I Биологически обоснованное влечение (1/2)

Есть такая притча о парадоксе всемогущества. Она заключается в вопросе, сможет ли всесильный Бог создать камень, который сам же не сможет поднять? Саске на своей шкуре испытал этот парадокс, ведь Итачи, на проверку, оказался тем самым камнем из притчи. Саске никогда в жизни так отчаянно не умолял взрослого человека пойти к врачу и мало того умолял, Саске пытался сдвинуть его с места, взяв на руки, но попросту не мог отцепить того от кровати. Они договорились сходить к врачу к утру, но Итачи взял все свои слова назад и только обречённо выл в ответ. Это не вписывалось ни в какие рамки приличия! Взрослый человек, а шуму поднял, как ребёнок в очереди к зубному мастеру! На шум собралась семья и Саске пришлось выталкивать их из комнаты, чтобы никто не выведал о намерениях юноши отвести брата к врачу. Ни отец, ни мать бы не поняли этого. Они жили по таким зашоренным понятиям, где не признавалась любая психологическая помощь, где на любые проблемы с головой нужно отмалчиваться, а то ведь не дай Бог, обколют транквилизаторами и превратят «в овоща». Саске фактически знал, что так уже не делают.

Саске потребовался час, чтобы отцепить брата от постели и последний, всем своим видом, показывал, как злился от столь непомерного упорства. Саске и мёртвого из-под земли достанет, этого у него не отнимешь. Заставив брата умыться, Саске крепко берёт его за руку и весь последующий путь ведёт за собой. Итачи казался путь неприятно знакомым, очень неприятно знакомым, но догадался он, куда именно Саске его вёл, только зайдя в уезд. Он долго себя уговаривал, убеждал себя в обратном, торговался с собой, приводил убедительные аргументы, будто Саске ни за что бы не отвёл его к Орочимару. От одной мысли о связи Орочимару и его младшего брата — и тело нервно передёргивает. Он пытался убедить себя, будто в этом уезде есть другой «умный доктор, который сечёт в болячках» и вот Саске тащит его к двери, высеченной в землянке, и юноша крепко вбивается в землю ногами. Саске непримиримо толкает брата внутрь, но Итачи противоборствует. Он выворачивается из братской хватки, кидается назад, но Саске, крепко удерживая его за талию, буквально несёт на себе парня выше и крепче его по комплекции. Тренировки сделали его сильнее, и он явно прочувствовал это, когда тащил брата по коридору. Не выглядело бы это так комично со стороны он бы загордился собой. Но он чувствовал себя глупо, когда тащил взрослого человека, а тот вырывался как кошка, не желающая мыться. Наконец, найдя нужную дверь, он затолкал брата в кабинет и захлопнул за ним дверь, с облегчением выдыхая. Саске физически ощущал злость Итачи за стеной, но уверял себя, что он остынет, когда увидит практическую пользу этого приёма. Саске прикурил сворованную у брата сигарету от настенного факела и сел рядом с дверью.

Когда Итачи оказался внутри, он ещё долго не хотел поворачиваться. Он знал о присутствии очень неприятного человека за своей спиной, он ощущал его взгляд на своей спине и сокрушался внутренне, как же сразу не догадался о таинственном докторе «который поможет и кого посоветовал человек, чьему мнению Саске доверяет». Кто ещё мог посоветовать Саске доктора, как не этот чёртов советник? И разумеется, он посоветовал своего друга, ведь Данзо не ходил к местным врачам. Ну почему Итачи не догадался сразу? Это же было так очевидно! Он никогда и ни за что бы не пришёл к Орочимару самостоятельно. Знай он, каким знакомством это обернётся, остался бы дома. Ещё отец говорил, что от Орочимару ничего нельзя ждать, кроме проблем. Юноша медленно поворачивается, не открывая глаз и стоит так некоторое время. Услышав сдавленный смешок, он наконец открывает веки. Орочимару никуда не исчез, он всё ещё сидел на своем стуле и всё ещё раздражал своей змеиной улыбкой.

— Твою мать… — пробормотал Итачи и скривился. — Это ты.

— Здрас-ствуй, — оскалился Орочимару.

Саннин глубоко и протяжно вздыхает, набираясь хладнокровия и выдержки для дальнейшего диалога. Итачи делает то же самое. До сего момента они виделись лишь однажды и мельком, когда Фугаку, взяв сына на вооружённую спецоперацию, накрыл его лабораторию штурмом по приказу Хокаге. Орочимару посадили под арест, но в первую же ночь он сбежал. Всё это обернули так, будто его выгнали из столицы, на самом деле, Орочимару попросту скрылся от властей. После этого Итачи его не видел. До того злополучного дня. Итачи испытывал к Орочимару отвращение, как каждый житель Конохи. Не многие знали какие именно опыты он проводил, но слухи плодились быстро и эти слухи не являли собою положительную оценку его трудов. Как бы Данзо не пытался их искоренить, ему одному непросто бороться с мышлением масс. Итачи же своими глазами наблюдал последствия его опытов, помогая отцу выносить тела из подвала. Изувеченные то были тела, но душу юноши это не тронуло. Он просто нашёл причину не любить очередного человека.

