Часть 36 (1/2)

Лайя знала: Влад чувствовал её и слышал, так же, как она чувствовала его, — сердцем, всей собою, невзирая на разделяющее их расстояние, неизмеримое знакомыми простым смертным величинами. Но чем больше она звала, тем сильнее отчаивалась получить отклик, ведь он будто нарочно ей не отвечал: мысли, душу свою закрывал чёрным маревом непроницаемого мрака. Словно стыдился показать ей, что в ней. Скрывал от неё свой выбор и деяния, его сопровождающие.

Пытаясь его дозваться, девушка не слышала больше ничего и никого, по крайне мере, пока надёжным щитом её сознанию служили ультразвуковые волны, непрерывно испускаемые летучими мышами. Однако стоило ей вернуть себе телесный облик, как прежде блокируемые голоса ворвались в её голову настойчиво перекликающим друг друга многоголосием.

«Лайя, куда же ты?..»

«Лайя-Лайя-Лайя…»

«Вернись-вернись-вернись…»

«Вернись, это важно!»

«Важно-важно-важно…»

По отсутствию ответа осознавая тщетность попыток, имея гораздо более срочные обстоятельства, требующие их внимания и сосредоточенности, постепенно голоса стихли, а хаотичные образы из чужих сознаний поблёкли, перестав быть навязчивыми. На смену беспорядочному коллективному зову пришёл единственный голос, сопровождаемый уверено-спокойным фоном эмоций и чётким звучанием:

«Элинор!»

Услышав совершенно чужое и в то же время подсознательно знакомое имя, прозвучавшее прямым обращением, Лайя застыла на месте.

«Я знаю, Элинор, ты меня слышишь. Как и я слышал твой зов громче гласа божьего. Я уже отнял у тебя достаточно сил и времени и не посмел бы сделать это снова, не будь это крайне важно. Вернись, я прошу тебя. Позволь мне лично поблагодарить тебя… на прощание».

«Ты только что это сделал, Иоанн, — мысленно откликнулась Лайя, коря себя за неспособность проявить равнодушие и проигнорировать обращение с той же непробиваемой холодностью, с которой это делал Влад. — Этого вполне достаточно. А прощания… — девушка прикрыла глаза, мечтая ничего не увидеть на внутренней стороне век, но отныне для неё это была непозволительная роскошь. — Они ведь не помогают, а делают лишь хуже».

«Хуже будет, если ты вынудишь старого орла гоняться за вёрткими нетопырями по темноте в грозу».

— Госпожа! — внезапный оклик, поразивший её чувствительный слух, застал Бёрнелл врасплох и интуитивно заставил обернуться в поисках зовущего. Поддерживая себя на крыльях в воздухе, на расстоянии от земли значительно выше человеческого роста, Лайя посмотрела вниз, откуда до неё пытался докричаться незнакомец. Парень… На первый взгляд, искаженный контрастными цветами ночного зрения, он выглядел моложе Лео, в насквозь промокшем чёрном костюме и с крючковатым в профиль носом — характерной чертой всех орлов. — Мисс Бёрнелл, пожалуйста, постойте! Отец… Мистер Аквил просил найти вас и привести к нему. Прошу, идёмте со мной.

С намокших волос на совсем ещё мальчишеское лицо с не по-мальчишески острыми чертами стекала вода, крупными каплями собираясь на ресницах и кончике носа. Карие, едва подсвечивающиеся изнутри блёклым светом ауры глаза были полны немой просьбы, надежды… и невыразимой благодарности.

Его там не было, он ничего не видел, а потому благодарил того, о чьей милости молил ещё совсем недавно. Всевышнего.

И уж не по его ли воле прахом шёл, казалось бы, простой и никого ни к чему не обязывающий план Лайи сбежать под шумок общего воодушевления, найти лазейку в тёмный мир и вернуться оттуда или вместе с Владом, или не вернуться вовсе. Она думала, так для всех будет проще. Избавит от неизбежных сомнений, от пожирающего чувства вины, от никому ненужных оправданий и прощаний… От чужой боли очередного расставания, которую она непременно ощутит, как свою.

