IV (1/2)

IV

– Так что папа сказал? – Надя крутит серебряные кольца на пальцах. Колец много: по три штуки на всех, кроме большого. Дочь всегда их теребит, когда волнуется.

– Ничего, – отвечает Вера и нервно поглядывает на циферблат наручных часов: зря она всё-таки так опрометчиво дала стороне противника полный карт-бланш на выбор времени для встречи. – Это сейчас меньшая из проблем. Ты можешь мне спокойно объяснить, что стряслось?

Надя закатывает глаза.

– Я ничего ему не сделала. Пальцем не тронула.

– Если бы ты ничего ему не сделала, мы бы не сидели сейчас здесь. – фыркает Вера с тем же ядом. – Почему мне предъявляют серьёзные обвинения в том, что ты напала на человека?

– Я не нападала, а добивалась справедливости, – коротко отвечает дочь и шумно пыхтит от скуки. – Ну где они там уже?

– Какой ещё справедливости? – не даёт Вера сменить тему. – Расскажи мне, пожалуйста, всё как следует.

Карие глаза в манере, присущей только Надиному отцу, впиваются в Верино лицо, будто ищут там мельчайшие проявления слабости.

– Всё никому нельзя рассказывать, – криво щерит она белозубый рот.

– Тебя этому папа научил?

– Дед, – просто говорит дочь и изучает потолок с безучастным видом. – Этот гадёныш травит Сашку.

– Какого Сашку?

– Ну какого-какого? Сашку Белова, мам! Какого ещё-то? – отчитывает Надя мать за очевидные глупости.

– Погоди, я ничего не понимаю, – заслоняет Вера лоб рукой. – Сашка больше у вас в школе не учится.

– Не учится, – подтверждает Надя. – Он в Гнесинке. И гадёныш этот в Гнесинке.

– Ага, – кивает Вера и с долей сомнений обводит глазами кабинет директрисы. – Тогда что мы делаем в твоей школе?

– А тут у него сестра. Тоже редкостная дрянь. В сентябре к нам пришла. Они с отцом приехали откуда-то, я не помню, откуда… Они близнецы. С сестрой. Только гадёныша взяли в Гнесинку, а гадючку – нет. У неё ни слуха, ни голоса. Ни мозгов, если тебе интересно моё мнение. Вот сюда её и пристроили, атмосферу отравлять.

– Надя! – пытается приструнить дочь Вера.

– Что? – праведно возмущается она. – Ты их просто не видела. Так бы обязательно меня поняла…

– Отец у них тоже, знаешь ли, не очень приятный… – отзывается Вера с пониманием в голосе.

– Гад, получается.

Вера смотрит на дочь строго и лукаво одновременно.

– Не выражайся так хотя бы при них и директрисе, пожалуйста, – просит она доверительным тоном. – Ты ведь знаешь, что портить отношения с ней нам совсем нельзя, если ты правда хочешь улететь со мной в Штаты.

– Хочу, – насупившись, подтверждает Надя.

– Тогда веди себя, пожалуйста, прилично. И ничего не говори без моего разрешения.

Вера морщится, вновь глянув на часы. Минуты одновременно тянутся и бегут, заставляя томиться в невыносимом ожидании и стремительно приближая встречу в консульстве, которую Вере пропускать совсем не хочется.

Она подавляет горький вздох: или всё-таки хочется?

Дочь утыкается носом в очередную заумную книжку с английским названием. Веру пробирает дрожь уже только от одного вида красочной обложки: в раскроенной надвое черепной коробке со всеми неприглядными анатомическими подробностями изображён человеческий головной мозг.

– Уже готовишься?

– Ага, – не отрывается от текста дочь.

Вера снова вздыхает. Дочь, кажется, уже серьёзно настроена на переезд. Заднюю уже не дашь.

– И что, прямо травят? – снова спрашивает миролюбиво она после долгой паузы.

