I Помешательство и расплата (1/2)

Шисуи вступил Корень ещё в одиннадцать лет, с этого же возраста Данзо начал его усиленно тренировать. Для Шисуи не было новостью решение Данзо назначить его своим первым заместителем, он с самого детства об этом знал. Данзо давно искал себе приемника и появление в жизни Шисуи, было для него как судьбоносный знак, он не сомневался ни на секунду, что Шисуи приведёт организацию, основанную им и Кагами когда-то, к величию, ведь сам Данзо уже устал от сего бремени. В Корне не было такой вакансии — «заместитель директора», ведь пускай Корень это официальное государственное подразделение, отношения там были далеко не официальные и Данзо называть «директором» не поворачивался язык. Он был попросту «главным», а что именно в это слово вкладывали его подчинённые, от каждого зависело индивидуально. Для большинства нэповцев Корень был домом, а его коллеги — семьёй. Для выходцев из детских домов, для детей брошенных родителями, случайно или намерено, для тех, кто не имел своего дома, Корень стал тем, что они желали получить ещё в детстве — семьёй. Многим из подчинённых Данзо заменил отца и мать, был в их жизни главным родительским примером, и то уважение, какое они испытывали и выказывали ему, несло в себе более глубокое чувство, чем уважение к какому-то там директору. Они шли на самоубийственные миссии и беспрекословно слушались его приказов, искренне веря в идеологию своего лидера, они все были уверены, что жестокие методы господина необходимы их стране, и шли на любые миссии во благо родины. Так они были воспитаны. Изначально Корень таким не был, но время и новые порядки изменили его до неузнаваемости, одно Корень нёс в себе с самых истоков — оппозицию действующей власти. Это не означает, что Корень действовал против страны и государя, и не было то странным, что Корень сотрудничал с Хокаге, — эта государственная оппозиция попросту предлагала свою помощь и своё видение в решении международных конфликтов.

Шисуи, с детства подверженный влиянию Данзо, отличался от остальных тем, что категоричные и радикальные методы ведения дел он перенял от него сам и по своему желанию. Весёлый, беззаботный образ — лишь одна из граней его сложной личности, и если многие знали его как беспечного и озорного добряка, Данзо знал его как невероятно ответственного, грозного и умного лидера. Шисуи умел разделять работу и личную жизнь, но всё равно повторил путь своего воспитателя, крепко связав свою жизнь с Корнем. Быть главным, после Данзо, это уже значило быть главным. Господин мог не выходить на работу и быть уверен, что Шисуи сам возьмёт заказы, сам набросает план, сам даст задания и сам примет все отчёты. Данзо не ставил ему метку на язык как раз потому, что эта организация уже принадлежала Шисуи, стоило ему сюда вступить. Он уже был там главным, его слушались так же беспрекословно, как и Данзо, и Шисуи никогда тут никого не предаст. С воспитанием Шисуи как приемника Данзо справился превосходно. Шисуи не противился этому. Он любил свою страну, не соглашался с мягким правлением Хокаге и выпускал на работе пар. Его излишняя эмоциональность находила отдушину, — убей он предателя, террориста или подорви он строй маленькой страны для увеличения границ своей собственной. Его с детства увлекала политика, он сам просил Данзо рассказывать ему о работе, потому что интриги и кураж политических игр находили отклик в его буйном нраве.

Схожесть Шисуи и Данзо, подмеченная Итачи, на деле случайна. Шисуи родился холериком, а как это бывает в истории, именно этот тип темперамента прекрасно подходил на роль политических лидеров. Тобирама, Мадара и даже Хаширама были холериками. Данзо тоже был холериком, только скрывал это, считал в политике не должно быть чувств, что чувства приемлемы для манипуляции массами, но не для манипуляции лидером страны, однако не отказывал себе в удовольствии порой удовлетворять свои эмоциональные порывы некоторой жестокостью. Только Данзо, при всём его высокомерии, нехотя, но и с долей гордости, признавал, что Шисуи будет куда более продуктивным лидером, чем он сам. Из-за пола.

У каждого пола были свои «половые особенности». Люди делились на два пола — альфа и омега, и разветвлялись на четыре гендера: эпсилон, сигма, омикрон<span class="footnote" id="fn_35818152_0"></span> и дельта<span class="footnote" id="fn_35818152_1"></span>. Альфы славились агрессивностью, вспыльчивостью и повышенным либидо. Грозные собственники и сильные войны. У них редко присутствует эмпатия, они имеют дегенеративный эмоциональный диапазон, но взамен обладают высокой силой. Разумеется, это расхожее мнение, каждая альфа уникальна по-своему и многое зависело от культуры и воспитания, но всё же, такие эмпатичные эпсилоны как Хирузен и Шисуи большая редкость. О либидо альф, — эпсилонов и сигм, — ходили легенды. Тот же Хирузен, не смотря на сильную любовь к своей жене Бивако, был известен в народе как похотливая волокита. Само явление такой сильной привязанности Хирузена к жене и Шисуи к Данзо уникально для альф, ведь половая особенность эпсилонов — очень высокое либидо. Сигмы были куда менее похотливыми, чем эпсилоны, но и те славились наличием от пятнадцати до сороки половых партнёров за один цикл. Омеги за цикл могли переспать максимум с десятью. У эпсилонов эта цифра доходила до инфернальных значений. Альфы хороши в правлении, ведь были эгоистичны и амбициозны, в самом их естестве заложено доминировать над остальными, а отсутствие в них жалости, делало из них абсолютно хладнокровных, жестоких, но очень продуктивных лидеров.

