II Ребёнок восточных островов (1/2)

Из домов силком выволокли двух людей — жену и мужа, и ребёнок их смотрел, как гвардейцы тащили его родителей на улицу с громкими и грозными выкриками. Жену обвиняли в тесной связи с террористической группировкой суфражисток, а её мужа — в пособничестве. Сегодня вечером после длительных пыток, где их заставят во всём сознаться, их повесят на главной площади в назидание остальных. Это произойдёт ни раз и ни с одной семьёй — «День истребления крыс» называли период публичных казней граждан, которые устраивали генерал-прокуроры по велению государя Тобирамы. Из-за террористических действий суфражисток, из-за их вмешательства во внешнюю и внутреннюю экономику, из-за противоправных действий совета города, Тобирама более не собирался терпеть любое действие антиправительственного характера. Погром, устроенный суфражистками, и его последствия устранялись ни один год, но то самое, что перевесило чашу некоторой разумной жалости к омегам в противоположную сторону, — подпольная активность. Бивако, сбежав из тюрьмы и обрекая себя на жизнь в бегах, перестала зарабатывать законными способами и, скопив достаточно денег в чёрную, она с товарками открыла подпольную типографию. Здесь они печатали пропагандистские брошюры, листовки и журналы, которые ведают об их планах и суждениях, и распространяли в пределах всего государства. Тобираме попадались эти брошюры, и содержание их подрывало устройство власти, он пытался бороться с этим, но типографию так и не смог найти. Что-то шевелится за его спиной, замышляется, действует, и осознание этого режет его нервы в лоскуты. Сколько лет прошло с последнего официального шествия суфражисток, но они не желали сдаваться, и эта воинственность раздражала Тобираму, который перепробовал множество «щадящих» методов, но ни один из них не помог ему избавиться от их надоедливого существования. С годами характер государя Сенджу почерствел и ожесточился, и с каждым годом методы его борьбы с любой оппозицией, какое он считал предательством престола, огрубели вслед за ним. Казалось, жизнь омег осложнилась, ведь как будто им не хватало жестоких законов, принуждающих их рожать и выходить замуж, теперь каждую из них могли подозревать в пособничестве суфражисткой организации и повесить. Генералам Тобирамы будто и не нужны доказательства, ведь пытки заставят признаться любую омегу во всех несовершенных и совершенных грехах. Кагами делал всё, чтобы спасти осуждённых, Мито собирала специальные отряды по освобождению пленников и переправе их в другие города, но они не могли спасти всех, и многие суфражистки чувствовали вину за это. Спасение пленников только злило действующую власть. Иногда Данзо казалось, что эта война никогда не закончится. Однако не воевать они пятеро уже не могли.

Данзо шёл дальше по карьерной лестнице, он не только получил под подчинение свой отряд в АНБУ, но и заработал чин полковника, тем самым закрепив свою позицию при дворе как чиновник, а не только как эскорт государя. Кагами не пошёл вслед за другом. Он остался в АНБУ и также ушёл из эскорта, и делал вид какой-то политической деятельности лишь для прикрытия, ведь основная его работа — это спасение невинных. Кагами следил за первыми лицами государства, всякими разночинцами, генералами и офицерами, чтобы находить несправедливо пленённых и освобождать их. После войны множество привезённых в страну омег из других стран попали в руки таких подлецов, и что с ними делали всё это время — Учиха даже думать не хотел. Иногда он с головой погружался в слежку и мог не появляться дома неделями, но если возвращался, то с радостной улыбкой, ведь ему удалось спасти ещё несколько жизней. Под помощь ему Мито сформировала специальный отряд, которых тренировал лично Кагами — они помогали ему спасать жертв и отвечали за его личную безопасность. Иногда они следили за чиновниками сами, используя запутанную сеть информаторов, и находили для него потенциальных крупных работорговцев. Сегодня Кагами доложили об одном из таких и, взяв с собой Данзо, он отправился на проверку.

Резиденция маркиза N-ского располагалась близко к Конохе и была всего в получасе езды. Кагами и Данзо не воспользовались лошадьми ради скрытности и проникли в усадьбу, как наступила полночь. Разведывательная группа суфражисток доложила, что местный маркиз похищает омег и продает их в сексуальное рабство другим лордам. Друзья вызвались проверить это самолично. Они проникли внутрь благодаря мастерству глаз Кагами, охрана сама впустила их, пара разделилась, чтобы разведать территорию. Им нужна любая зацепка, особенно тяжело, когда они не знали, как должна выглядеть эта зацепка. Данзо редко принимал участие в таких миссиях, по молодости он любил ломиться напролом и сносить врагам головы, а с возрастом желал уничтожать противников, не прибегая к физической силе. Того же маркиза он мог устранить благодаря интригам и связям, но Кагами считал такие методы щадящими, ведь ублюдок не получает по заслугам, не страдает подобно тем, кого он мучил, а только лишь теряет чин и деньги, и не понимая, за какие именно поступки. Политическая деятельность сильно повлияла на характер Данзо, но Кагами и в таком видел своё очарование, ведь по сравнению с его юношеским буйством и стремлением к радикализму, наследник Шимур стал значительно спокойнее.

Данзо нашёл нужную комнату по запаху. Она была заперта на тяжёлый замок, но Кагами легко его взломал. Когда они открыли дверь, на них обрушился влажный гнилостно-солёный воздух. Кагами поджигает лампаду огненным дыханием, и от увиденного его передёргивает от злости. Запах стоял ужасный, множество грязных оголённых тел лежали на полу в полубессознательном состоянии. На их руках надеты тяжёлые кандалы, а на коже виднелись следы побоев. Кагами яростно хмурится и подрывается к одной из них, и, приподняв на руках, внимательно рассматривает. Омега не реагирует, тогда он шлёпает её по лицу ладонью и, вновь не получив реакции, раскрывает веко.

— Они живы, Даночка, — облегчённо сообщает он. — Не в себе, но зрачок реагирует. Судя по их состоянию, это действие «Волчьей погибели». Масами может изготовить противоядие, — он поворачивается к другу с видом взбешённым и категоричным. — Даночка, этого поганого изверга за такие жертвы я желаю подвесить за мошонку и…

— Я тебя понял, душа моя, — улыбнулся Шимура. — Суд устроим с сёстрами, здесь всё ещё небезопасно.

— Мы должны сообщить группе по безопасности о местонахождении этих омег, — деловито отмечает Кагами и встаёт с места, аккуратно уложив дельту обратно. — Их тут много, мы одни не справимся, нужно подкрепление.

— Значит, забираем только маркиза, — злобно бросает Данзо. — Я доложу Мито. Идём. Твоя злость передаётся через метку и это неприятно.

— А я вот твои эмоции терплю, — усмехается Кагами.

Кагами призвал ворона, они уложили в его лапы свёрнутый кусок пергамента со странным символом и отпустили. Мито пошлёт команду быстро, поэтому им нужно торопиться и обезопасить пути обхода, чтобы охрана не помешала группе вынести отсюда всех рабынь. Маркиз спал на втором этаже, без труда нашли его. Маркиз проснулся от режущей боли на шее и, открыв глаза, помутнённым взглядом увидел силуэт перед собой — глаза его красные, хмурые, и черные волосы всклокочены от злости. Он признал в нём наследника Учих и внутренне чертыхнулся.

— Отзывай всю охрану, — холодно приказывает Кагами.

Маркиз едко нахмурился:

— Как интересно. Хокаге, в курсе что АНБУ своевольничает у него за спиной?

— На том свете ему пожалуешься, — ядовито бросает Кагами и теснее утыкается лезвием в его шею. — Заткнись и делай, что сказано, иначе мы тебя по кусочкам в тюрьму отправим.

Данзо сдерживает улыбку, Кагами такой жестокий и властный, когда встречается с подобными ублюдками, в нём совсем нет жалости, и Шимура рад, что только он знает о подобной черте его характера. Маркиз недовольно сощурился и встал с кровати, подпоясываясь. Он всё ещё выглядел так, будто ему ничего не грозит, двигался медленно, и в конце концов Кагами ударил его по голове рукоятью меча и рыкнул:

— Шевелись, мразь.

Он отозвал охрану, открывая путь отряду безопасности. Им сказано, где найти пленённых, всё это происходило небыстро, но они как могли торопились. Соратницы подогнали повозку, и скрюченного, лишённого голоса и зрения, подлеца уложили в неё. Они отправились в один из многочисленных штабов. Пленниц рассортируют по отделам, решая их дальнейшую судьбу, но суд над такими извергами проводили неизменно в одном месте — под городом, где отстраивались помещения под нужды новой оппозиции — Корня. Горло маркиза стянули верёвкой, он стоял на возвышенной платформе, и перед ним сидели омеги, рассматривая его хищно и в предвкушении.

Мито встала по центру комнаты, достала свёрток всех его преступлений, какие огласил ей Кагами, и холодно начала:

— Маркиз южного административного округа, ты обвиняешься в списке тяжких уголовных преступлений. А именно, — и посмотрела в пергамент, — побои и истязание. Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Похищение человека. Незаконное лишение свободы. Торговля людьми. Преступления против свободы, чести и достоинства личности. Преступления против половой неприкосновенности и половой свободы личности, а именно изнасилование. Насильственные действия сексуального характера. Понуждение к действиям сексуального характера. Принуждение к проституции, — и завершилась громким и грозным голосом. — Что ты скажешь в своё оправдание?

— Так, значит, из-за вас, сучек, начались эти проверки, — съязвил маркиз. — Раньше устраивали беспредел на улицах, а теперь спрятались, как крысы, и срёте государю из-за тени. Кем вы себя возомнили, чтобы судить меня? Действующей властью?

— Мы лучше, — грозно оскалилась Бивако. — Потому что нам не насрать на слабых и обездоленных. Девочки! — обращается она к группе подчинённых. — Для меня очевидна его вина, он достоин болтаться на позорной верёвке. Однако каков ваш вердикт?

Он очевиден, как и его вина. Каждая здесь омега смотрела на маркиза с глубоким презрением и отвращением, и этот чиновник, ранее брюзжа надменностью, чувствуя сейчас на себе эти взгляды, наконец осознал своё положение. Будучи всё это время тираном, унося за собой десятки искалеченных жизней, теперь сам стал жертвой и предстал перед своими грехами оголённым и беззащитным. Его никто не спасёт от боли и смерти, на которую его желают обречь, и его статус и деньги сейчас не помогут смягчить их решение. Эти омеги много лет наращивали своё влияние, укрепляли свои позиции, становились сильными, чтобы защищать слабых, и он, альфа, здесь враг им, не ради таких, как он, эти омеги становились сильней, поэтому никакого справедливого наказания у него не будет. Суд вынес свой приговор ещё тогда, когда маркиз оказался в руках суфражисток. Ноги задрожали, он пытается спрятать ужас от осознания скорой смерти, и это тяжело. Он не был готов. К такому нельзя быть готовым. И в очередной раз оглядывая эти лица, полные осуждения, он увидел алые глаза своего похитителя. Выходец из клана Учих смотрел на него с особой ненавистью и кровожадным желанием искупления. Сегодня он его палач и судья.

— Властью, данной мне самим Господом Богом, — жестоко проговаривает он, не отнимая ледяных глаз. — Я совершу возмездие. За детей, за жён и матерей, за десятки сгубленных тобою душ, я возьму на свою душу грех, чтобы очистить эту землю от таких чудовищ, как ты. И когда ко мне придёт святой дух, и я, лёжа на смертном одре, приму его решение, поверь, ни капли не буду сожалеть о том мгновении, пока я перерезал твоё горло.

— Аминь, — едко бросает Данзо.

Маркиз только закричал, Кагами не торопился, мучительно медленно надрезая кожу на шее пленника. Ни одна омега тут не вздрогнула от его истошных воплей и не прониклась сочувствием. Когда власть бездействует и не защищает слабых, они сами встали на свою защиту и лишили себя всякой жалости. Их противники сильнее, они жестоки, и власти в их руках больше, и чтобы победить, им обязано помножить эти качества и стоять друг за друга горой.

В конце концов, такова была их деятельность последние несколько лет. Они ловили замеченных за преступлением против омег людей любого чина и подвергали суду — пол уже не был важен, если омега мучает своих сестёр, она так же будет казнена. За все время их деятельности ни один не был оправдан, ведь не то являлось их главной целью. Бивако неизменно желала карать альф, несмотря на свои тесные отношения с Хирузеном. Она любила его, но только его, потому что не был похож ни капли на тех эпсилонов, которых она карала. Хирузен не знал об этой стороне её деятельности, как и всякий альфа в чине — им попросту нельзя знать об их подпольной организации, иначе дни истребления крыс покажутся сказкой, по сравнению с карой, какую обрушит на них Тобирама.

Хотя было нечто сказочное, что с годами изменило их мнение и их желания. Не навязанное политикой стремление, а только их собственное, омежье — обрести счастье любви.

