Глава LIV. (1/2)

Пейзажи сменяли один другой, пока армия Золотой империи шла к границам своих владений. Золото в этих краях было невероятно красивым местом. Лето уходило, но в жарком Доме этого еще не ощущалось: дни были даже жаркие, вечера теплые и только ночи прохладные. Прошел почти месяц с начала похода. И чем дальше Первый Полководец продвигался к границе, тем сильнее его поглощала тревога. Это чувство поселилось у молодого мужчины уже давно, с того момента, как он узнал новость о предстоящем «завоевании». Однако не только беспокойство о надвигающейся войне (которая по его мнению была неизбежна) обременяло Скара. Его голову не покидали мысли об Эдмарионе. Воспоминания о короле Золота приносили почти физическую боль. Чувство тоски перемешанное с обидой дурманило голову не хуже ароматных трав, которыми окуривали жрецов в языческих храмах. Конечно, это очень мешало воину в его миссии, которую так любезно водрузил ему на плечи все тот же злосчастный король.

Поначалу Скараби отчетливо ощущал гнев. Это чувство было действительно сильным и, возможно, если бы войско Скара уже участвовало в военных действиях, то оно бы неплохо помогло во время битв. Но пока поход находился в мирной фазе, гнев, что переполнял арианца, лишь изматывал его и не позволял спать по ночам. Скар злился как на Эдмариона, так и на себя. На Эдмариона за предательство, и пусть по мнению брюнета и остальных в замке Эд был ничего не должен Полководцу, именно так мужчина расценивал поступок любовника. И также арианец был зол на себя, за бескорыстную любовь, которую не мог задушить даже тот факт, что «жертва» этой самой любви изменила ему. Ведь именно так расценивал чувства Скараби молодой король? Они обременяли его. Он сам некогда говорил, что ему тяжело и он «не вынесет такой любви». И он не вынес! И нашел утешение в ком-то другом! Подобные мысли не покидали голову арианца, и Скару порой от них становилось поистине тошно. Кто бы мог подумать, что вся эта ситуация принесет Скараби столько муки? Скар даже не мог определить, на кого он злится сильнее.

Короткое время на отдых, еду и разговоры с подчиненными вряд ли отвлекали Полководца от его терзаний. Скар бы и рад, наконец, окунуться думами в свою миссию, но снова и снова, опять и опять фразы в голове все равно обрывались воспоминаниями об Эдмарионе. И сколько бы ни было в его душе моментов, сделавших его счастливым, сейчас все было столь омрачено, что от счастливых воспоминаний становилось еще противнее.

Скар не верил, что Эд чувствует вину, не верил, что тот раскаивается. Да и должен был? Это было обоснованно. Не он ли все время твердил, что имеет право взять любого и возьмет, если захочет? Не его ли Скар уже ловил на попытке пригласить жадного до чинов воина в королевские покои? И даже тот момент, что Эдмарион таки выполнил данное обещание и сообщил Полководцу об измене, не смягчали сердце арианца. Все равно было больно.

«Тошно», — пронеслось в голове воина. Сама мысль о том, что он так расклеился, его расстраивала еще больше. Скараби хотелось ощутить свою свободу, выдрать чувства из груди и жить уже без этого отравляющего комка дальше. Предательство любимого человека он испытал уже дважды и больше ему не хотелось. Ему не хотелось еще после первого раза, честно сказать. Да и кому захотелось бы? «Да и чего я ждал? — усмехнулся про себя кшатрий. — Что он вдруг сделается таким, каким я хочу его видеть? Как наивное дитя, ей Богу. Все было ясно с самого начала. Нечего было «замки» строить. Я же мужчина, чему я вообще удивляюсь?» Размышления Скараби, где он даже пытался оправдать поступок короля, тоже не принесли ему утешения. Да и какое оправдание могло быть? Эдмарион был просто из тех, кто не понимал таинства верности, для него это слишком сложно. Баловень судьбы вряд ли захочет идти тернистым путем лишений, когда вокруг него столько разных угощений.

