I Милый мой Шисуи (2/2)

— Взял, — сверкнул глазами Фуу, — но всё равно искал, даже в отгуле, — Шисуи прошёл мимо, и Хитрец озадаченно последовал за ним. — Он кстати зол, что не мог выйти с тобой на связь все эти дни. Это на тебя не похо-о-оже, — протянул он озорливо. — Так, где ты пропадал?

— Дома. Болел, — отрезал Чародей и ускорил шаг.

— Ты даже при температуре в сорок градусов ему отвечал, — сощурился Фуу, — а сейчас не отвечал. Что произошло? Да блять, братан, — он прыгнул прямо перед ним и придал голосу серьёзность. — Нам переживать? Вы с ним поссорились? Скажи, что случилось?

Шисуи их лидер в отсутствии господина. Через него шли все приказы, недовольства и похвала, в Корне он не официально был как заместитель директора. Он имел право давать приказы и распоряжения, не обговаривая их заранее с Данзо, всей отчётностью миссий, заданий и заказов занимался он. Тревога Фуу объяснима. Отношения господина Шимуры и Шисуи никому не веданы, никто не знал о них более, чем то, что их холодное общение результат, вероятно, политической обстановки — всё это пересуды и сплетни, лишь предположения. Фуу тревожился, ведь Шисуи, будучи их негласным «голосом разума», пропал, никого не предупредив, на пять дней, а для человека, с подобной ответственностью, столь открытое пренебрежение обязанностями несвойственно. Шисуи не хочет говорить о причине своего отсутствия. Для альфы он вёл себя излишне жалко — так бы подумало о нём общество. Эпсилоны не плачут, не винят себя и не злятся в бессилии. Эпсилоны грубо берут желаемое. Эпсилон клана Учиха отринул бы обиду, уверенно бы подошёл к господину и силой заставил бы объясниться. Ужасные мысли. Шисуи остановился и сжал кулаки, глубоко вздохнув.

— Где он? — сощурился он, и Хитрец пораженчески поднял ладони к верху.

— Воу, полегче, альфа, — занервничал Фуу, — иначе течку спровоцируешь. Не забудь. Ты доминант, а я типо нет.

Выпустил феромон и даже не заметил этого. И пусть. Шисуи мрачно ухмыльнулся и пошёл в сторону центрального помещения. Яманака трёт нос и удивлённо восклицает ему вслед:

— Омут наверху! Только спрячь феромон, братан, он же… — и чертыхается следом, заметив полное игнорирование. — Чёрт возьми, да что это с ним?

Шисуи вышел именно к середине отчёта. Господин Шимура стоял как привычно, перед склоненными коленом подчинёнными, хмурил левый глаз, не спрятанный под повязкой бинтов. О том, что Данзо увидел его вдалеке он знал, пускай тот не открыл глаза. Он знал даже то, что чувствовал сейчас господин Шимура и даже читал его мысли: «Вот поганец, объявился наконец».