Но Лайя опрометчиво проигнорировала недавно узнанный и не успевший ещё как следует отложиться в сознании факт, что «дана была им способность мыслить, как одно, чувствовать, как одно, видеть одним взором на всех…» Она эту способность лишь начала познавать, Аквил же успешно ею пользовался.

И поэтому она снова была там, куда самой себе клялась не возвращаться, послушно следуя за юным и очень взволнованным провожатым, готовым едва не за ручку её вести по уже исхоженным и знакомым вдоль и поперёк мрачным коридорам.

У заветной двери больше не дежурил отряд охраны, рядом не маячили нервные подчинённые. И в самой комнате больше не было посторонних: ни Уильяма, ни даже Лео, прощания с которым девушка боялась больше всего. Остались только Алан и его предпринимающий попытки быть полезным врач, которого попросили уйти сразу же, едва Лайя появилась в дверном проёме.

— Отец, я… — начал было юноша, очевидно, желая о чём-то сказать отцу, но Аквил, не изменяя себе и своей безэмоционально строгой манере, и его выставил за дверь одним взглядом и сухим жестом, не обменявшись с сыном ни тёплым словом, ни даже дежурной фразой приветствия.

О, да! Если пару мгновений назад Лайя ещё терзалась сомнениями насчёт здоровья «старого орла», теперь ей сильнее прежнего хотелось лишь одного — развернуться и уйти, хлопнув дверью, лишь бы не видеть этот педантично выставленный всем на обозрение покерфейс, по неискоренимой привычке горделиво взирающий на всё и всех вокруг с высоты орлиного полёта.

О недавно происходящем в этих стенах не напоминало более ничего. Мужчина снова был облачён, как в кольчугу, в идеально сидящий чёрный костюм с педантично подобранным галстуком, гладко выбрит и, ко всему прочему, надушен парфюмом, удачно перебивающим ещё совсем недавно преобладающие запахи медицинской химии, крови и… близкой смерти. Невероятно, но даже сменившее своё прежнее горизонтальное положение копьё, прислонённое к балдахину, оказалось отмыто от всех следов, в электрическом свете сверкая отполированным до блеска наконечником.

Аквил, безусловно, заметил её оценивающий взгляд, недоумённо скользящий по разительно изменившемуся окружению, но промолчал, не сказав ни слова в своё оправдание. Лайя же не удержалась от едкого комментария:

— Прошло… сколько? Двадцать минут? Полчаса? — девушка снова прошлась по периметру взглядом, интуитивно ища часы, будто они могли показать цифры, сильно разнящиеся с её внутренним ощущением времени. — Какой приказ твои верные орлята получили первым: снять с тебя бинты и подать наглаженный «Armani» или заточить копьё?

В окружающей обстановке в напоминание о недавних событиях остался лишь один незначительный изъян: разбитое стекло в оконной раме, из которой доносилось монотонное гудение ветра. Слишком смиренное для бури снаружи, хотя под сдерживающей силой Орла внутри помещения воздух оставался статичен, не колыхались даже шторы.

— Прежде всего, сообщить моему сыну, что я жив. Затем разыскать тебя. Пока ты ещё была досягаема, — мужчина смерил Лайю долгим, пронизывающим взглядом, а затем продолжил своим обычным уверенно-властным тоном: — Спасибо. За то, что боролась вместе с остальными. И за то, что сейчас… пришла.

На удивление, битву взглядов он проиграл первым, сдавшись раньше, чем Бёрнелл ощутила бы дискомфорт. Развернувшись на каблуках своих начищенных до блеска туфель, Аквил отошёл к занавешенному окну, встав к собеседнице спиной.

— Знаешь, ведь я так и не придумал, как сообщил бы тебе иначе, чем при личной встрече, откажись ты прийти. У тебя были на то причины, как и у меня были причины пытаться настоять на обратном. Дракула яснее ясного обозначил, что наше коллективное сознание отныне небезопасно и наши мысли уже не принадлежат только нам. Впрочем, как и слова… Поэтому для других версия произошедшего пока пусть останется такой, какой они её домыслили, основываясь на увиденном, имеющихся прямых доказательствах и мотивах, — мужчина чуть повернул голову в ту сторону, где стояло копьё. — Но не сказать тебе… я не могу.