Омеги, — омикроны и дельты, — в свою очередь имели повышенную эмпатию, эмоциональность и быстро привязывались к людям. В них развит сильный материнский инстинкт, настолько, что омеги с радостью воспитывали чужих детей, не беспокоясь о разной крови. Омеги обладали хорошим обонянием и слухом, были творческими и изобретательными, — многие картины написаны омегами, многие рестораны страны держали омеги, и большинство песен, ушедших в народ как достояние, так же были написаны омегами. Однако омеги были физически слабыми. Для уравнивания их с альфами, природа снабдила их превосходной сметливостью и хитростью, омеги умели получать желаемое не силой, но разумом.

Высокая физическая сила Данзо — для омеги так же исключение, всё потому что стиль боя клана Шимур был выбран судьбоносной случайностью как идеально подходивший для его тела стиль, искореняющий его половые ограничения. В бою омеги чаще пользовались техниками, поэтому Сай или Фуу ценились как бойцы, они развивали то, в чём были хороши, но это не было физической силой. Данзо сам не знал, что «укус крокодила» идеально подходил для омег, ведь не развивал мышцы, плохо растущие у омег, но развивал связки и сухожилия, которые у омег были крепче, чем у альф. Именно поэтому стиль не подошёл Шисуи, не подойдёт он и Саске, но если бы Данзо развил этот стиль у Сая, то нашёл бы наследника своей техники боя. Его внутренний сексизм не позволил этому случиться.

Данзо, даже при всём желании, полностью отречься от своего пола не мог, не всё в этой жизни возможно. Калека никогда не встанет на свои ноги, а глухой никогда не услышит, так же и омега никогда по-настоящему не станет альфой и наоборот. Он мог вести себя как альфа — агрессивно, жёстко, грозно, — но свою половую особенность не мог искоренить. Как омега, он крепко привязывался к людям, тяжело переносил утраты, обладал эмпатией и воспитывал чужих детей как своих собственных — на что не способны альфы. Не внимая напускному хладнокровию, он ненавидел убивать своих подчинённых в наказание за предательство и никогда не делал это своими руками. В самой глубине души, он был мягким человеком, и он часто сокрушался, как же его слова порой расходятся с действиями. Ведь, как лидер, он обязан наказать Шисуи за столь вульгарное поведение, он сам говорил, как важно поддерживать дисциплину, но шла уже вторая неделя, а он не сделал ему ничего. А ведь альфа таким мягким быть не может. И Данзо думал именно потому, что Шисуи не обладал слабостями пола омеги, ведь он эпсилон, он сможет сделать из Корня то, чем Данзо по-настоящему хотел его видеть.

Он взращивал в нём качества лидера. Развивал его ум и красноречие, готовил его тело и дух к жестокому миру, хотел подготовить его ко всему, хотел сделать из него того, кем сам не мог быть. Это его труд, его долгие годы терпения и обучения, неужели он заслужил такого итога? Избегает и прячется от собственного воспитанника, как от неудобной проблемы. Не может просто взять и выдохнуть — Шисуи не позволял.

Всё это давило тяжким грузом на его плечи. Проблема в нём, в Шисуи, проблема в его чувствах. Он должен поговорить с ним, должен надавить своим статусом начальника и потребовать объяснений, но Шисуи бередит старые раны, и советник вновь замечает за собой ужас. Данзо боится, что всё повторится опять, что всплывёт причина их разлуки, он боится ему противостоять, ведь у него нет на это сил. Он хочет, чтобы это, наконец, прекратилось. Он думал, что прекратилось, но, к его сожалению, причина этих четырёх лет их игнорирования, продолжала висеть над ним назойливой тревогой. Им нужно поговорить, Данзо решился, он не позволит страху управлять собой, но когда Шисуи зашёл в его кабинет и вновь посмотрел на него этим взглядом презрения, у советника будто пропал дар речи. Как же ему всё исправить, как не напороться на многочисленные мины, расставленные их непростыми отношениями? Юноша стоит в дверях, даже не здороваясь, и господин незаметно вздыхает.

— Шисуи, сядь. Нужно поговорить.

***

— Я хочу поговорить с тобой, — озорливый и звучный бас раздаётся в комнате, нарушая тишину. — Ты не занят?