В двадцать четыре года, как улеглась вся пыль, Масами, к удивлению остальных, выбрала своим мужем Манабу, и Данзо с Бивако орали от этого выбора так, что их можно было услышать на другом конце города. Масами сама не могла объяснить свой выбор, он был приближенным Тобирамы, его военным чиновником и капитаном полиции, но соратницы не видели его ту сторону, какую видела она. Что-то ёкнуло у неё внутри, когда он спас её от беспредела гвардейцев. Это было так удивительно для её представления об альфах, ей казалось, государственный служащий ни за что не подвергнет решения своего государя сомнению, но, видимо, на нём сказалась прошедшая война. Манабу был тем, кто с неё вернулся, наблюдая на своих глазах смерть своего отца и деда. Его отношение к омегам было консервативным, и Масами аккуратно пыталась это в нём искоренить, но всё же дворянство воспитало в нем уважение к тем, кто дарит их родине новых граждан. Даже прямой приказ Тобирамы не заставил бы его убить омегу, и это удивило Масами. Он не так грозен и плох, как о нём думают, однако в этом её мнении все её соратницы обвинили наивность и излишнее великодушие характера.

Мито родила ребёнка, не вступая в официальные узы. Она ценила в себе возможность подарить жизнь и принести дитя в этот мир, и всегда хотела воспользоваться столь чудесной привилегией, однако жить с альфой не захотела. У неё родилась дельта, и назвала она её Кушиной, так звали её любимую старшую сестру, погибшую на войне. Об отце своим соратницам она почти не рассказывала, только лишь то, он жил на её родине и её сватали ему в детстве. Данзо порой поражался тому, насколько же разные представления о жизни у его товарок. Удивительно, как столь разношёрстные люди сумели создать единую организацию.

***

Масами держала на своих руках ребёнка, пухленького и здорового мальчика-эпсилона. Малыш со светлыми волосиками и большими чёрными глазками. Ему скоро годик, но он уже большой малыш. Глядя на него, Данзо думал, как же из столь очаровательного существа может вырасти поганая альфа? Когда Масами и Бивако подошли к их дому, друзья уже ждали их на террасе. Девочки договорились, что с детьми сегодня посидят они, пока все остальные подготовят нужную литературу для печати. Данзо всё равно отказывался участвовать в этом. Масами выглядела слегка уставшей, её шелковистые волосы потрёпаны и небрежно убраны в хвост, а под глазами виднелись синяки, будто она недосыпает. Нетрудно догадаться, что Масами очень уставала из-за жизни на двух фронтах, но не могла бросить благое дело, даже из-за рождения ребёнка. Когда она подошла ближе, Кагами хмыкнул.

— Хах, ты погляди, как Фугакочка вырос, — улыбнулся он и пихнул Данзо локтем. — Учихи у нас по часам растут, это точно. В последний раз он на животике полз, а уже ножками брыкается.

Масами устало улыбнулась.

— Он у меня характерный, кусается, так что вы с ним аккуратнее, — она порылась в сумке на своём плече и достала мягкую игрушку, чёрного воронёнка. — Если будет плакать, дайте ему это. И ещё он самостоятельный, так что кушать будет сам, вы даже не пытайтесь сами его кормить, он вас укусит.

Данзо подавил улыбку и поднял малыша на руки. Мальчик хмурился и надувал губки, так и ожидая момента укусить.

— Какой ты у нас большой мальчик, — лопочет Шимура. — Высокой альфой вырастешь.

— Главное, чтобы не в отца пошёл, — смеётся Масами, — а то криков конечно мне его хватает и без того. Манабу уже его строить начинает, а ему и года нет.

— Я уверен в тебе достаточно внутренней силы, чтобы противостоять столь грозной альфе, Масаечка, — широко улыбнулся Кагами. Масами надула ему губы в ответ, посылая поцелуй.

— Растить ребёнка при Тобираме уже тяжкий труд, — вздохнул Данзо. — Будь у меня дети ни за чтобы не позволил им расти при нём.

— Золотые слова, Данзо! — живо воскликнула Бивако. — Нахуй Тобираму!

Бивако бы ещё громче это сказала, будто забыла, что они на улице, а она в розыске.

— Опять она буянит. Пойду её успокою, — ворчит Масами. — Спасибо, что посидите с ним. Я правда очень признательна, — и нахмурилась. — Он такой несносный, — а потом улыбнулась, — но мой самый-самый любимый мальчик. Я побежала, детки.

— Пойдём, Фугаку. Поиграешь с маленькой Кушиной. Она твоя ровесница, тоже из благородного клана. Только ты её не кусай, она омега, — мальчик опять нахмурился, и Данзо удивлённо улыбнулся. — Кагами, смотри, он меня понимает.

— Во дела. Что же он хмурится от любого твоего слова? Верно не любит, когда ему запрещают что-то делать.

Они посмотрели друг на друга и весело выдали:

— Точно в папашу! Ха-ха!

Мальчика отвели в гостиную, где малышка Кушина сидела на диванчике и весело грызла резиновый ремешок. Его посадили прямо рядом с ней и положили к нему игрушки. Они сидели с ними некоторое время, накормили, умыли и потом играли, чтобы деткам не было скучно. Фугаку всё намеревался укусить Данзо за палец, и Кагами хрюкал от смеха, как озабоченно лопочет его близкий друг каждый раз, как резко убирал палец. Характер мальчика и правда несносный, даже когда купался, он брызгался, и как будто ему не нравилась холодная непринуждённость Кушины, и он всё к ней приставал, пока она не зарычала и не набросилась на него, злобно лопоча. Кагами и Данзо пришлось их разнимать. Удивительно, какой схожий у них темперамент. Удивительно и то, что маленькая Кушина излишне вспыльчивая, хотя её матушка холодна, как арктический лёд. Данзо понравилось с ними нянчиться, они такие маленькие и смешные.

Под ночь их уложили на пуховые перины, к сожалению, у них не было детских кроваток, но они сделали всё, чтобы деткам было комфортно, и отправились спать. Лёжа в постели, Данзо чувствовал в любимом некоторое беспокойство и будто бы нервозность. Метка слегка пульсировала, и Данзо не давал себе уснуть, пока тот не успокоится. Однако прошло десять, двадцать минут, и поражённый бурным потоком мыслей Кагами не засыпал. В последнее время, чем чаще он находился рядом с детьми подруг, тем страннее становилось его поведение. Он определённо желал поговорить о чём-то со своим партнёром, но не решался, будто эта тема его оскорбит. Данзо кривит губы, да, в нём есть некоторая вспыльчивость, даже истеричность, когда затрагивают болезненные ему темы или когда он не получает желаемое. Только вот он старался унять дурные качества личности ради Кагами.

— Ты в последнее время обеспокоен, — тихо бормочет Данзо в его спину. — Ты что-то хочешь сказать мне?

Кагами повернулся, по его глазам видно, в каком он замешательстве. Его чувства спутаны и будто болезненны, и думал он без возможности прийти к рациональному решению. Будто это была ревность, или печаль, или раздражение, этих чувств так много, что Данзо не мог разобрать конкретно.

— Он тебе нравится, да? — хмурится Кагами.

Данзо в недоумении поднял бровь. О ком он говорит?

— Я не понимаю…

— Хирузен, — поясняет Учиха.

Он? Нет! С чего это Кагами подумал о таком? Почему он вообще поднимает столь неловкий и оскорбительный вопрос? И причём прямо в лоб, без пояснений, просто так — неужели он об этом думал всё это время?

— Нет! — рявкнул он и поднялся с кровати.

— …как альфа? — дополнил Кагами. — Я постоянно вижу, как ты резко реагируешь на новости о его свадьбе. Почему ты не хочешь попробовать? Боишься, что он не примет твоих чувств?

Данзо задохнулся от возмущения:

— Нечего принимать. Мне никто не нужен кроме тебя. Разговор окончен.

— Даночка не убегай от этого разговора, — хмурится Кагами.

Почему он это спрашивает? На лице странная смесь чувств, и Данзо не может поверить, что он, сгорая от ревности и от обиды, готов поступиться этими чувствами ради своего партнёра. Это великодушие бесит. Почему Кагами так просто готов от него отказаться? Почему не пытается искоренить даже маленькую толику чувств, какую Данзо мог испытывать к этому ненавистному альфе? Данзо бы поднял страшный скандал, узнай он, что Кагами на кого-то засматривается, а Кагами с натужным лицом готов это принять. Именно к этим выводам он приходил все эти недели? Да как он может! Неужели мысли о добродетели и что ревность — это дурное чувство настолько важны, чем он? Перед кем он пытается быть столь «хорошим»? Перед Богом? Да Данзо готов послать Того к чёрту, если ему придётся принимать чувства своего любимого к кому-то! Почему Данзо не особенный для него? Почему? Почему же?

— Ты так хочешь избавиться от меня? — цедит сквозь зубы Данзо, полный обиды и горести. — Почему ты сватаешь меня каждой встреченной альфе? Ты ведёшь себя прямо как моя…

— Мама? — дополнил Учиха. — Не правда. Я уважаю твои чувства, и я вижу куда глубже, чем она. Ты будто нарочно не даёшь себе жить как хочешь.

Как он хочет? Он хочет быть с ним! Что тут не понятного? Опять он об этом говорит!

— Мне не нужен никто, кроме тебя, а ты хочешь отдать меня какому-то гадкому альфе? Ты настолько меня не любишь? — его голос задрожал, будто от слёз. — Почему я постоянно должен тебе объяснять, что хочу быть только с тобой? Зачем ты постоянно задаёшь мне эти вопросы? Так нравится чувствовать мою боль?

— Нет, — ответил Кагами с холодной улыбкой. — Не хочу. По правде, когда ты так манипулируешь мной, не желая слушать про альф, мне хочется сжать тебя в объятиях и запереть. Чтобы никто никогда не отнял тебя у меня. И меня пугает, насколько далеко моя любовь может зайти, — Кагами нервно улыбнулся, он слишком много говорит. — Прости меня. Я… я просто не понимаю, что чувствую от всего этого.

Он горестно усмехнулся, и принялся массировать переносицу.

— Ты перестал открываться мне, перестал говорить о своих чувствах, о ненависти и боли, и я безоружен. Меня оскорбляет это. Я вижу, как ты смотришь на детей, на соратниц, на Хирузена, как волнуется моя метка от колоссальных перемен в нашей небольшой группе, потому что ты чувствуешь необъяснимую тоску от происходящего, — и поднял на него свой опечаленный взгляд. — Но ты прекратил говорить об этом, даже мне. Ты мне больше не доверяешь?

Данзо нахмурился и отвернулся:

— Потому что ты не поймёшь, — и последние слова неприятно выдавил из себя. — Ты слишком добрый, всем подряд помогаешь, и всех любишь. А я не такой, уж прости что такой достался. Не удивительно, что ты пытаешься избавиться от меня.

— …хватит, — жалобно пропел Кагами.

Но Данзо уже не может себя остановить:

— Тебе хочется свободы от меня, поэтому ты вечно это спрашиваешь. «Хирузен, Хирузен, как я хочу», тьфу. Ты устал, да? Ты хочешь семьи. Хочешь нормальную омегу, а не такую поломанную и никчёмную как я. Тебя тяготит жизнь со мной.

— Данзо! — поражённо вскрикнул Кагами — …не зли меня, и даже не смей так говорить, я никогда не имел это в виду, — но его друг уже гневно потопал из комнаты, Учиха вскочил с кровати. — Нет, стой, я же… Черт! — и схватился за метку. — Ну почему он так реагирует? Ну это же просто невозможно! Я не имел это ввиду!

Данзо упал на диван и схватился за голову, скрипя зубами. Хочет заплакать, но нельзя! Подумаешь, не любит, ну и ладно. Ему никто не нужен, он сам справится, пускай он проклят на вечное одиночество, ну и пусть. Раз так хочет, то пусть бросает его, пусть найдёт себе кого получше, верно, он будет счастлив от осознания, какой он добрейший и смиренный, далёкий от любых грехов. Ему только важно показать себя хорошим, а перед кем — неясно. Данзо ведь знает негативные качества своего партнёра, он принимает их, даже если они порой раздражают, но он ведь не учит его, как надо жить и кого любить. Почему он не принимает его выбор? Почему считает его каким-то неправильным, что он несчастлив с ним, а будет счастлив с кем другим! Сердце разрывается. «Нравится ли тебе Хирузен?» Почему он вообще об этом думает? Даже если и нравится, Данзо ни за что не променяет Кагами на него. А Кагами это не понимает!

Феромон тоскливо колыхался, и это открыл чьи-то глазки. Малыш-эпсилон поднялся на ручки и большими чёрными, как смородина, глазами посмотрел на Данзо. Потом он сощурился и надул губки, и неуклюже подполз ближе, схватив большую омегу за халат. Данзо повернулся к нему и слегка улыбнулся, чего это он проснулся, малышам уже пора спать. Это он его разбудил? Малыш всё настойчивее тянет халат, и Шимура понял намёк, взяв того на ручки. Необычное, но правильное чувство. Такое крохотное, невинное существо, малыш-альфа, который ещё не стал насильником и убийцей. Лежит на его груди и мурчит, пытается успокоить большую и взрослую омегу, которая постоянно притворяется сильной и невозмутимой, а на самом деле…

— Тебе передался нрав матушки, да, Фугаку? — улыбнулся он. — Интересно, воспитает ли она из тебя такую же добрую натуру, как и она сама? — и омрачился голосом. — Возможно ли воспитать в альфе столь благородные добродетели? Или ты тоже станешь насильником и убийцей, несмотря на её влияние? Может ли быть в альфах хоть что-то человеческое, если во младенчестве они столь очаровательны?