Не то, чтобы Лайя хотела услышать то, о чём он единственный мог бы ей сообщить. Не то, чтобы это что-то меняло. Умышленно ли Влад напал, желал ли смерти?.. Даже если всё так, даже если света в нём ни осталось ни крупицы, его душа черна, как сама тьма, и он готов обрушить всю губительную мощь тёмного мира на людской род, она всё равно пойдёт за ним. Она посмотрит ему в глаза и в том, что надежды нет, убедится исключительно сама, не полагаясь ни на чьи слова и доказательства.

— Не сказать о чём, Алан? — Лайя нетерпеливо прервала начинающую затягиваться тишину, давая понять, что готова к правде, какой бы та ни была, и не нуждается в милосердной отсрочке перед оглашением приговора. Он уже давно был ей вынесен на самом верху, судьёй, стоящим превыше всех.

Аквил же повернулся и медленно зашагал вдоль стены. Перед глазами мужчины до сих пор стояла сцена, объятая пламенем слишком свежих ещё ощущений, посылающих восстановившемуся, казалось бы, телу по-прежнему слишком однозначные болевые сигналы. Та же сцена, что хаотичными фрагментами предстала мысленному взору остальных, только пережитая лично.

Глаза Дракулы, исполненные кровожадной тьмой. Как и всё его движущееся со скоростью сверкающей молнии, изуродованное под стать природе тело. За миг до, когда на долю секунды они оказались лицом к лицу, каждая серая жила, каждая витая вена на нём пульсировала ненасытным мраком, испепеляющим человечность и кровь, её олицетворяющую.

— Он не нападал на меня, — признался, наконец, Аквил, и слова, которые он буквально вырывал из себя вместе с будоражащими дух воспоминаниями, прозвучали на выдохе удивительно легко. Впрочем, они были правдой, а её говорить всегда было легче и правильнее, нежели лгать или не договаривать, умышленно утаивая детали.

Ожидающая обвинений, Лайя оказалась совершенно не готова к оправдательному вердикту. Не от Аквила, который прежде всегда лишь искал повод уличить. Не готова вовсе не потому, что в глубине её бесконечно терзаемой противоречиями души не осталось убеждённости и без чьих-то чужих слов, что Влад этого не делал. Нет! Она верила бы до последней крошечной искры надежды, и даже если бы та угасла. Она верила бы, даже если бы все голоса мира одновременно вскричали: «Виновен!» Но опровергать она бы стала не свершённость деяния, а его истинный мотив, ведь она сама всё видела, пусть и чужими глазами. Она это чувствовала и, хуже всего, что сам Влад этого не отрицал. Хотя он мог бы признаться ей… в мыслях. Мог даже солгать, вот только лжи он не признавал, и это было самым страшным подтверждением его поступку.

Он будто хотел… Будто ему во что бы то ни стало нужно было всех, включая Лайю, связанную с ним сильнее остальных, непременно убедить в худшей версии событий. Отвернуть от себя, отвратить, ополчить.

Подгоняемые непониманием, мысли девушки неслись вперёд скорым поездом, быстрее, чем она успевала их осмысливать, делая выводы из тех разрозненных крупиц информации, что оказывались ей доступны.

— Но… почему? — если пару мгновений назад её тянуло прочь из комнаты, то сейчас она испытывала острую необходимость остаться, однако устоять на месте была не способна, мыслей было слишком много, они переполняли её, зудя под кожей, требуя действий. — То есть, я не имела в виду… — осознав, насколько глупо прозвучал её последний вопрос, Лайя попыталась оправдаться, но в голове её царил хаос, казалось, ещё больший, чем прежде. Формулировать адекватные вопросы было сложно. — Кто же тогда тебя ранил и почему мы все видели…