— Ты же приш-шел по прос-сьбе своего брата, так? — Итачи не ответил, продолжая смотреть на доктора, скрестив руки. — Ес-сть причина по которой ты так плохо с-себя чувс-ствуешь. Я найду её, но тебе нужно рас-сказать, что тебя бес-спокоит юный Учиха. Обещ-щаю, наш разговор ос-станется в тайне.

— Я вообще не хотел сюда приходить. Со мной всё в порядке, — гаркнул юноша и нахмурился. Он буквально весь вжался в себя, как испуганный зверь и Орочимару скалится на это. Он поднимается со стула и подходит ближе, Итачи невесомо пятится назад.

— Сас-ске, такой заботливый мальчик, с-сказал мне, что у тебя проблемы со с-сном. А ещё, — он слегка коснулся руки, — нервная дрожь. И периодические вс-спышки тревоги, — он продолжает ещё тише. — И панические атаки. Неконтролируемый гнев…

— Болтливый сопляк, — Итачи нервно одернул руку.

— От этого есть лекарс-ство, — сощурился саннин. — Ты с-сможешь нормально с-спать, однако мне нужны детали твоего сос-стояния. Рас-скажи. Я подберу, — наблюдая скептическое выражение лица Итачи, Орочимару усмехнулся и сел обратно на стул. — Не волнуйс-ся. Мне нет выгоды разбалтывать кому-либо о твоём сос-стоянии.

— Даже Данзо? — недоверчиво бросает Итачи.

Орочимару некоторое время молчит с холодной улыбкой. Его глаза были так широко распахнуты, что можно увидеть каждый капилляр на белке его склеры. Интересный вопрос, очень интересный. Откуда Итачи известно об отношениях советника и саннина? Об этом никто не знает, кроме парочки человек. Отношения Данзо с Орочимару могут подмочить его репутацию, поэтому они не распространяются о них. Откуда же Итачи это вынюхал? От Шисуи? Данзо-сама захотел бы об этом знать.

— Я в первую очередь доктор и только потом друг, — мерным холодом проговорил он. — Гос-сподин Ш-шимура не узнает, — доктор заметил послабление взгляда Итачи, хотя бы на толику, но он расслабился. Может ему самому комфортнее верить в конфиденциальность их встречи или быть может, он не собирался рассказывать ему ни о чём.

Орочимару дружелюбно наклоняет голову и сцепляет пальцы в замок, укладывая их на колени. Он смотрит на юношу некоторое время, подмечая детали, и наконец подаёт голос:

— Расскажи подробности твоего сос-стояния. Что тебе с-снится?

Итачи стоит молча, подозрительно разглядывая доктора. Ему нет выгоды о чем-либо рассказывать, на самом деле он мог воссоздать иллюзию диалога и остаться никем не понятым, а Саске соврать о плодотворности встречи. Только ему настолько лень применять силы для избегания этого неприятного диалога, настолько лень придумывать отмазки и ложь для Саске, что он попросту решил плыть по течению — как делал всегда.

— Кошмары, — неохотно бросает он и опирается о стену, не разнимая рук от груди, принимая открытую оборонительную позицию.

Орочимару смотрит на юношу неотрывно, он придал своему голосу глубокий и сочувственный тон, абсолютно ему не свойственный, но был не против звучать фальшиво:

— И какой же твой с-сон?

— Мучительный.

— Тс-с-с, — нервно прошипел доктор. — И что в этих кош-шмарах?

— Трупы, — юноша мрачно ухмыляется. — Дохнущие трупы.

Картина остаётся неизменной, не меняются даже детали. Гниющая бесформенная масса тел, смердящая гнилью, сыростью и нечистотами. Плотный и тошнотворный запах железа и грязи. Изувеченные в агонии лица, с порванной челюстью, выдавленными глазами, содранной кожей. Смерть от хлорового газа ни с чем не спутаешь — изорванное ногтями горло, трупные пятна по всему телу и непрекращающаяся рвота. Из тел бил кровавый фонтан, их конечности опухли, с них лоскутами слезала кожа. Запах стоял такой, что глаза слезились, но отец крепко держал его голову ладонью и чуть ли не тыкал ею в обезображенные тела. Итачи смотрит, потому что у него нет выбора. К горлу подступает тошнота, но он только сглатывает кислые комья, вставшие поперёк его пищевода, пытаясь не выражать никаких чувств, иначе его накажут. Серо-зеленоватое брюхо солдата, набитое червями, лопается бордовыми брызгами. Они копошатся внутри белыми бликами. Отец заставляет на это смотреть и взгляд мальчика навеки отпечатывается на этих телах. Более в них никогда не будет живого блеска. Поле усеяно трупами, укутанными в кровавом паре, солнечные лучи не доходят до сюда. Все в язвах и нарывах. Те, кто остался жив — кричат и плачут. Стонут. Этот гул превращается в единую какофонию, в хор смерти. Они просятся к матери. Они тянут к нему, обуглившиеся некрозом, руки, а он не может даже позвать на помощь, отец его не услышит. И в этой гнилой, обезображенной массе он видит своего брата. Брат слёзно просит его окончить муку и Итачи наклоняется к нему, чтобы со звучным хрустом перерезать ему горло. Вспышка. Итачи просыпается в холодном поту, истерично глотает воздух, задыхается. И плачет. На руках призрачная дрожь ножа, он ещё ощущает сопротивление связок и их короткий хруст, он ещё ощущает тёплую кровь на своих коленях. Его брат так часто умирал и Итачи не может к этому привыкнуть. К кошмарам привыкнуть невозможно. Он не хочет спать. Не хочет больше видеть это. Орочимару смотрит на юношу выпытывающе, но не получая развёрнутого ответа, холодно усмехается. Крепкий орешек. Он достает из ящиков стола бумагу и вычёркивает на ней что-то ручкой.