Спектр злости Данзо варьировался различными оттенками, он мог злиться мягко или грозно или с родительским наказом, по-разному, в отличие, от радости, которую он никогда не выказывал. Оттенки злости Данзо юноша знал хорошо, он мог даже составить список какая именно лицевая мышца должна дёрнуться и насколько миллиметров в сторону, чтобы прочитать, предположим, будничную злость и как именно отличить её от торжественной злости. Именно сейчас он буднично зол, это значило, его уже успели разозлить всякие разные мелочи и недочёты, как по обычаю бывает, когда начальник приходит после некоторого отсутствия и обнаруживает весомую массу мелких ошибок обрушившихся на него, стоило только ступить за порог. Фуу лукавил, связывая злость господина с отсутствием Шисуи, лукавил, верно, потому что хотел свалить на старшего все свои и товарищеские промахи, которые они не могли не совершить в отсутствие главных лиц. Однако стоило Шисуи выйти из-под навеса теней на обозрение Данзо, он уже явно прочувствовал его недовольство. Юноша не спрятал феромона и советник это заметил, только ничего не сказал. Тогда Шисуи встал рядом с остальными, небрежно облокачиваясь о перила подмостков, и скучающим взглядом ответил ему. Это был вызов. Шисуи нарушил дисциплину. Данзо сначала осуждающе смотрел на него, не отрываясь от поручения заданий новым рекрутам, но осознав, вернее прочувствовав настрой Шисуи, вскоре не удостаивал его даже взглядом. Господин Шимура заметил его взгляд презрения, но не отреагировал, и это разозлило Шисуи сильнее. Он внезапно почувствовал, будто господин обязан перед ним объясниться, будто он не имел права игнорировать злость юноши, ведь она возникла по его вине. Однако таков способ Данзо решения конфликтов с людьми — он вечно сбегал. Он сбежал четыре года назад, он сбегает сейчас. Он не хочет поступать по-человечески с Шисуи. Не хочет уважить его чувства, думает только о себе. Ничего не изменилось. Это злит.

— И чего я жду от него? — мрачно думает он. — Если он четыре года не пытался даже со мной поговорить и игнорировал любые мои попытки, то с чего бы ему сейчас меняться? — он зажмурился и понурил голову. — Я должен сам заставить его поговорить со мной.

Стоило рекрутам покинуть свои места, Шисуи дёрнулся следом. Данзо вновь его игнорировал, непоколебимо стоя на месте и всё так же пряча свой взгляд. Тогда юноша увесисто шлёпнул ладонью его по бедру и на ошарашенный взгляд Данзо лишь слегка обернулся, сияя алыми глазами.

Ну давай. Если ты так боишься за свой секрет. Убей его. Докажи свою ненависть. Потому что Шисуи не остановится.

***

Одиннадцатый день рождения. Он испёк ему клубничный бисквитный торт и подарил черепашку. Шисуи был очень счастлив. Черепашку он назвал Чанк — в честь надоедливого звука, которым любил терроризировать Данзо за завтраком. Шисуи открывал рот и звучно чавкал до тех пор, пока Данзо озорливо, но не без строгости, затыкал ему рот садовым яблоком. Господину не понравилось это прозвище, и не понравилась эта черепашка, но он терпел, что её противное прозвище, что её отвратительный вид.

Шисуи никого не позвал. Он хотел быть только с господином Шимурой, он не хотел видеть кого-то ещё в свой день рождения. Он боялся что, позови он кого-то, Даночка будет занят гостями и не проведёт весь день только с ним, потому что Даночка взял отгул на работе ради его праздника и Шисуи не придётся переживать о том, что его кто-то отнимет у него, даже на две минуты. Они вместе испекли торт, вместе поставили свечки, Шисуи испачкал лицо господина сливками. Он смеялся. И Шисуи смеялся. Даночка поставил кассету с любимыми песнями папы: там звучал волнующий панк-рок — музыка поколения Данзо и Хирузена, любимый жанр государя Тобирамы, как признавался господин; весёлый свинг, и заливные мелодии гитарных струн. Они вместе плюхнулись на диван, обкладывались расшитыми подушками. Данзо рассказывал об отце, мог говорить о нём часами, а Шисуи слушал часами, лёжа на его коленях. Он рассказывал, что любимым цветом папы был фиолетовый, а любимым блюдом яблочный пирог, но любил он только красные яблоки и только их добавлял в тесто. Папа умел играть на семисене, баяне и гитаре. У него был красивый тонкий голос, поэтому все любили слушать его пение. Данзо рассказывал о придуманных им техниках, о Небесном огненном драконе, которым папа так любил пользоваться и обещал научить Шисуи этой воистину красивой технике, ведь так хотел Кагами.

Шисуи родился вечером, в пять часов. Когда он задул свечи, Данзо очень странно посмотрел на него, с грустью и радостью одновременно. Тогда Шисуи заворожено заглянул в его глаза. Он ждал, потому что увидел в господине странное нетерпение.

