между успехом и провалом, между тем, о чём Он просит и что действительно от них желает получить. Теперь, во второй уже раз идя по полю, утыканному кольями с насажанными на них телами, Лайя вынужденно вспоминала всё это вновь. Тяжесть копья в её собственной руке служила только лишним напоминанием. Но заглушить эту память, облегчить тяжесть ноши, ей на этот раз помогал неутихающий ни на одно мгновение, лишь становящийся всё громче глас тьмы, вибрирующий в её венах.

В поисках мертвечины то тут, то там по полю шныряли тёмные тени — ещё меньшие подобия собак, чем та, что была послана за Лайей. Эта была предана хозяину, остальные же поведением своим напоминали изголодавшихся шакалов, преданных ровно до той поры, пока им позволяли обгладывать кости.

Бёрнелл целенаправленно шла к виднеющемуся вдали на чёрном горизонте, сложенному из костей антиподу храма, стремящемуся ввысь скалящейся пастью дракона. Она старалась не обращать внимание на насаженных на колья грешников, не думать, с какой целью и чьей рукой над ними всеми была свершена расправа. Здесь, в тёмном мире, все они уж точно не были пленниками с захваченных силой земель. Свою участь они сполна заслужили. Так или иначе.

Ночной взор Лайи беспрерывно исследовал тьму, стремясь отыскать в ней лишь одного. Одинаковая энергия, разделённая на два вместилища, подчинённая двум разным волям, впервые за шесть столетий оказалась столь близка к желанному воссоединению. Две половины одного целого мешались, накладывались одна на другую, не позволяя на расстоянии легко их различить.

За короткое время существования в измененном тёмной кровью теле, с постоянными метаниями между мирами с разной плотностью составляющих их энергий, Лайя просто не успела постичь все свои вновь обретённые физические возможности. Но всё же одному она научилась сходу, безошибочно и чётко: отличать уникальное, ни с одним другим несравнимое биение сердца своего невольного проводника во тьму. Даже если билось оно с её сердцем не в ритм. Даже если всего его непроницаемым коконом окутывал вечно жаждущий мрак. Она его чувствовала. Теперь не только мысленно, но и физически. С каждым своим шагом всё острее… Она слышала дыхание — грудное, с присвистом — отличное от привычного человеческого, но всё же несомненно ему принадлежащее. Улавливала шелест воздуха от его движения. Туда-сюда, туда-сюда… Пять шагов в одну сторону, шесть в другую. И снова. Пойманный, запертый, разъярённый зверь, всей своей агонизирующей сущностью до последнего мгновения противящейся её приближению к клетке…

Под его яростными попытками её удержать, отогнав как можно дальше, Лайя лишь прислушалась к собственным ощущениям, в конце концов, не найдя в себе ни злого триумфа оттого, что шла наперекор его воле, ни радостного удовлетворения от достигнутой вопреки всему цели. Больше ничто её не отвлекало. Ею медленно овладевала холодная решимость, заставляющая пальцы до белых костяшек и впивающихся в ладонь ногтей сжиматься вокруг принесённого ею же в обитель тьмы святого орудия страстей.

— В храм не приходят с оружием, — следующий её шаг замедлил прозвучавший одновременно и на слуху, и в мыслях хрипловатый старческий голос. — Как и со столь очевидными помыслами об убийстве. Не думал я, что стану поучать заветам прислужницу Всевышнего.

— Не станешь, — отсекла Бёрнелл, вопреки сдерживающей силе, с одной стороны пытающейся помешать ей войти, с другой — стремящейся вырвать из её руки копьё, упорно идя вперёд, шаг за шагом приближаясь к пляшущим в ореоле огня теням — единственному входу, аркой выложенному тонкими мелкими костями.

Неосознанно, ещё прежде, чем сделать свой последний шаг за черту невозврата, её взор уже ищуще скользил по внутреннему кругу. Позабыв об опасности, попросту разучившись бояться за собственную жизнь, Лайя не отслеживала ни того, кто напрямую к ней обращался, ни источники угрозы — она искала Влада, возможность встретить взглядом его взгляд, столь ей сейчас необходимый. Потому что от того, что она увидит в его глазах, каким она его самого увидит, сделав свой последний шаг, зависело её собственное решение — выбор, который всё определит.

Замкнутое пространство полнилось шипением горящих, никогда не прогорающих свечей, сжигающих не воздух, а саму энергетику места и деяний, однажды свершённых на этой земле, на этом самом тёмном алтаре.