Время шло дальше, как и дни, которые сменяли друг друга. Когда Золотая армия подходила к границам Серебра, Скараби уже не чувствовал злости по отношению к своему королю. Он остро ощущал нечто намного хуже, чем слепая ярость — разочарование. Раз за разом арианец прокручивал в своем сознании сцену перед своим отплытием. И с каждым разом она становилась все омерзительнее. Эдмарион сообщил «новость» лишь после близости, осознавая, что сообщи он ее до — прощальных ласк бы не было вовсе. Он сообщил все накануне похода, обезопасив себя этим от ненужных сцен, в надежде, что Военачальник успеет остыть за время похода. Но, о боги, как он ошибался!

Арианец накручивал себя с каждым днем все сильнее. Обида, чувство несправедливости и гнев оседали в его душе все больше, становясь неподъемным камнем. Скар не знал, как вести себя по возвращении. И если быть честным — он и не хотел возвращаться.

Вскоре молодой мужчина поймал себя на мысли, что несмотря на то, что его голова была забита отнюдь не походом и предстоящим захватом, все это путешествие мало-помалу все же отвлекало его. Ведь есть вещи пострашнее, чем неверный любовник! Например, предстоящая война с Серебром. То, что Золото заберет (хоть и за долги) часть Серебряного Дома не может не повлиять на отношение двух империй. Конфликт уже обострился и рано или поздно должен был достичь своего апогея, вылившись в очередную многолетнюю войну между «братьями», о которой в дальнейшем очень красочно напишут летопись.

И действительно, к тому моменту как армия Золота достигла Серебра, думы Скара занимал лишь вопрос предстоящего захвата земель. И, казалось бы, чувства к королю стали почти такими же холодными, как глаза Эдмариона. Но каждый раз, когда арианец вспоминал эти самые глаза, сердце продолжало с болью сжиматься, и Скар со всей скорбью проигравшего осознавал, что несмотря на произошедшее, он все равно продолжал слепо любить своего короля.

***

Печаль и думы Короля часто прерывались совещаниями, напряженными дискуссиями, изматывающими тренировками и просто желанием отвлечься. В этот раз отвлечься от тягостных размышлений и попыток раскрыть в себе дар предвидения Эдмариону пришлось занятием еще более неприятным. Со всех сторон на молодого Короля налегли с вопросом о женитьбе и срочной нужде явить Империи хотя бы скромный намек на наследника короны. Во дворце вдруг стало слишком много молоденьких девушек, которые всеми уловками пытались завоевать внимание Повелителя. Увы, безуспешно.

Эдмарион не брезговал любоваться подтянутыми телами соблазнительных и знойных танцовщиц, которые развлекали его в скучные будни, но никогда эти красивые силуэты не будоражили его сознание. Также его сознание не будоражила и мысль об Олимпии, которая была выбрана ему в жены отцом. Олимпия же была одурманена возможностью стать Королевой Империи. Ее приводила в восторг одна лишь мысль об этом, но вместе с тем над девушкой, что отчаянно желала скорее выйти замуж, навис злой рок. Словно все боги вдруг ополчились на нее: как бы она ни старалась развить себя, преподать себя обществу, блеснуть новыми знаниями или свести с ума каждого приглянувшегося ей мужчину, был один нюанс, который мог все испортить и не дать заветной мечте осуществиться. В свои годы, когда все ее сверстницы уже созревали для деторождения, Олимпия была все еще нераскрытым бутоном. Регулы отказывались приходить, какую бы отраву от лучших лекарей она ни выпивала.

На фоне вечных опасений Олимпия часто срывалась и закатывала яркие истерики. Любящий отец вряд ли мог ее успокоить, хотя сам желал союза Короля со своей дочерью не меньше. Чтобы хоть как-то отвлечься, наследница уважаемого наместника Золота старалась быть в обществе постоянно. Она продолжала заниматься с лучшими умами со всех концов Света, готовясь к важному событию всей своей жизни. Она уже видела себя Королевой и на меньшее была не согласна. В самом деле, кто, как не король, мог сделать ее счастливее? И дело было не в светлой любви к Эдмариону. Олимпия была влюблена в титул и все безграничные преимущества ему положенные.