— Итачи, будь со мной предельно честен, — Орочимару внезапно похолодел в голосе, — ты когда-нибудь хотел покончить с собой?

Да.

— Нет, — отрезает юноша.

— И как часто ты думаешь о суициде? — хмурится доктор, продолжая вычёркивать что-то на бумаге.

Каждый день.

— Никогда, — всё так же неохотно отвечает Итачи.

Казалось, смерть окончит эти муки. Смерть заставит назойливый голос в голове умолкнуть, избавит юношу от тревожного и грязного дребезжания внутри, от назойливого неприятного возбуждения. Смерть избавит от чувства неукротимого ужаса, постоянного ощущения, будто он что-то не так сделал или что-то забыл, что одно его неловкое движение и проблемы с головой накроют его и брата, и они не смогут выбраться. Итачи умрёт и наконец освободится от тяжести жизни. Всё в этом мире представляет опасность для его брата, его нужно защищать, но он так устал. У него более нет сил. У него нет сил лежать, нет сил вставать, нет сил работать, — нет сил просто жить. Он выполнял свои бытовые ритуалы по инерции, без живости, без энергии, просто потому что никто кроме него этого не сделает и нужно создать вид бурной деятельности, чтобы никто к нему не приставал. Однако Итачи не мог покинуть этот мир. Он не оставит брата одного. Саске ведь ещё маленький, он ещё малыш, его нужно защищать.

— Хорошо, — нелюдимо отрезал доктор и вычеркнув несколько позиций на листе, повернулся к юноше. — Как бы ты опис-сал свои отнош-шения с братом?

— Обычные отношения, — хмурится Итачи. Глаз дёрнулся, и он накрывает его рукой, чтобы спрятать нервную дрожь.

— Сас-ске говорил, ты душишь его с-своей опекой, — Орочимару сощурился, внимательно высматривая в юноше реакцию. — Ты с-согласен с этим утверждением?

— Нет, не согласен, — непримиримо отвечает Итачи.

Он не душит. Он хочет ему только добра, но всегда наступает на грабли эмоциональности и гордыни, всегда говорит не то, что чувствует на самом деле. Саске не нужна его забота, но Итачи считает иначе. Он правда видел в нём ребенка, здесь Саске не преувеличивал. Итачи не осознал, что его брат вырос, он зациклился на мыслях, будто его младшему брату всё ещё шесть лет, будто бы он застрял в том мучительном времени и не мог из него вырваться. Даже спустя десять лет, Итачи не может свыкнуться со смертью своего деда, ему казалось, будто он всё ещё рядом и всё ещё представляет опасность для его брата. Дедушка настолько глубоко отпечатался на его психике, что не мог покинуть его голову без чужой помощи. Призрак деда всё ещё имеет над ним весомую власть.

— Что ж, — усмехнулся Орочимару, — ты очень помог.

— Рад стараться, — гаркает Итачи.

Тяжёлый пациент, Итачи явно не хотел тут находиться и пришёл только из-за уговоров младшего брата. Однако Саске это предусмотрел и рассказал достаточно, Орочимару нужны лишь подтверждения. Он всё понял от одного взгляда на Итачи: глубокие переживания о прошлом, повышенное возбуждение, истощение центральной нервной системы, высокая тревожность, депрессия, фобическое поведение, нарушение сна, замкнутость и раздражительность — есть только одно расстройство с подобными симптомами. Итачи это оголённый нерв, вспыхивающий от лёгкого касания. Он не может воспринимать раздражители как обычные люди, его поражает острая тревога и вспышки гнева, как результат отчаянной самозащиты, потому что Итачи, на самом деле, чувствует себя абсолютно беспомощным. Ему страшно. Страшно, потому что брат в его снах всегда умирает. Страшно, потому что его сил может не хватить, чтобы защитить брата. От дедушки. От отца. От войны.

Орочимару вновь откидывается на кресле и смотрит на юношу, сцепив руки в замок:

— Хочешь знать, чем ты болен? — его голос звучал деловито и важно, юноша увидел в этом какое-то театральное заигрывание, будто Орочимару очень нравилось вести себя как доктор. Однако Итачи принимать участие в этом спектакле не хочет.

— Нет, — нелюдимо отрезает Итачи.

Будет знать о своём диагнозе — расстроится, начнёт только об этом и думать, а у него дел по горло и другие заботы. Орочимару оценивающе оглядел его и пожал плечами. Он закопошился в ящиках своего рабочего стола и достал оттуда несколько листов с заранее выставленной печатью.