Малыш сжал кулачком ворот халата и заморгал. Данзо поразительно наблюдает, как малыш отвечает ему. Наверное, он ощущает волнения в феромоне Данзо. Фугаку приятно пахнет молоком и маминым феромоном — тёплый дым ванильного дерева, ведь пока не заимел свой. У его матери необычайно красивый и нежный феромон, девочкам в группе всегда было приятно слышать его поблизости, и подарит этот полутон она своему старшему внуку. Как пахнет его отец, Манабу, он не знал, но, наслышавшись о знаменитом огненном феромоне Учиха, предполагал, по его нраву, тот пахнет углём. Самым противным и горьким углём, какой только можно представить!

В дверях послышалось волнение, Данзо повернулся и увидел взволнованного друга. Кажется, он почувствовал необычные шевеления внутри Данзо, когда тот взял Фугаку на руки.

— Данзо, — нахмурился Кагами. — Давай поговорим. Я не хочу с тобой ссориться.

Он молча посмотрел на него, а потом отвернулся. Что-то зашевелилось на сердце. Ему показалось, если он скажет давно крутившееся на уме слово, то их разногласия по поводу «лучшей жизни» тотчас исчезнут. Ему показалось, если он скажет ему об этом желании, Кагами никогда более не посмеет думать, что Данзо нужен кто-то другой. Данзо избавится от чувства дефективности и лишения обычным радостям, даст Кагами, что он хочет, покажет ему, на что готов пойти, лишь бы никогда его не отпускать. Ни за что не отпустит.

— Кагами, я хочу ребёнка, — непринуждённо сказал он; привяжет его к себе их общим дитя и Кагами более никогда даже не подумает о разрыве с ним. — От тебя.

У Кагами поражённо отвисла челюсть.

***

Ближе к тридцати годам их принципы не ослабли, но желание простой жизни всё-таки иногда проскальзывало в их мыслях. Бивако, будучи международной террористкой, не могла жить открыто, но Хирузен прятал её в своих землях, и она почти не чувствовала разницы. С каждым годом им хотелось укрепить свои отношения более официальными методами. Масами уже как несколько лет была замужем за Манабу, а Мито, как всегда, с надменной дворянской статью принимала ухаживание отставного офицера из родной страны, много лет проверяя его нервы на прочность. Данзо бы соврал, что не хочет детей. Омежья участь ему претила, и он отвергал её, но одна только мысль об очаровательном топоте маленьких ножек по дому, и сердце его заходится трепетными ударами. Он никогда не говорил об этом, вспоминая мольбы своей матери, стыдился и будто бы отторгал это желание. Но Кагами…

Один такой единственный на белом свете, кто имел право растить вместе с ним ребёнка. Иногда он мечтательно фантазировал об этом, засыпая в его объятиях. Их ребёнок обладал бы необыкновенной красотой Учихи, Данзо бы любил его так сильно и крепко, как не любили его родители, он бы подарил всю любовь, в которой он нуждался, лишь бы этот ангел жил в счастье. Ему хотелось, чтобы у ребёнка были глаза Кагами, его красивые кошачьи зеницы, которые так очаровательно блестят, когда тот улыбается. Ему хочется считать его маленькие пальчики на руках и ногах, слышать его смех, он хочет прижать его к сердцу и слышать крохотное постукивание детского сердечка. Кагами был бы таким потрясающим родителем — только он один, ласковое и доброе существо, смог бы воспитать хорошего человека. Всё это такие невинные и чистые мечты, самые искренние, на какие он способен, пока способен, пока ещё позволял быть честным с самим собой. Кагами знал об этом желании и разделял его всей душой. Однако никак не находилось удачного повода стать полноценной семьёй. Данзо много работал и на все вопросы Кагами о желании бросить работу ради ребёнка отвечал весьма дерзко. Он ещё не достиг идеала, на котором захотел бы остановиться. Кагами сам был ещё слишком молодым для родительства, как бы ни порывался завести дитя. Благородная и яростная душа Учихи искренне желала бороться со злом, притеснением и несправедливостью, он с головой погружался в миссии по спасению омег, не ночевал дома неделями, и Данзо часто его в этом упрекал. Самая же главная проблема — эпоха правления Второго Сенджу, которая не устраивала обоих молодых родителей. Они были заняты борьбой с его правлением, чтобы обращать внимание на что-то другое. Хотя последние новости будто отрезвили их от этого безумия, ведь Хирузен и Бивако решили сыграть свадьбу.

Официально зарегистрировать свои отношения они не могли из-за статуса омеги, но обвенчаться в церкви им было позволено. Среди множества знакомых и товарищей Хирузена нашлось как минимум два священника, готовых обвенчать их в тайне от Тобирамы. Они выбрали поселение на юго-западе, ближайшее к колонии Та, в которой из-за своего непростого политического положения к ним не возникло бы никаких вопросов. Бивако не была мечтательной девушкой, но какой-то нежный омежий порыв (который ей очень постыден) толкал её на живописные виды. Она безумно любила цветы и попросила Кагами оформить их свадебное место с таким натужным тоном, будто признавалась в самом постыдном из всего ею желанного. Для Кагами эта просьба оказалась невероятно приятной, и Данзо ещё неделю наблюдал его довольное лицо. В самом деле, ему так редко удавалось проявить свои садовнические таланты на практике, и Шимура порой забывал, какой утончённый из него флорист, а не только воин. Была бы его воля, он бы всегда, каждый день заказывал у него букеты и с удовольствием наблюдал, как его искусные пальцы ловко переплетают стебли и листья, и как грамотно его зоркий глаз подбирает цвета и формы, создавая незабываемые произведения искусства. Кагами — художник, и Данзо, как безумный, будет твердить: «Самый лучший и талантливый художник на свете»; и печалиться потом, что это одарённое существо занято лишь убийствами и слежками. Если бы они родились в другой эпохе, Данзо бы не пришлось переживать за него всякий раз, он бы день за днём наблюдал его искусство и растил его детей — это было бы счастье.

Кагами часто твердил на эти мысли, что Данзо бы зачах в такой мирной идиллии, ведь нравом своим создан для пылкой и тяжёлой жизни политика, он создан для войны, интриг, сплетен и конфликтов, ему нужен кураж и адреналин, ежедневное подтверждение остроты своего интеллекта, но не быт. Он смеялся, что в воспитании детей и ведении хозяйства умного ничего нет, и Данзо пораженчески замолкал. Он и не хотел жизни, подобной их матерям, но нежилось в нём порой это тёплое, омежье желание умиротворения. Иногда ему казалось, будто ребёнок заполнит глубокую и болезненную пустоту в его сердце, будто незыблемое желание любви наконец прекратит его мучить, ведь он сможет искренне его полюбить. Разумеется, некоторый страх о рождении альфы нагнетал его желание, но Кагами успокаивал его. Он всегда напоминал Данзо о том, что суть человека не в поле, но в воспитании, ведь именно на это рассчитывает их организация, в этом кроется их новая надежда — изменить мир, меняя детей. Омежий метод, как часто пренебрежительно отзывался о нём Данзо, но противостоять подругам не мог, ведь прошлые методы борьбы не помогли им победить патриархальный уклад их государства, только послабить, не помогло насилие и свергнуть Тобираму. Сколько ещё омег должно было умереть, чтобы убедить Данзо прекратить мечтать о кровавой резне? Наверное, его не волновали жертвы, что тогда, что сейчас, ведь ненависть в нём осталась и никуда не исчезла. А цель оправдывает средства.

Бивако с годами смягчилась, отношения с Хирузеном изменили её, он смог избавить эту искалеченную душу от ненависти и подарил надежду. Когда только создавалась подпольная типография, она изводилась от кровавого бездействия не хуже Данзо, но вот годы шли, она засматривалась на детишек, она видела, как её подруги-соратницы учат своих малышей-альф уважению к омегам, она видела, как любовно Масами воспитывала в своём сыне великодушие и отвагу, и мальчик впитывал ещё с молоком матери простейшие истины — не обижать, а защищать слабых. Бивако видела, как складно и чудесно работает выбранный ими путь бархатной революции, и успокоилась. Её более не гневила позиция Кагами и Масами, она захотела принять эту позицию, которая теперь уже виделась более рациональной, а именно равноправие. Данзо попросту замолчал. Более не имея союзников в своём безжалостной и жестокой позиции, не принимал участия в делах организации, если от него не требовалось кого-то убить или подставить. Попытки Кагами поговорить об этом безуспешны, он больше не открывался. Даже ему. В своей бесконечной ненависти он кипел в одиночестве.

Свадьбу они решили сыграть в мае и готовились к ней несколько месяцев, созывая гостей и пошивая костюмы. Осталось немного о негласном перемирии неукротимой и яростной воительницы с альфой. Многие с трепетом ждали этого дня.

Кагами брал длительные миссии и в этот период особенно часто отправлялся на слежку. О своей жертве он Данзо не рассказывал, и тот изводился от любопытства. Он говорил лишь, что следил за ним много лет и вот-вот приблизится к очень важному компромату. Данзо знал лишь, то был очень важный в государстве человек, и Шимура не мог не переживать за партнёра, мучая Кагами расспросами. Друг держался очень стойко, пока однажды не настиг его в своём кабинете, чуть ли не сшибая дверь в проходе. Данзо испуганно вздрогнул, когда увидел полный ликования и нетерпения взгляд на лице партнёра, и аж вскочил со стула, ожидая объяснений.

— Данзо! Я нашёл! Ты не представляешь, как я счастлив! Я наконец-то нашёл место, где он держит детей. У меня есть все доказательства!

Шимура напряжённо нахмурился. О ком он говорит? Какие ещё дети? Кто их держит? Кагами вздохнул трепетно, пытаясь утихомирить неровное дыхание. У него закружилась голова от того потока информации, какое он готов вывалить на друга.

— Это было полгода назад, — поясняет он. — Ты помнишь последнюю крысиную чистку?

— Как её забыть…

Последняя «крысиная» чистка оказалась сокрушительной по своей жестокости. Выявилось множество предателей государства, но благодаря методам прокуроров Государя, мало кто подозревал абсолютно всех из повешенных в предательстве. Очевидно, с годами нрав Государя ожесточился, множество пропагандистских листовок оппозиции находили его советники, множество подпольных организаций громили погромами и ловили неугодных. То и дело в Совете гремели громкие скандалы, будто то воровство или незаконная торговля с вражескими странами, и параноидальные причины нервной истощённости Государя всё более находили проявление в этих общественных казнях. Советники, чиновники, отставные военные и даже проститутки — не важно. Последняя была особенно отвратительна…

Центральная улица, некогда гордость их столицы, омрачилась и испачкалась кровью за несколько недель. Висячие гниющие трупы на высоких столбах определённо поразили всех детей города. Внушили им неподдельный и глубокий ужас. Запах тогда в городе стоял тошнотворный, доходил даже до границ Конохи. Они висели там неделю-две, пока их пожирали крысы и вороны, пока их тела не изъели красные трупные пятна. Пока они не вздулись от сырости. И после снились каждому ребёнку в кошмарных снах. Люди старались не проходить мимо них, живущие рядом плотно закрывали окна, улица была омертвевшая и пустая, и лишь жужжание мух, скрип верёвок слышался на ней. Дети ещё пытались огладить своих родителей, до куда могли дотянуться, смотрели тоскующим и полным боли взглядом на них, и даже не знали, что делать дальше. Опустошающая тьма заполнила их душу.

— Данзо, это очень серьёзно, послушай меня, — напряжённо нахмурился Кагами. — Когда кончилась война, помнишь, с южных и восточных стран привозили омег? Половина из них ушла в подпольную проституцию, и те, кто не сумел сделать аборт, рожали детей. Тобирама им за это гражданство иногда выдавал, помнишь? — Данзо кивнул. — Только тогда этих омег, оказывается, «недостойных проституток», повесили на площади, и их дети стали сиротами. И знаешь, в чей приют их определили? — он злобно вздохнул. — Его построил тайный советник Тобирамы. В эти месяцы стали пропадать дети, и я взялся за это дело. Данзо, я нашёл этих детей. Он их похищает. Я выследил, где он их берёт и куда отвозит, я знаю это место!

— За КЕМ ты следил?! — в ужасе закричал Данзо. — Господи, Кагами, это же высший чин, правая рука Тобирамы! Если бы тебя заметили…!

— Я был осторожен, душа моя! — воспротивился он одушевлённо. — Аккуратно наблюдал за ним всё это время, знаю, где хранятся нужные документы. Он получает огромные ассигнации, но они не отслеживаются государственной казной, это чёрные деньги. Ему платят за то, что происходит в этом приюте. Я знаю, что именно он похищает сироток матерей восточных островов, я знаю это, видел своими глазами. Помоги же мне.

Безумие. Осмелиться копать на действительного тайного советника Государя — это самая рискованная и опасная идея, которая только приходила Кагами в голову. Дрожь прошлась по телу от мыслей, что бы с ним случилось, если бы его поймали. Как он мог так рисковать!

