Часть 32 (1/2)

«Dura Lex, sed Lex».

Лайя уже настолько привыкла к чужому присутствию в своей голове, к смешению в едином диалоге слов и мыслей, дающих девушке столь необходимую ниточку, за которую она могла хотя бы попытаться удержать Ноэ рядом, что когда эта эфемерная ниточка вдруг оборвалась — синхронно с едва различимым звуком падения фишки — Бёрнелл самым позорным образом подпрыгнула на месте.

— Ноэ! — позвала Лайя, необдуманно, скорее, инстинктивно попытавшись его коснуться: потормошить, как-то привлечь внимание, но силуэт, и без того едва различимый во мраке, стремительно в нём растворялся и неумолимо угасал. — Ноэ! — в панике крикнула Бёрнелл, вставая на колени и подползая ближе, чтобы свечение её ауры проявило сильнее уже почти исчезнувшие очертания. — Нееет!

В отчаянии, заведомо превращающем все её действия в беспорядочные метания, Лайя всё пыталась его коснуться, — безуспешно, разумеется, — хватала руками воздух, стремясь соединить их ауры, каким-то образом передать ему часть своей энергии, но все её старания, неподкрепленные конкретными знаниями, терпели крах, и даже та рука Ноэ, которая из-за взаимодействия с фишкой до самого конца оставалась наиболее плотной из всех частей тела, просачивалась воздухом сквозь её ладонь.

«Прощай, Лайя Бёрнелл», — прозвучал в её мыслях чужой, едва различимый шёпот — затихающий отголосок его — и девушка уже в каком-то злом на собственное бессилие исступлении уцепилась за него, всем своим естеством сопротивляясь отпускать.

«Нет! Не смей, слышишь меня?! Не хочешь, чтобы Влад знал — ладно, хорошо! Он не узнает! Падальщиков Лео прогонит, они больше сюда не сунутся. Возьми мою энергию! Или подскажи, как я могу тебе её передать. Ведь должен же быть способ…»

Далекий затихающий смех — глухой, как из глубин пропасти — пустил мурашки холода по спине Лайи, хотя прежде казалось, будто она вовсе не воспринимала окружающую температуру. Или, быть может, причиной был не холод?.. Быть может, ею наконец-то овладевал страх?

«Хватит, Лайя. Не мучь ни себя, ни меня. Отпусти. Твоя энергия мне… не подойдёт. В тебе слишком много… особенного…

…Света».

Ну вот опять! Как же она смертельно устала ото всех вокруг раз за разом слышать одно и то же…

«Моя энергия не имеет знака, — вернула Лайя бесу его же, некогда сказанные ей в назидание слова, — и принадлежит в равной степени обоим мирам. Сам говорил», — в очередной раз безуспешно девушка попыталась коснуться того, кому, по всем объективным признакам отныне суждено было остаться лишь в её памяти, в мрачном уголке с кладбищем, где за очень короткое время успело вырасти слишком много могил.

— Ноэ, прошу тебя, не… — по лицу её катились слезы, все тело мелко дрожало от едва сдерживаемого желания разрыдаться. Осознание бессилия, однозначно, истощало ее гораздо сильнее, чем пребывание в тёмном мире.

И больше не было рядом проводника — того, кто мог бы научить её пользоваться её нечаянными, непознанными возможностями, подсказать и объяснить… Больше Ноэ не мог ей ничего сказать, хотя последнее его наставление продолжало звучать для Лайи ускользающим в небытие эхом свежих воспоминаний.

«Слушай интуицию…»

А что ещё ей оставалось? И кто, как не интуиция теперь управляла её телом, склоняя Лайю всё ниже и ниже в клубящуюся мраком пустоту, где ещё совсем недавно были бледные контуры испещренного шрамами демонического лица.

Никто не рассказывал ей, как именно это происходит, но одного раза побыть свидетелем ей было достаточно. Она могла очень многого не знать. Но всегда очень точно запоминала то, что видела, будь то конкретный предмет, который ей предстояло перенести на бумагу, человек или даже целое событие.

В тот момент, когда Лайя уже готовилась провалиться во мрак, ударившись лицом о землю и познав всю боль тщетности своих усилий, её губы встретили неосознанно искомое — вдруг обретшее плотность, достаточную для ощущения соприкосновения, до смутного вначале узнавания на ощупь черт, формы…

Чужих губ.

Они были Бёрнелл незнакомыми, на подсознательном уровне вызывающими острое чувство вины и потребность как можно скорее отстраниться. Но даже если бы девушка не смогла уговорить себя, что это лишь вынужденная мера, хлынувший поток энергии, что объединил их в момент касания губ, притянул их друг к другу мощным магнитом, уже не дал бы ей прервать этот поцелуй.