Гончая, последний раз мелькнув в боковом зрении тёмным всполохом, утратившим всякое подобие пёсьей формы, приблизилась к своему хозяину и по мановению его же руки исчезла, слившись с ним, как с частью единого целого.

Лайя едва ли удивилась и вообще обратила на это внимание. Взгляд её был прикован к другой сущности из двух присутствующих. Ужаснуться она бы себе ни за что не позволила, а удивляться и вовсе было нечему — всё было ожидаемо.

От человеческого облика Влада, столь трепетно им воссоздаваемого и бережно хранимого в отдельном уголке бессмертной памяти, позволяющей всякий раз возвращаться к иллюзии утраченной природы, не осталось и следа. Мало в нём было и от облика высших сословий тёмной аристократии. На Лайю своим звериным взором, лишённым разумной осознанности, смотрело то самое существо, нетопырю подобное больше, чем человеку, каким Влад предстал перед ней лишь раз, на краткий миг… в той ванной, ставшей ей позднее могилой.

Он завершил свои очередные пять шагов в одну сторону и вернулся на исходную — к алтарю. Его мощная грудь расширилась, под серой кожей сместился рисунок нечеловеческих рёбер. От глубокого, как будто обречённого и смиряющегося с неизбежным вдоха едва заметно шевельнулись плоские ноздри. Как истинному ночному хищнику, ослеплённому светом пламени, ему требовалось принюхиваться, чтобы распознать забредшую в его владения добычу. Лишённый человечности, полнящийся лишь животной заинтересованностью кровавый взгляд его вновь наполняла внутренняя тьма, разливаясь по лицу чудовищным рисунком вен. Лицо — морда с хищным оскалом, не предназначенная выражать эмоции. Но Лайе видеть их физическое проявление было вовсе не обязательно, чтобы наверняка знать, убедившись в этом с полувзгляда: в этом помеченном мраком, неотвратимо разрушающемся сосуде всё ещё томился тот, кто был ей бесконечно дорог. Был, есть и будет. Во все времена, пока существует само время.

И теперь уже ничто и никто этого не изменит. Не в этот раз.

С трудом заставив себя прервать зрительный контакт, вынырнуть из затягивающего всё глубже омута сознания Влада, где она за несколько мгновений успела увидеть всё, чего прежде увидеть он ей упрямо не позволял и чего отчаянно ей не хватало, чтобы окончательно увериться в своём выборе — их общем выборе, решающем их одну на двоих судьбу, – Лайя перевела взгляд на Сорок четвертого. Ответного, ожидаемо, не встретила — лишь провал в пустоту в глубине капюшона.

Однако тот будто только этого и ждал: терпеливо, не торопя, раньше времени внимания к себе не привлекая. Ему незачем было, ведь всё сбылось в точности так, как он предрёк ещё шесть столетий тому назад.

— Отдала бы свою душу без колебаний, если бы в конечном итоге ты предложил обменять её… на его жизнь. Так ты сказал тогда? — девушка коротко кивнула самой себе, в подтверждении не нуждаясь. Но и взгляда не отводя, хотя воля Влада требовала смотреть в другую сторону — на него. Его зову Лайя сопротивлялась, как могла.

Не за этим она пришла.

Влад кричал в их общем сознании, срываясь на нечеловеческие вопли, заставляющие стаи чувствующих его состояние рукокрылых берсерками метаться высоко под куполом. Изменённое тело его оставалось прикованным к месту, но внутри он, как заживо запертый в гробу, бился в агонии, не способный помешать происходящему. Не способный? Или не желающий?.. Или желающий больше всего на свете, но… И всякий раз об это самое «но» Лайя разбивалась, как о глухую непробиваемую стену. А ведь было… непременно было что-то ещё под этим недосягаемым «но». Что-то истинное, но тайное, скрытое, спрятанное и оберегаемое им так трепетно, как не берёг он свою человечность. Её он как раз отдал на растерзание, чтобы уберечь то, другое… И Лайя, после первой же неудавшейся попытки, на это посягать не стала. Даже она. Даже перед лицом выбора, который делала. Это тайное принадлежало лишь ему.

Ей же до̀лжно было отвечать за себя.

— Ты давал нам время обдумать варианты, — оставив позади последние сомнения, продолжила Бёрнелл, и голос её, без труда заглушая крик протеста в мыслях, звучал с каждым мгновением всё увереннее. — Предлагал смертную жизнь и небытие после, — Лайя сглотнула, не позволяя осознанию того, на что соглашается, влиять на смысл ею сказанного: — Докажи, что обещать подобное в твоей власти! Докажи, что не обманешь!