— Вы видели то, что видели, — Аквил кивнул в подтверждение сказанного. Предстоящий непростой разговор сдвинулся с мёртвой точки, и он наконец-то ощутил в себе достаточно моральных сил, чтобы обернуться лицом к той, с кем говорил. — Моими глазами именно то, что там произошло. Но Дракула не провоцировал схватку, у него была иная цель, — мужчина приблизился к кровати — своему несостоявшемуся смертному одру — и протянул руку к орудию своего несостоявшегося убийства, но не коснулся его, лишь указал, акцентировав на нём внимание. — Он хотел уничтожить копьё. Я не мог ему этого позволить, а вступить с ним в бой было единственным способом, каким я мог попытаться его остановить, — Алан повёл головой, дёрнув уголком губы и, самому себе наступая на горло, продолжил: — Он может не признавать в себе высшую силу, силой воли сдерживая в себе тёмную мощь, но в момент нужды, сознательной или нет, на пути к своей цели он становится неудержим. И пусть он дал понять, что не намерен был меня убивать, копьё он бы всё равно уничтожил, и это не оставило мне выбора.

Как и его слова оставляли воображению Лайи крайне мало вариантов домыслить дальнейшее развитие событий. Любой из них казался чистой воды безумием.

А педантичный, любящий всё планировать и держать под строгим контролем Аквил за недолгое время знакомства в новом времени сложил о себе мнение кого угодно, но только не безумца, на самого себя способного навесить жертвенный ярлык.

— Ты не мог знать, насколько он контролировал себя, — Бёрнелл шокировано покачала головой. — Он мог не рассчитать удар!

— О… — многозначительно протянул Аквил и коротко усмехнулся. — Цепеш умеет бить с ювелирной точностью, если хочет оставить жертву помучиться, лишив её благословения мгновенной смерти.

— Но… зачем?.. — Лайя окончательно перестала что-либо понимать.

— Затем, что, подставившись под удар, я вынудил его выбирать. Он мог вырвать из меня копьё и сделать с ним, что задумал, а я бы умер от потери крови раньше, чем кто-либо успел бы что-либо предпринять. Или он оставил бы копьё внутри моего тела, вместе с мизерным шансом на выживание. Хоть надежды на это было мало, как видишь, — Алан слегка развел в стороны руки, указывая на себя, — он всё-таки предпочёл второе.

Лайе хотелось истерически расхохотаться и разрыдаться одновременно, и она просто не знала, как совладать с захлестывающими её с головой эмоциями. Радость и надежда, вспыхнувшие было с новой силой от убеждённости в собственной правоте, стремительно угасали под лишающей воздуха тяжестью новых вопросов без ответа.

Сперва он сравнял с землёй часовню, где Шотет оставил подсказки к его спасению. А теперь и копьё. Почему он продолжал поступать так, как никогда бы не поступил? Не тот Влад, которого знала Лайя. Не тот человек, кто каждое мгновение боролся с тьмой внутри себя…

— Ведь копьё — его единственный шанс одолеть Сорок четвертого. Он столько времени берёг его… — непонимание тяжким грузом давило на девичьи плечи. Чувствуя, что больше не выстоит, но и не видя смысла в прежнем стремлении уйти, не разобравшись, Лайя сделала несколько нетвёрдых шагов к кровати и тяжело на неё опустилась.

— Его единственное оружие против врага, который до последнего будет стремиться придумать идеальные условия для продления сделки. Взамен он непременно потребует отсутствие любой угрозы для себя. А также единственная погибель для самого Дракулы, если он всё же намерен сосредоточить власть в своих руках.

— Эта власть ему не нужна… Никогда не была, пусть в это никто и не верит.