Из-за двери показалась смешная макушка и Данзо поворачивается на знакомый голос. Слегка тронулось сердце, когда он увидел его в проёме двери. Его малыш вымахал до таких невероятных размеров, а ведь будто вчера он еле доставал господину до груди. Сейчас господин сам дышал ему в грудь. Ростом явно не в отца пошёл.

Сегодня Данзо должен сказать ему, что теперь они будут жить раздельно. Он долго тянул с этим, всё не находя в себе сил на этот тяжёлый диалог, но он не мог просто съехать и не предупредить об этом, и как славно, что Шисуи сам зашёл к нему. В кабинете никого нет кроме них двоих, им никто не помешает всё спокойно обсудить.

Шисуи ставит кипу документов на стол и наклоняет голову, выжидая ответа. Господин сначала смотрит на эту кипу, потом на Шисуи, отодвигает бумаги в сторону и кротко улыбается.

— Для тебя я никогда не занят, — он сказал это нежно, но заметив пасмурный вид юноши, слегка удивлённо добавил следом. — Что-то случилось? Ты опечален.

Шисуи хмурится:

— Хирузен сказал, что ты выбрал невесту, — он давит на последнее слово, — для меня. Я хотел удостовериться, что это правда и ему не послышалось, — его взгляд поледенел и он произнёс хрипом: — Это правда, Данзо?

Советник недовольно кривит губы — чёртов старик проболтался. Что не скажешь Хирузену, тот обязательно всем это растреплет. Господин прячет руки за длинными рукавами халата, чтобы гневно их сжать. Шисуи нельзя об этом знать, ещё слишком рано. О предположительной невесте, Данзо хотел ему сообщить, когда переедет, чтобы прошло достаточно времени, и Шисуи бы от него отвык. Очень плохо, Данзо уже жалеет, что выбрал именно этот день для предупреждения о скором переезде. Шисуи разозлился из-за этой новости и Данзо нужно его усмирить.

— Я тебе ещё никого не выбрал, выбирать будешь ты. Не надо так на меня смотреть и разговаривать так со мной тоже не надо, — недовольно пробормотал советник и зашёл за письменный стол. Шисуи смотрит на него неотрывно, слишком явно демонстрируя беспокойство. Он напряжен, Данзо это видит, но он не мог помочь ему, мог только усугубить это состояние, поэтому он тщательно подбирает в голове слова.

— Не могу понять к чему такая спешка, — нервная улыбка трогает губы, Шисуи щурится. — Ищешь мне невесту, пропадаешь из дома неделями. Ты куда-то собрался? Просто я сейчас не готов к подобным отношениям. С омегами.

«С омегами», Данзо на это кривит губы. Сейчас Шисуи не готов, но потом он будет готов, это всё подростковое, он просто запутался и Данзо не перестанет ему это повторять. Все молодые альфы воротят нос от серьёзных отношений, но Данзо опытнее, он прожил куда дольше Шисуи и знает, как многие эпсилоны в зрелости жалеют об упущенной семейной жизни.

— Когда-то ты всё равно начнёшь ими интересоваться. Не всю же жизнь ты будешь пропадать на работе, и гулять с Итачи. В какой-то момент… — он опустил взгляд и бездумно рассматривал древесную гладь стола, Шисуи опустил взгляд следом, пытаясь прочитать выражение его лица. — Ты задумаешься о семье. Тебе захочется жениться, завести детей.

— Когда ты собирался мне об этом сказать? — юноша вновь поднимает холодный взгляд на мужчину.

— Шисуи, не надо так реагировать, — советник нервно вздыхает и взмахивает рукой. — Я не выбирал, а только говорил. Патриарх рода Абураме желает сватать тебя своей дочери. Абураме один из великих дворянских домов Конохи, разумеется, это заинтересовало меня. Свадьба с ними принесёт тебе немало полезных связей и откроет множество путей развития. Если хочешь, я могу назначить вам встречу на этой неделе, и кто знает. Может, я, наконец, стану дедушкой, — и не смог скрыть улыбки от этого слова. Ему приятно об этом думать, Шисуи это видит. Но Шисуи неприятно.

Юноша холодно усмехается.

— Нет, — тихо отвечает он. — Это меня не интересует.

— Невест в городе много, дефицита в них нет, — пожимает он плечом. — Я тебя не тороплю. Они все молодые, красивые и здоровые. Ты можешь выбрать любую омегу.

Какой акцент он сделал на словах «молодые» и «омегу», верно уже знает причину недовольства Шисуи. Альфа хмурится.

— Данзо…

— И, тем не менее, настаиваю поторопиться, — он продолжал его перебивать и юноша глубоко вздыхает. — Не знаю, сколько мне осталось, определённо немного, и я буду опечален, если не увижу твоих детей перед смертью. Хочу описать их в подробностях, когда встречу твоего отца.

— Данзо, ты можешь меня…

— Шисуи, хватит, — рявкнул господин и нахмурился.

Шисуи смотрит, неотрывно, молчит и смотрит. Он знал о догадках господина и для него весь этот цирк с выбором невест — не более чем попытка обмана, глупая попытка его запутать. Шисуи не нужны эти невесты и Данзо это знал. Он не мог не знать, ведь если бы не знал, не искал бы ему так отчаянно невесту.