Она и не пыталась. Она позволяла себе целовать другого, позволяла другому, осознанно или нет, целовать себя в ответ. Не из выражения любви, а исключительно во имя спасения жизни.

Но энергия — это не единственное, что их объединило.

Чужие эмоции начали проникать в сознание Лайи, пуская под изнанку век россыпь хаотичных вспышек-образов. Сперва они были слабыми, едва ощутимыми. Как в наборе совершенно несвязанных между собой слов, в них не прослеживалось логики или какой-либо конкретики. Но быстро они обрели силу стихийного потока, своей необузданной хаотичной мощью ломающего всякую защиту, начисто сметающего и без того условную границу двух сознаний, а вместе с ней и окружающую реальность, неизбежно утягивая Бёрнелл куда-то в иное время и пространство. Куда-то туда, где хаотичные вспышки, бесконечно сменяющие друг друга, постепенно замедлялись, образы обретали свой смысл, оживая воспоминаниями — видениями событий чужого, очень насыщенного и невыразимо далёкого по человеческим меркам прошлого.

А ведь Лайя даже никогда всерьёз не задумывалась, не то, что пробовала выяснить реальный возраст Ноэ и длину его… жизни, наверняка, наполненной событиями и людьми… или, вернее будет сказать, существами, в конце концов, сформировавшими именно те личность и характер беса, которые было позволено узнать Лайе… Пусть и далеко не с первой попытки.

Теперь, благодаря высшим или… низшим силам, давшим ей эту отнюдь не всегда выгодную способность — видеть: прошлое через картины, через прикосновения к связанным с определенными событиями предметам, к существам — живым или мёртвым, девушка узнавала ещё больше, узнавала то, что знать ей, кажется, не стоило, да и позволено не было…

Как и отдавать силу, во веки веков обещанную другому. Но Лайя отдавала, и неизбежной расплатой за подобное расточительство становилось погружение в тайны чужой жизни, которую она так отчаянно пыталась удержать от угасания.

Она уже не ощущала своего положения в пространстве или кажущегося бесконечным поцелуя, не требующего и грамма давно переставшего быть необходимым воздуха. Лишь видела, окончательно теряя связь с реальностью настоящего…

…Невероятной красоты темноволосую женщину, с губами, такими же пухлыми, как у Ноэ, и русоволосого зеленоглазого мужчину с чертами лица, отдаленно напоминающими Ноэ. С трепетом, лишь матери присущим, женщина держала на своих коленях маленького светловолосого мальчика, пока мужчина с застывшей на губах улыбкой бесконечного обожания качал обоих на тех самых веревочных качелях, что Лайя застала сломанными и оборванными снаружи домика. Некогда они были увиты цветами и висели на цветущем же дереве, бросающем на окружение узорчатую тень. Всё вокруг цвело буйством красок, а сам домик — ухоженный и с уютом обжитый счастливой семьёй — когда-то напоминал маленький кусочек рая, где небо всегда было голубое, без единого облачка, и где никогда не бывало ни шквального ветра, ни грозы, ни даже сильного дождя, а воздух всегда был напитан солнцем и свежими ароматами множества никогда не увядающих цветов…

Такие живые, наполненные ощущением реальности образы-воспоминания стремительно сменяли друг друга в сознании Лайи…

И вот уже словно своими собственными глазами она смотрела в лицо совсем другой женщины. Не женщины даже, а юной девушки, чей переливчатый смех необъяснимым образом заставлял сердце в груди взволнованно трепетать. Одно мимолетное движение век — и перед мысленным взором Лайи предстало лицо юноши, с которым Ноэ ощущал себя настоящим ровесником, рожденным с ним в одну эпоху, к которому испытывал такие искренние и при этом такие новые для него и так упорно им отрицаемые после первого предательства людей… дружеские чувства.

Вторым предателем, безжалостным в своей внезапности, стала сама природа людей — смертная, такая хрупкая в водовороте бесконечной непредсказуемости событий, которую тогда юный бес, не имея для этого должной мотивации, ещё не умел себе подчинить. Чума, божьей карой снизошедшая на грешное, прельщённое тёмными дарами человечество, в одночасье забрала у него и любимую, и друга, и как бы сильно он ни пытался, не помогли ему спасти их ни тёмные знания, ни бесовская магия со всеми её могущественными артефактами.