Аквилу, несомненно, было, что возразить, но он в очередной раз удивил:

— Уверен, ты знаешь его гораздо лучше, и я, определенно, последний, от кого ты ждёшь напоминания, — поддёрнув брючины, мужчина присел на противоположный край кровати. — На самом деле всё то, что Дракула когда-либо оправдывал долгом перед своим народом, борьбой с захватнической политикой османов и местью им, затем — необходимостью обрести силу, чтобы защитить то, что ему дорого, он делал исключительно ради тебя, а после твоей смерти — в память о тебе. Он тьму, над которой никто от начала мира не имел контроля, посадил на цепь, сделав её своим дрессированным зверем… ради тебя. Теперь же он Всевышнему готов бросить вызов. В борьбе за тебя, — Аквил сокрушённо покачал головой, избегая смотреть на Лайю и глядя на свои руки. — Но без благословения свыше всю мощь тёмного мира, которую он вознамерился Ему противопоставить, Дракула своей воле не подчинит. Эту битву он проиграет, погубив невольно и тебя, и всех нас неизбежно утянув за собой. Этого он по юности своей не осознаёт. А когда осознает, поздно будет.

— Даже если я его попрошу… — Лайя шумно втянула носом воздух, запрокинув голову, чтобы не позволить пролиться непрошеным, но таким безудержным слезам. — Даже если он пойдёт на это по моей просьбе, это всё равно будет не по велению сердца, не искренне. Основной завет добровольного принятия не будет соблюдён.

— Никто кроме тебя не способен убедить его пойти по воле Бога, а не против.

После этих слов Бёрнелл резко опустила голову и впилась в Аквила взглядом, требующим объяснений:

— С чего вдруг ты заговорил про подчинение божьей воле, если сами вы…

— Сами что? — мужчина открыто посмотрел своей собеседнице в глаза. — Да, мы позволили тебе умереть, думая, что этим выиграем немного времени, подготовимся к переменам, которых так страшимся. Но это не сопротивление — это лишь отдаление неизбежного. И бес, что тебе помогал, уж точно вряд ли думал о себе, как о пешке в руке Бога, которая, действуя себе в угоду, лишь приближала свершение Его воли, вопреки нашим смехотворным попыткам этому помешать. Люди или тёмные, с собственного согласия или вопреки ему, а мы все его творения и его слуги. К сожалению, — поборов последние сомнения, которым не было более ни времени, ни места, ни причины, Алан протянул руку над плоскостью кровати, их разделявшей, и коснулся её руки, в отчаянии комкающей покрывало. Коснулся и сжал, безмолвно выражая понимание и поддержку, на которые отчаянно не хватало слов, — пути Его для нас неисповедимы.

Лайя могла бы отдёрнуть руку, избегая прикосновения, но не стала. Ведь даже если свершится чудо, и все они сделают то, что от них ожидают, для неё это будет концом. Пусть в этом времени они с Иоанном не были ни близкими друзьями, ни даже хорошими знакомыми, чтобы искренне переживать о потере, но никто, никогда не давал им гарантии новой встречи, поэтому каждое расставание становилось потенциальным прощанием навсегда.

— Я… я не боюсь смерти, — тихо призналась Лайя, и ее голос дрожал, а на светлое покрывало падали капли, размываясь перед ослепшими от слёз глазами в нечеткие кляксы. — И я не против Бога… — свободная рука девушки сама собой потянулась к шее, где под одеждой был спрятан крестик. С кольцом Влада. И она уже безнадежно потерялась в понимании, какой из двух предметов являлся для неё святым. — Никогда! Но если я не смогу убедить его выбрать путь, который сама… никогда бы не выбрала, будь ситуация обратной…

Повисшая недосказанной фраза незаметно перетекла в скорбное молчание. Спустя какое-то время Алан медленно высвободил свою руку из-под руки Лайи, встал и снова подошёл к копью, на этот раз коснувшись его, обхватив ладонью длинное древко.

