III (2/2)

–Я помню, Вера. С итоговым решением вы можете тянуть до осени, я вам это пообещал и слово своё держу.

Вера кинула выразительный взгляд на календарик под зеркалом в прихожей.

– И осень ещё, кажется, не наступила. Если вы пришли снова меня уговаривать, то поверьте: мне сейчас совсем не до…

– Нет, Вера, – он вопросительно приподнял брови, как бы спрашивая разрешения войти, и Вера вынужденно отступила в сторону, пропуская Разумовского в квартиру. – Я пришёл справиться о состоянии моей лучшей сотрудницы в этом городе. Ваша заместительница сказала, что беспокоится за вас. Вы не отвечаете на звонки. И лишь иногда – на письма.

Она подавила раздражённый вздох.

– У меня отпуск. Я отдыхаю от рабочей рутины. Ваше общее беспокойство совершенно излишне.

Разумовский смерил её оценивающим взглядом и зримо вмиг посерьёзнел. Вера инстинктивно поправила волосы: умыться до его прихода она успела, но всё раавно с утра выглядела изрядно помятой – сказалась почти бессонная ночь и несколько бокалов каберне.

– Поэтому я и здесь, – упал на Верин белоснежный диван Разумовский и развязно закинул ногу на ногу. – У вас отпуск, а вы проводите его в четырёх стенах своей прелестной квартирки. Тут, конечно, мило, чувствуется хороший вкус… Но не сочтите за грубость: Москва мало подходит для летнего отдыха.

– Прекрасно подходит, по-моему, – проворчала Вера, шлёпая за ним босыми ногами по мраморному полу коридора, ведущего в гостиную.

– Да?

– Да. Вы просто плохо знаете город.

– Я прожил здесь значительную часть жизни. Москва мне отлично знакома.

– Значит, в Штаты вы переехали потом?

– Уехал учиться, как и вы, – простодушно ответил Разумовский, как бы невзначай демонстрируя свою осведомлённость Вериной биографией. – Только вы вернулись, а я остался. Вы никогда не думали о том же самом?

– Кофе? Чай? Хотя, знаете… Только сегодня всё как раз закончилось, – бесцеремонно заявила Вера, разводя руками в притворной досаде, и свалилась на кресло напротив него, притянув к себе ноги и скрестив руки на груди в желании отгородиться от всего мира. – Думала ли я остаться в Штатах? Нет.

– Правда?

Уголки Вериных губ чуть дрогнули.

– Это уже неважно.

– Мне всё хочется вас понять, Вера, – подался вперёд Разумовский. – Понять, что вас здесь держит.

– Я ответила вам честно и прямо ещё в первый раз. Семья.

Разумовский хмыкнул с загадочным видом.

– Разве теперь это не изменилось?

Он нахально взял в руки оставленные прямо на журнальном столике бумаги о разводе и взмахнул ими перед Верой.

– Так что вас держит?

***

Вера, как и тогда, чувствует смятение. Но говорить всё равно приходится.

– Мне предложили должность… Директора по региону, – голос у неё тихий, мягкий, она хочет, чтобы бывший муж не воспринял новости в штыки.

– Прекрасно, – кивает Пчёлкин и не отводит глаз. – Значит, теперь точно будет кому прокормить дочь, даже если с меня суды стрясут всё до последней копейки.

–Угу, – невесело улыбается Вера. –Для этого надо будет переехать.

Пчёлкин так ни разу и не моргает. В молчании проходит несколько долгих секунд.

– В Нью-Йорк.

– Далековато, – односложно комментирует он.

– Как есть, – вторит его показательно-небрежной интонации Вера. – Придётся, конечно, периодически летать сюда в командировки, а через несколько лет я скорее всего вернусь в Москву. Но какое-то время точно нужно будет пожить там.

Он молчит. Вера слышит только продолжающийся бубнёж директрисы.

– Какое-то время? – спокойно уточняет Пчёлкин наконец.

– Да. Лет… – Вера тихо откашливается. – Лет пять.

– Мгм… – неясно мычит бывший муж и задумчиво щурит один глаз. – А у меня ты благословения просишь? Мы же больше не женаты. Езжай, раз так. Отличная возможность. Всё, как ты хотела.