— Я люблю тебя, — сказал Шисуи твёрдо и уверенно. — Как альфа. И я хочу, чтобы ты знал об этом.

Господин смотрит на юношу неотрывно и молчит. Шисуи тяжёло даётся это молчание, тяжёло ожидать очевидной реакции, но он терпит и молчит, ожидая. Что Данзо ему на это ответит?

Советник поворачивается к окну и вздыхает.

— Иногда, — он снова замолчал, но теперь скорбно закачал головой и так же скорбно усмехнулся, — я скучаю по тому, что ты больше не тот маленький весёлый ребёнок. Что ты больше не мой маленький малыш, просящий у меня только игрушки. Почему ты так быстро повзрослел?

Данзо умел сказать так, что Шисуи желал провалиться под землю. Он стыдит его за чувства, хочет заставить Шисуи пожалеть, чтобы не отказывать прямо, но Шисуи не жалеет. Как можно пожалеть за сказанные слова любви? Он знает, что чувствует и хочет быть откровенным, хочет разрешить это раз и навсегда. Но господин ему в этом не помогает. Почему он заставляет стыдиться своих чувств? Разве Шисуи виноват? Пускай они оба эпсилоны, ну и что? Многие альфы вступают в отношения, да, они другие и не такие как с омегами, но ведь между эпсилонами и даже сигмами случается настоящая любовь, пускай редко, но в этом нет ничего страшного. Это не проблема для Шисуи, но очевидно это проблема для Данзо.

— Нам придётся разъехаться, — наконец признаётся он.

Шисуи ошарашенно распахивает глаза. Он подумал ему послышались эти страшные слова и он переспрашивает:

— Что? Что ты сказал?

Господин не повернулся. Не хватило смелости сказать это в лицо, и он продолжил бормотать не оборачиваясь.

— Я больше не могу с тобой жить. Я переезжаю завтра.

— Завтра? — испуганно повторил Шисуи. — Как же это? Ты бросаешь меня? Почему? Из-за признания?

Есть много причин, но не все Данзо мог ему рассказать. Эти причины были слишком существенные, чтобы господин закрывал на них глаза, но да, отчасти, это из-за чувств юноши. То что Шисуи его любит как альфа Данзо знает уже давно. Для него это не новость. Поэтому он переезжает.

— Не совсем… — подавленно отозвался он.

— Мы же семья. Почему ты уходишь от меня? Почему ты говоришь об этом только сейчас? — голос юноши звучит отчаянно, будто он вот-вот сорвётся на крик или плач, Данзо это терпит. Пути назад нет. Он должен дать мальчику свободу.

— Брось, Шисуи. Да какая же мы семья. Твой настоящий отец Кагами.

— Я не понимаю… что это значит? В смысле не семья? Ты не считаешь меня частью семьи? Ты больше не любишь меня?

Советник замялся:

— Нет, я имел ввиду… Другое. То есть. Я же… Я же не твой отец. Твой отец…

Шисуи почти истерично вздыхает. Да что он заладил с его отцом? Он умер! Зачем Данзо постоянно напоминает ему о нём? Зачем постоянно приводит его в пример? Он умер. Одиннадцать лет назад. Его больше нет! Но Данзо ведёт себя так, будто он жив и это невыносимо. Почему Шисуи должен делить его со своим мертвым отцом? Почему в разговоре постоянно всплывает он? Только и разговоры, что о Кагами, он устал от них!

— Мой отец умер. А ты здесь… — выцедил он сквозь зубы. — Только ты меня тоже бросаешь.

— Я тебя не бросаю, — Данзо повернулся и пожалел об этом, вид юноши поверг его в ужас, на лице Шисуи читалась такая боль, что сердце советника кольнуло. Он некоторое время смотрит на него, давая ему время остыть, но увидев, как эмоции юноши только явнее проявляются, подаёт волнительный голос. — Послушай меня. Я хочу дать тебе больше места и свободы, ты ведь взрослый альфа и…

— Но чем мы помешаем друг другу? — перебивает его Шисуи грозным криком. — Я не понимаю! Я не хочу разъезжаться, я не хочу жить один! Почему нельзя жить вместе? В чём проблема?

— Шисуи, не усложняй это, — строго нахмурился Данзо. — Всё будет как раньше, попросту, у тебя будет свой собственный дом.

— Да не нужен мне дом! Мне нужен ты!

— Шисуи… — юноша молчит и Данзо вновь придает голосу строгость, — прекрати. Мы это уже обсуждали, ты не понимаешь, что чувствуешь. Это подростковое. Ты могущественная альфа, у тебя шалят гормоны и в тебе слишком много чувств, которые тяжёло осознать, но скоро это пройдет.