Рожденная во всем блеске привилегий вельмож, Олимпия никогда не позволяла себе расслабиться. Ее положение и щедрая любовь отца давали ей множество возможностей выделяться не только красивыми нарядами и блеском самоцветов и золота, но и умом. Каждый был ею очарован и не переставал ее нахваливать, когда как за глаза многие (особенно женщины) ее недолюбливали. Еле скрываемое за лицемерными улыбками презрение других девушек и женщин Олимпия расценивала как большой комплимент и никогда не упускала возможности подлить масла в огонь. Она не брезговала легким флиртом даже с женатыми мужчинами, если они казались ей интересными, чем еще больше выводила их жен из себя.

И все же девушка была дальновидна: при всей своей очаровательной (и не очень) дерзости она никогда не упускала возможности сказать что-нибудь лестное в адрес каждого, даже того, кто ее горячо ненавидел. Она часто говорила это в глаза, еще чаще говорила льстивые вещи за спиной. Лесть ей ничего не стоила, но при своем положении столь доброжелательные речи юной наследницы и претендентки на роль Королевы Золотого Дома в адрес всего люда ее окружавшего всегда приносили ей удачу. Пусть многие ее не любили и желчно ей завидовали, ее мастерское лицемерие в обществе играло ей на руку. Даже с врагами в половину всей Империи она была на вершине своего Олимпа. Ведь даже враг поддержит того, чья дружба ему будет выгодна и кто отзывается о нем всегда лестно. Удобно, не правда ли?

При всем цвете всеобщего обожания, казалось, один Эдмарион не видел в Олимпии ничего особенного. Его братская привязанность к девушке благополучно пала жертвой отчаянного нежелания быть с ней в роли супруга. Несмотря на слухи о ее красоте и богатстве, Эдмарион упорно видел в ней обычного ребенка. И даже визит в дом ее отца вряд ли изменил его отношение.

Кезон встретил Короля со всеми почестями, провел небольшую прогулку по саду своего большого имения и остановился на одной из дорожек, недвусмысленно представив взору Короля его избранницу. Олимпия сидела в тени уже отцветшего дерева на светлом ковре в окружении своих помощниц, которых она с самого детства считала фрейлинами. Еще с пеленок она прекрасно мирилась с ролью принцессы, коей никогда не являлась, но к королевскому титулу у Олимпии имелась врожденная склонность.

— Что говорят лекари? — поинтересовался Эдмарион, не постеснявшись спросить об этом столь откровенно.

— Повитухи осматривали ее, говорят, что она поздняя, но здоровая.

— Разве у здоровых есть проблемы с кровотечениями? — продолжал спрашивать Эдмарион.

Кезон немного растерялся и тяжело сглотнул. Ситуация со здоровьем его дочери все больше становилась печальной. В ее 16 лет не иметь кровотечений было очень дурным знаком.

— Ее мать тоже была поздней, — соврал Кезон от безысходности.

— И родила Вам лишь девочку, — жестоко подметил Король, — мне нужны сыновья. Сможет ли она зачать мне сына?

— Мне как отцу горестно поддерживать этот разговор, — все же высказался мужчина, — и хочется сказать о дочери лишь лучшее. Но я не могу видеть будущее. Я лишь верю в то, что она здоровая девушка и вот-вот станет женщиной. И, конечно, она родит Вам детей. Я мечтаю о внуках не меньше, чем Вы о наследниках.

— В таком вопросе, особенно сейчас, — начал Король, — мечты и вера не дают никакой гарантии. Мы на грани новых завоеваний! И это сопряженно рисками. Иметь хотя бы одного наследника стало уже острой необходимостью. Я должен был жениться на Олимпии еще два года назад, по планам отца во дворце уже должен был появиться наследник короны.

Кезон не знал, что ответить. Давление на Короля передалось ему с удвоенной силой. Но на счастье одна из прислужниц Олимпии заметила их и привлекла внимание своей госпожи. Эдмарион заметил это оживление и, наконец, отвлекся от неприятного разговора. Олимпия, похолодев от ужаса и восторга, еле совладала с собой. Волнение было таким сильным, что она не сразу направилась в сторону мужчин. Эдмарион воспринял это даже с усмешкой, словно Олимпия набивала себе цену своей отстраненностью. Когда девушка все же подошла к ним и поклонилась, Эдмарион не смог не заметить, что Олимпия все же повзрослела. Она не была тем докучливым ребенком, каким он ее запомнил. Перед ним была девушка, оправдывающая все слухи о красоте. Но для Короля даже ее красота ничего не стоила. Как не было у него влечения к женщинам, так его и не появилось. Ведь если его сестренка достигнет ее возраста, она тоже будет прелестной и также не будет вызывать в нем никакого желания и похоти.

