II Расплата (1/2)
Это утро не предвещало ничего хорошего. Солнце скрылось за мрачными тучами, воздух стался влажным и тяжёлым, значит, вот-вот польётся весенний дождь. Даже птицы не пели, а спрятались кто в дупло, кто в полые пни, смышлёные переживали дождь под крышами домов. Поместье Шимур сильно преобразилось с тех времён, когда здесь жил его клан. После нападения девятихвостого лиса множество родовых домов пришлось перестраивать. Данзо уменьшил габариты своего поместья, а близлежащую территорию, в которой ранее работали крепостные, он усеял деревьями. У него появился незаметный выход в лес, где он мог быстро добраться до подвалов Корня. Тем не менее в этом поместье осталось множество комнат. Где-то он хранил старые вещи его семьи, где-то альбомы, дневники и свитки, одежды матери и дедушки, их чёрно-белые фотографии. Их книги, их истёртые временем документы. И фамильную шпагу своего патриарха и отца, он так же хранил в отдельной комнате. Все эти комнаты Данзо запирал на ключ, не разрешал туда заходить даже Шисуи. Эти вещи отягощали его душу, но выкинуть он их не мог. В первые за пятнадцать лет он открыл одну из них. Данзо только оглядел силуэты памятных вещей, подсвеченные светом прихожей. Его, как и всегда уничтожали тяжелые воспоминания, они всегда крутили ему душу, сжимали его сердце, ведь всё то, что он имел, уже давно потерял. Разве у него хоть что-то осталось? У него была гордость, но её тоже забрали. Эта горелая, чёрная пустота внутри тому доказательство. Данзо не хотел думать о половине причин, откуда произошла эта болезненная дыра. Если бы он осознал всю тяжесть этой, скрываемой пустотой, боли, то обезумел бы от горя. Вся его жизнь оказалась бы бессмысленной шуткой, его рвения, мечты, его стремления и его гордость — всё это обратилось бы грязью. Его долгая жертва во имя признания, во имя омежьей гордости, во имя надежды побороть жестокую природу — оказалась бы бестолковым мучением. Все эти годы он бы терпел зря. Отказывался от любви зря. Если бы Данзо только подумал об этом, а не усиленно бы сдерживал это отчаяние за занавесом пустоты — он бы вспорол себе живот. Всё потеряло ценность и смысл. Эти трое забрали у него всё — то немногое, что у него осталось. Что питало его волю отжить последние года перед смертью. Теперь у него ничего нет. Взгляд его мрачнеет. За один лишь вечер его и без того мучительную жизнь обратили дьявольской. Этот бесчеловечный проступок не останется безнаказанным.
В комнате ещё густым туманом клубился феромон четырёх человек, всё им пропиталось — простыни и одежды, и тем более волосы. Итачи как единственный среди них, кто спал не более шести часов, проснулся первым. После феромона Данзо память отшибает при пробуждении, но чем дольше альфа цепляется за невнятные обрывки памяти, тем более цельной рисуется картина. Только он проснулся и не узнал в чьей комнате проснулся. Ему показалась она смутно знакомой, но он признался, что видит её впервые. Такое с ним бывало в гон, он забывал места где его проводил, но он уже давно не ходит ни к кому в середину своего цикла.
— Чья это комната? — невнятно бормочет он и озирается. — Что вчера… — и останавливается, когда чувствует на своей спине ногу. Она его ударила.
— …мам, харе ворчать, — сонно бормочет Саске и переворачивается на бок, — мне не надо сегодня в школу.
Это не их дом, они голые лежат на чей-то кровати и Итачи ни черта не помнит, как это произошло! Он резко встаёт на ноги, но его мутит. И из-за этого шума в ушах и глазах, он опирается на изголовье кровати. Шисуи лежал рядом с его младшим братом и так же беззаботно сопел. Что за чертовщина вчера произошла? Чей это дом? Почему они вместе? Почему они голые? Почему феромон у них такой странный и удушливый?
— Саске проснись, твою мать, — нервно одёрнул он брата за плечо, голос его звучал нервно и надрывисто. — Мы не дома.
Шисуи недовольно оборачивается на шум:
— А? Вы у меня остались ночевать? — он смущённо щурится и поджимает губы. — А чего это вы голые?