— Кагами, это не последнее лицо города, уважаемый в стране человек, выше нас по чину, — нервно затараторил Данзо. — Если он узнает, что ты на него копаешь, он непременно доложит об этом Государю и тот без тени сомнения убьёт тебя. У тебя недостаточный чин для защиты, Тобирама даже слушать не станет информацию, какую ты добыл.

— Да, у меня нет такого чина как у тебя, но я же никогда не просил им пользоваться. Но сейчас всё иначе, пожалуйста, используй своё влияние, используй должность в АНБУ. Ты их полковник они тебя послушают.

— Кагами, отринь чувства. Не подвергай страну и себя опасности. Ты знаешь, я не могу пойти на…

— Даночка, сделай это ради меня, — перебил Кагами волнительно. — Пожалуйста. Там… Совсем маленькие детки. Совсем ещё крохи. И они страдают, их мучают там, сердце моё чувствует это. Пожалуйста, Даночка, спаси их.

Взгляд и чувства, какие сейчас сжигают его метку, — заставили сердце встрепенуться. Кагами вложил непосильный труд, чтобы провести это расследование и спасти детей. Он подвергал себя опасности, забыв обо всём, ведь искренне и всей душой желал помочь им. Данзо не может делать вид, будто ему плевать на это и благосостояние государства и государственной четы ему важнее, чем желание Кагами.

— …ради тебя, я сделаю что угодно, — трепетно пробормотал он.

Его средний чин просто обязывал иметь у себя в подчинении группу хорошо натренированных солдат. В АНБУ ему её выделили, когда он не успел даже достичь двадцати четырёх лет. И чем старше он становился, тем большее влияние возымел. Это честолюбие не находило покоя ни на одной должности, его ревностное желание стать Государем никуда не пропало, и он стремился к ней, не обращая внимания ни на что другое. В совете его так сильно ненавидели, что постоянно ставили палки в колёса, но оставались одураченными им, не успев свершить свои хитростные злоключения. Кагами считал, что скорое повышение Данзо с полковника до генерал-майора, где он вступит в ранги высших чинов, позволит ему взять штурмом сиротский приют. Он был уверен, что АНБУ не откажется от его приказа, а Тобирама более благосклонно отнесётся к столь обескураживающей информации. Он был весьма наивен в таких решениях, ведь плохо понимал внутреннюю кухню государственной четы. Данзо не стал ему объяснять, что пожертвует многим ради его просьбы. Всё было куда сложнее, чем полагал его партнёр, но он не будет забивать ему голову этим, ведь Кагами и без того сильно волнуется. Он собрал самых приближённых из его отряда, тех, кто уже не раз выполнял его неофициальные просьбы и был верен ему достаточно, чтобы не испугаться чина, на который они идут с боем. Давненько Данзо не надевал военную форму, он и забыл как приятно лежит в руке меч, слишком долго не вылезал из своего кабинета.

Голову перед ним склонили пятнадцать человек. Он оглядел их грозным прищуром и подал свой строгий голос:

— Поднимайте гузно, дамочки. В этот раз миссия будет особенная.

Один из них поднял голову и усмехнулся:

— Снова без ведома Государя, капитан?

— Я когда-то вас разочаровывал? Разумеется.

Ближе к вечеру группа собралась для штурма здания. Они шли единым строем, все как один в форме своего подразделения, и рука их покоилась на рукоятке мечей. Люди опасливо сторонились их, некоторые прятали детей в доме, ведь каждый понимал, что если отряд АНБУ собирается в таком количестве и у всех на виду, значит, произошло нечто дурное. Данзо не стал скрываться, в конечном итоге люди всё равно увидят их операцию, а Тобирама всё равно узнает о произошедшем. Они шли прямиком к сиротскому приюту на юго-западе города, и капитан готовился к худшему. Он не знал, что там делают с этими детьми и для каких целей их похищают, вернее, он хотел подавить эти мысли и не позволять себе об этом думать. Он поставил себе условие не взаимодействовать с пострадавшими напрямую, приказал себе не лезть и даже не пытаться никого спасти и всецело отдать это поручение подчинённым. Рациональность и чутье внемляли ему, что ничем хорошим это не закончится и для его же психики будет безопаснее как можно дальше стоять от этого. Однако он обещал Кагами и его любимый надеется на него. Он сдержит своё слово, как всегда и делал, и полный мужества и решимости, подошёл к фасаду здания, осматривая его. С виду приют непримечателен, никаких опознавательных знаков, голое здание непритязательной отделки. Данзо набрал полные лёгкие воздуха, внутри что-то мрачно зашевелилось.

— Оцепить здание, закрыть все входы и выходы! — громко и грозно воскликнул он. — Первая группа — второй этаж! Персонал ликвидировать, детей не трогать! Вторая пойдёт со мной!

В здание ворвались мгновенно, персонал не успел даже среагировать, как АНБУшники сковывали их печатями. Первая группа ринулась на второй этаж и осматривала комнаты. В некоторых из них лежали дети, его подчинённые искали среди них похищенных и здешний персонал. Ему доложили о том, что «восточных» детей наверху они не обнаружили, и Данзо, увидев вдалеке омегу, пытающуюся спешно покинуть здание, узнал в ней настоятельницу. Эта дельта определённо что-то знает. Он резко кинулся к ней, и не успела она даже охнуть, как он впечатал её в пол, вывернув руку за спину.

— Где вы держите детей? Говори, сука!

Она болезненно зажмурилась и выцедила сквозь зубы:

— Пошёл… К чёрту…

— Ты думаешь, твои покровители спасут тебя? Сейчас я подарю тебе такую мучительную и долгую смерть, что ты навсегда проклянешь день, когда решила поклясться им в верности, — последние слова он выцеживает сквозь клыки от гнева. — Выбирай, потаскуха, либо я начну пытать тебя, либо ты скажешь, где дети.

Она дышит тяжко и с усилием всякий раз, как он скручивал её запястье, её глаза увлажнили слёзы. Их взяли штурмом АНБУ, а не полиция, и ей не повезло, что капитаном их был Шимура — человек, идущий на самые неэтичные методы, чтобы достичь желаемого. Никакого трибунала, на какой можно было рассчитывать в этой ситуации, он ей не даст, а убьёт сразу, если она не будет сотрудничать. Десятая команда подразделения АНБУ — единственные, кто пытал подозреваемых, и ей повезло нарваться именно на них.

— …в восточном крыле, — измождённо выдыхает она. — Конец коридора, слева. Дверь с узором лилии. Скрыта печатью. Она ведёт на нижние этажи.

Данзо даже не кивнул, а только плюнул в её сторону, когда встал; он оглядывает подчинённых.

— Вторая группа проверьте информацию, — грозно воскликнул он. — Первая соберите весь персонал в гостиной, проверьте чтобы никто не смог сбежать. Я даю разрешение на убийства. Мы прикрываем этот блядушник!

Отряд отправился в назначенное место — поганая настоятельница не соврала. Печать снята, перед ними явилась нужная дверь, и Данзо даёт знак перегруппироваться, они спускались тихо, прислушивались и приглядывались, выискивая ловушки. Они вышли в коридоры, отделанные весьма богато, но только от одной двери разило феромонами. Отряд врывается внутрь.

— Всем лежать мордой в пол, твари ебучие, руки на голову! — и повернувшись к соратникам Данзо так же грозно наказал. — Закрыть выход! Обыскать комнаты! Гражданских задержать!

Пахло здесь отвратительно — опиум и душные благовония агара и пачули. Воняет спиртом от алкогольных паров, какой-то приторной гадостью и резким омерзительным мускусом. Такое было ощущение, будто он оказался в логове всё сношающих грязных зверей, на празднестве сатиров, в праздности своей потерявших свой человеческий облик. Он поверить не мог в увиденное, сколько же знакомых лиц увидел, и все весомых чинов. Он видел лордов, маркизов, некоторых советников и чиновников, богатых певцов и актёров, и обомлел, не зная, как ему реагировать на это. Соратники пригвоздили их к полу, выворачивая их руки. Эти богатые свиньи верещали, как на бойне, и всё одно: «Ты хоть знаешь, кто я?!» — угрожали деньгами, статусом, связью с государем, кричали, что все они сильно пожалеют. Не видели себя виноватыми. Связав разразившихся угрозами и проклятиями подлецов, остальные отправились в коридоры. Там приглушен свет, множество комнат с завязанными кушаками на ручке, и АНБУшники врывались в эти комнаты, приказывая лежать. Данзо подошёл к одному из задержанных и с холодной улыбкой сказал:

«Тебе и всем твоим дружкам-муденям конец. По вашу душу пришёл я»

Чиновник зарычал, проклиная его, он знает, кто напротив него стоит и изводится желчью, — чёртов наследник Шимур всё же добрался до них. Только в ехидстве Данзо прошлась трещина. Нечто заставило встать и повернуть голову в коридоры, куда заходить не хотел. Однако поспешил туда, сам не понимая почему и не управляя собою. Он просто должен туда пойти.

Он учуял феромон, и что-то омежье зашевелилось в его душе. Чувства обострились, его будто пронзила напряжённая струна, всё окружающее потеряло смысл и вес — только этот феромон имел сейчас великое значение. Уши заложила вата, всё вокруг притихло для него, и слышит он только, как безумно свищет кровь в его висках. Этот феромон — молит о помощи, и выпустил его будто в последней надежде ребёнок. Данзо никогда не ощущал ничего подобного, будто яростный материнский инстинкт овладел им, чтобы спасти это дитя. В это мгновение он не думал ни о чём другом, вся давешняя рациональность и требование к себе не влезать во всё это — больше не имеет цены и значения. Он, как одурманенный, идёт к злосчастной двери, и феромон всё настойчивее опаляет его ноздри и разжигает неведомый ранее огонь внутри. Мурашки прошлись по телу. Никакого страха, только инстинктивное стремление.

Он открывает дверь.

Влажный неприятный запах прогорклой комнаты. Феромон, услышанный им ранее, на самом деле еле волнуется, и удивительно, как он его заметил. Удивительный смрад в комнате даже не разобрать. Тут снова курился опиум и благовония, но и ещё запах альфы, отвратительный запах альфы в гоне, который всегда вызывал у Данзо тошноту. Свет мигал с периодичностью, стены здесь грязные и испещрены когтистыми мазками. И в конце комнаты перина, на которой нервно двигался обезумевший эпсилон. Данзо увидел под ним… ребёнка.

Там, в уголке, свёрнутое в грязное одеяло, лежало маленькое хрупкое тело. Подушка уже давно не стирана, рядом с полуоткрытым ртом засохла рвота, а глаза безжизненно смотрели в потолок. Его худые ручки и впалая шея пестрят ворохом лиловых пятен. Правый глаз слегка приоткрыт под пухлой синей шишкой, губы искусаны до крови и покрыты ворсом омертвевшей кожи. Он не двигался, его только пихали агрессивными фрикциями, судороги сводили его ножки, но сил у него более не было на борьбу. Мальчик почти не дышал, только изредка с его губ слетали еле слышные болезненные хрипы.

Меч упал из его рук, звучный стук стали потряс комнату. Ребёнок будто оживился и из последних сил повернул свою голову в сторону звука. В размытых пятнах он увидел еле видимый медовый свет.

Данзо парализовало от ужаса.

…этот альфа пыхтел над ним, капая слюной, рычал и скалился, волосы его взъерошены, а лицо искажает животная злоба.

— Ма…

Ребёнка обижают, альфа делает с ним что-то ужасное. Он выглядит страшно, у него жуткие красные глаза, он рычит и тяжело дышит, как безумный зверь. А ребёнок лежит обессиленный и плачет, не может дать ему отпор, не может себя защитить.

— Ма… м…

Альфа мучает его, глаза его горели алой яростью, как у бешеного пса. Он кусал ребёнка, он выворачивал ему ноги и руки, и противно пах. Тыкал в него каким-то страшным отростком, и мальчик жмурился от боли.

— …ма…мачка…?

Комнату сотряс громкий истерический вопль.

Ребёнок не разобрал, что произошло. В его глазах мылилось множество образов, вспышки света, мельтешились теневые образы, он чувствует, как что-то влажное брызнуло ему на щёчки. И звук… Он слышит…

Хруст костей. Крики. Стоны боли. Влажный звук размозжённой плоти.

Слышит, как омега, сошедшая с ума от ужаса, размозжила голову альфы в фарш.

Он слышит, как эта омега громко плачет и кричит бессвязные ругательства и проклятия.

Он слышит, как его дрожащие кулаки месят кровавую кашу, и хлюпают от каждого соприкосновения о пол.

Там ничего не осталось, но омега продолжала бить. Не могла остановиться.

…Однако ещё ребёнок услышал феромон, который не слышал никогда в жизни — столь концентрированное, труднообъяснимое отчаяние, такая печаль и болезненный ужас. Невероятное сплетение чувств, громкий вой самого печального и безнадёжного существа на свете. В этом феромоне читалась такая мука, что маленький мальчик, сам прошедший ад, не смог прочитать и половины. Быть может, он был ещё слишком мал, чтобы понять чувства этой омеги.