— Я выпишу тебе празосин, — деловито бормочет доктор, что-то увлеченно расписывая на листах. — Пей перед с-сном, это должно избавить тебя от кош-шмаров. И назначу с-сертралин. Это с-селективный ингибитор, при его курс-се категоричес-ски противопоказан алкоголь, — Орочимару вновь копошится в ящиках и достаёт оттуда несколько маленьких баночек с таблетками, а потом демонстративно ставит их на стол. — Пропей это. Ес-сли он тебе не поможет, я подберу другой препарат, — Итачи забирает баночки и кладёт в поясную сумку, он уже хотел уйти, но саннин останавливает его. — И ещё одно. Я бы пос-советовал тебе быть с братом более откровенным. Ес-сли ты делишьс-ся с ним переживаниями так же, как и с-со мной, то…

— Таблетки пропью, — перебивает Итачи и нелюдимо отворачивается, — но на счёт остального ко мне не лезь.

— Он очень за тебя переживает, — хмурится Орочимару. — С-с твоей с-стороны выс-сокомерно думать, будто это его не кас-сается.

Орочимару явно видел, как эта тема ему не приятна и потому давил на неё. По нему видно, что он знает о его состоянии куда больше, чем показывает, Саске наверняка что-то ему рассказал, но Итачи не позволит ему вести эту беседу. Он шумно усмехается и поворачивается к доктору, одаривая его ядовитым оскалом:

— Следил бы ты за своим стариком, а не влезал в дела моей семьи.

Орочимару мгновенно принял нелюдимый, почти ледяной вид. Из него разом вышла вся жизнь и его хитрое ребятство. Итачи намерено эту тему поднял и даже зная это, Орочимару не мог не проглотить это. Он очень долго прощал людей, а за иные проступки — никогда не прощал. Итачи был виновен в глазах Орочимару и его вина всплыла сейчас в памяти в виде подавленного, испуганного господина, сжавшегося в ставнях его двери. Итачи делал что-то с ним. Что-то плохое. О чём Данзо умолчал из-за оскорблённой гордости. Обстановка резко поменялась, если раньше между ними витал напряженный нейтралитет, то сейчас, в комнате будто проступил могильный холод. Феромон Орочимару обратился обжигающе холодным и резким, укалывая нос. Итачи сощурил веки, наблюдая, как притворствуя ранее лицемерной доброжелательностью, Орочимару в миг её потерял, обнажая на обозрение вид человека, желающего убить. Его лунные глаза засветились кровожадностью.

— Я в курсе, что ты знаешь пол господина Шимуры, — хищно и злобно процедил он, избавив свою речь от шипения. — И я знаю, что ты гаденыш этим пользуешься. Трогаешь его там, где он не желает. Направляешь феромон, против которого он бессилен. Он не рассказывал, но как омега я всё понимаю, — он почти издевательски усмехается и пожимает плечами. — Разумеется, феромон подобный господину ты никогда не слышал и тебя, очевидно, он не оставляет в покое. Да, он уникален в своём роде, от него легко помешаться, спроси хоть своего безумного друга. Но есть то, что ты не знаешь, — похолодел в голосе доктор и грозно взглянул в глаза юноши. — Я много лет хранил молчание, никому, не дозволяя об этом знать. Убивал любого, кто имел хотя бы подозрение и Данзо не был против, но ты и Шисуи, поганые учиховские выродки, сумели разжалобить его душу и тем самым сохранить себе жизнь.

— Ты что ревнуешь? — кривой догадкой усмехается Итачи.

— Манипулировать омикроном через чувства — подлость, ведь то наша слабость. Очень в духе твоей подлой семейки, — высокомерно бросает доктор.

— Не тебе зарекаться о подлости, — хмурится Итачи. — Отец рассказывал какие мерзкие дела ты вытворял, пока жил в Конохе. И мои отношения с Данзо тебя не касаются. Кем ты себя возомнил? Его мамочкой? Твой любимый старикан хочет быть выебанным альфой, поэтому так пахнет. Я попросту делаю то, что он на самом деле хочет.

Догадался, сученыш. Орочимару наслышан о феноменальном обонянии Итачи, но даже не думал как скоро тот догадается о сигнале феромона господина. Данзо, быть может, разумом своим этого не хотел, но его бешенная нервная система, на этот счёт, с ним остро не соглашалась. Феромон Данзо буквально кричал: «Изнасилуйте меня!» и ни один альфа к такому сигналу равнодушным не останется. Его феромон мог сводить альф с ума от желания и навсегда остаться в памяти как самый яркий и неповторимый запах, какой они слышали в своей жизни — тело советника над этим постаралось. В самом деле, этот феромон имел неповторимый наркотический эффект и это совсем не нравится его обладателю. К сожалению, Орочимару не знал, как это исправить. Господин Шимура уже никогда не вернётся к нормальной жизни и Орочимару горестно, что подлые альфы этим пользуются.

— Понятно, — злобно сощурился доктор. — Скажу прямо. Если я узнаю, что ты трогал его хотя бы пальцем, легко не отделаешься. Не надейся на милость господина. Он будет тебя защищать, но я, — он протянул последние слова, не отнимая угрожающего взгляда от лица юноши, — всё вижу. И я накажу. Ты понял меня, Итачи?