– Нет, – отводит Вера в сторону блуждающий взгляд, не находя, на чём бы его остановить. – Надя тоже полетит со мной.

Пчёлкин, просидев в молчании минуту-другую, резко встаёт и, не проронив ни слова, идёт к дверям. Директриса прерывается, потому что внимание аудитории обращено теперь не к ней, а к нему, и неодобрительно смотрит поверх золотистой оправы своих очков почему-то на Веру, а не на самого Пчёлкина.

– Вера Леонидовна, – покачивает она головой.

– Простите, – торопливо бормочет Вера и сама встаёт, тихонько шагая за бывшим мужем.

А тот напоследок хорошенько хлопает дверью, что заставляет вздрогнуть Веру и подпрыгнуть на месте всех присутствующих. Пчёлкин любит ставить жирные точки.

– Госпожа Пчёлкина! – истерично вопят Вере вслед. – Госпожа Пчёлкина! Вы обязаны остаться! Я выходку вашей дочери так просто не оставлю, с рук вам не спущу… Вы слышите меня?!

Она поворачивается на каблуках и кидает испепеляющий взгляд на заходящуюся в припадке бриолиновую голову.

– Я Черкасова, – рычит, выдерживая эффектную паузу, и обводит глазами просторный душный класс, в котором сгрудился сухой и удушливый воздух. – Олимпиада Андреевна, договоритесь о времени встречи и свяжитесь со мной. Я приеду, когда скажете.

Дверью она не хлопает, но извергает тихие и сдавленые ругательства, пока пытается нагнать Пчёлкина. Зря она всё это затевала: нужно было сказать ему обо всём по телефону. На худой конец, самой заехать к нему… Куда? Где он сейчас обитает? Вера на секунду сама поражается мысли, что теперь не знает о нём таких банальных мелочей.

Зря. Зря Вера понадеялась, что в присутствии родителей одноклассников дочери Пчёлкин не станет устраивать сцен.

– Пчёлкин! – каблучки гулко цокают в тишине школьных коридоров. – Подожди! Ну давай поговорим!

– О чём, Вер? – равнодушно спрашивает он и не оборачивается. Одна рука у него небрежно засунута в карман брюк, а вторая плавно раскачивается из стороны в сторону в такт чеканным шагам.

Вера невольно думает, что ему идти вперёд и не оглядываться на прошлое намного легче, чем ей.

– О нас, о…

– Нет “нас”, Вера. В который раз повторяю: теперь каждый сам за себя.

– Нет, – упрямо спорит Вера. –У насесть дочь.

– О дочери я позабочусь, не переживай. Лети, куда хочешь. Хоть в Нью-Йорк, хоть на Камчатку… На все четыре стороны лети, Вер. Только больше ко мне не цепляйся.

– Нет, ты не понял, – догоняет его Вера, запыхавшись, и хватает за локоть. – Она сама просится лететь со мной.

Пчёлкин медленно оборачивается. Глаза у него полнятся холодной ненавистью.

– Чего?

Вера нервно мнёт в пальцах ремешок кожаной сумочки и не знает, куда деть взгляд.

– Мы с ней это обсудили. Поэтому и перешли в экстернат. Она закончит школу раньше, если получит аттестат и улетит со мной в Штаты, чтобы готовиться к поступлению в Лигу Плюща. Она ведь победитель международных олимпиад, у неё есть все шансы! А там ей такие дороги открыты! Она об этом мечтает, Пчёлкин.

– О чём-о чём она мечтает? – картинно хмурится он, изображая удивление.

– О научной карьере. В области биомедицины, – объясняет Вера ровным тоном.

– Угу, – мычит Пчёлкин, не открывая рта.

– Об образовании в ведущем университете мира, в котором ей дадут возможность эту карьеру построить, – продолжает она.

– Ага, – кивает ей в такт Пчёлкин.

– О блестящем будущем.

– Мгм, – чешет он затылок, точно пытается уложить в голове только что вскрывшиеся факты. – Только тут проблема, Вер. Ей шестнадцать. Куда ей сейчас решать, какую она карьеру хочет? Ей надо, вон… С пацанами на свиданки ходить.