Раздался хлопок, дверь звучно отворилась. Из темноты прохладных коридоров на юношей взглянули два холодных, озлобленных глаза. Они источали угрозу, омерзение и ярость. Итачи знает чьи это глаза, он чувствует, как его сердце сжимается от ужаса осознания — что именно вчера произошло. Он пугается и пятится, усаживаясь обратно на кровать. Альфы рядом с ним повернулись следом и повторили те же эмоции. Это был хозяин дома и этой комнаты — господин Шимура. Омега, скрывающая пол и хранившая невинность всю жизнь. Стоит искусанный от шеи до бёдер — искусаны даже его плечи и голени. Кровоподтёки и засосы цвели множеством лиловых и розовых пятен по коже, а на запястьях остались темно-красные следы чьих-то сильных рук. Господин Шимура выглядел так, будто оказался прямым участником группового изнасилования — ведь именно это он и пережил за прошедшую ночь. И прямо сейчас он смотрит на тех, кто заставил его через это пройти. Он смотрит на них безжалостно и взгляд этот выкручивает им суставы.
Данзо с презрением щурится, голос у него полон сдерживаемой злобы:
— Проснулись, ёбанные насильники? Надеюсь, вам троим сладко спалось.
Итачи весь вжался в себя:
— …не может быть.
— Нет, — потерянно бормочет Шисуи. — Это не правда…
— Я даю вам час привести себя в порядок, — вновь прозвучал его суровый и грозный голос, — а потом жду в гостиной, — и не задерживаясь дольше ни на секунду покинул их, будто один взгляд на этих альф отдаётся в нём ярким приступом тошноты.
Тишина. Ни Шисуи, ни Итачи не знали какие слова сейчас уместны. Произошло худшее из того, что могло произойти. Они не противостояли феромону советника, а в нём сил было недостаточно противостоять уже им. Итачи даже не знал, как это исправить, ранее его мозг всегда лихорадочно придумывал способы избежать проблемы, но сейчас он напуган и все его мысли слипаются в неразборчивую кашу. Он чувствует крупную дрожь и не может её унять. Ранее, многие из его дурных, бесспорно ужасных поступков, можно было уладить силой или чином, здесь же ситуация настолько критичная, что его ничего не спасёт, и даже брата он не защитит. Чтобы им обоим остаться в живых, Итачи придётся уничтожить город, ведь поступок его и брата — не простителен и преступен. Они не смели насиловать тайного военного советника. Они лишили его невинности, силой отобрали у него трепетно охраняемую непорочность. Данзо их ни за что не простит.
— Ладно. Ладно, — Итачи глубоко вздыхает и грызёт ногти. — Спокойно. Деланного не воротишь. Ничего страшного, мы это решим. Мы как-нибудь это исправим. Всё будет в порядке. Я что-нибудь придумаю.
Саске нахмурился, глядя на него:
— Братан, ты чё?
Верно Шисуи было хуже остальных в этой комнате. Он поверить не мог в произошедшее. Его поступок означает, что все опасения Данзо-самы на его счёт — оправданы. Его недоверие и его страх перед ним не безоснователен, ведь получив это знание — Шисуи не сдержался. Он совершил над ним преступление, он оправдал его страхи, доказал ему, что решение бросить воспитанника четыре года назад, — было необходимым. Шисуи думал жертва он, но жертвой оказался его драгоценный и беззащитный господин. Он не защитил его от альф и не защитил его от себя. Он просил ему довериться и Данзо доверился, и всё это оказалось ошибкой. Чудовище. Он снова причинил любимому боль, вновь обжёг его. В очередной раз. Данзо его не простит. Даже те короткие мгновения, когда они смотрели друг на друга на работе, даже те мимолётные касания, всё это — окончательно сгниёт в его душе. Шисуи более не надеется вернуть господина обратно. Всё кончено.
— Не так… — он вцепился в волосы и слёзно забормотал. — Я не хотел так. Не хотел. Как угодно, только не так. Я же… Я же не мог на самом деле так поступить. О Боже… — и окончательно пропал лицом в коленях. — Я же всё испортил. Просто убейте меня.
Саске опять озадаченно хмурится, обращаясь то к своему брату, то к Шисуи:
— Что с вами двумя? Вы чего? Дядя, не плачь. Что произошло?