— Попробуй, — мрачно ухмыльнулся Учиха, сверкнув алым сиянием глаз. — Угрожать доминантному альфе рода Учих опасно даже саннину, — он усмехнулся и потряс таблетками, отворачиваясь к выходу. — А за колеса спасибо. Передам Саске твое пламенное напутствие.

Получил что хотел, сменил тему, саннин только сейчас опомнился, когда увидел его ухмылку. Вот ведь говнюк.

Орочимару вскидывает бровями и восклицает ему в след:

— Только не забудь, никакого алкоголя, надменный уёбок. Иначе на твоих похоронах свидимся. Не лишай меня удовольствия самому тебя прибить.

Это проблема. Одно из хобби Итачи это бухать, ничего другого его в жизни особо не интересовало. Итачи игнорирует слова доктора и выходит из кабинета, одаривая младшего брата взглядом чистого зла. Однако все его злостные упрёки, какие он прокручивал в своей голове во время сеанса испарились, стоило ему увидеть, как его брат сидит на полу.

— Охренел? Вставай, — Итачи тянет юношу за руку. — Ты себе почки застудишь. Нечего на полу сидеть, — он принюхивается и хмурится. — Ты что курил? Совсем обнаглел? Тебе кто разрешал?

— Ладно, ма-ам, хватит ворчать, — нервно бросает Саске и поднимается на ноги. — Ну что он сказал? О чём вы говорили? Тебе выписали лечение? Как всё прошло?

— Говёно прошло, — неохотно бросил Итачи и торопливо направился к выходу, натягивая руку брата. — Забей. Пошли домой уже.

Саске обеспокоено хмурится, разглядывая спину брата:

— Он дал тебе что-нибудь для сна? — всё не унимался он.

— Да, — вновь неохотно бросил старший брат. — Говорю же не парься об этом.

Саске резко остановился и потянул брата на себя, вынуждая остановиться следом. Итачи заинтересованно поворачивается к юноше и Саске вздыхает.

— Братан, хорош, — серьёзным и тяжёлым тоном начал он. — Давай договоримся. Я типо о тебе переживаю. Мне самому всё это неловко и ново, но я понял, что так, как раньше, жить больше нельзя. Поддержи меня в этом. Я правда о тебе беспокоюсь. Давай ты мне хотя бы немного будешь рассказывать. Чтобы я не переживал о тебе зазря.

Итачи смотрит на него некоторое время молча. Он не знает, что ему ответить на это. У него ранее не возникал вопрос по поводу откровенности, он ни с кем никогда не делился своими переживаниями. Шисуи он рассказывал о глупостях, не углублялся в детали, не говорил никому о кошмарах и вспышках тревоги. Когда никто не знает о его слабостях — его никто не может уколоть или поставить в невыгодное положение. Но сейчас, его младший брат просит ему открыться. Это тяжело. Итачи всегда хотел быть сильным рядом с младшим братом, а откровенность выявит его слабости. Как же Саске положится на него, когда его брат так слаб и беспомощен? Итачи горестно вздохнул.

— Ладно, — он понурил голову и нырнул рукой в поясную сумку. — Он дал. Вот, — вынув таблетки он потряс их рядом со своим лицом. — Сегодня выпью и скажу тебе, помогло или нет.

Саске улыбается. Это ведь совсем не страшно — открыться близкому человеку. Он же не собирался над ним смеяться или упрекать его в чем-то, он просил только честности. Заметив улыбку брата, Итачи смущённо отворачивается. Странное чувство вспыхнуло внутри, волнительно-воздушное, он такого раньше не ощущал. В последние дни брат его удивляет всякими странными чувствами. Он вёл себя не привычно любезно. Итачи неприятно думать, что возможной причиной такого терпеливого отношения является общение с Данзо-самой. Ему об этом думать не хочется, но как назло, это предположение занимало все его мысли по дороге домой.

***

Жизнь текла своим чередом. Вот-вот наступит лето. Горожане готовились к посевам, выставляя на окнах рассаду. Лавочники деловито договаривались о новых поставках с перекупщиками. Молодые люди, освободившись от тягот обучения, расхаживали, в солнечные дни, в распахнутых нарядах. В городе бурлила жизнь. Детвора слонялась по улицам громко хохоча, под недовольные вздохи пожилых людей. На аллеях цвели душистые тополя, вдоль мощеных брусчаткой дворов, в ряд, высажены незабудки и георгины, ветер разносил по городу дивный аромат возрождения. Господин Шимура, наблюдая за живостью города позволил себе улыбнуться, но только на миг. Ведь он в очередной раз ждёт овуляцию.

По обычаю, она всегда наступала в начале месяца, но, бывало, случались задержки и тогда он мог только опасливо предполагать день его очередных мучений. Орочимару признался, что ещё не изготовил новое лекарство, однако спешил похвастаться новыми открытиями, какие он совершил, исследуя секрецию Шисуи. Данзо ни слова не понял, но ему было радостно видеть друга таким довольным. Орочимару дал два лекарства и то удивительно, ведь прежде возмущался желанию друга брать больше одного. Он сам признался, что второй он дал «на всякий случай», хоть и не хотел, но вынудил себя, печально вспоминая прошедший месяц. В этот раз он убеждал Данзо особенно страстно, что если он почувствует себя плохо, хотя бы на йоту, то обязательно придёт к нему. Данзо не противился. Прошедший месяц научил его слушать наставления своего врача, пускай и неохотно.