— Какой приятный сюрприз принимать Вас в нашем доме, — улыбнулась Олимпия. — А принцесса Лайам с Вами?

— Она осталась во дворце, — коротко ответил Эдмарион.

— Как жаль! Я так по ней скучаю! Она, должно быть, совсем уже большая девочка, — вздохнула Олимпия.

— Да… вы почти ровесницы, — отозвался Эд, сильно увеличив возраст принцессы. Олимпию такой комментарий страшно смутил: она остро почувствовала свою уязвленность. Визит Эдмариона не был случайным порывом, он приехал за новостями и, возможно, намерен выбрать другую жену.

— Могли бы мы немного пройтись? — спросила девушка, чуть прикусив губу. — По Вам я тоже скучала.

— Кезон, — кивнул Король.

— Ваше Величество, — поклонился наместник и поспешно оставил их наедине.

Они молча двинулись по дорожке поближе к тени высоких кустов и деревьев. Несмотря на характерный цвет кожи народа Золота, Олимпия была «породы» Серебра и имела светлую кожу.

— Я понимаю Ваши опасения, мой Король, — все же начала Олимпия, тщательно подбирая слова, — но я лучше лекарей скажу Вам, что это случится совсем скоро. Я чувствую свое тело. Я вижу изменения. И то, что со мной происходит, когда я думаю о Вас, не может происходить с девушкой, которая не созрела. Я прошу лишь дать мне немного времени. Я знаю, что подарю Вам сыновей столько, сколько Вы пожелаете. Моя мать была воином и лишь ее военная служба отгородила ее от того, чтобы родить после меня моих братьев. Служба нашей Империи забрала ее жизнь и увековечила память о ней. Я очень горжусь ее заслугами. У воина не могла родиться слабая дочь. Так же как и у Вас не может не родиться сильных сыновей.

Эдмарион с невольным изумлением опустил взгляд на девушку рядом. Ее речь была полна обещаний, похожих на ультиматум. Однако сам формат ее обращения был непозволительно дерзким, чем и зацепил Эдмариона. В конце концов, искать новую жену ему совершенно не хотелось. И если уж Олимпия так уверена в своем здоровье, то она должна осознавать и ответственность за свои слова.

— Это все замечательно, — ответил Эдмарион, — но если твои кровотечения задержатся и не придут к первым новостям с границ с Серебром, я буду вынужден расторгнуть наш уговор. Впрочем, у тебя полно поклонников, ты вряд ли останешься старой девой, даже если ты не способна родить.

— Я способна! — оскорбилась та. — Ваше Величество, не стоит оскорблять свою королеву! Этим Вы оскорбляете себя. Выбор Вашего отца пал на меня не просто так. Лучше меня у Вас жены не будет.

— О, правда? Ты уже вжилась в роль королевской женушки? — с иронией протянул брюнет. — А не ты ли считала меня братом своим?

— Я так считала лишь потому, что была очень юна, мой Король, — ответила она с запинкой, — лучше Вас мужа не найдется ни в Золоте, ни в других краях. А на меньшее я не согласна.

— Недурно, Олимпия, — хмыкнул Эд, — ты все же повзрослела.

— Мы не виделись три года.

— Не так много, — пожал он плечами.

— Но уже достаточно, — был ее ответ.

***

Бронза разительно отличалась архитектурой от других металлических империй. Просторные залы, высокие потолки, буйство пастельных красок и живописи, окна от пола до потолка. Климат позволял расти прекрасным цветам и деревьям, что невероятно красиво цвели с весны по осень. Одевались здесь тоже иначе, более ярко, изысканно, не брезгуя ювелирными изысками даже в выборе аксессуаров для волос. Жизнь при дворце и вовсе была лишена мрачности. Однако в главном дворце столицы не было более темных покоев, какие имел Гистус.