– И тем не менее. Это она меня уговаривала, а не я её.

– Что-то я от Надьки раньше ни слова об этом всём не слышал.

– А когда ты в последний раз с ней об этом разговаривал?

– Я? Я разговаривал, – упорствует Пчёлкин. – Я знаю, что она хочет куда-то… в МГУ она хотела. Про медицинский думала. Я ей сказал, что куда захочет, туда и…

– Это было в седьмом классе, – прерывает его воспоминания Вера и с сожалением смотрит на бывшего мужа.

– Да чего ты придумываешь? Вот только недавно…

– В седьмом классе, – тоном, не терпящем пререканий, чеканит по слогам она и замолкает. – А потом у неё умер дед. И она решила, что хочет заниматься биомедицинской инженерией.

– Это что такое?

– Хочет создать искусственное сердце… – морщит Вера лоб. – Неважно, Пчёлкин. Ей всё равно сначала нужно получить общее биологическое образование, потом выбрать специализацию. Мы с ней изучали вопрос…

– Ах, вы с ней изучили, – прокурорским тоном обвиняет её бывший муж в утаивании важной информации.

– Да. Мы с ней.

– А со мной вы это обсудить не думали?

– Нет, Пчёлкин, – Вера сокращает оставшееся между ними расстояние одним стремительным шагом. – С тобой мы этого обсудить не могли. Потому что тебя это как-то мало волновало.

– Да что за чушь ты порешь? – взрывается он. – Я Надьке всегда уделял внимание. Мы с ней всегда…

– Да, вы с ней всегда в кино ходили. В зоопарк. В те редкие дни, когда у тебя хотя бы на неё находилось время. Она и не хотела тратить его на то, чем и так занята двадцать четыре часа в сутки. Какой вообще мед, Пчёлкин? Она вида крови не переносит и больниц боится с тех пор, как....

Она устало заслоняет лоб рукой не в силах закончить предложение от того, как живо перед глазами встаёт воспоминание последней встречи дочери с прикованным к больничной койке дедом.

Вера была тогда рядом с Надей и ровным счётом ничем не могла той помочь, не умела облегчить боль, не знала, что говорить, как быть и как себя вести. Поэтому позвонила Пчёлкину, который лишь по счастливой случайности находился в тот день в Москве, и попросила его забрать Надю. Знала, что после пары часов, проведённых с вечно занятым отцом, она вернётся повеселевшая и румяная – так тогда и вышло, и у Веры чуть отлегло от сердца. У самой глаза уже болели от выплаканных слёз и саднило кожу пересохших губ, которые она в исступлении кусала, чтобы не кричать в голос.

– Если она крови боится и больницы не выносит, чего ж она всё равно собралась в эту твою… – он трясёт в воздухе рукой, силясь вспомнить только что озвученное название.

– Это совершенно другое, – пожимает Вера плечами. – По крайней мере, она так говорит. Основная работа – в лаборатории.

– Искусственное сердце, значит?

– Угу, – Вера приваливается спиной к стене.

– Я думал, такое уже придумали.

– Нет. Но Надька обязательно придумает.

– Было бы не лишним, – Пчёлкин прислоняется к противоположной стене и гипнотизирует Веру исподлобья синим пристальным взглядом.

– Что, есть жалобы? – с лёгким ехидством ухмыляется она.

– Да так… – звучит в его голосе едва заметная нота печали. – Побаливает иногда.

Вера давит тихую усмешку и от неловкости принимается рассматривать лакированные носки своих туфель.

– Не расскажешь, что там у тебя стряслось? – спрашивает она вполголоса.

– Не-а, – зубами достаёт он из пачки сигарету. – Что? Нет же никого. Никто не увидит.

Вера таращит в возмущении глаза.

– У тебя совсем ничего святого? Это же школа.

– Всё правильно. Покурить в школе – это святое, Вер Леонидовна, – криво ухмыляется он одним уголком губ и быстро прикуривает от огонька зажигалки. – Ты, наверное, когда училась, ни разу…

Вера иронически приподнимает бровь, делает широкий шаг к нему через весь коридор и, гордо вскинув голову, хватает дымящую сигарету.