Чепуха. Он боится, но Шисуи не может понять чего. Почему его так испугало признание? Почему его ужасает сама мысль об их отношениях? Потому что он в отношениях с омегой, с тем чёртовым доктором? Люди так не реагируют на признание в любви, люди не убегают от этого как от страшного пожара, тем более альфы, но Данзо бежит, и Шисуи не понимает почему. Неужели он так ему противен? Неужели проблема в нём? Его не устроит ни одно объяснение, какое Данзо ему даст. Ни одно объяснение не оправдает причину такого поступка. Они жили одиннадцать лет вместе, у Шисуи никого кроме Данзо не было, он ведь знал об этом. Шисуи более всего не хотел жить один. Он не хотел приходить в пустой дом, где его даже никто не встретит. Не хотел спать в полном одиночестве, одиноко вглядываясь в пустую тьму коридоров. Как будто отец снова ушёл от него, как-будто его снова все бросили, все ушли, оставив его одного. Он не может, не может, он не может снова этого допустить.

— Ты бросишь меня и даже не объяснишь причину?

Взгляд Шисуи резал как раскалённое лезвие. Данзо не может разобрать и половины того, что тот испытывал, а ведь в чтении эмоций других людей Данзо был особенно хорош, но не в этом случае.

— Шисуи, я тебя не бросаю, — он смягчает голос, пытается сгладить углы, пытается его успокоить, обращается к нему со всей нежностью, на которую сейчас способен. — Я только переезжаю от тебя. Мы не будем вместе жить, но так же продолжим общаться. Ничего не изменится, но ты теперь сможешь водить домой омег. У тебя появится своё место, куда ты приведешь будущую жену, где воспитаешь своих детей. Это же разумно. Я буду тебе только мешать.

— Почему ты снова решаешь за меня? — гневно вспыхнул Шисуи. — Почему ты решил, что будешь мне мешать? В этом доме семь комнат, зачем мне столько места? — он срывается на крик, широко плещет руками, он обращается к господину всем естеством, только чтобы он понял его, но Данзо его не понимал. — Я же сказал, что люблю тебя, как альфа. Какие к чёрту омеги, какие дети? Ты надумал то, что тебе хочется, но чего не хочется мне! Я же только что сказал, что хочу связать свою жизнь с тобой. Это моё решение!

— Ты думаешь, что хочешь, но ты этого не хочешь! — следом вспыхивает Данзо. — Это ненормально. Твои чувства неуместны, я уже стар и не нужен тебе. Мы играем в семью, забыв о Кагами и твоих ненормальных чувствах, но ты удивляешься, почему так всё закончилось.

Данзо сказал лишнее, он это понял по ошарашенному лицу юноши. Снова Кагами, снова обвинения, снова Шисуи не понимает от чего Данзо убегает, снова Данзо причиняет ему боль своим наигранным хладнокровием.

— У меня нет слов. «Играем» в семью… Надо же было такое сказать, — он горько усмехается и молчит, прежде чем одарить господина взглядом гнева и разочарования. — Вот как на самом деле ты относишься ко мне. Я не был для тебя семьёй, поэтому ты с такой лёгкостью отрекаешься от меня. Тебе не нужен я, тебе нужен мой отец. Вот в чём причина.

Данзо молчит. Либо он не знает что сказать, либо Шисуи сказал правду. В любом случае, Шисуи больше ничего не хочет от него слышать. Данзо сказал достаточно.

— Я хочу поменять свой позывной, — холодно произносит он и встаёт на одно колено, склонив голову.

Господин резко распахнул глаза и воскликнул:

— Ты что делаешь? Встань! — юноша не реагирует и Данзо вновь кричит. — Я сказал, встань! Немедленно вставай и прекрати так себя…

— Теперь я буду звать тебя Уэ-сама, — перебивает Шисуи.

— Не смей так ко мне обращаться! — почти в ужасе восклицает Данзо, но Шисуи не дёрнулся, всё так же оставшись стоять, приклонив колено.

«Уэ-сама». Так говорят только тем, кого глубоко и преданно уважают, но не более. Это обращение веет холодом бюрократии, лишает диалог любого чувства и оставляет лишь формальность. Как если бы дорогой и близкий друг стал бы обращаться по имени и фамилии, не смел более открываться душой и любить по-настоящему, он бы видел только холодный и мёртвый образ, призрак человека, не воспринимал бы его как живого.

— Шисуи, хватит, ты ведёшь себя…

Шисуи не поднял голову и вновь перебил всё с таким же ледяным холодом:

— Если мы не семья, то я должен обращаться к Вам как подобает, со всем почтением, и я выражаю Вам это глубокое почтение, как выразил бы человеку, на которого работаю. Неужели Вам и это не нравится?

— «Вы»? Шисуи… — он смотрит на него, даже не пытаясь скрыть боли, ему сейчас не до игр и масок, его мальчик бьёт ему в самое сердце острым ножом, мстя за то, в чем господин не виноват. Шисуи не поднял головы, он стоял, приклонив колено, будто они друг другу никто, будто он один из многих его подчинённых, и увидев эту оскорбительную категоричность, Шимура пытается удержать бурю эмоций внутри и задыхается впоследствии.