Господин Шимура шёл навстречу к Саске, в место, которое сам же выбрал. Это было за городом. Там находилась красивая поляна, где дети часто тренировались втихую. Стволы деревьев носили на себе множество засечек, царапин и вмятин, оставшихся после тяжёлых тренировок. Никто не знал, почему именно эта полянка, не отличающаяся от всех других, была выбрана детьми как излюбленное место тренировок, но люди попросту приняли это и оставили эту традицию для следующих поколений. Данзо проходит рощу. Чем ближе полянка, тем больше засечек и посланий он читал на стволах деревьев: «На долгую память. С+Ш», «12.04.19хх», и прочие детские глупости, полные далёких воспоминаний. Наверное, договор оставленный маленьким Хирузеном уже давно исчез. Господин Шимура на эти мысли только нервно водит плечом. Он выходит к поляне, рядом с пеньком его ожидал Саске, опираясь о него и разглядывая горизонт. Данзо поджимает губы и невесомой поступью подкрадывается к нему сзади, чтобы резко ущипнуть за бока. Саске мгновенно подрывается с места, выдав красноречивое:

— Блять!

— Не матерись, — господин хмурится, пока Саске осматривает его удивлёнными глазами. — Теперь пятьдесят отжиманий делать будешь. Очевидно воспитательные меры надобно усилить.

Юноша потер болезненные места, и скривился:

— Эти Ваши шуточки…

— Разве я шутил? — советник надменно поднимает брови. — Шутки кончились. Сегодня мы проверим, чему ты научился за прошедший месяц. Скорость твоих движений и реакции, и твою выносливость.

Саске не рассчитывал это услышать, хотя смена основной локации для его тренировки слегка смутила юношу, он всё равно не думал каковы мотивы этого решения. Плыл по течению, следом за своим братом. Какая разница, если учитель знает лучше?

— Чё, типо, экзамен мне устроить хотите? — скалится юноша, подбоченившись.

— Типо, — отрезает господин Шимура.

Он отходит к пеньку и врезается тростью в землю, оставляя её стоять. Он достает из-за пазух своего кимоно бутылку воды и ставит на пенёк. Саске наблюдал за его действиями, не видя в них никакого смысла, пока господин Шимура не врезал по бутылке ногой, так, что она подлетела ввысь на несколько метров.

Наблюдая поражённое лицо юноши, советник поворачивается к нему и указывает пальцем на бутылку:

— Поймай эти капли воды.

Саске удивлённо уставился на бутылку, а потом опустил взгляд на советника:

— Вы чё, смеётесь надо мной? — нахмурился он. — Это же невоз…

В ответ ему раздался сдавленный хохот. Господин Шимура рассмеялся и отвернулся, Саске смущённо поджимает губы. У советника определенно сегодня шаловливое настроение, раз он уже во второй раз разыгрывает своего ученика. Ему и правда понравилось шокированное лицо подростка, когда он попросил его об этом необычном упражнении. Может это из-за скорой овуляции, а может его настроение сегодня действительно хорошее — сам Данзо бы на этот вопрос не ответил, но ему очень уж нравилось мучить этого заносчивого мальчика.

— Ты меня раскусил. Это была шутка, — усмехнулся он и резко похолодел в лице. — Нет. Тебе нужно поймать все листья, что упадут с деревьев, не оставив ни одного на земле.

Саске в недоумении осматривает окружающую их рощу и поворачивается к учителю:

— Листья же не падают.

Господин Шимура надменно поднимает бровь:

— Да ну?

Советник набирает полные лёгкие воздуха и резко выдыхает. Ударная волна прошлась по верхушкам деревьев, единым порывом срывая листья с веток. Юноша смотрел, как они плавно и медленно кружили по воздуху, с каждым неловким качанием, опускаясь всё ниже и ниже. Всё это произошло за мгновение, юноша даже не успел осмыслить происходящего.

— А теперь? — ухмыляется господин. — Лови.

Юноша хмурится, глубоко вздыхает и подрывается с места. Советник наблюдает. Высокая скорость на коротких дистанциях осталась, однако, он пользовался ею рывками, от листика к листику, разрывал воздух раскатами молнии. Верно это была его стратегическая изюминка, раз Саске так активно ею пользовался. В самом деле, в бою такие рывки окажутся для соперника внезапными и непредсказуемыми, и юноше, чтобы так двигаться, обязательна нужна была выносливость. Он уже видит разительные отличия с момента их первого соревнования. Если раньше Саске был способен лишь на один-два рывка, а далее страдал от кислородного голодания, то сейчас Данзо наблюдал поразительную скорость, с которой юноша буквально носился по воздуху и не уставал. Господин Шимура ошибся, мальчик учится исключительно быстро, быть может ему даже и полгода не понадобится для высоких результатов. Быть может, если он ещё его так погоняет месяц другой, Саске уже порвет все предположительные показатели. Необычайно талантливый мальчик. Ему стоило только дать немного времени и веры, и он уже выкладывается на предел своих возможностей. Это не может не радовать господина Шимуру. Ему редко доводилось тренировать столь одарённых юношей. Учить гения всегда приятно. Однако, желая трудностей и не видя без них своей жизни, господин Шимура решил не давать ему одержать победу с такой лёгкостью. Когда Саске пытается поймать один из листиков тот резко отлетает в сторону. Юноша хмурится. Резко набирая скорость, он вновь пытается его поймать, но и в этот же раз, листик снова ускользает из его руки. Понятно кто виновник этого безобразия.