Данзо снял бинты с руки и с головы, они упали на пол и пока Шисуи наблюдал за их плавным падением, господин Шимура присел на корточки и накрыл левый глаз правой ладонью. В его правом веке и на внешней стороне правой ладони покоились два красивых алых глаза, с незатейливыми чёрными узорами. Шисуи узнаёт эти глаза — это Учиховские глаза. Глаза того, кто был ему очень дорог. Глаза его отца.

— Папа? — удивляется мальчик, слегка поперхнувшись. — Это папа! — он подбегает к мужчине и аккуратными ласковыми пальчиками обхватывает его руки и щеки. — Папочка!

— Кагами хотел увидеть, как ты взрослеешь. Я обещал показать ему это, — он скорбно, почти жалобно улыбнулся. — С днём рождения, солнышко. Улыбнись в папины глаза.

И Шисуи улыбнулся. В папины глаза.

Одиннадцать лет это важный возраст для любого альфы, в особенности для доминантного альфы клана Учиха. Начало перестройки организма, начало полового созревания. Альфа начинает пахнуть, сильно пахнуть, у него прорезаются клыки, вырастают волосы на лобке и на ногах и повышается агрессия. Мальчик становится мужчиной, его игры обрастают грубостью, он всё явнее демонстрирует власть и силу. Если ранее маленькие эпсилоны дерутся в шутку, кусаются в шутку, играют как подобает детям их возраста, то с началом пубертатного периода их игры превращаются в явную борьбу за доминацию. В шестнадцать лет драться они уже не будут, поэтому так важно определить самого сильного альфу сейчас, пока шалят гормоны.

Шисуи не был таким как Итачи. Несомненно, он эпсилон могущественного генома, с высоким либидо и тяжёлым феромоном, но господин Шимура учил его направлять любую энергию, будь то гнев или радость, в тренировки тела и духа. Маленький Шисуи не дрался с Итачи за доминацию, не кусал его, он одними только поступками — доблестью, щедростью и добротой, — закрепил первенство в их отношениях. Итачи во дворе их квартала со многими альфами дрался, но на Шисуи не нападал никогда, даже в самый мучительный гон. Это отличало их с Итачи. Шисуи не был буйным альфой, «альфой-плохишом», который начинает половую жизнь с двенадцати лет и обязательно со своим учителем, обязательно ввязнет в травмирующие отношения и на ближайшие десять лет решит довольствоваться случайными связями; Шисуи исключительный альфа. Альфа воспитанный омегой, претворяющейся альфой — всё в его жизни, с самого детства, должно было быть исключительным. Однако первый свой гон Шисуи начал, как и все прочие альфы — с внезапной сексуальной фиксации.

Отчего-то Шисуи хорошо запомнил день, когда посмотрел на своего воспитателя по-иному. С этого возраста началось его долгое, болезненное помешательство.

В тот день они вдвоём гуляли по городу, Данзо обещал купить Шисуи сладкие жаренные каштаны. Шисуи никогда их не пробовал, но очень интересовался их вкусом. Господин описывал его как «отсыревшие тыквенные семечки», но Шисуи упрямо решил составить о них своё мнение. В это время, Хирузен и его ученик Джирая, ещё молодой, и такой же проказливый распутник, как и его учитель, бросали в прохожих шарики с водой. Чаще они бросали в омег, ещё чаще в тех, кто шёл в облегающей одежде из тонкой ткани. Завидев советника, к которому Джирая, как и многие, испытывал неприязнь, беспечно гуляющего с маленьким потомком рода Учих, Джирая игриво сощурился и пихнул учителя локтем.

— Гляди, кто идёт с мелким, — указывает он на них толстым пальцем. — Давай и его обольём.