— Значит… Т-так ты теперь? — дрожащим голосом вопрошает он. Вид у него страдающий, измученный, будто Шисуи вот-вот доведёт его до слёз, но юноше поздно поворачивать назад, он уже переступил черту. Не может взять назад всё сказанное.

— Вы это начали, — твёрдо ответил юноша и наконец, поднял голову. — То есть когда Вы возводите стену Вам можно? А когда я отвечаю тем же нельзя?

Опять это «Вы» — невыносимое, оскорбительное «Вы». Как может он обращаться на «Вы» к человеку, кто одиннадцать лет воспитывал его как своего сына? Как у него язык поворачивается так его называть?

— Бравируешь со мной принципами? — да, это он и делает, Шисуи не отступает и от этой неуместной, подростковой силы голос господина дрожит. — Хорошо. Т-ты уже взрослый. Делай, как считаешь нужным.

Разве так Кагами хотел смотреть на своего сына? Сверху вниз? Что пошло не так, на каком отрезке времени? Где он просчитался? Он просчитался, когда заметил неудобные знаки внимания? Когда увидел первые вульгарные сны? Когда продолжил воспитывать Шисуи, не смотря на его мучительный гон, или был не прав, взяв Шисуи на воспитание? Он ведь с самого начала знал, что не даст ему ничего, кроме боли и разочарования. Всё обязательно пойдёт не так и всё не так и пошло. Шисуи поднимается и молча уходит из кабинета, хлопнув дверью, Данзо только смотрит ему в след. Нет, всё же не должно так закончиться. Почему он его не остановит? Может так будет лучше? Он же хотел прекратить их частое пересечение. Только не так, не таким образом. Он смотрит на дверь, будто ожидая возвращения Шисуи, но тот не возвращался. Данзо подумал, чего же тогда он хотел на самом деле? Он сделал это из-за страха или из-за чего-то ещё более пугающего? Из-за такого чувства, которое ужаснуло его до самых фибр души?

Мужчина садится за стол, смотрит на бумаги. Нужно работать, ему нужно работать, нельзя позволить личной жизни мешать ему, но он только поджимает губы и пропадает лицом в ладонях. Судорожный, почти истеричный вздох. Так больно. Сердце разрывается. Немеют руки. Хочется кричать, а он не может, не может даже плакать — грудь сдавливает тяжёлой силой и сводит горло, но слёзы не льются из глаз. Кто кого бросил на самом деле?

— Да почему всё так вышло? — подавленно бормочет он. — Я же не хотел так говорить…он не правильно понял меня…

Верно, так будет лучше. Пусть всё так и останется. Так будет лучше для Шисуи. Так будет лучше для Данзо. Они оба поймут, что этот итог их отношений закончился продуктивно, Данзо только надеялся, что сможет заставить себя в это поверить.

***

Хирузен смотрел на Шисуи и видел в его глазах всё тот же скорбный и разочарованный блеск. Он подавлен. Ему не к кому было идти и Хирузен понимающе не жалел на него времени, стараясь всячески успокоить. Прошла уже неделя после их ссоры, но юноше лучше не стало. Хирузен никак не мог ему помочь. Он пытался разговаривать с Данзо, но после первого же их разговора, советник пресекал любые попытки друга достучаться. Данзо снова спрятался в коконе, замкнулся в себе, как делал ни раз, и упрямо требовал оставить его в покое. Хирузен, даже обладая властью над целой страной, над миллионом её жителей, не обладал властью достаточной, чтобы укротить упрямство своего друга и заставить его помириться с Шисуи.

Юноша не требовал от него невозможного, он только хотел понимания. Данзо умел выкручивать ситуации так, что после этих ситуаций Шисуи чувствовал себя конченным подонком. Он думал, причина их ссоры — его вспыльчивость и безрассудство; он как обычно винил себя, как обычно стыдил себя, ведь Данзо не понимал и не принимал его чувств. Он просто хотел услышать, хоть от кого-нибудь, слова понимания. Он хотел убедиться, что есть на свете человек, который не осудит его за эту необычную, но настоящую и искреннюю любовь.

— Вы помиритесь, Шисуи. Всё будет хорошо, — нежно журчит Хирузен голосом. Он налил в стакан юноши чая улун и усадился в кресло. — Он полюбил тебя как родного сына. Не каждый эпсилон способен на такое. Я бы отметил единицы.

— Что-то я не вижу его любовь, — бормочет Шисуи. — Только обвинения и разговоры о моём отце.

— Ты уже не ребёнок и он даёт тебе свободу. У тебя появляются новые интересы, тебя привлекают омеги, а он всё-таки альфа, тем более не родной. Он хочет дать тебе больше территории, которую ты будешь от него защищать. Не хочет, чтобы ты дрался с ним за своих омег, — Хирузен жалобно сощурился и посмотрел юноше в глаза. — Для него ведь такое будет болезненно, пойми.