Саске поворачивается к учителю и недовольно восклицает:

— Эй!

Господин Шимура снова смеялся, прикрывая рот рукой. Саске сначала смущённо поджимает губы, явно робея перед этим удивительным учительским озорством, но вскоре пресёк всякий неловкий порыв и нахмурился.

— Думаете, застали меня врасплох? — восклицает он, явно злорадствуя своей задумке. — Не того выбрали!

Саске выложился на все свои силы, метясь по воздуху так, что даже нельзя было разглядеть его образа. Он буквально превратился в молнию, то и дело вспыхивая в разных местах полянки на мгновение и так же теряясь из виду, не давая себя рассмотреть. Господин Шимура даже не понимал за чем ему наблюдать, он не мог разобрать его движений, не мог понять его намерений, а лишь в недоумении вертел головой, пытаясь хоть где-то его увидеть. Но когда он и вовсе его потерял, услышал свист над своей головой. Заметив огромную тень под собой, он поднял взгляд на небо и увидел юношу, с злорадной усмешкой держащего на своих руках огромный шар из листьев. Данзо понимал, что следует после. Он понимал свою участь и только стоял, в полном отчаянии, от её наступления.

— Вот дерьмо… — пробормотал он прежде, чем оказаться под кучей листьев.

Вдох. И резкий выдох. Кучка мгновенно рассеивается брызгами листьев по сторонам. Господин Шимура ощущает на своей груди тяжесть и эта тяжесть юной головы, очень удобно устроившейся на его средостении. Он лежит так минуту, две и удручённо вздыхает.

— Лежать на мне долго будешь? — бормочет наконец он, разрезая тишину. Голова подаёт признаки жизни. Саске поворачивается к учителю, расположившись подбородком под ключницами и советник кривится. Какой же острый подбородок!

— Почему нет. Вы мягкий, — довершает он шутку злорадным оскалом. — Я посплю пару часиков?

— Я тебе не подушка, — злится мужчина и поднимает голову юноши, чтобы она после торжественно упала обратно и снова впилась острым подбородком в его грудь; Данзо болезненно воет. — Слезай!

Саске укладывает голову обратно, прижимаясь щекой к груди и закрывает глаза:

— Ещё пять минуточек, мам.

По уху короткой дробью пробил живой звук. Мерное, убаюкивающее сердцебиение — тёплое и человеческое. За всеми этими нещадными тренировками и моральным давлением, Саске порой забывал, что Данзо на самом деле человек, а не чудовище. У него и правда есть сердце, хотя это порой казалось наивной придумкой. Особенно, когда Данзо заставлял его проходитить «одиннадцатую позицию». Запах приятный. Это его запах? Неужели Саске наконец услышал его феромон? Он позволяет себе вдохнуть, чтобы понять. Аромат прозрачный, старательно выветренный, но кожа знойная и мягкая источает глубокий и терпкий запах. Он слегка горчит и вяжет, но эта горечь пропадает в медовом и свежем аккорде, раскрывая некую зелёную сердцевину. Более тонкие полутона прочитать тяжело. Однако одного вздоха хватает понять, — феромон необычайно томный и плотный. Такой феромон грех прятать от окружающих. Ему понравилось. Он хотел бы услышать больше.

— Слезай. Всё. Належался, — Шимура снова отпихивает от себя его голову, поднимая над телом и Саске протяжно воет. — Кончай придуриваться и вовсе ты не устал!

Это правда, он не устал, но ужимки Данзо-самы забавные. Он обычно не позволяет себя трогать, всегда нервно одергивается, убирает руки с плеч и отходит на расстояние широкого шага, стоит к нему приблизиться. Очевидно, он не терпел любых касаний, но никогда прямо или вслух об этом не говорил. Он, в принципе, никогда и не о чём не говорил прямо — вечно Саске приходилось догадываться о чём тот думает. Он бы ещё долго так на нём лежал, желая позлить, только вот странно, что ему в живот ничего не упирается. Что обычно упирается у альф. Будто бы заметив подозрения парня, Данзо усиленно отпихивает его от себя.

— Силы покинули это измождённое тело, — наигранно драматично восклицает юноша. — Угостите меня чесночной булочкой, тогда я встану.

— Ишь чего. Погляди какое пузо ты отъел, сидя-то на моих хлебах, — недовольно гаркает советник и шлёпает юношу по животу. — Еле тебя удерживаю. Никаких тебе больше булочек.

Он значительно поднял мышечную массу за этот месяц. У него ушли рёбра, мышечный каркас явнее вырисовывался на теле, и он наконец получил свой, долгие годы, желанный пресс. Саске взвешивался на радостях. Из-за того, что он поднял физическую нагрузку до самого пика и соответственно увеличил потребление калорий, он поправился на шесть килограммов. Юноша этому очень обрадовался. Раньше ему не удавалось набрать и двух. Наруто часто дразнил его «дрыщом» и Саске не терпелось показать ему того, кто теперь будет смеяться — он. Он и его богоподобный пресс Апполона, который он мог часами разглядывать в зеркале, когда тренировал свою «альфа-самцовую» походку. Право слово, он был ещё таким ребёнком.