Хирузен сощурился следом. Увидев заинтересовавшую Джираю мишень, Хокаге скривился и несогласно закачал головой:

— Да ну, он же мне потом прохода не даст. Не тебе его унылые нравоучения слушать.

Джирая не послушал и со всей силы бросил шарик в намеченную цель. Он разбился прямо о лицо господина Шимуры и мало того, что окатил его водой, так и ещё сбил с ног. Мужчина упал на землю, мокрый и злой, и взглядом полным ярости посмотрел наверх, на две смеющиеся уродливые рожи. Как бы они там жопы не надорвали от смеха. Заметив его недобрый взгляд, Хирузен попытался спрятаться за полые перила, но это глупо, его всё ещё отчётливо было видно.

— Чёрт, он меня увидел, — еле сдерживая смех, Хирузен присел на корточки, но осознав бесплотность потуг, резко встал и попытался принять виноватый вид. — Прости! Я так отчаянно умолял его этого не делать, ха-ха-ха! — но сдал свои намерения с потрохами этим ехидным раскатистым смехом.

— Вставай, Даночка! — восклицает Шисуи и тянет господина за рукав. — Отомсти им!

Рядом раздаётся возглас продавца из лавки:

— Покупайте шарики! Полушка за штуку!

— Покупаю! — мгновенно бросил Данзо мелочь и схватил шарики.

— Хирузе-ен! — протяжно восклицает он, замахиваясь рукой. — И ради этого ты становился Хокаге?! Старая перечница! — мощный взмах руки, шар стремительно быстро полетел наверх и ударился о лицо Джирайи. Хирузен даже отреагировать не успел, когда он повернулся и посмотрел вниз, в его лицо уже прилетел шарик. Всплеск. Двое мужчин падают на пол, Данзо поворачивается к мальчику, усмешливо надувает губы и протягивает ладошку, Шисуи резво хлопает по ней. Хирузен смеётся, но Джирайя резко встаёт на ноги, сжимая кулаки. Увидев это, Данзо подхватил Шисуи на руки и побежал прочь, пока ему в след летели шарики.

— Стой, козел! — вопит юноша, не переставая бросаться водой. — Я тебя сейчас так отделаю! И парня твоего отделаю! Только попадись мне на глаза!

Увиденное мальчика странно поразило. Ему не доводилось испытывать подобных чувств ранее, но теперь он смотрел и чувствовал совсем по-другому. Только ещё не осознал в должной мере, как же быстро его тело и разум менялись под воздействием природы.

Какой же то был вид: кимоно опустилось до самых плеч и упругие румяные груди блестели от влаги, изящная худая нога выскользнула из-под краев кимоно, вырез шелковой ткани тянулся до самого бедра; а влажные волосы ниспадали до самых глаз, капая на разгоряченные щеки водой. Год назад Шисуи бы не обратил на это внимания, но сейчас, отчего-то, живот сводило приятной щекоткой. Эти мысли приносили совсем непривычную ему радость и таким образом, Шисуи познал свою первую осознанную эрекцию, а между тем, сексуальную фиксацию. Если Итачи зафиксировался на феромоне схожим с материнским и на людях значительно старше него, то Шисуи, с этих пор, зациклился на травяных и фужерных запахах, а ещё на мокрых людях. В детстве, его любовь к свежему, сладко-травянистому феромону достался ему от обоих важных людей в его жизни — Кагами и Данзо. Как бы старик не пытался юлить, их феромон очень похож друг на друга. Если отцовский феромон был тонким и изящным, свежим как утренняя роса, то Данзо отличался концентратом этого запаха, превращаясь в болезненный удар кулаком. Итачи, предполагая, что они оба не слышали запаха советника, соврал ненамеренно, Шисуи феромон советника знал и очень хорошо знал. Попросту давно не слышал.