Все окна были зашторены плотными гардинами; передняя часть покоев, что обычно служила для встречи гостей, была похожа на кабинет. Разве что столов было больше, не было секретаря, а только мрачные стопки рукописей и книг. На других столах выстроились склянки самых причудливых форм и разных цветов, сосуды с травами и порошками, мерзкими засушенными частями плоти всевозможных животных, несколько ступок разных размеров, одна из них пахла весьма дурно.

Гильрея обожала находиться в этой обители колдовства и магии, часто представляла колдуньей и себя, хотя по строгим наставлениям колдуна старалась ничего не трогать. Но ее красная шевелюра, особенно, если не собрать в прическу, ассоциировала ее с самой настоящей колдуньей. Разве во всех старых и страшных сказках у ведьм не было рыжих или красных волос? Ах, как жаль, что ей не достался цвет глаз Тамерлана!

И вот, колдуя в своей голове, графиня скользила по кабинету колдуна в черной выходной мантии, а непослушные волнистые волосы рубином переливались от дрожащего света свечей. Она скользила босыми ногами по пыльному паркету, чтобы не шуметь стуком каблуков, но ее присутствие было обнаружено еще до того, как маг вернулся в свои покои.

— Тебя не должно здесь быть, — раздался его тихий голос, едва дверь заперлась за молодым колдуном. Сумасбродность и полная безответственность, в которые Гильрея впала после новости о помолвке, немало его напрягали. Гистус не любил сложности, опасность и риск, а поведение графини постоянно ставило его под удар. Сама Гильрея, конечно, ему очень нравилась, как и многим мужчинам при дворе, но ее поведение ему приходилось только терпеть.

— Но ты дал мне ключ! — возразила девушка.

— Не для того, чтобы ты пробиралась сюда по своему желанию! Это опасно!

— Но мы так давно не виделись! — расстроенно ответила графиня, и ее силуэт немного поник в отражении пыльных склянок.

— Боги, как ты не понимаешь?

— Мы не можем даже гулять в саду, как раньше, Гистус, — продолжала она, — ты постоянно занят то с дядей, то своим колдовством. Конечно, ты творишь невероятные вещи, но, Гистус, а как же я? Неужели ты сдался? Или охладел ко мне?

Колдун тяжело выдохнул и подошел к девушке, подняв ее личико за подбородок. Его не трогали все эти тирады слов, ему просто легче было иногда сдаться.

— Я очень рад тебя видеть, — шепнул он, — но никогда не забывай об опасности, что таится в каждом углу. Ты поняла меня?

— Я очень скучала!

— Ты меня поняла?

— Конечно, любимый, — согласилась Гильрея и обняла мага. Темноволосый колдун обнял девушку в ответ и оторопел, изумленно погладив ее по спине. Она была в мантии, под которой он не ощутил никакого корсета.

— Боги, ты что…

Гильрея улыбнулась и невинно взглянула на мага.

— Хочешь посмотреть?

— Ты с ума сошла! — опешил Гистус. — Ты ходила в таком неподобающем виде по замку?!

— Тише, — хохотнула она, — я успела раздеться до твоего прихода. Не ты ли говорил, что тебе нравлюсь я без всех этих пышных нарядов?

— А если бы вошел не я? Ты совсем забываешь о безопасности! — почти выкрикнул он, готовый взяться за голову.

— Но ведь зашел ты, а я так тебя ждала, что мне и дышать было тяжело в этом удушающем корсете!

— Не делай так больше, это очень опасно! — не сдавался колдун.

— Как скажешь, — улыбнулась красноволосая и все же сбросила с себя мантию, представ перед магом лишь в кружевной ночной одежде.

— Гильрея…

— Обычно кружевом лишь украшают, я же попросила сделать рубашку только из кружева. Правда, красиво?

— Не то слово…

Гистус подхватил девушку на руки под ее довольный вскрик. До чего она была сумасбродной! Но он все равно ее желал. Да и как такую не желать?!

Конечно, их связь доставляла ему немало проблем, но все же она была. И ее невозможно было прервать, потому что из них двоих Гильрея никогда не сдавалась. Интрижка с колдуном нервировала ее, щекотала нервы, и Гильрея вечно подливала масло в огонь. Она желала страсти, и таинственный маг, чья мощь ее пугала, был самым невероятным объектом ее симпатий. Добиться от столь тихого человека эмоций было для нее целью, и она до этих пор всегда добивалась своего. Разве мог мужчина устоять перед нею? Разве мужчину не цепляла ее непокорность в одном и раболепие в другом? Разве их запрет на соитие двух тел не был обойден всеми способами? И разве Гистусу не хотелось ее взять так, как он волен был взять любую другую? Но колдун никогда не хотел переходить грани. Он и так немало ее растлил, где-то следуя ее необузданному желанию плоти. Гильрея жаждала быть обласканной, а разве ему было сложно уступить ей в этом желании?