Надя поднимает к Вере рассеянный взгляд. Кажется, что дочь уже успела забыть не только о теме беседы, но и о том, где они вообще находятся.

– Сашку, – поясняет Вера.

– А-а… – прикрывает Надя книгу и закладывает пальцем место, где остановилась. – Прямо травят. И Гадёныш у них главный заводила.

– Он кому-нибудь жаловался?

– Гадёныш?

– Сашка, – Вера прекрасно знает, что Надя и так её поняла – просто вредничает.

– А кому жаловаться-то?

– У него родители есть. Ольга бы от Гнесинке камня на камне не оставила, если б узнала.

– Вот именно, – таращится дочь на неё с осуждением. – Она Сашку после такого вообще дома запрёт. Устроит над ним круглосуточное наблюдение. Ты же её знаешь. Ну, или такой скандал устроит, что его ещё больше задирать начнут. Нет, это не вариант.

– Ну а учителя? Руководство? – перебирает Вера вслух все варианты. – Им он рассказывал? Жаловался?

Надя тяжко вздыхает, барабанит пальцами по твёрдой обложке и смотрит на Веру с сочувствием.

– Ма-ам… – проникновенно говорит она. – Ты что, не понимаешь, что в такой ситуации нужно самому себя отстоять?

– Ага, – треплет она дочь по макушке, а та старательно пытается увернуться. – Только причём тут тогда ты?

– При том, – опускает Надя брови. – Я уеду, а он останется.

Вера прикусывает губу. Вот в чём оказывается дело: Надя чувствует свою вину перед другом детства, которого привыкла всегда и везде защищать… Вера замечает, как Надя с едва заметной мучительной гримасой, скользнувшей по лицу, смотрит на свой талмуд и хмурится.

– Тогда ему точно придётся учиться самому за себя стоять, – говорит Вера тихо и ловит Надин взгляд. – Если тебе правда хочется уехать.

Надя открывает рот, но ответить не успевает: в кабинет входит директриса с высоким начёсом окрашенных в пепельный блонд волос на голове.

– Вера Леонидовна, благодарю за ожидание, – кивает она и представляет вошедших следом за ней: – Ринат Сабитович, Руслан… Присаживайтесь.

Голова Рината Сабитовича снова сияет ярче кремлёвской ёлки от обилия укладочных средств.

– Вы сегодня без мужа? – спрашивает он с долей ехидства. – Я полагал, это у вас семейное – таскать с собой сторожевых псов.

– Что? – деликатно кашлянув, уточняет Вера и мило улыбается ошарашенной директрисе. – Я бы хотела, чтобы к отцу моей дочери проявляли больше уважения и не называли его псом, даже когда он отсутствует.

– Вы ещё имеете наглость ёрничать!

– Ринат Сабитович, – учительским тоном перекрикивает его директриса. – Давайте мы сначала спокойно обсудим. что же всё-таки произошло. Вы изложите своё видение ситуации…

– Что тут излагать?! Что излагать?! Что?! – он вдруг дёргает за рукав мешковатой толстовки парнишку, вошедшего по пятам за ним в кабинет, но до сих пор не проронившего ни слова. – Ваша шелудивая шавка вцепилась моему сыну в руку! Ну-ка покажи, покажи им, как она тебя искусала…

Он задирает рукав на предплечье сопротивляющегося сына, а Вера улучает момент, чтобы сверкнуть в Надину сторону вытаращенными глазами.

– Ты с ума сошла?! – говорит она одними губами.

– Вот, вот, посмотрите, моего сына истерзал безжалостный зверь…

– Да ничего подобного! – не удаётся Наде сдержать пылкого восклицания. – Никто его не терзал!

Вера вскидывает ладонь, чтобы заставить дочь замолчать, и внимательно рассматривает крохотное синеватое пятнышко на тонкой юношеской руке. Но парнишка молниеносно одёргивает рукав вниз, как только ему удаётся избавиться от отцовской хватки, и плотно стискивает руки крест-накрест, надёжно спрятав кулаки подмышками. Ему явно претит театральный драматизм отца, он падает на кожаный диван возле стены и с тихой враждебностью наблюдает за происходящим из-под края надвинутого на лоб капюшона.