И вот… В незримых пятнах, дрожащих вспышках, из-за которых ребёнок ничего не видел, его будто ослепило тёплое свечение. Мальчик подумал, будто это Бог послал ему самого прелестного из своих ангелов, чтобы спасти его, и это чудо только что предстало перед его глазами. Это было нечто прекрасное, его будто ласкал пушистый папоротник, и медовая роса оседала на его веках, и ощущение такое, будто он оказался в благоговейном лесу, полном тепла и божественного умиротворения. И горьковатая, душистая полынь, чьи жёлтые цветочки он выдавливал пальчиками, оставалась на ладонях звучным благоуханием. Он улыбался и нюхал потом свои ручки, это будоражащее летнее звучание щекочет нос. Здесь тепло и спокойно.

Ребёнок потянулся ручками и ощупал влажные щеки, слёзы закапали на его пальчики, и мальчик слабо улыбнулся. Кожа нежная и тёплая. Эта омега пахнет любовью, незыблемой нежностью и жалостью к нему. Эта омега очень его любит и хочет защитить. Так может пахнуть только одна — самая единственная и самая прелестная омега в мире. А это значит…

Это его…

— Ма…мочка! Мамочка… моя!

Эти слова заставили его вновь болезненно содрогнуться. Данзо пытается привести его в чувство, гладит щеки, слегка трясёт за плечи, но безжизненный взгляд мальчика, опоённого опасными дурманами, заставляет плакать его ещё отчаяннее. Ему казалось, будто это слабенькое хрупкое тело сейчас растает на его руках, и та крохотная жизнь, которую он так отчаянно пытался спасти, навеки угаснет на его руках. Ничего более грозный капитан сделать не мог, и осознание этого заставляет его сжать маленькую омегу в крепких объятиях. Он рыдал так отчаянно и громко, будто ребёнок, покинутый матерью, и этот ослабевший малыш напротив, именно сейчас, в эту особенную минуту, был единственный, кто способен его понять и кому он готов открыться всей душой. Он сжимал его исхудалое больное тело дрожащими руками и, уткнувшись носом в плечо, просто не мог прекратить плакать. Ему больно, и эта боль мучительна и необъяснима. Всё повторяется снова, мучительные воспоминания и непобедимый детский ужас, какой он так желал забыть, но не смог. Вновь мучения, вновь явственное доказательство, какой беспомощностью проклят его пол. Сколько же мучилось это бедное дитя? Сколько же кошмаров и истязаний перенёс этот маленький мальчик? Эти размышления рисовали такие страшные картины всевозможных пыток, что Данзо еле сдерживал в себе позывы рвоты.

Он заберёт его отсюда. Так далеко, насколько это возможно. Он спалит это проклятое место дотла. Он запытает его мучителей, он будет пытать их до такой степени, пока они не взмолятся о смерти, но умереть им Данзо не позволит.

Скотские порождения самого дьявола. Поганые альфы. Омерзительный пол насильников и истязателей. Данзо проклинает саму жизнь за то, что она подарила им столь чудовищных тварей и обрекла на сожительство с ними на одной земле. Только самое низкое подобие человека посмеет осквернить ребёнка, только самая тщедушная, отвратительная мразь способна использовать ребёнка как проститутку. Данзо столько лет это наблюдал в миссиях Кагами. И даже ребёнок, даже ребёнок их не смущает. Клиентам проституированных омег абсолютно насрать, как омеги туда попали и насколько там всё добровольно. Они говорят об этом прямым текстом: «Зачем ты пытаешься давить на мою совесть? Я просто хочу прийти и получить удовольствие». И так раз за разом. Сколько раз он это слышал. Они просто хотят получить удовольствие. Цена жизней этих омег не кажется им выше цены собственного оргазма. Даже если эта цена — жизнь хрупкого малыша. Они выродки. Все они. Не достойны жизни. Никогда больше. Никогда больше не позволит никому переубеждать себя.

Это крохотное нежное существо лишь хотело любви, ведь этот маленький ангел родился на этот свет, чтобы его любили и ласкали. Чтобы кормили по утрам тёплой кашей, чтобы расчёсывали ему волосы гребешком, чтобы щипали его пухлые щёчки, чтобы гладили перед сном и пели ему колыбельные. Только лишь этого заслуживал этот измученный ребёнок. И как жестоко обошлась с ним жизнь, каким содрогающим кровь отчаянием она извертела его судьбоносные пути. В его глазах Данзо не видел даже живого блеска, только лишь мутные тёмные веки, так омертвел его взгляд, казалось, он давно смирился и охладел, и этот первый в его жизни аромат благоговения вернул в нём чувства — и тогда вернулась боль, ведь пришла надежда. Прежде ребёнок слышал от остальных… что-то отвратительное.

А ведь это мог быть его ребёнок…

Если у Данзо родится омега, на какую судьбу обречёт её жизнь? На подобную? На бесконечное мучительство, с каким он постоянно сталкивался? Его ребёнок будет страдать, как этот маленький мальчик, и как бы ни пытался Данзо его защитить, войдя в лета, ступив в этот жестокий мир — он окажется сдавлен мучением и отчаянием. Ведь это судьба его рода. Этому мальчику попросту не повезло родиться омегой, он омега, и только поэтому он подвергся этим губительным пыткам. Только поэтому он прошёл через этот ад. Он невинен, он очарователен и по-детски беззащитен, и поэтому он оказался здесь. Столь прелестные качества его стати явились ему наказанием. Просто потому что он омега. Данзо лишь крепче стискивает его в объятиях. Взамен ярости в груди явилась опустошающая боль. Он никогда более не излечит её. А мальчик прикрыл глаза и мягко, почти прозрачно улыбнулся.

К штурму должна была подоспеть полиция, гражданских и персонал хотели отправить под арест, но капитан их отряда грозно приказал отправить каждого из них в отделение АНБУ. Его подчинённые понимали, что он хочет скрыть от общественности и государя их дальнейшую судьбу, и судьба эта, очевидно, будет мучительна. Их удивило это решение. Их удивили абсолютно опустошённые глаза и дрожащие руки, на которых лежал маленький мальчик. Они не видели его лица, оно сокрыто за густыми грязными волосами, и Данзо не собирался никому его показывать. Приказ обязывал их поспеть перед вмешательством полиции, и они, пускай несколько озадаченные, исполняют волю капитана. Он так и ни с кем не поговорил, а только, как ошалелый, еле переставляя дрожащие ноги, шёл в сторону лечебницы. Ребёнок был худ, так, что ощущался как пух, как будто Данзо и не нёс никого на руках. Кости тощих бёдер царапали его руки, а сердце ему царапали тяжёлые хрипы в маленькой груди. Только бы снова не заплакать, только бы удержать себя, люди не должны видеть его слёз.

Медсестры поражённо ахали, когда принимали его на лечение. Всё порывались узнать, откуда Данзо принёс столь измождённого мальчика, но тот не отвечал, бездумно разглядывая пол. Пусть они не заставляют его вспоминать. Он проводил его до самой палаты, волнительно наблюдая, как аккуратно с ним обходятся медсёстры. Он лишь желал слышать итог. Он хотел знать, выживет ли этот ребёнок или его увечья столь колоссальны, что не совместимы с жизнью? Ему страшен ответ.

— Всё будет хорошо, не бойтесь, — голос медсестры звучит будто за пуховой периной. — Мальчик будет жить, он крепкий малый. Мы его вылечим.

И в молчаливой грусти он вновь не ответил и побрёл к себе домой. Не запомнил даже путь, шёл, казалось, как одурманенный, ничего не замечая вокруг. В голове и груди пустота, холод пронизывает пальцы, тёплый вечер весны кажется ему холоднее самой лютой стужи. Не позволял себе думать, ведь если бы думал, сошёл бы с ума окончательно.

Он зашёл в дверь, как приведение, где его уже ждал Кагами. Его волнительный вид и дрожащие руки говорили, что он всецело почувствовал боль своего друга. И вид, в котором он его увидел, уколол его в самое сердце, разорвав на куски. Данзо бросает меч на пол и словно на рефлексе плетётся в сторону близкого, чтобы обессилено упасть в его объятья. Кагами с трудом уложил его на диван и крепко сжал ладонь, не переставая волнительно разглядывать его глаза. Что-то ужасное произошло, и это изменило Данзо, Кагами это чувствует. Ему стыдно, ведь это он попросил друга пойти на эту миссию, это он умолял накрыть этот приют штурмом, и Данзо увидел там нечто, что свело его с ума. Эти отчаяние и боль насквозь пропечатались в его глазах. Кагами ластится по плечу друга и мурчит, глаза увлажняет влага. Столь опустошали чувства, какие дарит ему партнёр. Ему горестны судьбы малышей, каких он всё это время пытался найти, как и Данзо, он не хотел уверяться в наихудшем варианте, пускай тот был очевиден.

— …спасибо, — печально бормочет он. — Спасибо, что пошёл на это ради меня. Спасибо. Я положу жизнь во имя того, чтобы отблагодарить тебя.

— Кагами… — голос друга звучал хрипло и сдавленно. — Я наблюдал осквернение, высшее по своей преступности. Бесчеловечность столь невообразимая, что разум мой, пытаясь её осознать, раскололся вдребезги. Я вновь познал, насколько отвратителен и безжалостен пол, с которым мы делим эту кровную землю. Кагами, я их ненавижу, — кровожадно и мрачно бормочет он. — Они так измучили этого ребёнка. Они так его не жалели. Все эти альфы, чьи поганые лица я наблюдал, никого не жалели ради своего свинского и преступного удовольствия. Они опорочили саму невинность, извратили чистейших существ на свете. Я никогда, — и глаза будто пропали в безумном омуте помешательства, — никогда их не прощу.

Кагами бы сказал, что не все эпсилоны такие, но Данзо сейчас не готов это слышать. Быть может, он более никогда не захочет это слышать. Он гладит его по голове ласково и ощутимо, ничего не говорит, ведь знает, как излишни сейчас слова. Что он мог ему сказать? Проявить свой привычный оптимизм, попытаться их оправдать? Даже не подумает. Только метка всё горит, и тем печальнее делается его состояние, от бессилия, ведь он не мог обещать, что подобный случай редок, что сейчас где-то так же не страдают дети из-за жестокой похоти всяких подонков, лишь бы его успокоить. Неизменное проклятие человеческого рода, с которой нельзя ничего поделать, никак не искоренить, сколько ни пытайся. Это было, так будет, и покуда в этом мире существует человек, подобная жестокость никуда не исчезнет. И пускай Кагами относился к альфам нейтрально, даже он не мог признать, сколь чудовищной преступностью часто оборачивается этот пол. Думать об этом — сводить себя с ума ненавистью и бессилием, и именно сейчас Данзо поражён ими, и без того страдающий этими чувствами, возвёл их в непобедимый колосс и был раздавлен им. Кагами обладал большей внутренней силой, чтобы унять ненависть, и пускай это казалось неэтичным, всё-таки не думал об этом, чтобы не впасть в безумие. Только так человек способен жить в этом мире, только смирение поможет ему не разочароваться в жизни и не сбежать из него в подземные царства.

Данзо вновь подал слабый голос:

— Я не могу это так оставить. Плевать, что он тайный советник Тобирамы, я просто не могу. Плевать мне на чин, плевать, насколько он полезен для государства, я не думаю сейчас о благосостоянии каждого, кто принимал в этом участие, — и клыки его опасно сверкнули. — Эта поганая мразь не имеет ни чести, ни достоинства, ни права жить на белом свете. Не должна иметь ничего общего ни с Конохой, ни со страной Огня. Он должен умереть. Мы обязаны перед самим Господом Богом убить его.

Кагами мрачно ухмыльнулся, и провёл по его щеке ладонью, чтобы повернуть к себе.

— Я не рассчитывал, что ты так скажешь, но приятно удивлён, соглашаясь разделить твоё желание, — и улыбнулся. — Погром обратил его в бегство, он боится нашего суда. Я знаю путь, по которому он следует. Он отдалился от Конохи достаточно, чтобы никто не услышал нас.

— Кагами, — грозно взглянул Данзо в его глаза, — обещай, что смерть его будет мучительной. Обещай в этот раз не проявлять свою жалость.

— Обещаю, душа моя.

***

Небесный дракон — необыкновенная техника, созданная Кагами. Обладая утончёнными чертами художника, ещё с самого детства желал всегда создавать нечто красивое. Ему виделось стандартное дыхание огнём Учих весьма неотёсанным, неуправляемым. С детства его движения выучены грациозностью и плавностью, суставы его тела эластичны, он танцевал с лентами так воздушно и сказочно, и было бы то оскорблением и глупостью, если этим не восхитится хоть один. Таким и стал его бой — осторожный, изящный, настолько воздушный, что Данзо не мог оторвать глаз, и Небесный Дракон стал венцом его искусной работы. Кагами соединял огонь и энергию чакры, и создавал из этого длинные и крепкие ленты. Петелька за петелькой плелась чешуя, и настолько тесно, что становилась непробиваемой. Дракон воссоздан этим плетением, его не брала ни одна стихия, не сдувал ветер, не поражала молния, и земля не разбивала его на части, как бывает при тушении песком костра — такова надёжность его усердного кропотливого труда. Обычное огненное дыхание не сравнится с ним. Дракон требовал время для создания, но для друзей это не стало проблемой, ведь пока Кагами созидал, Данзо не позволял к нему приблизиться. Как только скреплялась последняя лента и дракон представал в своём величии, Данзо укрощал его потоком воздушных каналов и насыщал воздухом его лёгкие, распаляя огненные ленты жарким и обширным огнём. Дракон требовал управления, и движения гибких рук наследника воздушных техник оживляли его, позволяя покорять пространство вокруг. Они считали эту технику совместной, ведь каждый из них вносил свой вклад в воссозданную силу, Кагами давал мощь, Данзо давал контроль. Покоритель неба всегда поражал противников как воплощение мифических и великих небесных змей. Восхищение, какого всегда достоин Кагами.