Но Ноэ хватило единственного раза побыть беспомощным, запертым свидетелем гибели своих родителей. Второй раз, с развязанными руками, полным осознанием своей демонической силы и благородства своего тёмного происхождения, он не собирался покорно сидеть и смотреть.

Но как же бесконечно наивен, глуп и доверчив он был, ослепленный человеческими чувствами, которыми позволил себе проникнуться вопреки настойчивым предостережениям и даже прямым запретам от родичей.

Третьим предателем стала природа духовная.

Любовь, которая должна была стать той самой созидающей силой, способной, подобно воле Всевышнего, воскрешать души, обернулась силой, что эти души прокляла, на веки вечные обратив их во тьму — ту истинную первозданную стихию разрушения, которая от начала времён не поддавалась никакому контролю.

А всё потому, что та, которую он имел неосторожность полюбить, в борьбе за которую готов был Всевышнему бросить вызов, оказывается, любила вовсе не его… а того, кого он называл своим другом.

Тьма забрала души обоих — расплата за предательство настигла их даже в смерти, и именно Ноэ поневоле стал тем, кто выставил обоим счёт, в лучших традициях того, чем должно заниматься бесу.

Но и сам он безнаказанным за свою дерзость не остался…

Как и всё, что было рождено, в любом из миров, волей Творца созданное из любви, Ноэ Локид имел душу. Несмотря на то, что рожден был чистокровным демоном.

— Я хочу, чтобы ты знал, мальчишка, — голос звучал тихо и обманчиво, по-наставнически спокойно, но был пронизан яростью, которая ощущалась полноценной физической преградой и той самой непреодолимой силой, что мешала Ноэ сбежать, хотя он не был связан. Ничто физическое его не держало, но он был обездвижен, чужой властью скованный как тысячью цепей. — Я делаю это не потому, что ты выкрал пергамент из самих архивов Пандемониума, самовольно совершив исключительный в своём назначении ритуал. Я делаю это потому, невоспитанный щенок, что замахнувшись осуществить подобное, ты… не преуспел! Твоя мать опозорила меня самим фактом твоего рождения, и ты с блеском продолжил её дело. Ты опозорил меня! Ты опозорил весь! Свой. Род! И раз уж Свет после такого оставил тебя в живых, я просто обязан позаботиться о том, чтобы подобного впредь никогда, ни при каких обстоятельствах не повторилось. Впредь ни одно слово, произнесённое тобой, не будет иметь силы. И ты сам лишишься силы созидать что-либо словом или делом.

На ладони неизвестного Лайе существа, чей облик обезображивал, помимо демонической природы, преклонный возраст, подсвечиваясь лазурным светом, вдруг проявился знак напоминающий прерывистую, неидеальную в своей окружности спираль.

В отличие от Лайи, идущей по следам воспоминаний как сторонний наблюдатель, не способным вмешиваться в то, что произошло давным-давно без её участия, Ноэ знал и предстающего перед ним, и значение светящегося символа, но в первозданном ужасе перед неизбежным он не мог ни двинуться, ни даже закричать.

— Впредь твоя душа пусть лучше пополнит Источник и служит благородной цели поддержания баланса энергий между мирами, чем будет принадлежать такой вопиющей бездарности, как ты! — старческая ладонь с неизвестным символом коснулась груди Ноэ, и легко прошла сквозь, будто уже тогда он был всего лишь призраком и плоть вовсе не являлась препятствием для экзекутора на пути к тому, что скрывалось внутри.

Ноэ кричал, страшным, нечеловеческим криком — единственно доступным для его сущности способом как-то сопротивляться происходящему. Его лишали безусловной, по праву рождения данной защиты, оставляя его голым и буквально освежеванным. А неусыпная, ненасытная Тьма, как голодная акула, не дремала, моментально впиваясь в ставшую доступной жертву когтями, клеймя её шрамами, что расползались уродливыми отметинами по живой плоти, по лицу, которое не скрыть, чтобы все видели и все знали — бездушный, безродный, бесправный и ни на что не годный.

Казалось, этой пытке не было конца. Ноэ кричал, кричал и кричал, и, казалось, ни в одном из миров не существовало ничего, кроме этого агонического крика. Вместе с ним кричала и сама Лайя, но немо, беззвучно, лишь осуждающей за несправедливость душой, поэтому ничто не мешало ей услышать и воспринять дальнейшие, приговором без права на обжалование прозвучавшие слова:

— Именем рода Прокула, я лишаю тебя твоей безусловной силы, Ноэ Локид! Я лишаю тебя души и способности взывать к высшим силам. Самонадеянный, бездарный, глупый демонишка! Из-за таких, как ты Орден никогда не доверит нам даже те знания, которые напрямую касаются будущего нашего мира!