Шисуи помнил, как его голова закружилась. Все запахи дома слышались им отчётливо, он мог закрыть глаза и верно указать источник каждого из них — шарики нафталина в шкафу, запах поджаренных тостов с отрубями, мягкий аромат чая генмайча и феромон, на который Шисуи раньше не обращал внимания. Медовый фужер — сладко горьковатый, травянистый, мучительно томный и густой запах. Он пошёл на источник и мгновенно всё явилось туманом.

Данзо стоял на кухне, промывая ягоды и яйца в раковине. Он почувствовал Шисуи, когда тот уже стоял на пороге и мгновенно к нему обернулся. Запах у Шисуи был иной, не такой как обычно, более едкий, но он не придал этому значения и слегка наклонил голову.

— Доброе утро, солнышко, — улыбнулся он мягко. — Что ты хочешь кушать? Яичницу или хочешь сладкую кашу? С ягодами, — он немного помолчал разглядывая мальчика и его ехидство мгновенно ушло с лица, обернувшись беспокойством, ведь Шисуи выглядел странно. — Что случилось, малыш? Ты выглядишь чуд… Ах! — Шисуи крепко вцепился клыками в его предплечье и господин испуганно вздрогнул. — Что? Что ты делаешь?

Данзо отпрянул, но Шисуи не разжал челюстей. Господин некоторое время смотрит на него испуганно и наконец, прищуривается, чтобы увидеть алые, такие алые, будто венозная кровь, глаза на бледном лице своего любимого мальчика. Алые глаза с тонкой прорезью зрачка. Такие глаза появляются у альф когда те сильно возбуждены. Любой эмоцией. Будь то похоть или ярость, и как незаменимый спутник они сопровождают альфу весь гон. Данзо видел такие глаза ни раз, он знал их значение и надеялся никогда не увидеть их на лице своего малыша Шисуи. Тело крупно передёрнуло от ужаса осознания. Несознательно. Но именно сейчас он не противился этому, ведь по-настоящему был в ужасе.

— У тебя… — он даже не может сказать это слово. — Нет. Слишком рано, — и вновь вырывается из хватки челюстей. — Я не готов!

Данзо знал, что когда-нибудь этот день настанет, но он не был к нему готов ни физически, ни морально. Он откладывал мысль о том, что когда-нибудь они больше не смогут вместе спать, кушать, вместе гулять и проводить вечера. Ведь Шисуи растёт, и у него появятся потребности, которые Данзо видеть в нём не желал. Ведь как же так, его милый маленький Шисуи оказался альфой — будто Данзо не знал этого, и всё равно жил в беспечном ощущении самообмана, будто альфой Шисуи никогда не станет, будто он навсегда останется ребенком. Однако время беспощадно перед желаемыми химерами сентиментальных стариков. Ему дали так мало времени.

***

Рабочий день в Корне не отличался от дня рядового ниндзя в АНБУ или кучи других спецподразделений. Разумеется, каждый день господина Шимуру разрывали на части множество крупных и мелких феодалов, желающие убить друг друга и из каждого из них Данзо должен выбрать того, кто больше платит и продолжит платить в будущем так же щедро, как и сегодня. Он не пил кофе, кофе сильно пахнет и повышает давление, и без того повышенное от лекарств, но бывали дни в которые кофе просто необходимо. Он сидел в своём кабинете с шести утра, с чашкой кофе в руках и успел выслушать жалобы каждого из этих несчастных богачей, не могших простить более богатых соседей за отсутствие оброка, за малые налоги или даже за большие земли. Всё это не существенный повод ему даже отвлекать своих уборщиков от работы. К нему всегда шли последними, Корень — это качество и за это качество Данзо просил не малые суммы. Феодалы могли сколько угодно бегать от его сумм, но всё равно возвращались и ставили подпись. Хокаге не знал об этом, но именно из-за этого шального маленького спонсорства от первых лиц государства, Данзо не прибавлял в ежемесячный чек для Хирузена ещё пару нолей.