Дракон будет воссоздан сегодня, спустя долгое время, ведь земля должна быть очищена священным огнём от столь низкой гадости, чья поступь оскверняла её. Они отправились налегке, лошадь брать не стали. Советник значительно отдалился от Конохи, стараясь не приближаться даже к малым поселённым пунктам, — Кагами удовлетворительно подумал, что это из-за огромного числа последователей их оппозиционной суфражисткой организации, живущих в разных уголках страны. Они пока не докладывали соратницам об этом, времени не было, когда он пересечёт границу — его будет трудно найти.

Они нашли его на дороге, в закрытой повозке, чей кучер, не жалея упряжных лошадей, гнал как можно быстрее. От скорости этих двоих им не скрыться. Кагами бросился перед самой повозкой и глубоким выдохом воссоздал стену огня, лошади заржали и резко поднялись на дыбы, ударяясь о кучера. Один взмах ноги разбил повозку вдребезги, и Данзо наблюдал, как спрятанный внутри советник бросается в леса, тянув за собой ребёнка и богато одетую омегу. Пара моментально преградила им путь, и тайный советник увидел наконец двух воинов с горящими от ярости глазами, и на лицах их читалась столь величественная ненависть, которую не уймёт ничего, кроме мести. Альфа остановился, заводя за спину семью, и посмотрел на врагов решительно.

— Я приму бой, — уверенно сказал он, — но позвольте им уйти.

— Ты смеешь молить нас о нисхождении к твоим близким? — яростно вскричал Данзо. — Ты не жалел, не проникся состраданием ко всем детям измученных тобою, и просишь этого теперь? Ни одно твоё слово не перекроет тот сокрушительный вред, какой ты нанёс этому миру!

— Честный воин не тронет слабых, — щурится советник.

— Где же была твоя честь, когда ты совершал свои злодеяния? — дополнил Кагами ярость друга.

Таков поступок радикален и чересчур жесток, но Кагами обещал любимому не проявить и капли жалости в этом бое.

— Господь, — процедил он сквозь зубы, — как и говорили, шимуровский ублюдок и учиховская псина не обладают никаким состраданием. Когда я одолею вас, непременно представлю государю как предателей родины.

Данзо мрачно усмехнулся:

— Думаешь, ты будешь первым? — с кривой улыбкой удивился он. — Сначала я позволю тебе увидеть мучение тех, кого ты решил впустить в своё ледяное сердце. Ты увидишь, каковы последствия твоих действий, на своей шкуре испытаешь всё то отчаяние и боль матерей, у которых отобрал детей, и искалеченных тобой же детских душ, которых обрёк на долгие и мучительные страдания, — рычание взволновало его губы. — Это я отправлю тебя в ад по кусочкам.

Кагами волнительно прочистил горло. Он правда собирался пойти на это? Так сильно гложет ненависть его сердце? Однако потом встряхнул головой и усмехнулся — да плевать. Кто узнает об этом поступке? Если Бог тогда покинул этих детей, то пусть и в этот раз покинет их своим бдением. В эту ночь он точно закрыл свои глаза, как закрывал всякий раз, пока невинные мучились, а Кагами усердно их искал. Любимый пошёл ради него на жертвы, Кагами избавится от всех добродетели и пойдёт ради него тоже.

Наблюдая ранее сомнение в глазах Кагами, советник увидел, как тот мгновенно его лишился. Двое бывших сильнейшими в эскорте Тобираме, и он один, и слабое его место прячется сейчас за его широкой спиной. Ситуация хуже не придумаешь, ему нужно время придумать, как спасти свою семью и самому не попасть под удар. И кажется, что наказать им бежать бессмысленно, скорость Кагами не даст им и шанса. Иллюзии не сработают против учиховских глаз, сила Данзо крушит леса и горы — какой же печальный итог их маленькой семьи. Данзо рванул на него, советник возвышает перед собой стену земли и даже не знает, стоит ли отбрасывать своих в сторону или спрятать за каменным куполом. Его защита крепкая, заколдованный камень наполнен минералами, но не пробьёт ли его легендарная шимуровская сила? Ему не дают времени на размышления, Данзо прекрасно осведомлён, как важно не давать политику думать, поэтому метку Кагами кольнуло как знак действовать. Учиха мгновенно оказался сзади, у альфы нет выбора, и он укрывает их каменным куполом, урвав себе немного форы.

— Властитель земли, — презренно заключает Кагами. — Наш с тобой природный противник.

— Ненадолго.

Сначала проверить крепость, Данзо прыгает вверх, насколько позволяет ему сила ног, и сокрушительным ударом сотрясает каменные своды, но не разрушает его. Искусное заклятие, однако он всё равно загнал себя в угол из-за испуга. Данзо попросил прогреть этот камень огненным дыханием и проверить, накалится ли температура внутри. Не надобилось и пяти минут, как камень обжигал теперь тех, кто находился внутри. Оказались в своей же ловушке. Тогда советник рвёт землю под ногами, используя силы, выбирается из-под купола, тянув за собой семью. Мгновенная мысль, способ спасти их, использовать покорение земли. Он отпустил их вперёд, раскрывая перед ними подземные проходы и закрывая их за собой. Не дал возможности отследить их путь. Будто гром раздался шум, зарокотали камни, и рука вырывает его из земной обители, и его бросает в небо, на такую высоту, что перехватило дыхание. Он переворачивается и поражённо наблюдает, как по указанию пальца Учихи Данзо рвёт землю руками. И вырывает из земли… тех, кого советник пытался спасти. Падать вниз долго, он теряет время и притягивает к себе камень, увеличивая вес. Только не успел. Наконец приземлившись, он увидел, как эти двое ублюдков держали в заложниках его близких. Дыхание спёрло. Самое худшее произошло.

Кагами держал жену. Данзо держал ребёнка. Он вывернул его руку назад и от души наступил на спину, разъединяя плечевой сустав, лес поразил пронзительный детский вой, и он сотряс советника. Мать дитя кричала и плакала, вырывалась, умоляла и взывала к разумности. Просила мужа спасти его. И даже приставленное к горлу лезвие не останавливало её болью.

— Да что же ты делаешь?! — взревел альфа.

Он решительно двинулся на Данзо, хотел успеть, жаждал этого каждой крупицей тела, всеми имеющимися силами устремлял своё тело вперёд. Только бы успеть. Только бы остановить. И отчаяние в его глазах невероятно удовлетворило Данзо — да, только такое выражение должно искажать его лицо, отпечататься каменной маской навеки. Измучить, опустошить, причинить боль, чтобы он навсегда проклял день своего рождения. Как очаровательно и иронично — омерзительная тварь и добрый папочка хочет спасти свою детку. Однако этого недостаточно, ведь надежда всё ещё теплится в его глазах, он всей душой молится, он преисполнен силой, а должен зачахнуть, как гнилая пыль. Данзо должен его сломить, отобрать в нём всё живое, заставить возжелать себе смерти. Вот это будет потеха. Какое же пленительное это удовольствие — месть, и те глупцы, кто отказывается от неё.

Его рука раздирает кожу, как масло нож, хруст был будто бы оглушающий, хотя прозвенел слегка. Кагами отвернулся. Советник вколотился в землю, дыхание его спёрло. Пальцы продирают костные ткани, хрустят сантиметр за сантиметром, вколачиваясь глубже по венечному шву. Горло булькает хлынувшей кровью, за ней теряются болезненные крики. Лишь мгновение, и челюсть отделяется от скуловой кости, и рука через небо продирается до самых передних зубов. Тогда ладонь движется вверх. Связки и суставы лопаются. Рвутся щёки. И, отделяя верхнюю часть головы от нижней, Данзо насмешливо бросает её советнику под ноги. Тело рухнуло на землю, пачкая её кровью. Душераздирающие крики матери не слышатся советником сквозь звон в ушах. Не мог принять происходящее, не мог поверить в увиденное, и убеждаться, взглянув вниз, не хотел. Человек напротив стоял как обезумевший, такими широкими глазами разглядывая его лицо, желая увидеть каждое горестное движение, даже малейшее. Данзо насыщался этим. И советник давал ему это. Осознание захлёстывает его кровавым водопадом, разрывая голову на части, и он вопит так отчаянно и яростно, как может, бросаясь на ненавистного ублюдка.

Рычал, кричал, наносил беспорядочные удары, и Данзо легко от них уворачивался — глупая и прямая атака, яростная и эмоциональная. Иной быть не может. Феромон так и вопит о его ярости. Однако ему стоит напомнить о пока ещё живой жене. Данзо рванул к Кагами, всё продолжая уворачиваться от ударов. Он заходит за спину друга и, воспользовавшись замешательством советника, посылает сигнал действовать. Кагами тянет омегу за волосы и, приставив слегка лезвие к горлу, надрезает кожу, сначала невесомо, первый надрез, второй, лезвие пилит свежие раны, и омега кричит от острой боли. И стоит альфе рвануть к нему, плотно перерезает сухожилия и артерии. Дроги дрожат, упав на землю, тело поражают судороги, и она хрипит, её рвёт кровью. Советник бросает к ней, но мгновением его отбрасывает мощным ударом ноги в ствол дерева. Его пытки только начинаются.

Горло альфы рвёт от яростного и отчаянного рёва. Он утерял контроль и бдительность, швырялся воссозданными из земли огромными камнями, порывался порвать их в клочья, и пока Данзо сдерживал его гнев, Кагами прыгнул на самую высокую верхушку дерева и выдохнул свою первую огненную ленту. Советник не обратил на это внимание, попросту не понимая, чем это ему грозит, всё его внимание занято кровожадной тварью, убившей его ребёнка и жену. Время охладило его разум, у него не было времени на скорбь, и более стратегические движения теперь двигали его телом, он стал думать наперёд, пытался читать противника, и Данзо, в отличие от Кагами, двигался менее грациозно и гибко, однако весьма изобретательно. Советник не просто так получил свой чин, он также обладал внушительной силой, пускай и опытом боя проигрывал человеку напротив. Данзо редко пользовался офицерской шпагой, и советник хотел воспользоваться этим, удлиняя радиус поражения, весьма искусно рассекая воздух. Данзо не беспокоился о порезах, пропуская их мимо себя, что в политике, что в бою, он жертвовал всем ради результата. Его тяжёлые удары советнику тяжело терпеть. Даже собирая чакру в места ударов, боль всё равно сокрушала нервные окончания, а сила пошатнула стойку.

Контратака за контратакой, Шимура выворачивал лезвие в сторону и прогибался от острых уколов, бросая ударами ноги советника в деревья, казалось, он тянул время, изнуряя его. Альфа сглупил, позволив втянуть себя в его правила боя, в тайдзюцу его не победить, однако в техниках может. Он топчет землю и воссоздаёт из рыхлой земли множество големов, приказывая напасть. Данзо на них не отвлекался, но советник заставит. Он юрко огибает его справа и лёгким касанием до земли обрушивает её. Изломы тянутся вширь, и земля заходила ходуном, заставив Данзо шатко стоять на своих ногах. Уворачиваться от ударов големов ему стало тяжко, когда земля так изворотливо крутилась под ногами. И советник образовал из внутренней силы крепкие и острые минералы, силой мощных челюстей выплёвывая их во врага. Он смог пробить плечо Данзо и левую ногу, но тот стерпел боль и смог отпрыгнуть на значительное расстояние от земли. Раз уж советник прибегнул к магии, он ответит ему тем же. Порыв ветра всколыхнул деревья. И вновь решившись стрельнуть в него крепкими каменными пулями, альфу поражает тяжёлый поток воздуха. Сила этого дыхания велика настолько, что придавила землю и деревья вокруг. Его поразило давление атмосферы. Не собираясь на этом останавливаться, Данзо резким рассечением воздуха руками покрыл под собой пространство лезвиями. Советник уворачивался как мог, давление было сильным. Его вновь сокрушает удар ноги, но вовремя возведённая каменная броня смягчила удар. Альфа отпрыгивает в сторону и тяжко выдыхает, не отнимая от Данзо взгляда. Тот даже не вспотел.

Только сейчас, заметив наконец внушительное свечение сверху, он поднял свой взгляд и ахнул от увиденного. Тёмная грациозная тень раскинула руки, и позади неё яркое сияние сплетённых огненных лент. Так создавался дракон, и его рождение вот-вот завершится, и он вновь покорит небо своей сокрушительной мощью мифических лир.

— Даночка, — раздалось звонкое пение чёрного как мгла силуэта, — возводи воздушные каналы.