– Руки для моего сына – это бесценный дар! – изо рта Рината Сабитовича вместе с причитаниями во все стороны летят мелкие капли слюны, и Вера отстраняется, изо всех сил пытаясь не кривить от брезгливости лица. – Он пианист! Представитель длинной музыкальной династии! Если он повредит руки, то больше не сможет играть… Вы понимаете, как это серьёзно?! Руслан, что ты молчишь?

Вера следит за Русланом: тот хмур, насуплен и хранит гробовое молчание вопреки увещеваниям отца.

– Господа, давайте постараемся не усугублять конфликт, – не оставляет директриса попыток примирить обе стороны. – Ринат Сабитович, вы утверждаете, что ученица нашей школы, Надежда Пчёлкина, напала на вашего сына и искусала ему руки?

Надя совсем некстати прыскает и прячет лицо за своей книгой.

– Ну что за чушь, – стучит по директорскому столу кулаком Ринат Сабитович, что очевидно не нравится директрисе. – За идиота меня держите? Его покусала собака! Её собака!

– Ты что, испугался Малыша? – дразнит Надя Руслана, по-прежнего смурного, как свинцовое осеннее небо.

– Нет, это решительно невозможно… – снова багровеет Ринат Сабитович. – Дикари, дикари… Мой интеллигентный мальчик вынужден страдать от нападок варварских…

Но тут Руслан всё-таки прерывает обет молчания:

– Пап! – скупо, но решительно одёргивает он отца. – Хватит уже, а!

– Я настаиваю на том, чтобы эта девчонка больше не училась среди детей приличных родителей, – красноречиво косит глаза к Вере Ринат Сабитович. – Моя дочь по-прежнему ходит в вашу школу, но ведь…

– Послушайте, я уверена, что произошло всего лишь глупое недоразумение, – перебивает его Вера, почувствовав, что ситуация приобретает очень нехороший оборот. – Моя дочь просто выгуливала своего пса. Я прекрасно понимаю, что его вид может внушать справедливые опасения. Я сама иногда его побаиваюсь, но вот намеренное нападение – это вещь совсем за гранью…

– Ничего он мне не внушал! – порывается всем телом вперёд парнишка.

Вера давит торжествующую улыбочку: в любом возрасте мужчины ведут себя одинаково и никогда не терпят сомнений в своей храбрости.

– Охотно верю, – проникновенно смотрит она ему в глаза и взмахивает густыми ресницами. – Я ведь и говорю: недоразумение. Собака могла повести себя немного агрессивно… Может, ему показалось, что на Надю хотят напасть? А? Могло так быть?

Вера смотрит на дочь, выразительно подняв брови. Та разглядывает её секунду-другую и расцветает от внезапного озарения:

– Да, – принимается кивать она. – Да. Малыш – воспитанный пёс. Он может напасть на человека, только если почувствует угрозу для меня. Мы регулярно занимаемся с кинологом, мой пёс прекрасно выдрессирован.

– Может, это Руслан на самом деле вёл себя слишком агрессивно? – продолжает нажимать Вера.

– Вёл, – уверенно подтверждает Надя. – У меня даже есть свидетели, что ваш Руслан сам горазд заниматься членовредительством, понятно? Не думаю, что в этой вашей Гнесинке такому рады. Что я должна была подумать? На улице темно, какой-то двор, и тут ко мне подходит этот увалень, я просто…

Вера обескураженно разводит руками:

– Вот видите, Олимпиада Андреевна. Девочка гуляла по улице в темноте и испугалась юношу, который мог сделать с ней что угодно… Мне ли вам рассказывать, – она иезуитски улыбается в лицо багровеющему Ринату Сабитовичу.