«Не н-н-н-адо…»

Это было первое, наполненное смыслом слово человеческого языка, обращённое к ней через мысли, которое она уловила от Влада за всё время нахождения рядом. Прерывисто-тягучий тон его прошёлся льдом вдоль её спины. Банальное и далеко не самое убедительное слово, но в нём таилась такая мощь отчаянного протеста, что Лайю пробрала колкая дрожь. Продолжать стало сложнее, будто что-то удерживало её язык, вторгалось в мысли, путая их. Но этого было недостаточно, чтобы заставить её молчать. Этого было ничтожно мало, чтобы заставить её передумать…

«Не смей! — его мысленный голос вдруг обернулся настойчивым, звенящим приказом, в один момент наполнившим сознание Лайи тем, чего ей так отчаянно не хватало всё это растянувшееся в бесконечность время, — стойким ощущением его присутствия, его всепроникающей силой, его непоколебимой властью, покрывающей девушку невидимым защитным коконом, который не могли обеспечить ей объятия его рук. — Не унижайся ради того, что нам не суждено обрести. Не перед ним! — не будучи тем, кого Лайя хотела и так ждала увидеть, чей голос, ласкающий слух, мечтала услышать, он всё равно смог завладеть её вниманием полностью и безраздельно. Целый мир, необъятная вселенная вдруг сжалась до его утративших человеческое глаз, в которые она смотрела как в омуты без дна и тонула, тонула в них, захлёбываясь в потоке видений, создаваемых его разумом. — Он пообещает всё, что попросишь, но не исполнит ничего, что ты действительно желаешь. Смертной жизни хочешь? — безгубый рот существа дёрнулся в коротком подобии усмешки. — Если он и обеспечит нам её подобие, то лишь из желания узреть, как неизбежно низко мы падём. Ведь нас ждёт недолгое, жалкое и неизбежно конечное существование, без возможности оставить что-то после себя, — жестокие в своей истине слова Влада сопровождались красочными, реалистичными иллюстрациями из его воображения, только лишний раз подтверждая, сколько же вариантов он передумал за шесть столетий, сколько вынашивал в себе каждый и с каким остервенением скрывал, загоняя их, как кинжалы, в глубины своей истерзанной сущности. — Нет, слушай меня, Лайя! Даже после всего, что я сделал, не смей не выслушать! Ты должна знать, что тебя ждёт. Вместе с благословенным светом он неизбежно заберёт и твою душу, чтобы лишить тебя возможности впредь когда-либо воззвать к небесам о милости. А лишив души, лишит и способности зачать, ведь без души ты этого не сможешь! Ни от меня, ни от любого другого — таков непреложный закон творения! И даже если бы смогла, наследники моей, небесами проклятой крови, единоличному владетелю тёмного престола ни к чему. У нас не будет семьи! Не будет детей! И жизни, о которой сейчас ты собираешься просить, тоже не будет! — каждое его свирепое восклицание взрывалось в сознании Лайи алой вспышкой, обрушивалось на неё приговором без права на обжалование, гвоздями распятия вбивалось в её руки и ноги… — Этого ты хочешь?! Своим эгоистичным выбором обратить в руины весь мир, спасти который у тебя ещё есть шанс! Используй же его! — не сводя с неё хищного взгляда, ни на миг не отпуская её внимания, Влад оскалился, издав высокочастотный звук, волной покатившийся в замкнутом пространстве, отразившийся от стен и вернувшийся назад губительной волной. — Используй правильно, бесконечно любимая девочка моя…»

Последние его слова, чувства, что он в них вложил, крупицы человеческих, которые ещё способен был испытывать, стали контрольным выстрелом в упор. Но Лайя… и его вынесла… пережила, бессчётный раз уже восстав из пепла.

Обрушенной лавине страшных видений, пронизанных глухим отчаянием давно похороненных надежд она не позволила сломить свою решимость.

Одно ей с его последними словами стало очевидно: как бы сильно Влад ни стремился её переубедить, — прогнать, пугая, отвращая, словами и силой от себя отдаляя, — всегда будет часть его, безоговорочно согласная с её присутствием, желающая его, нуждающаяся в ней здесь и сейчас, и всегда… И пока это так, пока своими отчаянно злыми попытками отогнать он её к себе подзывал, — ни его мысли, ни его слова, ни его воля не возымеют той силы, какую могли бы, если бы не существовало противоречий. Всегда и во всём. Между тем, что до̀лжно и правильно и тем, что слепо, подсознательно желаемо.