— Ёбанный пиздец произошёл, — гаркнул Итачи и обеспокоенно повернулся к нему. — Слушай, брат, ты не волнуйся. Я защищу тебя от него, даже ценой своей жизни.
— От кого? Вы чё за театр тут устроили? Ай, — Саске хватается за загривок и недовольно косится на брата. — Говнюк, ты опять метку мне поставил?
— Я тоже это почувствовал… — мрачно отозвался Шисуи.
Итачи хмурится:
— …если мы чувствуем. Обернитесь, — альфы послушались, и юноша увидел на их шее аккуратные алые вмятины, он обречённо вздыхает и массирует глаза. — Ладно. Всё даже хуже, чем я думал. Это у меня первый раз. Омега меня ещё не метила.
— Ого. Я тоже омежью метку не носил, — засмущался Саске. — Я даже в квадро-связи<span class="footnote" id="fn_36501616_0"></span> не состоял ни разу. А ведь сейчас в неё редко вступают.
— Какой же пизде-е-ец, — обречённо и громко воет Итачи. — Мы мало того его трахнули, так и ещё взаимно пометили! Да хуже быть не может!
Омега метит альф настолько редко, что не каждый мог описать опыт подобной связи. Некоторые говорят, будто от омег исходит тепло и спокойствие, другие говорят, будто метка усиливает их уверенность и храбрость — но точных данных нет, только слухи и пересуды. Омеги часто метили друг друга, а вот альф, по какой-то причине, они метили не охотно, и только тогда, когда уверялись во взаимной любви. Альфы же метили всех без разбора. Эти трое никогда не носили метку омеги и даже не представляли какими последствиями это обернётся. Знать им не хочется. Будь эта обычная омега, они бы не опасались, только их омега необычная. Это ещё мягко сказано. Данзо настолько необычная омега, что его близкий друг проводит над ним опыты, вот настолько он уникален в своём роде. Только эта уникальность им троим совсем не кстати. Юноши вместе пошли в душ, они альфы и скрывать им друг от друга нечего, и какой удачно большой оказалась ванная советника. Как никак поместье дворянина. Умываясь, они старались не поднимать интересующей их темы — Итачи настаивал на этом, в особенности, когда встречался взглядом с понурыми и отчаянными глазами друга. Саске же вёл себя излишне спокойно, он только все разглядывал в зеркале свою метку и как-то загадочно улыбался. Итачи не спросил причину такой неуместной радости. Вымывшись, они оделись и последовали в гостиную. Живот крутило от ужаса предстоящего скандала, но Итачи держал себя в руках.
Данзо ожидал их там. Он сидел с ровной спиной, слегка задрав подбородок, не открывая глаз. Бинты с его головы сняты. Господин терпеливо ждал их, сидя на бархатном кресле, не двигался и молчал. Как только альфы вошли, он открыл глаза и без эмоционально посмотрел на них.
— Кагами, — бормочет он холодно, — сейчас я накажу твоего сына.
В стену летит кресло, с громким треском разбиваясь о нее. Саске отпрыгивает в сторону, Итачи толкает друга назад. Данзо подрывается с места и заносит кулак, целясь Итачи в голову, но промахивается и с грохотом вбивается в стену. Крупные трещины содрогнули дом, здание опасно зашаталось. Данзо с разворота пытается ударить Саске по голове, но тот уворачивается с испуганным видом:
— Твою мать! Что на Вас нашло?
Шисуи пытается ухватить его за руку сзади, но мощный удар в живот и юношу бросает в Итачи. Тот подхватывает его. Господин Шимура хищно наблюдает за Саске. Он набирает в лёгкие кислорода и стреляет в него короткими ударами воздуха. Юноша бежит по всей комнате с удивлёнными криками:
— Да Вы же сейчас дом разнесёте! — он остановился только тогда, когда Данзо прекратил в него целится, и поднимает успокаивающе руки. — Так. Господин Шимура. Успокойтесь. Дышите.
Разбились вазы, стёкла и секретер, юноша удивлённо смотрит, как некогда шикарный интерьер комнаты извратился в беспорядок. Данзо вперился в него хищными глазами. Он достаёт из-за пазухи нож и обдав его плотным дыханием, создаёт из него длинный воздушный меч. Такой меч, который вакуумом раздирает кожу в клочья.