Волосы на его висках теперь блестят от капель выступившей испарины.

– Нет, это полнейший абсурд! – его голос взмывает на пару октав и истерически ломается. – Это мы пострадавшая сторона! Руслан, подтверди! Руслан, ну что ты всё молчишь?!

А Руслан, потяжелевший лицом, кажется, готов отсечь себе ту самую руку с крохотным синяком, чем признать, что это он – пострадавшая от безобидной девчонки сторона.

Вера испытывает слабое облегчение от того, что держит теперь почти весь контроль над ситуацией в руках. Она смотрит на часы: ещё и в консульство успеет, если дожмёт потерявшего холодный рассудок противника.

– Моя дочь заявляет, что это ваша собака напала на моего сына! – не хочет принимать поражение Ренат Сабитович. – Они с Русланом вместе возвращались домой, и она всё видела своими глазами! Олимпиада Андревна, вызовите к нам Радмилу, она должна быть сейчас здесь, на уроках. Пусть расскажет, как всё было!

– Я вас умоляю, что она могла разглядеть в темноте? – сдержанно улыбается Вера. Обрадовалась она всё-таки поспешно.

Директриса с сомнением переводит взгляд с Веры на блестящую макушку Рената Сабитовича, сокрушённо заслоняет рукой лоб и, приложив к уху телефонную трубку с длинным вьющимся проводом, просит секретаря вызвать сестру пострадавшего в кабинет директора. Вера с раздражением цокает языком.

– Раз нам придётся снова ждать, я с вашего позволения выйду на пару минут, – натягивает она на лицо улыбку. – Нужно позвонить.

Она жестом зовёт Надю последовать за собой и выходит в просторную рекреацию возле парадного входа школы, спрятавшись в уголке за раскидистым фикусом в кадке.

– Я же тебе говорила: не семейка, а…

– Надежда, – сурово одёргивает её мать. – Про собаку ты мне ничего не рассказывала. Что это за демарши? Ты в своём уме?

– Зато Гадёныш на собственной шкуре понял, что это такое, когда тебя по-настоящему травят! – вскидывается дочь, не чувствуя за собой вины. – И врёт он всё! Он от страха чуть в шта…

– Надежда! – снова шикает Вера. – Ты понимаешь, чем это чревато? Понимаешь, какие могут быть последствия?

Надя хмурится. Вера одёргивает съехавший ворот на белой блузке дочери. Блузок Надя не выносит, но утром Вера вынудила её одеться прилично.

– А если они, не дай Бог, заявление напишут? – продолжает причитать она, приводя дочь в ангельский вид по мере возможностей. Ангельскому виду очень мешают сверкающие яростью тёмно-карие глаза. – Органы привлекут. Начнутся разбирательства. Поднимут записи с камер, а там… Ты что, серьёзно натравила собаку на человека?

Вера с тревогой вглядывается в теряющее невинные детские черты Надино личико. Ей ужасно страшно, что с отцом у дочери намного больше общего, чем она предполагала раньше. Передаётся ли склонность к уголовным преступлениям по наследству? Существует ли какой-нибудь дефективный ген, в котором зашита тяга к криминалу? Надя наверняка должна что-нибудь об этом знать, только Вере очень боязно услышать правдивый ответ.

– Если они напишут заявление, значит, у нас в семье будет два уголовника, – бурчит Надя себе под нос, как будто услышав Верины тяжёлые мысли. Надя издаёт презрительный смешок: – Тоже династия.

Вера злится.

– Ну тогда вы, два уголовника, тут вдвоём и останетесь, и ни в какие Штаты я забирать тебя не стану, – делает строгий выговор она. – Это понятно?

Надя на глазах меняется в лице, по-детски вытягивает по бокам руки и сжимает их в кулаки, подбородок у неё произвольно вздрагивает, а рот кривится и идёт волной; в этот момент Вере кажется, что нет – дочь совсем не выросла.