Не до̀лжно ей быть здесь, неправильно идти на поводу врага и соглашаться на сделку с заведомо неравными условиями. Но именно этого он и хотел от неё! Дьявол, как же он ждал, что она придёт, делая при этом всё возможное, чтобы этого не случилось и тем самым всё сильнее убеждаясь в неотвратимости происходящего. Ведь это был его единственный ускользающий шанс, каких он перебрал уже великое множество… И теперь, в шаге от неминуемого, как же мучительно было противиться желанию, пытаясь перед самим собою притворяться, что он не лицемер, не собственник… не законченный пропащий эгоист. Что он ещё не пал так низко…

Но правда в том, что пал он, — Дракула — сын дьявола, — уже давно. Её с собою забрав в тот же миг, как впервые увидел перевоплощённую спустя века разлуки.

«Прости меня! Прости!»

Беспрепятственно читая все мысли в его глазах, всего его видя насквозь, Лайя с вызовом шагнула ближе к алтарю, снова обращаясь к щедрому на терпение наблюдателю и за них обоих произнося:

— Забери то, что однажды дал, и верни отнятое. Сделай его вновь человеком, — не дрогнувшей от напряжения ладонью девушка накрыла кристалл у себя на груди, начиная осознавать его прямое назначение. — И от меня получишь то, что желаешь.

Сотканная из мрака фигура зашлась хриплым, царапающим слух смехом — жалкой пародией живых эмоций. В нём явно угадывались триумф и чистейшее удовлетворение происходящим. Ведь всё случилось по его.

— Чем докажешь, что, спустя столько веков верной службы трону Света, ты готова в одночасье его предать? — хриплый голос оцарапал слух что карканье ворона.

Едва ли что-то ещё могло её смутить или удивить, хотя подобных провокационных вопросов Бёрнелл не ждала. Однако, с единственно верным ответом нашлась быстро, вытянув вперёд руку с копьём.

— Оружие, что ещё может обернуться против тебя, — Лайя не удержалась от того, чтобы вновь скользнуть взглядом по Владу, но на прежнем месте его уже не было. — Забирай!

— За-би… — растянутые низким гортанным хрипом звуки раздались чуть правее, позади неё. Рокочущий голос звучал из глубин груди и был едва узнаваем оттого, насколько неприспособлен оказался его нынешний облик для человеческой речи. — За-би-р-р-р-ай!

В отличие от неё, Влад говорил вовсе не о копье. Он ту силу, что когда-то здесь же обрёл, отдавал назад. Ту силу, что шесть веков заживо его пожирала. Ту самую, что на более чем полтысячи лет продлила его существование.

Сердце в груди Лайи сжалось, вовсе перестав биться на бесконечно долгий момент осознания того, что вот-вот должно было произойти.

Влад отрекался от того, что позволило ему дождаться их новой встречи ценой скитаний в одиночестве на протяжении сотен лет. А она предавала. Предавала братьев, всё человечество и свой долг… во имя любви. И уже не чувствовала ни сомнений, ни сожаления, ни вины. Не в этот раз.

В этот раз она останется преданной лишь ему.

Развернувшись лицом, чтобы непременно его видеть, Лайя сделала несколько шагов ему навстречу, одними губами шепча:

— До конца.

Он поднял руку — подобие того, что от неё осталось — с уродливыми когтистыми пальцами, и поднёс к её во веки веков прекрасному лицу. Но коснуться не посмел, лишь самым концом когтя тронул огранённый камень над её лбом, под тёмным обрамлением локонов. Такой знакомый, родной и бесконечно любимый им образ, застывший в его памяти навечно, впаянный в его кости, в его проклятую кровь…

«Моя Лале… Моя Лайя… Моя прекрасная девочка! Моя до самого конца!»

Это единственная, ни перед кем и ни для кого не подлежащая сомнению истина, которую он мог себе позволить. Её он отдавал ей как, возможно, последнее проявление прежнего, человеческого «я», с которым он готовился расстаться.

«Забирай! — обратился Дракула на этот раз уже не к своей супруге. — Ты ждал этого! Ты этого желал с тех пор, как я предал твои ожидания! Так забирай! Всё до капли! Возвращай себе!»

Ты одета в белое!

Зачем тёмной сделалась?

Эта жертва стоит ли

Твоих побед? ©