— Саске, чёрт тебя дери! — гневно рычит Итачи. — Не пытайся с ним договориться!
Шисуи отходит от них, поражённо наблюдая за происходящим. У него не хватит духу причинить Данзо боль. Никто здесь не хотел с ним драться и тем хуже их положение — противник сдерживаться не думал. Советник бросается в сторону Учихи, Итачи резко перекрывает брата своим телом. Он защищается от советника ударом кулака в лицо. Промах. Он попал по лезвию. Ещё один мощный удар кулаком, но острие рассекает воздух в ответ. Итачи спешно уворачивается, пока Данзо умело пытается его забить. Режущая боль. На правой. На левой руке. Итачи морщится и Саске выбивает меч из рук мужчины ударом ноги.
Мгновение. Крепкий удар в живот. Наглый юноша врезается в стену. Данзо хватает за руку его брата. Итачи тянет ею на себя, пытаясь поймать советника взглядом и успокоить, но Данзо сжал его запястье с такой силой, что захрустели кости. Он воспользовался замешательством Учихи и мощно бросил его в брата. Жестокий взор советника обратился к Шисуи. Он хватает секретер у прохода и с чудовищной силой бросает в его сторону. Оглушительный треск. Со стен падают картины и вазы цветов лопаются от вибрации ударов. Учиха увернулся. Данзо за ним не поспеть.
Шисуи больше невыносимо на это смотреть. Он жмурится, выдыхает, берёт себя в руки. И мгновенно оказывается сзади остаточным мерцанием, и крепко хватая Данзо поперёк тела, поднимает над землёй. Господин не сопротивляется. Хотя позволил себе радость, ударить Шисуи затылком в нос.
Юноши тяжело дышали, поражённо осматривая комнату. Здесь как будто табун прошёлся. Потребуется долгий ремонт.
— Я убью вас, — мрачно и безумно бормочет Данзо. — Я порежу вас на двести частей и раскидаю по всему миру. Ваши ебливые тела не найдут и за тысячу лет. Я вас, блядливых Учих, с говном сожру. Вырежу весь ваш клан и выколю вам глаза, нет, я сначала выколю вам глаза, а потом убью. Запыта-аю, — в помешательстве рычит он. — Мучительно запытаю. Убью всех, кто вам дорог.
— Да что происходит-то, мне кто-нибудь объяснит? — удивлённо восклицает Саске.
— Брат, — Итачи хмурится, — а как ты, чёрт возьми, думаешь, а? Кто просил тебя, долбоеб ты малолетний, приходить к тайному советнику в гон? Пиздец, — пропадёт он в ладонях. — Что нам за это будет? Какой же ёбанный пиздец.
Данзо продолжал гневно бормотать, не прекращая упоминать о своей ненависти и злобе, не прекращая угрожать юношам смертью и пытками. Клялся пытать их долгие годы, до самой смерти, пока они не обезумят от боли. Обещал вспороть их животы и набить раскалёнными углями, обещал лоскутами сдирать с них кожу, обещал сварить их в котле и чем он только ещё им не угрожал. Шисуи тяжело его таким видеть. Он обнимает его ещё крепче и поднимает взгляд на друга.
— Итачи, — окликнул он. — Дай мне гиацинт.
— Они все искусственные, — хмурится Саске.
— Нет, — слабо отвечает Шисуи. — В его комнате, на подоконнике, стоит один живой гиацинт. Принеси его, пожалуйста.
Итачи спешно теряется за ставнями двери, Саске в замешательстве смотрит на дядю:
— И чем это поможет?
— Это феромон моего отца, — скорбно пробормотал Шисуи.
Только он успокаивал Данзо-саму. Если бы Шисуи использовал свой феромон, это оскорбило бы господина. Только он давно уже заметил изменения в запахе всех четырёх участников связи. Данзо помечен ими так же, как и они им, а это значит — они носят совместный могущественный феромон. Шисуи его даже описать не мог, настолько он величественный. Будто молния ударила в вишнёвое дерево, и оно горит посреди влажного леса. Дым и тёплая медовая морось. Заряженный воздух. И цветы вишни разносит сладостный весенний ветер по конопляной роще. Сюжетный запах необычайного умиротворения и спокойствия. Один только вдох и по телу проходят волнительные мурашки, а сердце облачается в тёплую, пушистую перину. Вот что такое феромон, когда в связи есть омега. Шисуи никогда не испытывал ничего подобного. Жаль только лес этот влажный и цветущий омрачается с каждым мгновением, пока Данзо на них злился.