Не будет. Потому что Шисуи не станет драться с Данзо за омегу — никогда, даже в гон. Думать так весьма самонадеянно для альфы, однако он уверен в этом. Шисуи ведь пробовал, наслушавшись причитаний Данзо, он пытался встречаться с омегами — ровесниками и ровесницами, одноклассниками и соклановцами, — всё это не то. Он привык к глубоким, интеллектуальным диалогам, он привык к зрелой точке зрения, он привык к радикализму мыслей и решений. Разговоры с ровесниками не заходили дальше нытья об их отношениях в прошлом. Они ныли о своих родителях, друзьях, бывших партнёрах, о проблемах в школе и Шисуи, слушая это, натягивал улыбку так отчаянно, что щёки болели. Их интересы мелочны, их познания поверхностны, их вкусы пошлые, а мнения идентичные. Он встречался с одним, с другой, и с тем, и с той, он пробовал, и никто не покорил его сердце. Данзо не такой как они. Он умный, он интересный, с ним весело спорить и рассуждать. С ним он до самой ночи играл в шахматы и даже не обижался частым проигрышам. Он читал с ним книги и спорил об их смысле, он до посинения рассуждал с Данзо о морали, этике, истории, политике, обо всём, что можно обсудить на этом свете и был счастлив. Его воспитал человек старой эпохи, воспитал согласно старым нравам, — развивал ум и критическое мышление. Шисуи был слишком умный и зрелый для своих ровесников. Слишком… Другой. Сердце давно избрало родственную душу, он нашёл человека, с которым хотел прожить свою жизнь. Шисуи бы не променял его даже на ночь с самой красивой омегой на Земле. Духовная связь ему дороже телесной.

— Мне не нужны омеги, — холодно хрипит Шисуи и поднимает на Хокаге взгляд. — Мне нужен он. Только он и никто кроме него.

Хирузен удивлённо распахнул глаза. Он смотрит так ещё немного, а потом нервно прочищает горло.

— Шисуи… — напряжённо протянул Хирузен, нервно оттарабанив пальцами по столу. — Он ведь эпсилон. Уже не молод. У вас ничего не получится.

— Мне плевать, — категорично отрезает юноша и хмурит ледяные глаза.

Хирузен вновь нервно тарабанит пальцами. Шисуи не часто показывал себя как доминантный эпсилон великого рода Учих, — не отсвечивал могущественным феромоном, не выказывал клыков и не рычал. Он вёл себя сдержанно, ведь был хорошо воспитан. Однако сейчас Хирузен ошарашен тем, как собственнически Шисуи относился к Данзо — к такому же эпсилону как и он сам. Жуткий альфа будто защищает свою омегу. Такого чувства собственности он давно не встречал. Всё-таки был один. Тоже Учиха.

— А ты… очень похож на отца, — Шисуи моментально заткнулся и напряжённо нахмурился. Он хочет услышать, что Хирузен имеет в виду. — Могу поклясться, Данзо тебе об этом не рассказывал. Когда нам всем было по двадцать с хвостиком, я, Данзо, Кагами и наши советники служили государю Тобираме эскортом. Сам по учебникам истории знаешь, какой Тобирама был грозный лидер. Могущественная альфа, каждое его движение вызывало трепет, многие боялись ему слово поперёк сказать. Но не твой отец, — он сказал это странным тоном, Шисуи не понял, было ли это восхищение или что-то другое. — Однажды, государь дотронулся до плеча Данзо. Он только лишь хотел его похвалить, не более. Твой отец взял Государя за запястье и сжал его с такой силой, что сам Тобирама закряхтел от боли, — Шисуи удивлённо уставился на мужчину, явно не ожидая услышать подобное, Хирузен продолжил с таким же странным тоном. — Кагами запретил самому Государю трогать Данзо. И не только ему. Он запрещал трогать его всем, альфам, омегам, без разницы. Запрещал оставаться с ним наедине больше получаса. И всегда требовал от него носить себя на руках.

Шисуи некоторое время молчит, обдумывая сказанное. Разумеется, Данзо ему об этом не говорил. Шисуи в принципе не понимал, какие отношения связывали отца и господина. Данзо говорил о нём только хорошее, ставил его в пример, но он не говорил, что отец так собственнически относился к нему. Слушать это неприятно, неприятно, потому что он ревнует. Шисуи одиннадцать лет делит Данзо со своим мёртвым отцом, и он никогда не сможет его заменить, ведь умерев, Кагами стал святым неприкасаемым образом. Этот болезненный образ смертному человеку не перегнать, сколько не пытайся, — Шисуи уже проиграл ему.

— И зачем Вы это мне говорите? — всё так же хмуро отзывается Шисуи.

— Я хочу сказать, что… помешанность, — он надавил на последнее слово, и Шисуи несогласно отвернулся. — Послушай меня. Помешанность не довела твоего отца до добра. И не довела Данзо. У эпсилонов другая связь, не такая как с омегами. Сходи к лекарю, пусть, он…

— Со мной всё хорошо! — перебивает Шисуи, восклицая.