— Я не жду, что ты сможешь, — начал он, на ходу подыскивая правильные слова, способные наиболее полно отразить не только мысли, но и чувства. — Не из сомнения в тебе, нет. А лишь потому что не уверен, что на месте Дракулы, услышав условия Верховного Судьи для помилования, я сам не попытался бы усугубить свою вину, лишь чтобы прощать стало окончательно и бесповоротно некого. Негоже праведной душе платить своей чистотой за чужие грехи. В этом я с Цепешем солидарен. И после распятия Христова я уже не ищу двойного смысла в Его замыслах и не питаю надежд на иной исход, — мужчина тяжело вздохнул, не переставая исподволь наблюдать за реакцией на свои слова. — Но если всё-таки сможешь… если молодой Дракон окажется сильнее своего далёкого предшественника и всех нас вместе взятых и действительно сделает то, что требует от него Всевышний, я… склонюсь в почтении. Не перед Всевышним, — держа орудие перпендикулярно полу, наконечником вверх, Аквил подошёл к по-прежнему сидящей девушке и присел на корточки напротив неё, тихо продолжив: — Тебе не даны были меч и доспехи, Элинор. В тебе горит свет божий. Он — твоё сильнейшее оружие. Любовь и сострадание — твоя непробиваемая защита. Но перед лицом истинного воплощённого зла… твой свет должен обернуться копьём и сделать то, чего уже не сможем мы.

— Почему же ты уверен, что смогу я? — Лайя подняла на мужчину глаза, смаргивая пелену слёз и медленно протягивая руку за проклятым копьём, но не беря его. Алан был откровенен с ней и честен, она платила тем же. — Во мне его кровь, часть его тёмной мощи. И это беспрецедентное обстоятельство, которое никто не учёл. Я ведь могу сделать то, чего ты не позволил Владу — уничтожить единственное оружие, способное ему навредить. И всё моё естество быстрее сделает именно это, чем я подниму руку на… — она не нашла в себе сил договорить, но окончание фразы было услышано без слов.

Аквил молчал какое-то время, пытаясь обдумать озвученное предупреждение со всей обстоятельностью. Холодным разумом руководителя, несущего ответственность за чужие жизни, оценить риск.

— Я уверен, — наконец, ответил мужчина, своего решения не изменив. — Потому что, если окажется, что надежды нет, и тьма пожирает его воплощение и личность, своим деянием ты принесёшь ему избавление. И от тебя единственной он воспримет его не как угрозу, — недрогнувшей рукой, погасив последние искры сомнения в душе, Аквил вложил копьё, которым прежде сам так стремился обладать, в тонкую девичью руку. А на кровать подле опустил сложенную вдвое страницу, за неимением времени переписывать длинные тексты ритуала наспех вырванную прямо из книги; и сверху придавил листок… тем самым полым кристаллом на цепочке. Он не должен был ей пригодиться, если всё произойдёт, как должно, но всё то время, пока кристалл был у него, мужчина ощущал ничем необъяснимую острую потребность вернуть законной хозяйке то, что никогда ему не принадлежало. Вот, наконец, случай представился. Единственный и, наверняка, последний. Как и шанс сказать ей что-то в напутствие, что-то, в чём она, сама того не осознавая, нуждалась. — Я знаю, что тебя тревожит. И напрасно. В сгоревшей часовне не было ничего уникального, кроме, быть может, местных копий Боаза и Яхина, претворяющих когда-то первый иерусалимский храм. Но они, как и печати Соломоновы, лишь атрибуты ритуала, ничего не значащие без непосредственных участников. У тебя уже есть всё необходимое. Это, — Алан коснулся пожелтевшего края листка, — страница из Clavicula Salomonis<span class="footnote" id="fn_30609004_0"></span> c подходящими молитвами. Свою часть «от грешника» Влад прочтёт, если будет готов. Ты, как «заклинатель», свой текст можешь прочесть в любое время. Кристалл же… по твоей просьбе был нами создан и всегда принадлежал тебе, — на миг подняв глаза к потолку и осенив себя крестным знамением, мужчина поцеловал продолжающую сидеть с опущенной головой Лайю в волосы и прошептал: — С Богом, сестра.

Не оборачиваясь, быстрым шагом мужчина покинул комнату.

Бёрнелл еще какое-то время просидела, не меняя позы, обдумывая услышанное и в отчаянии пытаясь собрать свою решимость заново из того хрустального крошева, в которое она оказалась в одночасье превращена. Она ошиблась. Страшно ошиблась дважды, и осознание собственной наивности для неё было сродни жесточайшей из пыток.