— Я должен был убить тебя, — безумно бормочет он. — Ещё тогда. Кагами бы понял меня. Я знал, что это ничем хорошим не закончится.
Шисуи надрывисто вздыхает:
— Не говори так. Я знаю, что ты не такой.
— Ты ничего обо мне не знаешь. Предатель, — гаркает он. — Я доверял тебе. Я воспитал тебя. А ты так мне отплатил.
Шисуи болезненно зажмурился и понурил голову, Саске самому подурнело от этих слов. Это было безжалостно.
Итачи спешно заходит в комнату и протягивает другу горшок, с тремя стеблями душистого цветка, ветвящихся в стороны из-за тяжёлых соцветий. Шисуи берет его в руки и подносит к лицу господина, не прекращая поджимать губы от досады и тоски. Бормотание прекратилось, Данзо замолк и медленно моргнул.
— Отпусти меня, Шисуи Учиха, — раздался его ледяной и грозный голос.
Юноша повинуется. Данзо отходит к стене и тащит стул, установив его напротив софы, прямо по центру комнаты. Или того, что от неё осталось. Он садится, всё так же гордо и с достоинством, и указывает подбородком на диван напротив. Намёк очевиден, но юноши не спешили садиться. Оказаться прямо напротив того, кто секунду назад грозился их пытать, а минуту назад убить, — мысль глупая и даже безумная. Данзо терпеливо ждёт, не отнимая от них жестокого взгляда. В комнате физически чувствовалось напряжение. В эти острые зелёные глаза смотреть невозможно, они причиняли дурные и болезненные ощущения.
Саске неловко стушевался:
— Может Вы сначала успоко…
— Живо!!! — гневно вопит советник.
Удушающе злостный и дурманный феромон вспышкой разросся по комнате. Рычание отскочило от стен и вернулось утихающим эхом. Он не даст им и повода на что-то надеяться, он скрутит их лёгкие с такой силой, будто их придавило тяжёлым камнем. Итачи ещё ни разу не слышал столь громкого рычания омеги. Метку так и обожгло гневом. Не передать словами ту ненависть, какую он сейчас к ним испытывал. Этот дьявольский феромон так и душил их, обвивал их лёгкие плотными стеблями папоротника и болезненно впивался цветущими когтями внутрь, тесно сжимая. Такое чувство, будто он имеет над ними ещё большую власть, чем раньше. Им ничего не оставалось, как повиноваться. Их омега требовала этого. Откуда это знать тем, кто никогда не носил омежью метку? Юноши садятся, стоять остался только Саске, вызывающе скрестив руки на груди.
Господин смотрит на них сурово, пытая их нервы молчанием, доводя их до каления, в невыносимом ожидании наказания.
— Шестьдесят лет, — строго начал он. — Шестьдесят лет я хранил это в тайне ото всех, но тут в моей жизни появились вы, грёбанные надоедливые Учихи, и всё полетело в тартары.
— Прост…
— Молчать! — кофейный столик вдребезги, из-за мощного удара ноги; он не задавал им вопроса, они будут говорить только когда он разрешит. — Верно это приносит вам удовольствие, не так ли? Лезть в мою личную жизнь и навязывать мне свои правила?
Шисуи промолчит, не смея оправдываться. Итачи нервно прочищает горло:
— Нет, — храбро устоял он. — Мы даже о таком не думали.
Данзо продолжил всё так же сурово:
— Вламываться в мой дом, распускать руки, угрожать мне, насиловать меня? Думаете, это весело и никаких последствий для вас нет? А?! — и подорвался с места, не сдерживая гневного вопля. — Кем вы себя возомнили, мелкие альфа-ублюдки?! Вы думаете управы на вас не найду?!
— Ну потрахались и что такого. Круто же было, — спокойно бросает Саске.
— Саске, ради Бога, заткнись! — закричал Итачи.