Сегодня день его овуляции. Без лекарств, в этот день, он не то чтобы из дома не смог выйти, ему бы пришлось приковывать себя наручниками к кровати во избежание неловкостей. День овуляции тяжёлый для каждой омеги и каждая переживала его своими силами. Омеги могли метить друг друга, такое в обществе называлось «омежьей меткой», чтобы ослабить симптомы овуляции, избежать нежелательных беременностей и нежелательных партнёров, ведь голову в овуляцию срывает напрочь. Выброс гормонов в кровь максимальный. В овуляцию возможны провалы в памяти, сильное сексуальное влечение, отёк половых органов и сокращение эпителия влагалища, увеличение выработки секрета, бесконтрольное поведение, гнездование, повышенная чувствительность и эмоциональность. По правде, это настолько мучительный день, что некоторые, особо отчаянные омеги, глотают обезболивающее и снотворное горстями, лишь бы поскорее его пережить. После пика течки, овуляционного дня, омега, наконец, может выдохнуть — главный кошмар месяца закончен. Данзо чувствовал подобные симптомы постоянно, они только усиливались на день овуляции. Лекарства помогали ему не чувствовать большую часть симптомов, но не избавляли от надоедливых мелочей. Где бы он не находился — ему жарко. Из-за того, что он потел, ему приходилось тщательнее умываться и утираться, чтобы феромон не выскользнул из-под его контроля. Обострилось чутьё, все феромоны поблизости он чувствовал особенно явно. Лобок сводило истомой, даже с лекарствами, он сидел и думал, как ему всё это противно, как ему это ненавистно и сжимал ноги теснее, лишь бы это навязчивое дребезжание внизу прекратилось, но оно не прекратится до завтрашнего вечера. Крепкий аромат чёрного кофе помогал избавиться от запахов мимо проходящих людей, но лишь на короткое время. Он мог утопить свой нос в кофе, но клялся, что даже так ему не дадут покоя чужие запахи. Хирузен сидел в двух кабинетах от него и даже так, Данзо его чувствовал. Слышал запах советников и чиновников, слышал запах печёных грибов из уличного ларька под его окном, запах дерева, стали, запах воды. Он мог закрыть глаза и точно указать местоположение каждого сидящего в его кабинете феодала. Это необычайно отвлекает. Запахи не смешивались в кучу, супротив каждый хотел внимания, они звучали по-разному, не скопищем, а дробной надоедливой мелодией. Голова кружится, и он выпивает чашку воды, но горло всё такое же сухое. Руки с периодичностью мелко подрагивают и он прячет их от взора остальных. Данзо слушал надоедливое бульканье заказчиков, этих заносчивых альф, и ему не терпелось всё это окончить. Хотелось откинуться на стуле и страстно ласкать себя, чтобы эти альфы подавились слюной от столь приятного зрелища и чтобы обязательно его отблагодарили - он гневно, в отвращении, пресекает эти мысли. Даже включённый кондиционер, даже открытое окно не помогали ему избавиться от тесного ощущения духоты. Плохая идея выйти сегодня из дома, но он больше не мог сидеть взаперти, ему нужно работать.

Когда в его кабинет зашла Кохару, феодалы уже уходили. Это были долгие два часа переговоров, но Данзо отвоевал свой дополнительный ноль в гонораре. В этом году все издержки организации будут покрыты — это не может не радовать, но настроение как всегда поганое. Кохару внимательно осмотрела его, прежде чем сесть напротив.

— Ты заболел? — спросила она прищуриваясь.

Данзо вздыхает и откидывается в кресле. Каждый нерв, сустав, каждая мышца и кость в его теле жужжали. Ему не то чтобы лечь хотелось, ему ничего не хотелось, казалось, ни одно положение тела не избавит его от этой навязчивой ломоты. Всё внутри дребезжало и вибрировало. Это раздражает. Очень раздражает. Сколько бы раз это не происходило с ним, он не может привыкнуть. К этому нельзя привыкнуть.

