Бонус. Мама. (2/2)

Теперь с каждым днем ситуация все хуже. Ричард не может смотреть в глаза дочери, пропадает на работе и часто названивает знакомым, чтобы организовать похороны. Дома почти всегда молчит. Ему действительно нечего сказать. Тот срыв, тот глупый и необдуманный выплеск эмоций определенно обидел и так сломленную Валю. В подростковом возрасте любая мелочь ощущается как предательство. После потери одного родителя права на ошибку у второго не остается.

До похорон они живут как чужие люди. Ричард практически не выходит из своей спальни, все время работает, Валя делает дела по дому, готовит еду на двоих, но неизменно ест, не дожидаясь отца, уходит, оставляя короткие записки, чтобы ее не потеряли в случае чего, спать ложится, уже не надеясь на теплый поцелуй в лоб и нежное «спокойной ночи».

После похорон становится только хуже. Весь следующий день Валя не выходит из комнаты, и хоть Ричард и предпринимает попытки накормить дочь или предложить ей прогуляться, она даже не отвечает. Только спит, пьет воду, плачет, а потом снова засыпает. А утром, проснувшись позже обычного, Ричард не обнаруживает ее дома. Только на столе одиноко лежит записка, что она ушла к Розе, будет нескоро.

Агрессия, которую обычно всегда заглушала семья, теперь не хочет его покидать. Ричард злится почти перманентно, не обращая внимания ни на время суток, ни на то, что его окружает. Его раздражают любые мелочи, и чувство уязвленности заставляет суетиться больше, чем обычно. Когда дочь не приходит в шесть вечера, он чувстует себя чокнутым папашей с чрезмерной опекой, но продолжает сидеть на кухне и цедить коньяк. Ждет. И чем больше проходит времени, тем сильнее что-то закипает внутри.

Валя приходит только в восемь, скидывает с ног сандали и вешает на крючок пальто. Ричард появляется в коридоре нарочито медленно, его вид почти угрожающий, мрачный, совсем не свойственный ему ранее.

— На часы смотreла? — холодно и сухо, будто не родная дочь вернулась, а с конкурентом пересекся.

— Смотрела, и что? — у Вали на голове капюшон, и она старательно не смотрит на отца. Еще одна нить в канате, натянутом между ними, лопается с оглушительным треском.

— В самом деле. А мне казалось, что тебе еще rановато гулять в такое time.

— Раньше гуляла, проблем не было, — пресекает на корню Валя и проходит к себе в комнату. Из-под капюшона выбивается пепельная прядь, и Ричард широко распахивает глаза. Преградить путь миниатюрной дочке не составляет труда. Стянуть с головы капюшон тоже.

— Это что такое? — угрожающе тихо. На него совсем не похоже. Будто в тело благородного и мягкого мкжчины вселился кто-то иной.

— Пап, — Валя уводит взгляд вбок. Горбится, не знает, чего ожидать. Действительно, ведь прежде у них проблем друг с другом не было.

— Что ”пап”? Я уже четыrнадцать лет папа, если you не заметила. How long ты планиrуешь издеваться надо мной? Look, кем ты становишься? У меня столько problem, а ты ведешь себя absolutely disgusting. Почему я должен тrатить my times на твои глупости?

Валя смотрела и не верила. В то, что это говорил ее отец, поверить и правда было сложно. Его вечно любящие глаза теперь были полны гнева, а воспаленный травмой детский мозг раздувал всё до таких масштабов, что Вале казалось, что отец ненавидит ее. В горле снова появился жуткий ком.

— Я понял, это всё влияние твоего friend, — тон отца не вызывал ничего хорошего. Он становился похож на тысячи отцов и матерей, что срывают гнев на своих несчастных детях. — Вот что. С этого самого дня я absolutely запerещаю тебе общаться с Леонидом.

Это был удар под дых. Валин папа, самый лучший и родной, прямо сейчас отбирал у нее друга.

— You understand?

Валя часто задышала носом, сжала и разжала кулаки, до боли закусила губу. Толстая веревка каната снова теснула.

— Его зовут Роза-Робот, и он самый лучший человек на свете. А ты, — она вскинула на отца свои большие глаза. — Я ненавижу тебя.

Слова, словно змея, сползли с ее губ, и прежде, чем Ричард успел что-то понять, она скрылась в комнате и заперлась изнутри.

Это была точка невозврата. Каждый день скандал, ссоры, тяжелое молчание и взгляды исподлобья. Ричард все больше пил, все больше пропадал на работе и все выше и выше поднимался по карьерной лестнице. Вместе с тем в глазах Вали он падал ниже и ниже, и девочка уже не хотела проводить время дома. Новым пристанищем стала квартира Розиной бабушки. Она даже ночевала там иногда.

— Я не понимаю, что с ним стало, — Валя сидела на диванчике в комнате Розы и пила чай из большой кружки. — Это не мой отец. Его как будто подменили. Вчера опять накричал на меня из-за того, что я поздно пришла. А я пришла от тебя в семь, понимаешь? У нас и еда дома была, и порядок. Я не понимаю.

— Да, коллапс, блин, — Роза даже гитарку отложил, глядя на печальную подругу.

— А когда я у тебя ночую, он вообще рвет и мечет весь день. Мне... Трудно, Роза.

Маленькому Лёне трудно было представить, как мягкий и добрый Ричард, который возил их обоих в Алушту, был самым гостеприимным хозяином, воплощением идеального отца, вдруг превратился в домашнего тирана. Роза опасался, как бы до рукоприкладства не дошло.

— А один раз он вообще запретил мне с тобой общаться, — уже тише произносит Валя. В порыве чувств он тянется к ладоням Розы и крепко хватает его за руки. — Прекратить общаться с моим единственным, блин, самым лучшим другом. С самым крутым человеком на свете.

Роза давит счастливую улыбку. Неуместно, хоть он и все еще не может поверить в то, что эта замечательная девочка им восхищается и видит в нем друга.

— Блин, коллапс, — роняет Розка и сжимает ладони Вали в ответ.— Валёк, да ты белуга, больше я тебя никак не назову.

— Кто, блин?

— Ну белуга. Рыба такая. Она, короче, жила тысячи лет назад и живет до сиз пор, потому что научилась адаптироваться к окружающим, блин, трудностям.

— Реально? — изумляется Валя. Она замирает на секунду и вдруг расплывается в улыбке. — А что, мне нравится. Роза и Белуга. Звучит круто.

— Ага, тандем форевер, — мальчик обнимает ее за плечи и они тихо смеются. Да, определенно, даже самые тяжелые раны лечатся дружбой.

— Розка, — вдруг негромко говорит Валя, — а научи меня рок лабать?

Лицо Розы вытягивается от удивления, но улыбка на губах расцветает сама по себе. Это еще один маленький кирпичик в их башенке дружбы, которая и так уже ввящла в землю так прочно, что разрушить ее было невозможно.

— О чем речь, Валёк? Конечно.