— Да что вы все на взводе? — смущённо возмутился юноша. — Будто что-то ужасное произошло. Наоборот всё круто было, нам всем понравилось. Я бы даже повторил. Чёрт возьми, когда я ещё завалю могущественную омегу?
— Саске!!! — разом воскликнули Итачи и Шисуи, им хотелось зашить ему рот, лишь бы он не ухудшал их без того ужасное положение.
— Ни стыда, ни раскаяния, учиховский выблядок, — гневно цедит сквозь зубы Данзо. — Я ошибся, доверившись тебе. На этом наши занятия заканчиваются. Я больше не буду тебя обучать.
— Почему? — обиженно хмурится Саске. — Из-за этой мелочи Вы прекратите обучение? Да спросите меня, сколько своих учителей я трахнул, спросите Итачи, Шисуи, — указывает он на них ладонью, — да хоть всех моих одноклассников. Такое постоянно происходит, это нормально. Почему Вы отказываетесь?
Данзо подозрительно сощурился:
— Потому что ты сделаешь это снова.
— Да, чёрт побери, я сделаю это снова, — будто объяснял очевидное ребёнку, нервно негодует он. — А кто не сделает? Да хоть сейчас это сделаю.
— Имей совесть! Твоё поведение — это вопиющая вульгарность. Сразу демонстрирует твоё поганое воспитание. По-твоему, всё произошедшее нормально?
— Относитесь к этому как хотите, — в смятении хмурится Саске, — но я Вас не понимаю, Данзо-сама.
Двое молодых Учих понимающе молчали в ответ. Да. Это правда нормально. Промискуитет для их вида естественен, за это сейчас, в этой эпохе, понимающе никого не стыдили. Для Саске, стыдить человека за подобное, это как стыдить друга за хорошо проведённый вечер или за оказанную помощь. Как стыдить за желание покушать или сходить в туалет. Для него это дико, и он абсолютно не понимал в чём проблема. В том, что они узнали его секрет? Ну так они никому и не расскажут, а зачем? Какая альфа будет делиться могущественной омегой? В том, что они воспользовались течкой? Ну так это естественно, течка для того и нужна, какое же это изнасилование, если омега хочет сам? Он правда не понимал из-за чего Данзо так разозлился. Он живёт один, ни с кем не связан, партнёров и детей у него нет, — нет ни одной причины, которая могла бы смутить Саске. Он альфа молодого поколения, среди них никто и никогда не употреблял слово «изнасилование» в контексте течки. В конце концов, они живут в эпоху «Бархатной сексуальной революции», Саске фактически не мог понять советника.
— Я так себе говорил, не трахаю только женатых, — Саске недовольно всплеснул руками, прежде чем их скрестить, — а Вы свободная омега, не знаю, в разводе или вдовец. Никакие обязательства Вас не связывают, чтобы Вы так злились. Делать можете, что хотите, собственно, — он вновь нахмурился от очевидности своих слов. — Типа Вам понравился мой феромон, так что всё обоюдно было. Мне за такое не стыдно и перед собой моя совесть чиста.
— У меня не было пары, — гневно щурится советник.
А вот и она, — неудобная правда. Шисуи прикусил губу и зажмурился — Саске же не знает. Сейчас старших Учих ждёт очень неловкий, неприятный диалог:
— Братан… понимаешь… — Итачи смущённо потёр шею.
— Мы у господина Шимуры, как бы… — неловко дополнил за ним Шисуи.
— Кхм, — Итачи сперва прочищает горло. — Первые.
Саске напряжённо оглядел всех троих и закачал головой в непонимании, лица его товарищей выглядели излишне смущёнными и натужными.
— Я не понимаю, — озадаченно бормочет юноша. — В смысле? Как это первые?
Куда сбежать от этого мучительного диалога? Шисуи прикусывает губу и жмурится:
— Ну… В прямом смысле.
Секунда молчания и осознание раздаётся поразительным юношеским возгласом:
— Чего-о-о?! Да этого быть не может! Вы врёте, это невозможно!
— Оправдываться не буду, — презренно щурится Данзо. — Считай, как хочешь.