Сложно понять, о чём речь. Он и не пытался, ведь сейчас важно понять, кого из них важнее убить первым. Это могущественное огненное существо выглядело опасным, но противник напротив не менее опасен.

Слишком долго думал. Воздух вокруг изменился, необычные движения наследника Шимур, его странное дыхание, искажали его, он лепил из него, как из глины, узоры, и они протяжными линиями пронизывали пространство вокруг. Это было сделано специально, и советник понял, что всё это время его внимание отвлекали битвой, а самое важное на самом деле происходило на той злосчастной верхушке дерева. Лес потряс злорадный и едкий хохот Учихи, и его грациозное движение руки отпускает дракона на свободу. Ослепительный блеск чешуи выжигает глаза, и змей скользит по небу вольготно, поражая своей скоростью. Огненное пыхтение курится с его крупных клыков, сияющая грива накаляет воздух, и изящным пируэтом дракон падает к земле, чтобы сжечь вокруг себя множество деревьев. Совершив полукруг, очертив его сзади советника, как ловкая змея скользит к Данзо, чьё дыхание управляло им, как шёлковой лентой. Кагами приземляется на землю и, вдыхая полные лёгкие воздуха, насыщает дракона огнём. Колоссальных размеров голова вспыхнула языками обширного пламени и, толкаемая мощным дыханием, двинулась прямо на советника. Его ослепил свет, и он отпрыгивает в сторону, но внезапно его поразила обжигающая и рваная боль. Он кричит и бросается к деревьям, пытаясь вернуть себе зрение, но воздух накаляется, дыхание дракона сжигает всё поблизости.

Резкий взгляд на левую руку — дракон сожрал её без остатка. Не может отвлекаться на боль, хоть та нестерпима, мгновенно воссоздаёт из камня подобие руки — крепкой и массивной. Он пытается прятаться за деревьями, но Кагами из раза в раз оказывался рядом с ним и рассекал воздух лезвиями. Тяжело уворачиваться, и он принимает удары на свою каменную руку. Кагами рассекал её каждый раз, и советник вновь и вновь её возводил.

Альфа бросается к Данзо и тяжело бьёт ему в живот, отбрасывая в дерево. Не успел увернуться, засмотрелся на Кагами. Учиха недовольно нахмурился и бросился к другу, схватил его за руку и увёл от следующего удара. Изящным пируэтом Шимура скользит за спину советника, и теперь альфе придётся драться с ними двумя. Он вновь возводит глиняных големов и коротко бросается каждому из них за спину, но эти двое попросту не замечая рассекали их. Стоило хоть кому-то замахнуться на одного, второй уводил его, они сражались будто в парном танце, гибкостью и реакцией своего тела уводили друг друга от атак. Невообразимо. Научиться так изящно и ловко работать в паре можно только если…

— …так вы повязаны, — поражённо бормочет советник.

И движутся как единое целое. Поразительная сила обоюдной связи, они научились посылать рефлексы своих движений друг другу. Советник никогда не видел ничего подобного, неудивительно, что Тобирама желал ставить их в эскорт только вдвоём.

Он уворачивался от их движений, и стоит восхититься тем усердием, которое он прикладывал. Но их отточенные до совершенства совместные движения умопомрачительны, и ему приходилось терпеть удары и порезы из раза в раз. Стоит ему попытаться ударить хоть одного, второй моментально уводил его от атаки. Они не позволяли причинить боль ни одному из них. Дракон скользил меж них, рычал огнём, всё это изнуряло немолодое тело — жар обширного пожара, интенсивные атаки, постоянное напряжённое наблюдение за ними двумя. Их стиль боя разный, и времени просто не хватало анализировать каждый по отдельности, скорость Учихи не позволяла. Пот застилал глаза, и он стряхивал его с век. Отчаяние гложет сердце и вот-вот поглотит его, если это не сделает огонь дракона.

Каждый удар полон ненависти. Он чувствовал боль, отчаяние, досаду и сокрушительное, ни с чем не сравнимое желание убить. Таковы последствия его поступков — нашлись те, кто не остался равнодушным, кто пришёл на защиту справедливости. Глубокое осознание пришло к нему тотчас. Почему он здесь сейчас? Почему погибла его семья и он вот-вот отправится вслед за ними? В глазах воспоминания. Эти жизни не имели ценности, только деньги, только чин, только звериное удовольствие. Деньги и обширное влияние дурманят голову, превращают жалкого человека, уверившегося в могуществе, в алчного и жестокого зверя, лишённого всякой добродетели. Какая разница, когда он так богат? Он может купить всё — любого, только цену предложи, ведь достоинство и честь давно уже выставлены на рынке за красную цену. Он всесилен. Совесть его продана задарма много лет назад, и он покупал её каждый раз.

Однако сейчас, впервые в жизни, он откупиться не способен и почувствовал себя по-настоящему беспомощным. Вот оно — явление жизни и человечности, прописанное в священных догматах. Благородная ярость. Небесный дракон пришёл по его душу, и два его жреца представили это могущество перед его глазами. Он вновь взмыл к облакам. Советник смотрит в глаза напротив и не видит в них жалости. Сияние чешуи вновь поразило небо. Огонь вновь курится с его клыков. И неизбежно, как дождь, он вновь скользит к земле, раскрывая свою могучую пасть.

Их не победить, ведь ими движет добродетели. Они в самом деле заставили его пожалеть о своих зверствах.

Он признал это перед своей смертью. Покорно закрыв глаза.

***Казалось, его смерть что-то исправит, но ликование и трепет всё равно сменились пустотой. Его смерть обезопасит будущее, но не исправит прошлое. Дети останутся на всю жизнь травмированы, зверства всё равно продолжат своё гнилостное осквернение, не этот поганый советник, так кто-то иной. Маленький мальчик с лунными глазами останется покинутым и сломленным в прохладной больничной палате. Что-то Данзо удовлетворило. Воспоминание о его полных боли и отчаяния глазах сладостно залечивают некоторые раны, но только лишь некоторые. В нём было мелькала детская и глупая мысль рассказать тому мальчику судьбу всех его мучителей, будто эта новость излечит его душу, но он понимает, что этого не случится. И, казалось бы, это всё бессмысленно.

Они легли спать вместе, крепко сцепив пальцы, но никто из них не спал и молча смотрели в тьму, и каждый думал об одном. Они сделали всё, что могли, но достаточно ли это? Не было ощущения законченности. В глубинных недрах земли, в стволе вентиляционного ствола, куда никто не ходит, Данзо уже давно соорудил места для пленения и пыток. Сейчас, по приказу капитана, отряд АНБУ пытает всех, кого они нашли в том доме мучений. Однако ведь это не все. Они схватили лишь малую выборку тех мерзавцев, которые участвовали в этом. Это мучительные мысли. Они не дают спать и поражают сердце яростью из-за глубокого чувства беспомощности. Как будто бы Данзо и Кагами могли найти их всех и наказать, но недостаточно стараются. Это не даёт им спать. Засыпают они лишь к утру. Ткань подушек их была слегка влажная из-за слёз.

К утру произошёл громкий скандал. Были подняты и высшие, и низшие чины, опрошены все сотрудники АНБУ, ведь прогремела страшная новость — в городе найден сиротский бордель. Толпы заволновались злостными пересудами и волнениями, настроение в городе напряглось натянутой пружиной, и каждый искал у кого-то хотя бы крупицы информации. Многие стеклись к резиденции Государя, требуя объяснений, пытались достучаться до полиции и гвардейского полка. Ведь как это так? Бордель? Прямо под носом исполнительной власти? Почему никто ничего не делал столько времени! Манабу пришлось разгонять всех по домам, ведь столпотворения после суфражистских бунтов были запрещены. Полиция обещала во всём разобраться и доложить официальную информацию, как закончит расследование. Государь был не менее напряжён. Пропал его военный советник, давеча умоляющий его дать добро покинуть страну, от него не было вестей, и отряд АНБУ доложил ему, что этот детский бордель был основан им же. Пропали и некоторые его чиновники. Об этой информации приказано молчать — связь с этим подмочит репутацию государя. Народу не обязательно знать, кто руководил всей этой грязью. Не обязательно им знать и о тех чиновниках, которые не вышли сегодня на работу, так же подозрительно, как и его военный советник.

Главное, что приказа не было. Никто из чинов не доложил об одобрении штурма, а задействована была именно команда АНБУ — а они подчиняются только прямым приказам Государя. Произошло своеволие, а для столь приближенной к государю элитной организации это недопустимо. Тот, кто сделал это, уже вызывает подозрение как будущий дезертир. Узнать имя оказалось непросто, и имя это государя неприятно удивило. Всегда лояльный к государству, верный и талантливый политик и боец прежде не нарушал порядок и не устраивал столь криминальные инсинуации. Он пошёл прямой атакой против высшего государственного чина и не уведомил об этом своего хокаге. Такое поведение непозволительно для полковника, который вот-вот вступит в высший офицерский чин, это кажется отчаянной и безумной глупостью. Данзо, этот честолюбивый расчётливый сукин сын, рвущий глотки ради влияния, прекрасно знал, чем обернётся ему это непослушание, и государь всё удивлённо думал, да что же заставило его пойти на это?

Данзо приказано немедленно явиться на ковёр Государя, и Кагами волнительно вздохнул, всё перечитывая пергамент, пока злостно не бросил под ноги. Государь всё прознал, но насколько хорошо он осведомлён? Сердце страшно забилось, и, чувствуя страх друга, Данзо успокаивал его, хотя признал в себе некоторый мандраж. Государь слишком быстро всё прознал, и на это не рассчитывалось. Он хотел выделить им время, чтобы подтереть предполагаемые хвосты и сжечь все компроматы, не оставить ничего, что выдало бы присутствие Кагами в этом деле. Однако потом горько усмехается — Тобираму тяжело застать врасплох. Он принял это с мужеством и отправился в резиденцию Хокаге, казалось бы, готовым. Кагами пошёл с ним, крепко сжимая руку. Он очень боялся, что с Данзо что-то случится по пути.

— Может, сказать ему, что я…

— Нет, — резко, почти яростно одёрнул его Шимура. — Ни за что не признавайся Тобираме. Ты не высший чиновник. Меня он понизит, а с тобой даже не знаю, что сделает. Ты будешь сидеть дома и молчать.

— Но это же я на него копал… — признаётся Кагами волнительно.

— И молчи об этом, — отрезал Данзо.

Несправедливо. Так подумал Кагами. Ответственность за его действия принимает на себя его любимый. Он страдает из-за увиденного, и именно он идёт к государю отчитываться за увиденное. Принять очевидное наказание, ни о чем другом они не думали. Это Кагами должен был нести эту ношу, и он печалится, как несправедливо и жестоко обернулись его, казалось бы, благие намерения. Он не мог перечить другу, потому что он разбирается в этих политических игрищах и сможет минимизировать потери, к сожалению, опыта Кагами не доставало. И, казалось бы, они действуют вместе, но Учиха не может избавиться от тяжкой мысли, что в этой командной работе больше пострадал его друг. Справится ли он? Кагами будет молиться за это.

Он проводил Данзо до дверей кабинета государя, перед этим скрыв своё присутствие, и спрятался в тенях. Данзо сглотнул, слегка вспотели ладони. Прежде он не сталкивался в прямой атаке с государем. Выдержит ли он? Он входит внутрь, у широких панорамных окон стоял внушительный силуэт Тобирамы. Плащ-корзно из алого бархата, вышитый золотыми нитями, подчёркивал его стан, и государственная широкая шляпа с ниспадающим белоснежным шёлком слегка прикрывает его глаза. Он стоял, скрестив руки за спиной, — это деловая поза доминанта, того, кто всегда выше собеседника. Данзо уже уверился, насколько он желал при первом же взгляде показать свою силу. Он всегда так делал. Шимура встал посередине комнаты и поклонился, холодное лицо государя неизменно, глаза впивались в его кожу острыми когтями.

— Данзо, — прохрипел его ледяной голос. — Мне доложили об устроенном тобою штурме, о котором не докладывалось ни мне, ни советникам, ни моему генерал-прокурору, и оно было не одобрено. И мне скорбно было слышать имя, какое назвал каждый из тех, кто видел твой поступок. Ты признаёшься в нарушении воинского устава, неподчинении, самовольстве, злоупотреблении чином и использовании выделенной тебе государственной привилегией, как полковнику АНБУ, в своих личных делах?

Спорить невозможно, так и есть. Он нарушил воинский устав, не подчинился государственным законам и использовал свою команду, которая всё ещё считается государственной собственностью, в своих целях. Он правда злоупотребил чином, устроил самосуд высшего чиновника, обойдя официальное судебное и государственное решение. Непозволительное поведение.

— Да, Ваше Превосходительство, — мерно ответил Данзо взглянул в его глаза. Пожалел. Давление сильное, эти глаза приказывают оправдываться, говорить больше чем нужно, они пугают, но таков его государь.

— Я делаю выводы, о которых ты, вероятно, знал, — сцепил он пальцы и сощурил глаза, — или нет. Можешь мне объяснить. Почему мой тайный советник бежал из страны после твоего погрома? Что же ты узнал и чем собирался его шантажировать? Не кажется ли тебе, что я обязан об этом знать?