Вновь резкая перемена, будто в сознании Лайи, уже давно безнадежно перегруженном видениями, кто-то включил режим быстрой перемотки, делая часть далее происходящих событий слишком хаотичными, сменяющими друг друга слишком быстро, чтобы был шанс зацепиться за что-то конкретное и на чём-то заострить внимание…

Но вот… непреодолимая сила притяжения, в настоящем сплавившая их в кажущемся бесконечном поцелуе, ослабла, давая чуть больше контроля, стихийный поток энергии замедлился, а вместе с ним замедлились и видения, став не настолько… затягивающими и погружающими, оставляя тонкую нить связи с реальностью. Но все же Лайя… продолжала видеть прошлое, сама цепляясь за него, вытягивала, забирала себе, как плату за свою энергию, желая знать то, о чём, наверное, никто не знал:

— Таак… Что мы имеем? Ты пустил страх и слухи в ряды моих верных воинов прямо перед сражением, ведунью юную довёл до слёз, мне же самому старательно нагрубил… не говоря о том, что при свидетелях не выразил почтения. Все предания о себе подобных на деле доказал, Ноэ… Локид? — из зеркала чужих воспоминаний на Лайю своим неестественно голубым взором, светящимся в полумраке походного шатра, осуждающе смотрел сам Влад Колосажатель. С настолько близкого расстояния, что это недвусмысленно намекало на очень напряженный разговор между двоими, у которого предполагался лишь один исход: кровавая драка и казнь проигравшего известным способом. — Так вот впредь при мне эти забавы брось. Я всё равно буду видеть лишь то, что угодно мне. Я знал людей с душой, много худших, чем ты — нелюдь и без неё.

Воспоминание неожиданно продолжилось протянутой для рукопожатия ладонью, не дракой, — и в сознании Лайи взорвалась достигшая критической массы бомба из чужих зашкаливающих эмоций.

Бес отшатнулся от протянутой руки, как от ладана, бросив на протянувшего её презрительный взгляд. Подозрение, неверие, отрицание, наконец, злость, смешанные с желанием и одновременно полной неспособностью сопротивляться, чтобы вырваться, сбежать из этой очередной заманчивой иллюзии, во что бы то ни стало прекратить её. Нет, это очередное порученное ему задание, и он выполнит его, как и все прочие, безукоризненно! В конце концов, он — Ноэ Локид — единственный и непревзойденный мастер иллюзий и фокусов, на роковых ошибках юности отточивший до совершенства своё мастерство. Не ему в очередной раз попадаться на удочку напускного дружелюбия от очередного дорвавшегося до тёмных знаний человечишки, который ещё даже свой переход на тёмную сторону не завершил.

Человечишки, который неизбежно предаст! Как и всё людское племя, жалкое в своих бесконечных потугах обрести силу. Человечишки, который в погоне за могуществом тёмных всегда скажет и сделает лишь то, что поможет ему возвыситься!

Всего лишь ничтожного человечишки…

Который, не пройдёт и мига на циферблате вечности, доберётся до самой вершины пирамиды власти и легко подчинит своей воле высшие сословия тёмного общества, а когда те, ропща перед могуществом, захотят возложить на его голову корону, он столь же легко от неё откажется.

Предсказуемо предаст ожидания, но останется верен своей убежденности в сказанном при первой встрече: будто он — безродный бес Ноэ Локид — лучше, чем пытается представать перед другими. Будто он — не позорная бездарность…

Хотя много он понимает? Этот странный уже не человек, ещё не тёмный — Влад III Дракула.

Вновь перемена.

Сквозь призму омута чужой памяти Лайя увидела теперь уже саму себя, с мольбой взывающую к Владу:

— Ноэ затеял это из-за тебя… Он привязан к тебе как к другу!

— Ведь ты ненавидишь меня за всё, что я сделал! — Ноэ старательно изливал на Влада, проецировал на него всю свою годами копимую ненависть, унижение и обиду, которые никуда не исчезли, лишь копясь и множась в его опустошенной оболочке. Непременно в присутствии Лайи и Лео — так называемых возлюбленной и друга, который эту возлюбленную себе желает. И получит! Ведь он смертный — принц принцессе под стать! Как же это всё предсказуемо, как очевидно…

«Почему ты не видишь?! Почему упрямишься не совершать ту же ошибку, что я совершил, когда тебя ещё у Него в тысячелетних планах не числилось!»