— …да я в жизни девственника не трахал, — удивлённо бормочет Саске, схватив себя за лоб. — Сколько одногодок заваливал, они уже с кем-то до меня спали. А тут…
Пожилой человек, — да, Итачи и Шисуи тоже поражены. Эта условность рушит их знания о биологии. Всю школьную программу можно смело выбрасывать на помойку. Учителя все как один твердили о вреде воздержания, как губительно оно влияет на половую и нервную систему, ухудшает психоэмоциональный фон, и как только не угнетает организм. Пугали смертью и тяжёлыми болезнями. Могущественная омега стояла прямо перед ними и воздерживалась она всю жизнь, почти до самого своего конца. Будучи все трое доминантами, они знали, как велик сексуальный голод высшего звена. Терпеть подобное стоит нечеловеческой выдержки и усилий. Само существование Данзо и его стойкость — ужасает их.
— То есть я, — вкрадчиво начал Саске, указывая на себя. — Не только завалил могущественную омегу, но и забрал её невинность? Чёрт возьми, да круче меня только яйца.
— Саске! — опять срывается Итачи.
— Вижу это тешит твоё самолюбие, — презренно бросает Данзо.
— Да, а кто не возгордится? Не понимаю, почему Вы этого не понимаете, — Саске сощурился, наблюдая полный гнева вид наставника. — Вы правда не понимаете. Это значит, мой феромон достаточно силён, чтобы склонить доминантную омегу к спариванию. Мало того, доминантную, так и ещё невинную, шансы на подобное крайне малы.
Девственников трудно приглашать к спариванию, верно потому, что все лишались невинности в тринадцать или четырнадцать лет, в ту пору, когда их гормональный фон только разродился. Тут случай несколько иной, но всё равно весомый повод для гордости.
— Саске, ты делаешь только хуже! — вновь злится Итачи.
— Да что с Вами со всеми? — возмущается юноша. — Скажите ещё, что Вам двоим не понравилось!
Данзо грозно посмотрел на двух взрослых Учих. Не выдержав этого тяжёлого взгляда, они понурили головы, — ни соврать, ни сказать правду они не могли. Это ведь в самом деле было невероятно, такой шикарный секс только во снах бывает, но если они скажут об этом, то ухудшат эту отчаянную ситуацию. Саске уже это делает.
Данзо поражён этому молчанию. Никто из них не стыдится своего проступка, они стыдливо признают это изумительным опытом — это же беспринципное варварство. Как они смеют называть себя Учихами, после этого? Да они же позорят своего великого предка.
— Эта наглость не вписывается ни в какие ворота, — ошеломлённо пробормотал он и вновь повысил голос на мальчика. — Знай, какую фамилию носишь и какой род представляешь! Подобное хамство и неуёмная похоть порочат имя первого генералиссимуса Огня, — он обвинительно пригрозил пальцем. — Твой предок не для того воевал, чтобы такие как вы трое, позорили высший дворянский чин клана!
— Чего? — испугался Саске. — Да чем мы позорим? Причём здесь чины? Зачем Вы Мадару приплетаете? Никто уже не живёт этими стариковскими правилами, всем уже насрать на это!
Господин Шимура скривился на эти слова.
Столкновение поколений. Итачи и Шисуи не могли участвовать в этом диалоге — они родились на стыке веков, были детьми культурного меридиана. Потерянным поколением. Имели нравы и предрассудки прежней эпохи, ведь воспитала их старая кровь, но дух их пылал юношеством и молодёжной свободой, и душой они были с Саске согласны, но головой стыдились перед господином Шимурой. Они способны думать «чинами», понимали почему их поступок оскорбителен и даже преступен, они понимали гнев господина, — но и согласиться с ним не могли и не признать не могли. И то, что они его понимали, мешало им с ним спорить, ведь Учихам нечего сказать вопреки. Сейчас Саске, пускай и моложе этих двоих, был единственный здесь, кто мог прямо противостоять Данзо.
— Личное дело каждого кто с кем спит и это тоже наше с Вами личное дело, — грозно возмущается Саске, храбро поддавшись вперёд. — Да насрать вообще, что подумают люди! Мне даже насрать, если батя об этом узнает, о чём Вы видимо так беспокоитесь. Вам самому не похуй на это? Я в первую очередь личность, а потом уже дворянин.