— Очевидно, что нет, Шисуи!

— Вы говорите как он, Вы тоже не понимаете меня. Вы говорите, что мои чувства не правильные, что мне нужно лечить это! Даже Вы так говорите! Я знаю, что чувствую, и знаю, что это правильно. Я не чувствую себя больным!

Хирузен удручённо вздохнул — он пытался. Шисуи не повезло влюбиться в самого упрямого, закрытого и невыносимого типа в мире. Хирузен не из тех, кто считал любовь безумием, он пытался повторить риторику Данзо, хотел объяснить Шисуи почему советник не готов к таким отношениям, сам он эти чувства больными не считал. Данзо и Кагами очень любили друг друга, а ведь они оба были эпсилонами, Хаширама и Мадара состояли в любовных отношениях, и они тоже оба были эпсилонами, — Хирузен знает, что подобная любовь возможна. Но Шисуи не понимает именно потому, что Данзо любил его отца, и чувство долга не даёт ему согласие на эти отношения, — так Хирузен думал. Данзо другой, он выходец из той эпохи, где древние традиции и дворянские устои сковывали людей цепями стереотипов и жестоких нравов. Данзо жил прошлым и это его проблема, такова особенность пожилых людей, когда любимые люди умирают на твоих глазах, и не остаётся ничего кроме воспоминаний, — в них они только и живут. Хирузен объяснить это юноше не мог, они из разного поколения. У Шисуи впереди вся жизнь, он молод и здоров, а Данзо считал годы до своей смерти, он не хотел тяготить его своей старостью, не хотел быть обузой, ведь уже который год сходил с ума. Хирузен понимал чувства своего друга и понимал чувства Шисуи, он вспоминал, какие испытания прошёл он сам на пути к сердцу Бивако, но его дорогая жена была одного с ним возраста, а Данзо годился Шисуи в дедушки. Это попросту тяжёлая ситуация и Хирузен, тот ещё мечтатель и сентименталист, не видел иного, для Шисуи, выхода как сдаться. Он не заставит Данзо передумать, быть может, кого-то другого, но не Данзо. Хирузен знал своего друга и даже не мог вообразить, какое нечеловеческое упрямство заставило бы его хоть о чём-то в своей жизни передумать.

— Нет, Шисуи, я тебя понимаю, — подавлено отозвался Хирузен и тяжко вздохнул. — Я правда понимаю тебя. Но ты влюбился не в того человека и я сожалею об этом. Ты, правда, не заслуживаешь всего этого.

Юноша посмотрел на Хокаге всё таким же холодным взглядом, но губы его тронула слабая улыбка и он тихо прошептал:

— Спасибо…

***

Кабинет советника в Корне не блистал изыском, как и многие помещения здесь, его скромное убранство кротко освещали свечи, места здесь немного, но достаточно для многочисленных архивных шкафов. Этот кабинет не отличался от остальных, скажи кому, что в таком кабинете работал начальник Корня — вряд-ли кто поверит. Данзо позволил себе только повесить картины. Шисуи в детстве спрашивал его об их значении, и господин три часа описывал ему каждую из них. Шисуи тогда запомнил, что Данзо об искусстве лучше не спрашивать.

Юноша, услышав о желании советника поговорить, не удивился — он этого добивался. Все его вульгарные выходки принуждали Данзо с ним поговорить, заставить его остаться с Шисуи наедине, ведь советник тесного контакта и разговоров с Шисуи всегда избегал. Данзо, как лидер, обязан был поговорить с ним на счёт его поведения, только по обычаю не торопился.

Юноша садится на стул, расположенный возле ребра письменного стола и поднимает свой взгляд. Данзо находится в состоянии некоторого напряжения, но скрывает это, поэтому Шисуи щурится, тщательнее его изучая.

— Поговорить? — почти насмешливо улыбается он. — Вы хотите поговорить со мной? Удивительно. Мы не разговаривали четыре года. Столько времени прошло, а Вы ни разу не пытались со мной заговорить.

Господин не отрывается от записей на пергаментом листе. Что он писал Шисуи не интересно, однако ему важно знать почему он это делал. Шисуи думает, либо чтобы показать незначительность причины, по которой юноша плохо себя вёл, либо чтобы спрятаться от прямого контакта с ним. Шисуи решает, оба варианта верны.

— Весьма, — так же насмешливо отрезает Данзо. — Шисуи, — и бросает быстрый взгляд на юношу. — Мне не нравится твоё вульгарное поведение, то, что ты делаешь неприемлемо, ты подрываешь дисциплину всей группы. Что ты пытаешься мне доказать?

— Ничего не пытаюсь, — ответ Данзо не устроил, но Шисуи на это плевать, он пришёл за разговором, он его получит. — Хотя знаете, я тоже хотел с Вами поговорить, — он буднично облокачивается о стол и смотрит советнику прямо в глаз. — Как Вы считаете, кто виноват в том, что мы поссорились?

Господин поднимает свой взгляд на Шисуи и некоторое время молчит.