— Ой, да с Вас не убудет, можно подумать я всегда за Ваш счёт ем, — Саске ехидно улыбается, потому что и правда всегда ел за счёт наставника. — Тогда рисовые пирожки. С сёмгой. И, пожалуйста, поросей с гречневой кашей. И куропаток. Ох, чтобы ещё заказать? — он замечает в учителе раздражение и более расслабляет тело, чтобы весь его вес придавил учителя. — О-о, как же приятно на Вас лежать, боюсь, меня только булочки поднимут, — и вспомнив что-то разразился хохотом. — Знаете, как в мультиках, я полечу на их запах! Ха-ха!

— Детский сад, — советник отвернулся с прозрачной улыбкой. — Чёрт с тобой. Будут тебе булочки. Слезай.

Господин Шимура получил что хотел, закрепил успех ученика и увидел его результаты. В соответствии с ними, он желал скорректировать план его обучения. В конце концов, он так остро желал пропасть в этом деле, что забыл обо всем другом. Его ничего более не заботило и это лихорадочное увлечение не прошло мимо глаз Сая. Он давно начал замечать странности в поведении советника. Господин и раньше не блистал дружелюбием и открывался людям очень неохотно, но за последние несколько недель, он абсолютно закрылся в себе. Любой вопрос ставил его в тупик, будто Данзо-сама не желает более «думать», будто хотел искоренить любые мысли в своей голове, ведь жутко боялся о чем-то вспомнить. Стараясь вести последовательную рутину, пропадал в ней с головой, не желая ни на что отвлекаться. Он даже пить чай, как раньше не мог в абсолютной тишине. Либо он включал радио, либо просил Сая, вызвав в том беспокойство, о чём-то рассказать и его не волновало о чём, лишь бы голос заполнял его голову. Это обеспокоило омегу. Советник и раньше странно себя вёл, но сейчас его поведение обросло странностями. Например, он мог бубнить под нос, думая, что его никто не слышит и часто обращался к «Кагами», словно ожидая от него ответа, он никогда его не получал и только продолжал бормотать, всё тише и тише, пока вовсе не замолчит. Сейчас он только и делал что бормотал, его не смущало наличие рядом собеседников. Однако речь его непоследовательная и рваная не поддавалась никому анализу. Сай боялся, что господин так себя вести начал из-за Саске. У них очевидно изменились отношения, но Сай не знал, когда и с каких пор, юноша начал проводить свои выходные у советника дома.

В очередной раз провожая мальчика взглядом из поместья господина Сай намеренно выразил эмоцию на своём лице. Это было волнение. Он искренне беспокоился за своего лидера и не понимал мотивов столь частых встреч, поэтому в этом он был честен. Как будто Данзо-сама не понимает или не видит очевидных причин для беспокойства. Всё то, что между ними происходит — не слишком то подобает отношениям ученика и учителя.

— Скажите, Вы… от чего-то убегаете? — Данзо сощурился на эти слова, но Сай продолжил. — Вы стали очень увлечены тренировками юного Учихи. Только о них и думаете. Шисуи-сан о Вас переживает, он давно не видел Вас в Корне. Он ведь ещё юный, для такой большой ответственности.

— У меня отпуск, — безрадостно напомнил советник.

— Вы стали много времени проводить с юным Учихой… — прозрачно намекает Сай. Услышав его слова, господин Шимура молчит, раздумывая над их скрытым смыслом. Он не понимал из-за чего Сай так беспокоился. Абсолютно естественно, что общение между ними участилось, ведь Данзо сам хотел посвятить свободное время тренировкам с Саске. Хотел думать только об этом, лишь бы более ничего не вспоминать. Того, чего не хотел.

— Не понимаю к чему ты клонишь, — хмурится он. — Мальчик изначально был взят как шантаж. У него нет преданности ни к деревне, ни к своему клану, ни ко мне. Этот мальчик сломлен своим собственным отцом, — сухо заключает он и отпивает чая. — Ему нужна похвала от авторитетного взрослого мужчины, поэтому он продолжает ко мне приходить. Желание превзойти брата в глазах его начальника — подпитывает подростковый максимализм. Я лишь играю на его гордости.

Сай кривит губы. Советник говорит так, будто не видит в ученике никаких изменений. Он всегда игнорирует эмоции и чувства в анализе людей, отметает их как мусор, а ведь они важны. Его анализ пессимистичный, в людях редко видел хорошее, либо не видел этого сознательно. Данзо может сколько угодно говорить, как пользуется этим мальчиком, Сай со стороны видит, что это не так. Данзо-сама к нему прикипел. И юношу беспокоит это, будто причина неуклюжего состояния советника — эта странная, не понятно откуда взявшаяся, привязанность к Саске.

— Мне кажется он выходит из-под контроля, — Сай посмотрел вдаль, советник заинтересованно к нему поворачивается, омега отвечает тем же. — Разве Вы не заметили, что его поведение значительно изменилось за последнее время?

Правда? Данзо не обратил на это внимание.