Играет в неведение, вынуждает Данзо сказать про подпольную проституцию, обелить свой поступок, защищать чин, соответственно признать слежение за высшим чином, а это предательство государства. Хитро.

— Не знаю, мой Государь, — не поддался Данзо.

— Почему же он не отвечает на мои письма? — острая бровь искажает лоб и поднимается к верху. — Почему не отвечают на письма десять чиновников государской думы?

— Покорнейше прошу простить, мой Государь, но я не знаю, мой Государь.

— Кто же ещё в этом замешан? — голос его всё холоднее и неприятнее. Его болезненно слышать, сердце в тиски сжимается, но он терпит и не выдаёт дрожь голоса. Вопрос, лишивший его уверенности о неосведомлённости государя.

— Я один, мой Государь, — поклонился Данзо.

Государь Тобирама молчит, таким пронзительным взглядом рассматривая лицо подчинённого, что казалось, он видит его насквозь, что все попытки Данзо спрятать опасную информацию бесполезны. Этот взгляд мучителен, ведь приказывает подчиняться, уверяет, насколько бессмысленны попытки спрятаться, он всё знает — прими это, скажи, ведь он знает. Мучительно. Скребёт параноидальными ножами по венам. Этот взгляд путает мысли, нервирует, давит на слабые человеческие точки. Данзо даже не знал, как сложно противостоять ему напрямую. Чёрт возьми, да что же он знает? Так хотелось выяснить, удостовериться в незнании, броситься в ноги и умолять не трогать Кагами, ведь он уже о нём всё знает! И этот иррациональный страх мешает мыслить здраво.

Терпи, Шимура. Жизнь Кагами на кону.

Тобирама сделал выводы и прикрыл глаза.

— Я расформировываю твой отряд и понижаю в чине, на повышение в дальнейшем не надейся, — наконец проговорил он столь же холодным и мерным голосом. — К утру ты покинешь АНБУ.

Он сел за свой стол и вновь сцепляет пальцы вместе. Ни агрессии, ни криков, даже разочарования он не выявил — дворянская стать, холод, спокойствие и превосходная чистота ума. Этим и пугал его Государь.

— Если ты думаешь, что можешь мне бессовестно врать, то ты сильно ошибаешься. Я узнаю, что ты сделал и когда узнаю, спрошу вдвойне — за поступок и за ложь.

— Ваша воля закон для меня, Ваше превосходительство.

— Свободен, — и презрительно взмахнул ладонью.

Было бессмысленно говорить про детей, Тобирама наверняка знал, чем тот занимается — Данзо уверен в этом. Он злится не потому, что ему лгут, он злится за то, что Данзо посмел влезть в дела не по чину и копать на его тайных советников. Данзо не мог не соврать, и Тобирама прекрасно это знал. Только Данзо тоже заработал себе весомый чин, он дворянин и патриарх своего клана, Тобирама не может бездоказательно обвинить его, опять взволнуется старая рана нервного феодализма. Только доказательств он не найдёт, по части скрытности Кагами настоящий гений. Это их немое противоборство уже закончилось.

Он покидает кабинет и спешно бросается к стене, опершись о неё спиной и медленно сползая на пол. Наконец он мог выдохнуть. Такого ужаса он давно не испытывал. Волна мурашек прошла от загривка до самых пяток, и он задрожал, хотя ему не было холодно.

— Даночка, — громко шепчет Кагами и хватает друга за спину, укрывая следом за собой в тенях. — Я всё чувствовал. Что эта гадина тебе сказала? Он угрожал? Он тебя обидел? Мне переживать? Мне убить его?

Ах, его глаза. Взгляд в них успокаивает, вот он — ради него всё это было, ради него он терпел, и всё получилось. Он выстоял против самого Государя ради Кагами.

— Всё хорошо, — Данзо улыбнулся впервые за эти дни и огладил пухлую нежную щёку. — Всё хорошо, Кагаечка, — и трепетно вздохнув уложился носом на его плечо. — Всё хорошо. Всё кончилось.

Взгляд Кагами полон горестных ожиданий, и Данзо нехотя признаётся:

— Он понизил мой чин, больше его не повысит и расформирует мой отряд. Вероятно, из совета меня тоже выгонят, — он горько усмехнулся. — Работы поубавится.

— Прости, Даночка… — понурил Кагами голову печально.

— Не страшно, — осекает его друг. — Порой за справедливость нужно чем-то жертвовать. И это малая цена за неё. Главное, ты цел.

— Мне стыдно… — и всё ниже опускал голову и теснее обнимал его за плечи, голос его совсем сжалобился. — Что я ничего не могу для тебя сделать. Никак не могу отплатить за твою жертву.

— Это всего лишь чин.

— Но ты так долго шёл к нему…

Данзо усмехается и вылавливает понурое лицо за щёчки, широко улыбаясь прямо в его губы:

— Ты мне куда важнее, — и хитро щурится. — Чем любой чин.

— За что же ты мне такое солнышко досталось… — чуть не разревелся от чувств Кагами и заластился по его щеке, замурчав. — Люблю-люблю-люблю.

Маленький его пушистый котёночек. Ну как ради него не сжечь весь мир дотла, лишь бы увидеть его счастливую улыбку и ослепительное сияние кошачьих глаз? Не страшно утерять чин, он найдёт обходные пути увеличения своего престижа и власти. Ведь без Кагами всё это не имеет смысла.

Будет непросто объявить своей команде о расформировании, они, очевидно, уже знают об этом, но формальности требовали, ведь он служил с ними много лет. Тяжело прощаться со своими военными товарищами, ведь он почти не менял состав с момента его основания. Они много раз собирались вне работы, приглашали друг друга на свадьбы и на день рождения, их многое связывало.

Тёмные и холодные коридоры невысокого здания, официального здания, где располагалось АНБУ, ощущаются по-теплому ностальгично. Он, наверное, будет по ним скучать, сколько неловких ситуаций с сослуживцами у них здесь было. Кого-то даже ловили за минетом. Сколько кофе и алкоголя здесь проливалось, сколько людей запинались на прямой поверхности, ведь от усталости заплетались ноги и они уже засыпали на ходу. Их приходилось оттаскивать в комнаты отдыха. Приятно вспомнить. Воспоминания часто наваливают перед уходом, будто сознание уговаривает остаться — торги, но они бессмысленные, так решил Государь. Кабинет ему приводить в порядок не надо, это сделают сами, никаких личных вещей АНБУ в своих кабинетах не хранят, обязывает работа. Данзо знал, где ждут его люди, не собраться они вместе не могли. Шимура заходит в тёмные покои, под прозрачным светом лампад покорно ожидали тёмные силуэты. Они вышли ему навстречу, стоило ему встать посреди комнаты. В их глазах — взгляд странного нетерпения; в его глазах — как всегда отстранённая холодность.

— Добрый вечер, товарищи, — начал он спокойно. — Приказ Государя обязывает меня сообщить вам, что…

— Мы знаем, Данзо-сама, — прервал его один из подчинённых. — Мы всё знаем, — Данзо напряжённо замолчал, и соратник продолжил. — Вас лишили чина и должности за Ваш благородный поступок, и мы видим это недостойным, ведь видели всё то же, что и вы. Хоть мы и воины, служащие государю, но мы так же и отцы и матери. Мы поклялись служить родине, и родина тогда звала нас. Мы считаем этот поступок истинно верным, именно это мы, как служители порядка, должны исполнять. Вне зависимости от приказа Государя.

И пятнадцать человек склонили колено перед своим капитаном. Этому нельзя было не удивиться, поэтому Данзо поражённо отступил на шаг.

— Мы обсудили это со всеми. Ваш отряд АНБУ не будет расформирован, и мы останемся Вам преданы, Данзо-сама. Мы принимаем Ваше видение политики. Законы не должны стоять на пути справедливости.

Ух ты. А вот и первые проблески новой власти. Данзо порой забывает, что в политике благородство иногда может склонить перед тобой миллионы, так редко это бывает в этой крысиной норе. Прошлый путь ему закрыт, но открылся новый, и он невообразим настолько, насколько невообразимо предать Государя ради своего капитана. Этот поступок стоит многого. Это первая ощутимая благодарность Шимуре за долгие годы службы. Такое не может не тронуть сердце.

— Тогда мы уйдём в подполье, — сдержав чувства внутри, но всё же придал свою голосу благодарную внушительность. — Государь Тобирама не приемлет оппозицию, значит, мы должны защищать нашу страну из самых её корней, из-за тени. Поддерживая граждан и любое инакомыслие, во благо развития города.

В этот день был создан Корень — первая в истории Огня оппозиция действующей власти находящихся на государственной службе.

***

Проходил мимо, будто находил повод всякий раз пройти мимо. Только заходить не решался. Здание больницы, как колосс, возвышалось над ним и каждый раз давило какой-то загадочной силой чувств. Иногда Данзо слышал там детский смех, и он поворачивался всякий раз, не признавая в себе чувство, которое заставило его это сделать, но среди всех этих детей, играющих во дворе, одного конкретного мальчика он ни разу не видел. Окна палаты этого мальчика выходили на дорогу, по которой Шимура постоянно прохаживался и мельком смотрел туда. Только мальчика он всё равно не видел.

Зайти спросить персонал о его состоянии он боялся. Ведь он нёс туда полумёртвое тело, и надеяться, что с такими ранами малютка выживет, кажется глупым. Жестокая очевидность, к которой Данзо вечно склонял себя и остальных, сейчас приносила боль. Даже уходя на тяжёлые и смертельные в чём-то миссии, он не испытывал столь ощутимого мандража, как сейчас. Не испытывал страха, подобного тому, который сейчас колышет его сердце. Казалось бы, кто этот мальчик для него? Лишь один из многих пострадавших гражданских на множестве его миссий. Почему он так переживает за него? Почему так не хочет узнать о его гибели? Он сам себя не понимает. Всё кончилось, Данзо выполнил свой гражданский долг и понёс за него наказание, пора бы забыть об этом чудовищном кошмаре и жить дальше. Однако ему всё снился этот ребёнок, каждую ночь Шимура видел эти кошмары, раз за разом спасал его из лап чудовищ, но мальчик всё равно не выживал. Он всё равно страдал, и все усилия Данзо оборачивались бессмысленным мучением. Данзо не чувствовал удовлетворения от произошедшего, не хватало одного назойливого кусочка, конца пазла, который бы завершил этот поступок, и он наконец успокоился. Понять бы, что именно. Понять бы, что ещё должен сделать Данзо, лишь бы избавиться от этого чувства. Завершить его.

Очередной раз он остановился напротив, очередной взгляд брошен в открытые окна, но в очередной раз ребёнка там не увидел.

Неделя прошла. Вечерами Данзо понуро сидел на террасе и наблюдал за улицами, раздумывая о чём-то. Кагами чувствовал его тоску через метку от этих дум. Очевидно, прошедшее подавило его, и сейчас он вновь и вновь переживал эти воспоминания, не находя покоя. Это не излечить. Кагами хотел поднять ему настроение, напоминал о скорой свадьбе Хирузена и Бивако, и осталось до неё совсем немного, рассказывал о здоровье Масами и что её сын скоро пойдёт в школу, рассказывал, как Мито впервые встретилась с отцом своего ребёнка спустя много лет, — многое произошло за это время, но всё это не волновало душу его любимого. Всё такая же пустота, тоска и боль. Бессилие разрывает душу Кагами на части. Разве есть что-то в этом мире, способное перекрыть увиденное? Снова подарить надежду?

Кагами копается в шкафах в гостиной, сегодня решил немного убраться, ведь в последнее время у Данзо не было сил на уборку. Ему попалась книга, где перечислялся список имён, какое можно выбрать для ребёнка, и в голове Учихи что-то щёлкнуло. Ребёнок. Он вспомнил, что его друг хотел ребёнка, и это толкнуло его на мысль, что если он сейчас напомнит ему об этом, то любимый хотя бы на мгновение прекратит думать об этом кошмаре. Он берёт её в руки и тихо подходит к террасе, оглядывая спину друга. Вся уверенность куда-то исчезла. Однако натягивает улыбку и подходит к Данзо, тот поднимает на него свой взгляд.

— Угадай что я нашёл, — ласково улыбнулся он. — Тут осталась книга от моих родителей, и я увидел столько прекрасных имён для дитя, — он открыл книгу и пролистнул несколько страниц. — Агния, Каори, даже из других стран есть, как Вальд… Интересно, как думаешь? Ха-ха, Вальд, какое забавное имя.

Данзо уныло посмотрел на эту книгу и отвернулся со странным выражением на лице. Неприятная пульсация в загривке и натянутая улыбка друга взволновали Кагами.

— Что-то случилось? — обеспокоенно интересуется он и откладывает книгу на пол.

В горле вяжет болью, Данзо тяжело сглатывает. Он стыдится за свои слова, которые ещё даже не сказал. Он очень скорбит о решении, к которому пришёл за всё это время, и что это решение отдалит от него Кагами. Он не поймёт его. Никто его не поймёт. Но он обязан это сказать.

— …я больше не хочу, — тоскливо пробормотал он, тихо-тихо, будто признавался чём-то ужасном.

— Что? — переспросил Кагами.