– Ты очень мало знаешь о моих школьных годах, – делает глубокую затяжку она, принимая вызов.

Пчёлкин с уважением вытягивает губы буквой “о” и пару раз хлопает в ладони. Вере всё равно боязно, но приятно. Она украдкой осматривается по сторона: рядом вроде бы никого. Снова вдыхает дыму, который пахнет Пчёлкиным.

– Так ты мне расскажешь, что такого натворил? – в словах проскальзывает лёгкая хрипотца. В горле становится едко и сухо.

Пчёлкин мрачнеет на полтона и теряет свою беззаботную улыбку. Он уже собирается ответить, но безмолвную пустоту школьного здания оглашает громогласный рёв сирен. Сигарета у Веры из рук исчезает в ту же секунду.

– Ч-чёрт, – хватает Веру Пчёлкин и тащит за собой к выходу. – Пожарка сработала! В наше время такой ерунды не было…

– Выбрось! – сбиваясь с ног, чтобы успеть за ним, говорит Вера об окурке.

– Горим! – устрашающе гаркает Пчёлкин сбитой с толку гардеробщице и шепчет Вере на ухо: – Сколько тебя учить, что улики оставлять на месте преступления нельзя? Окурок найдут и вычислят нас по ДНК.

– Сколько тебя учить не совершать преступлений? – вторит его интонации Вера и упирается ногами в пол. – Ну подожди, мне же нужно забрать плащ!..

– А я говорил тебе, что не надо его там оставлять, – всё равно волочет Веру к выходу Пчёлкин, поучительно встряхнув собственным пальто, перекинутым через локоть. – А теперь нам нельзя вызывать лишние подозрения.

– Чем это мы их вызовем? – слабо сопротивляется она.

– Тем, что не боимся пожара, – останавливается он на школьном крыльце и смотрит в горящие тёплым светом окна, в которых мелькают силуэты суетящихся людей. – Думаю, нам все благодарны.

– За что это?

– За то, что больше не надо выслушивать всю эту муть про утренники и экзамены. Как будто взрослым людям больше нечем заняться по вечерам.

Мобильник, снова разразившийся вибрацией в его кармане, режет Вере слух в унисон с пожарной сигнализацией, чей вой всё равно доносится даже сквозь закрытые двери.

– А тебе, выходит, есть чем заниматься по вечерам? – выдыхает она с долей пренебрежения.

– Давай не лезть друг другу в жизни, – возвращает он ей циничный комментарий.

Вера горько усмехается.

– Точно, – кивает она головой, ёжась от осенней прохлады и колючего разочарования. – Ты же сказал, что у нас с тобой больше нет никаких общих дел.

– Нет, – спокойно и скупо подтверждает Пчёлкин, одним молниеносным движением набрасывает на Веру своё пальто, пахнущее табаком и кожей дорогого салона авто, а затем решительно разворачивается и прытко спускается по ступенях крыльца вниз.

Вера смотрит ему в спину, чёрная рубашка надувается и пузырится от порывов ветра, но Пчёлкину как будто совсем не холодно. Пчёлкину абсолютно всё равно.

– Сейчас приеду, – доносит ветер его беззаботный голос до Вериных ушей, она ощущает поднимающуюся изнутри волны гнева и обиды и кричит ему вслед:

– Новости я тебе сообщила!

Дыхание становится рваным, шумным; на грудь давит тяжеленная бетонная плита и не даёт сделать глубокий вдох. Голос поэтому звучит совсем не так стойко и уверенно, как ей того хочется. Вера надеется, что в темноте и вое ветра Пчёлкин её слабости не различит.

– Меня ждут, Вер, извини, – небрежно кидает он ей в ответ и садится в услужливо подъехавшую к нему машину.

Из школы начинают нестройной толпой выходить люди. Они загораживают ей обзор на отъезжающую вместе с Пчёлкиным иномарку. Вера прячет замёрзшие ладони в карманы оставшегося на ней пальто, принадлежащего ему и хранящего его аромат, и пальцы машинально нашаривают спрятанный там окурок. Она бросает его под ноги и с силой давит подошвой, часто моргая от покатившихся по щекам непрошеных слёз.

Горько пахнет дымом.