— Я так скучала по тебе, мне так одиноко, — шепнула девушка в губы колдуна и улыбнулась его поцелую.

Колдун отнес девушку в покои к постели и усадил ее на пышную перину, взмахнув рукой в сторону. В этот же миг двери в ложе закрылись сами. В такие моменты, когда Гильрея наблюдала за невероятными вещами, у нее внутри все сжималось от восторга и испуга. Загадочность мага, его необычная для Бронзы внешность, его умения, все в нем будоражило ее разум и подсознание. Она была слепо влюблена и любила молодого мужчину всем сердцем. Такая она и бывает, наверное, эта первая любовь.

***

Помимо красивой архитектуры Бронзовый Дом всегда славился своей набожностью и высокими нравами. Своей духовностью и порядочностью люди бронзового королевства порой кичились настолько же сильно, насколько в Золотой Империй гордились своей силой и военной подготовкой. Конечно, люди всегда будут оставаться людьми, поэтому напыщенная святость бронзовых господ не всегда была оправданна. Иначе как глубоко верующее королевство могло сулить магу, который поклонялся языческим богам, место на престоле? Пусть язычник утверждал, что отрёкся от древних божеств, он не просто продолжал пользоваться своей силой, но и множил ее с каждым днём. Пусть обращение за помощью к магам и было оправдано (Бронза как никогда нуждалась в защите. И сейчас, когда железные континенты были на пороге новой многолетней войны, Бронзовый Дом был готов уцепиться за любую возможность, лишь бы не вступать в открытую борьбу), народ так и продолжал с настороженностью относиться к Гистусу.

Как чародей ни старался объяснить простому люду, что он прибегал лишь к светлым силам и хотел защитить их Дом, Гистус чаще встречал недовольство, чем благодарность. Поэтому молодому мужчине приходилось быть поистине изобретательным, чтобы не раздражать церковников и порядочных граждан своим «адским колдовством», но при этом продолжать практиковаться в магии.

Так, в последнее время Гистуса очень увлекло врачевание. Так как молодой маг был далеко не глуп, он понимал, что в военное время умение исцелять тяжело больных и раненных было одним из ведущих. Также Гистус осознавал, что в образе целителя он стал бы намного привлекательнее для бронзового общества и тем самым смог бы укрепить свои позиции как будущего Короля. Так или иначе, мужчине было весьма выгодно идти по пути «народного героя», который готов протянуть каждому волшебную руку помощи.

Сначала маг учился варить лечебные отвары и снадобья. К сожалению, первое время мужчина мог испытывать свои рецепты лишь на животных и птицах, которых по его приказу охотники приносили во дворец недобитыми. Но человек не раненная в крыло сойка и не подстреленный кролик (которые, к слову, после отваров мага полностью выздоравливали), снадобья Гистуса нуждались в проверке на человеческом организме. Королевский маг и наследник престола конечно же не мог ходить по улицам города и ставить эксперименты на своих гражданах: а если что-то пойдет не так? Как он будет выглядеть в глазах Бронзового Дома? Гистус не имел права на ошибку. Зато никому не известный знахарь-отшельник, который по своей доброте душевной помогал бродягам и нищим, вполне мог! Именно поэтому Гистусом было решено являться местным жителям в облике побитого жизнью лекаря, а не в облике придворного мага.

Задача это была не из легких: мужчине приходилось выбирать дни, освобождать свое расписание, подгадывать настроение Короля и, в конце концов, находить отчаянных бродяг и беженцев. От дворца до города дорога занимала два часа. Ближайшие фермы к дворцу принадлежали высокопоставленным лицам и соваться туда было слишком рискованно. Потому Гистус доезжал в экипаже до города, оставлял экипаж ждать его, а сам брал в аренду коня и, облачившись в потертую накидку, держал путь к окраинам.