Данзо кривится на обилие мата в речи, вот оно — лицо юного поколения, вестники гедонизма и нонконформизма, развращённые умы и души глупцов. Саске видимо считает себя взрослым, обогащая речь неуместной обсценной лексикой. Только вот речь его незрелая и глупая, и она не полагается дворянину его чина, выходцу великого клана воинов страны Огня. Он вообще не понимает этикет и устои страны, в которой живёт.
— Ты в первую очередь дворянин, — тяжело и мрачно насел Данзо, — а потом уже личность. Тебе должно всегда держать лицо.
— Нихера себе, вот это заявление! — взорвался Саске возмущением. — Вы ведь так уже говорили, только я абсолютно не согласен!
— И раз ты упомянул отца, то твой отец — барон благородного клана, а ты его наследник, и тебе должно…
— Даже не начинайте, мне плевать! — перебил юноша. — Я это итак всю жизнь слушаю.
— Правда, Данзо-сама, — подавленно вмешался Итачи. — Отец здесь не причём.
Зря он подал голос, ведь теперь гнев господина обрушится на этого наглого скользкого гада:
— А ты? Будущий Барон и как ты ведёшь себя. Ты думаешь в совете на такое, глаза закроют? Думаешь, тебе сойдёт подобное с рук, когда ты примешь пост? — презренно щурится он и вновь повышает голос. — Ошибаешься, грёбаный выродок. Я тебе испорчу жизнь, поганец, даже не надейся на повышение в чине!
Итачи ниже опустил голову и голос его опустошённый, еле слетал с дрожащих губ:
— Данзо-сама, я Вам клянусь, отец не узнает об этом. Я всё понимаю, правда. И я глубоко сожалею о своём поступке. Его это не касается.
Если бы Фугаку об этом узнал — произошёл бы невиданный скандал. Их отец весьма горластый, когда конфликт хоть как-то его касается. Одинаковые метки на шеях своих сыновей он определённо заметит. Он так же заметит изменившийся феромон, заметит их реакции на передачу эмоций, и разумеется увидит, как в гон они оба пойдут к своей омеге. Фугаку своих детей держал на коротком поводке и тщательно выяснял всё об их новых партнёрах. Он знал об учительнице музыки как раз потому, что поручил подчинённым следить за своим сыном. Если он увидит одинаковые метки — непременно будет копать. Данзо этого не хочет. Ему легче убить этих двоих, чем потом разбираться с последствиями. Одна только мысль об этом встречается ужасом, если в городе узнают его пол и какой «безумный» у него феромон — изнасилованиям он будет подвергаться постоянно. Его положение итак уже на волоске, он не позволит его ухудшить.
Шисуи весь диалог молчал, не смел даже вставить слово и это разгневало Данзо — именно он был обязан ползать на коленях и каяться, мытарствовать, пока его не простят. Только юноша сидел абсолютно убитый, не поднимая головы. Данзо безжалостно морщится — очередная жалость к себе. Даже в такой ситуации не прекратит думать о своих четырёхлетних страданиях, корчить из себя жертву деспотичного отношения. Ему плевать на всё остальное, ему важно надавить Данзо на больное. Как он всегда делает.
— А ты что молчишь? — гневно нахмурился советник. — Стыдно, сучёныш? Я ожидал этого от кого угодно, но не от тебя.
Шисуи обречённо вздохнул, голос его тихий и слабый:
— Данзо-сама… Что я могу сказать из того, чего Вы не знаете? Я испытывал это к Вам…
— Хватит, Шисуи! — перебил Данзо.
— Пятнадцать лет, — но Шисуи твёрдо закончил. — Вы знаете. Вы знали всё это время. Знали, что я испытывал к Вам.
Этот очередной спектакль самобичевания уже осточертел, и Данзо выкрикивает:
— Ты ничего не испытывал, ты просто запутался и поспешил с выводами!
— Нет, — мрачно отрезал Шисуи и поднял свой тяжелый, тёмный взгляд. — Вы лгали мне, чтобы найти оправдание. Вы просто…
— Я молчал ради тебя! — вновь перебил Данзо.
Шисуи нахмурился и грозно встал с дивана:
— Не надо выставлять свой эгоизм благородством, Вы не ради меня молчали, Вы попросту боялись меня. Ведь любой мой шаг мог выдать Ваш идиотский секрет. Я нутром знал Ваш пол, поэтому Вы и бросили меня.