— Ты хотела сказать мне что-то, — раздражённо выдыхает советник и падает обратно на стол, выгибая спину. — Я слушаю.

Кохару нахмурилась:

— Хирузен одобрил вторжение в республики. Твоих рук дело?

Значит одобрил. Его подставной теракт сработал, несколько дней ожиданий явили собой результат. Он бы улыбнулся, не будь ему сейчас так несносно погано.

— Как ты можешь так думать обо мне? Разумеется, нет. Я узнал об этом только что. От тебя, — позволяет себе фамильярности и флирт, позволяет голосу течь и скользить кокетливым тенором, что ему несвойственно, поэтому он нервно прочищает горло и прячет лицо за ладонью. — И когда же он планирует вторгнуться в республики?

— Ты его знаешь. Он только готовится. Точную дату не назвал, — она достала мундштук и закурила сигарету, Данзо грозно прищурился на это, но Кохару его игнорирует. — Он хочет пойти штурмом, пока правители не согласятся на мирные условия. Значит, обозначить их границы как наши. Чёрта с два они согласятся.

Типичный Хирузен, во всём предлагал мирное решение. Ведь штурмом он тоже идти не хотел, его вынудили. По большей части, вынудил Данзо, но Хирузену не обязательно об этом знать. Проглоти он покушение на барона, произошёл бы внутренний скандал, а в лице бунтующих республик они бы продемонстрировали слабость. Хирузен доброту слабостью не считал, но политический опыт правительства конфликтовал с его мировоззрением. Данзо хотелось продумать, как Огню получить из этого вторжения всё, даже малую каплю выгоды, но мысли суетливо пробегали сквозь голову, не желая оставаться на месте. Он пытается думать здраво, но голову навадили всякие вульгарные пошлости. Стоило только издалека почувствовать феромон альфы и влагалище откликалось на него назойливым щекотливым импульсом, и приходилось вновь сводить ноги как можно теснее. Нельзя долго сидеть с Кохару, она сигма, её феромон, пускай и среднего звена может свести его с ума. Он поднимается с кресла и, не выдавая своё печальное положение, кривится.

— Я же просил не курить в моём кабинете, — он показательно отмахивается ладонью. — Знаешь, меня не удовлетворяют новости о «когда-то там». Мне по нраву наблюдать готовый результат. Вот когда он соизволит подготовиться, вот тогда я подумаю, как ещё можно испортить ему жизнь, — он отходит к двери, не поворачиваясь, но уже знает какое выражение сейчас на лице Кохару.

— Слишком много от него требуешь, — ядовито усмехнулась она ему в след.

Шимура выходит из кабинета и глубоко вздыхает — не помогло. Запах табака будто пропитал его одежду. Он не знал, что хуже. Не терпел запах сигарет, но это быть может лучше, чем всюду чуять альф.

Он спускается в Корень через северные коридоры, не желая в своем состоянии прыгать сейчас по трубам — ведь физические упражнения разгонят кровь, соответственно разгонят феромон по всему телу и ему станет ещё хуже. Он старался двигаться реже и во всём сохранял спокойствие. В голове ютилось множество мыслей, большие из них он бы предпочел не думать, например, короткие, но яркие сигналы, вспышкой занимающей его голову, — что-то о сношении, что-то о сексуальности, что-то о размерах полового члена каждого проходящего мимо альфы, постоянно опускал взгляд на их пах и мгновенно осекал себя. Абсолютный стыд и позор. Он не хочет таким быть, хочет сохранить достоинство. Само знание, что в его голове могут быть такие гадкие мысли — режет его гордость в лоскуты. Сколько бы раз через это не проходил — не мог смириться. Он не такой. Нет. Ему не нужно это. Он должен работать, а не страдать от всяких глупостей.