Столь частые вылазки в город не оставались незамеченными. И если Каур терпеливо и даже с неким снисхождением давал преемнику немного свободы, то Гильрея, узнав об этом, потеряла покой. Ее главным образом интересовал лишь один вопрос: что Гистус делал в городе? Догадки были самые разные: азартные игры, новомодный трактир и сомнительные друзья (возможно, язычники), первоклассные бордели, что работали в тени. И если первые причины она могла стерпеть, то последнее ее донельзя расстраивало. Она понимала, что Гистусу могло не хватать тех ласк и откровений, которые она ему давала, но терпеть других женщин было для нее непосильной задачей. Чтобы прояснить ситуацию, графиня пыталась незатейливо спросить между делом, есть ли у Гистуса кто-то еще, что она примет любой его ответ, но маг с улыбкой клялся, что она для него единственная. В свете железного отказа Каура в помолвке Гильрея мало верила его клятвам. Да и если женщина заподозрила любимого в неверности, никакой довод не изменит ее настроения.

Гистус в это же время стал больше проводить время с мужчинами, запретил ей приходить к себе, сам покои Гильреи не посещал и даже перестал звать в свои. Девушку такой исход отношений не устраивал. Графиня была одержима мыслью о неверности, что давало ей почву для новых сердечных страданий. Своими переживаниями она делилась с верной прислужницей и в конечном итоге они обе придумали гениальный план: устроить за магом слежку.

Имея внушительное содержание, она могла позволить себе все, потому ей не составило труда найти дополнительные глаза и уши, лишь пообещав хорошее вознаграждение. Среди тех, кто не любил Гистуса или терпел его из уважения и верности королю, появились люди, которые не сводили с него глаз, доплачивали детям слуг, чтобы те докладывали им обо всем. Спустя пару месяцев графине доложили, что каждый раз, покидая дворец, Гистус едет на окраину города и остается в дешевом доме, где сдаются комнаты, на целый день. За редким исключением колдун едет за покупками для своих зелий, но в основном он пропадает в гнилом и пропащем месте. Гильрея в истерике представила, что ее Гистус нашел себе бедную и несчастную язычницу, которая околдовала его своими чарами. Ведь как без чар он мог полюбить другую?!

— Как я несчастна, Господи! За что мне выпало такое испытание? — расстроенная графиня не находила себе места. Все больше и больше она накручивала себя, придумав столько доказательств в неверности, что теперь была глубоко убеждена в этом.

— Госпожа… не лучше ли Вам прекратить с ним отношения? — поинтересовалась служанка.

— Он клянется мне в любви, а сам! Лживый, лживый негодяй! Он думает, что я слепая и ничего не вижу?! Вот я поеду за ним! И поймаю его с этой дешевкой! И тогда ему нечего будет возразить! Он совершенно не понимает, с кем связался! Предав меня, он предает весь наш Дом! Я ведь могу сделать так, что он никогда королем не станет!

— Госпожа, — только и выдохнула Алиа, — знаете, если Вас это успокоит… Но там очень опасно! Такому нежному созданию нечего делать в таком месте…

— Не переубеждай меня, дорогая! Я не успокоюсь, пока не вздерну эту чертовку!

***

Темноволосый мужчина бойко шагал в сторону своих покоев. Сравнительно недавно Гистус не только безошибочно смог воссоздать рецепт одного из самых мощных целебных зелий, но и научился лечить раны и ушибы лишь с помощью своей собственной энергии. Поэтому настроение мага было поистине прекрасным. Вряд ли хоть что-то могло испортить сегодняшний день.

Добравшись до своих покоев, Гистус приподнял руку и движением лишь одного указательного пальца отворил дверной замок. Слабо улыбнувшись, мужчина сделал плавное движение кистью и дверь аккуратно распахнулась, впустив хозяина комнаты в свою обитель. Как только темноволосый парень зашел внутрь, дверь также послушно захлопнулась за ним.