– Ну и прекрасно! – выплёвывает она. – Останусь с папой! Он мне новую мачеху быстро организует!

– Ну что ты говоришь такое, – морщится от последних слов Вера и быстро приходит в себя: сама зря обронила неосторожные слова про Штаты.

– Это ты говоришь, – ярится дочь. – Говоришь, что бросишь меня тут. Один раз бросила, и второй бросишь. Ничего. Первый раз не умерла и второй как-нибудь справлюсь.

Вера замирает каменным изваянием. Ей снова не сделать ни единого вдоха: горло сжимают железные тиски.

***

После визита Разумовского у Веры внутри что-то перемкнуло. Сменилась тональность – с минорной на осторожно-мажорную. Откуда-то хлынул поток энергии, испарилось уныние и хандра. Осталась только пара грамм нерастворённой тоски, осевшей горькой взвесью в сердце.

Но случилось это очень вовремя: через пару дней из лагеря вернулась Надя, и Вера заметно повеселела, когда снова увидела живое и довольное девичье лицо. Чёрт с ней, с этой виллой в Испании, подумала тогда Вера и решила, что нужно будет и вовсе её продать, чтобы больше не терзаться болезненными воспоминаниями. А с дочкой они теперь могут съездить куда угодно, тем более Разумовский пообещал продлить Вере отпуск с тем только зароком, что проведёт она его не в душной Москве.

– Вы там хотя бы пробовали на улице погулять или только эти свои задачи бесконечно решали? – с притворной досадой спросила Вера, отпирая дверь квартиры.

В особняке на Спиридоновке ей одной принадлежал весь этаж: три спальни, кухня-гостиная и собственная мансарда. Самый центр – десять минут до Кремля. Вера справедливо решила, что после развода им с Надей вместе будет здесь хорошо.

Дочь на Верино замечание только фыркнула и продолжила как ни в чём не бывало рассказывать: о биологии, о химии, о генетике, о физиологии, об органах и тканях, о веществах и молекулах – обо всём, что целых три недели она изучала в лагере для таких же вундеркиндов и в чём Вера ровным счётом ничерта не смыслила, но старательно вникала, потому что глаза у дочери горели живым огнём.

– Теперь я не знаю, что выбрать, – сокрушалась Надя, пока Вера втаскивала в прихожую её чемодан. – Я думала, что точно решила идти на биофак МГУ. Но в лагере был такой препод… Знаешь, он рассказывал про то, как…

Надя замолкла на полуслове.

– Так что он там рассказывал? – переспросила Вера, по-прежнему не глядя на дочь и не придавая значения внезапной паузе.

– Ма-ам?.. – послышалось настороженное обрнащение.

В голосе скользнуло нескрываемое беспокойство, и Вера тут же напряглась.

– Это что? – продемонстрировала взятые с тумбочки под зеркалом документы Надя. – Ты улетаешь?

Вера отпустила пластиковую ручку чемодана и пару секунд поколебалась в сомнениях. От незнания, куда деваться, дёрнула пару раз ручку двери: вдруг не заперла? Скинула босоножки, сумку бросила прямо на пол и качнула головой в сторону гостиной.

– Пошли, – положила она дочери руку между лопаток, аккуратно подтолкнув вглубь квартиры.

Надя, шагая чуть впереди, под ноги себе не смотрела, а не сводила глаз с Вериного лица.

– Так ты летишь в Америку? Надолго? С тобой можно? Почему ты не рассказывала? – сыпались вопросы один за другим, а в глазах дочери разгорался энтузиазм. – Когда? Если не летом, то за школу можешь не переживать: ты же знаешь, я и так всё…

– Погоди-погоди, – вскинула перед собой ладонь Вера, чтобы утихомирить дочь хоть на мгновение. – Никуда я не лечу. Ни летом, ни осенью…

– Но там анкета на визу и всё такое… Зачем виза, если ты не летишь?