После того, как впервые увидела иными его глаза, при той степени бесконечного доверия, что между ними было в те бесконечно далёкие мгновения, она имела неосторожность легкомысленно поверить, будто убедить Влада принять свою иную суть, противоположную тёмной природе, будет пусть не легко, но непременно возможно. Теперь ей не виделось на это и крохотного шанса.

Она думала, что сможет его остановить, если увидит, что это уже не тот человек, которого она любила. Теперь она была и в этом не уверена.

В своей миссии, возложенной на неё Всевышним, она усомнилась.

По собственному желанию или просто от недостатка жизненного опыта на очередном витке бесконечного существования Лайя никогда не была преданной христианкой. Как не была, наверное, в прошлом своём воплощении преданной мусульманкой. Она не знала наизусть священные писания и не могла цитировать все заповеди, но какие-то отголоски веры ей попадались на глаза в книгах, в соцсетях и в массмедиа, время от времени они всплывали в памяти хаотичными урывками на невоспроизводимой смеси языков разных времён, народов и культур.

— Ты говорил… — Лайя озвучила вслух, глядя перед собой, по привычному уже обыкновению видя и чувствуя гораздо больше интерьера четырёх замкнутых стен. — Говорил, в том числе и нашими голосами, что Бог — это любовь. Кто живёт в любви, тот живёт в Боге и Бог живёт в нём. Это заповедь твоя. Так зачем же ты, Господи, так испытываешь нашу веру?

Бёрнелл подняла глаза к потолку, но смотреть в него, отдавая дань давно позабытым традициям, не нашедшим место в современности, не имело смысла: небо всё равно было скрыто. Почувствовав кожей дуновение ветра, больше не сдерживаемого силой ушедшего Аквила и поймав боковым зрением готовый улететь листок, девушка накрыла его рукой. Ветер терзал тяжёлые шторы, будто легкий тюль, норовя сорвать их с креплений, то и дело приоткрывая мрак по ту сторону разбитого окна, трепал ткань балдахина, забирался под покрывало на кровати, приподнимая его края. Лайя замечала абсолютно всё, чувствовала усиливающиеся порывы телом, но никак не реагировала. Происходящее не причиняло ей ощутимого дискомфорта, в остальном ей было все равно.

Поднеся к глазам страницу из книги, Бёрнелл раскрыла её, скользнув взглядом по мелкой, убористой каллиграфии. Перевода написанных слов девушка не знала наизусть, но они всё равно казались ей знакомыми, не только по памяти из недр подсознания, закрытого семью печатями отжитых прежних воплощений, но также из узнанного совсем недавно, освежённого наспех прочитанным в книге Шотета, выуженного напоминанием из глубины веков.

Ритуал, состоящий из слов заклинателя и исповеди грешника, которому должно было свершиться на святой земле, в пентаклях, у двух столбов.

Но столбы эти пали, как и их предшественники, единственное святое место в шаговой доступности было уничтожено. Искать другое Лайя попросту не видела смысла, хотя и понимала, что это, вполне вероятно, её последний шанс обратиться ко Всевышнему, который вряд ли ей представится в тёмном мире. И на границе перехода просить о чём-то у Него Лайе казалось в корне неправильным, поэтому и выбор у неё был предельно однозначным — сейчас или никогда.

Окинув взглядом древко копья, на котором, как ни пыталась она разглядеть, ей больше не виделись начертанные на нём символы, Бёрнелл прислонила орудие к кровати, а затем медленно опустилась на колени, коленом же прижав к полу край колышущейся на ветру страницы так, чтобы текст оставался виден. Обеими руками девушка продела через голову цепочку с бриллиантом, а затем правой достала из-под одежды крестик. Разогнув тонкое колечко крепежа и сняв его с верёвочки, она поднесла его к губам и поцеловала.

— Во имя Отца, Сына и Святого духа, — Лайя перекрестилась, после чего, сложив руки в молитвенном жесте, опустила взгляд в листок и, прикрыв глаза, зашептала: — Господи, всемогущий и милосердный! Ты, кто не желает смерти грешника, а хочет, чтобы тот отвернулся от зла и жил…<span class="footnote" id="fn_30609004_1"></span>