Гистусу нужно было собрать сумку в город (сегодня мужчина хотел опробовать сразу несколько зелий от инфекций и заражений) и переодеться в уже полюбившуюся ему старую накидку, чтобы в дорогих нарядах не выдать себя перед предполагаемыми больными. Конечно, накидка не могла полностью преобразить вид колдуна, но Гистус и не возлагал больших надежд на потрепанную ткань. Одна из самых сильных сторон мужчины было умение создавать иллюзии, чем оный неоднократно и с большим удовольствием пользовался. Поэтому Гистусу почти ничего не стоило воссоздать на своем лице облик совершенно другого человека.

Маг размеренно прошел к небольшому зеркалу, что располагалось на комоде (попутно он схватил с небольшой вешалки потертую накидку), и встал напротив него. Темноволосый парень поднял ладони к своему лицу и, прикрыв глаза, еле слышно выдохнул:

— Imagini*…

На лице колдуна заиграли блики, а затем светлые пятнышки стали менять форму и цвет, вместе с тем трансформируя и внешний вид молодого мужчины. Наложив иллюзию, Гистус с нескрываемой гордостью оглядел свою работу: вместо темных волос почти до плеч — короткие пепельные, вместо гладко выбритого лица — неаккуратно обстриженная борода, вместо голубых глаз — карие, вместо ровного носа — с перебитой горбинкой. Теперь придворного мага мог выдать лишь голос, но что стоило Гистусу чуть понизить тон? Да и все равно — узнать его тембр смогли бы лишь приближенные к нему люди. Подняв ладони к лицу вновь, маг сделал движение, словно снял маску с лица, и его облик снова вернулся.

— lux**, — бойко скомандовал колдун, не отвлекаясь от завязок, и на столе перед магом зажглись расставленные свечи. Теперь Гистусу осталось собрать лишь сумку. Мужчина плавно вытянул руку, а затем будто что-то потянул на себя, заставив тем самым небольшую сумку самолично водрузиться на стол.

— Compararim***, — изрек Гистус и улыбнулся: сумка раскрылась без чьей-либо помощи и будто самостоятельно начала сборы. В одночасье в раскрытую котомку неторопливо начали «залетать» нужные вещи. Склянки, ступка, небольшая плошка и мешки с травами и кореньями аккуратно поднимались со своих мест и левитировали прямо до сумки, а затем мягко опускались в нее. В такие минуты Гистус задумывался, что многие маги с острова Василиск могли бы упрекнуть его в лени и халатности, ведь использовать магию в настолько бытовых вещах считалось сущим разгильдяйством. Но Гистус не любил обременять себя лишними действиями, да и тут, в Бронзе, никто не мог пристыдить его, поэтому молодой колдун вдоволь пользовался своими умениями и в обыденной жизни.

Когда со сборами было покончено, Гистус закинул в сумку накидку и вышел за дверь. Его путь был уже изучен до рефлексов. Уже в экипаже он надевал на себя накидку и в городе, выходя на улицу, накидывал на голову капюшон. В постоялом дворе мужчина преображал свой облик и брал в аренду лошадь. Комнату он снимал постоянно, чтобы держать ее в той чистоте, какая вообще могла здесь быть. Его планы были просты и всегда были нацелены на практику своих умений. Все шло своим чередом: бедные мальчишки за медяк пошли разносить весть, что знахарь вернулся домой. Из старых домишек и жалких построек этого пропащего района начали тянуться старики и бедные голодные женщины за лекарствами для своих больных детей. У колдуна не было очереди, к нему ходило не так много людей, но слухи о его бескорыстной и безвозмездной помощи делали его объектом всеобщего любопытства.

Однако в этот раз любопытство было отдано невероятному экипажу и четверке белых лошадей с наряженным кучером. В этом месте никогда не было таких гостей и все благоговели перед гостем столь высокого положения. Двое солдат в мундирах спрыгнули с экипажа и отворили дверцу, расстелив на земле коврик. Гильрея с ужасом вышла наружу. До чего страшно жили люди, не имеющие денег!

Старые дома, нуждающиеся в реконструкции и ремонте, ободранные жители, орава детей, что бросились просить милостыню у богатой леди. Солдаты как могли оберегали графиню, чтобы ее никто не коснулся.

— Дай им денег, Алиа! На это страшно смотреть! И он ездит в эту дыру! — с ужасом выдохнула девушка, прижав ароматный платок к носу, чтобы не задохнуться от вони улицы. Рядом с кучером сидел мальчишка, который пальцем указал на дом и дверь.