Господин резво спустился через системы подземных коридоров вниз, в центральное помещение. Здесь всегда холодно и влажно, для его разгоряченной кожи это как услада. Он некоторое время стоит на месте, запрокинув голову и глубоко вздыхает, ему казалось его кожа изошлась паром. Спешные шаги издалека отвлекают господина от попытки успокоиться, он склоняет голову обратно и закрывает глаз. Его ждут.

На подмостках, склонив колени, вновь ждут его подчинённые. Им нужно дать приказ, ориентируясь на утренние переговоры. Он должен был обдумать, кто лучше всего подойдёт на новые заказы, но не мог думать ни о чём, кроме… альф. И их назойливых феромонов. В особенности, конкретного. Сейчас. Он его чувствует, он знает этот аромат, он всегда заставлял его тело в ответ трепетать.

— Чародей, — с ледяным нажимом произнёс он. — Убери феромон.

Шисуи вновь стоял рядом с коллегами, и вновь не ответил, господин щурится. Этот маленький засранец не выходил на связь несколько дней, а когда явился, смеет показывать своё пренебрежение. Ещё один. Данзо хватает гнева Хирузена, но это же ведь ни в какие ворота — Шисуи подчинённый и его заместитель, он не имеет права нарушать дисциплину организации. Что это за гневные взгляды, шлепки по бёдрам и не желание прятать феромон? Опять взыграли гормоны, как четыре года назад? Или он мстит за что-то? Господин ненавидит состояние подвешенности, ненавидит чего-то не знать, ненавидит догадываться о причине эмоциональных переживаний других, он всегда и во всём должен быть осведомлен. Сначала Хирузен, теперь Шисуи — ну что он сделал, пока его не было? О чём они узнали? Ну, неужели это из-за подставного теракта? Он допускает причины, почему Хирузен злится, но Шисуи то почему, если он с детства ненавидит свой клан и никогда не противился им пакостить? Ему бы с ними поговорить, но он не мог начать этот диалог первым, нет весомого повода. Шисуи бывало, вспыхивал и быстро угасал, но сейчас он уже который день сверлит его неприятным взглядом и господин вынужден его игнорировать. Они больше не близки друг к другу, Данзо начальник, Шисуи его подчинённый — границы выстроены четыре года назад. Он не может спросить напрямую.

— Живо, — с ледяным холодом довершает господин и осанится. Шисуи опять не реагирует, только прямо и долго смотрит ему в глаза. Набрался смелости, это впечатляет и раздражает.

Данзо нельзя стоять по близости с могущественным феромоном альфы в день овуляции. Ему за последнюю неделю все работу пытаются испортить? Хирузен, Итачи, Шисуи — три доминантные альфы встали ему поперёк горла. Он ведь ни о чём другом не мог думать. Даже узнав о вторжении, о том, чего он так долго добивался, к чему так ревностно шёл, Данзо не может даже набросать планы штурма. На горизонте маячили эти три сволочи, нависали на ним, дышали ему в затылок и вот мысли снова заняты ими, и снова он нервничает, гложет себя предположениями и опасениями.

— Все остальные спуститесь в отдел кадров. Чародей, останься, — юноша не сдвинулся с места, и Данзо начинает моментально, как остальные скрылись из виду. — Смеешь не выполнять приказы? Нарушать мой наказ? Личные дела оставляй дома, а на работе смей приход… — Данзо не дали договорить. Шисуи поднял маску, окрашивая радужки алым и резко укоротил их дистанцию, вжимая господина в перилы подмостков. Мужчина задерживает дыхание и снова награждает юношу ошарашенным взглядом. Да что на него нашло?

— Господин Шимура, — тихо скрежещет он. — Вы ничего не хотите мне сказать?

Да. Очень многое хочет сказать, чего не говорят люди его почтенного возраста и чина. Господин приосанился, слегка отодвигаясь в сторону, но Шисуи преграждает путь рукой, хватаясь за перила. Данзо вздрагивает. Человеческое тепло, как давно он его не чувствовал, хотя тут не тепло, тут жар. От юных эпсилонов всегда исходит жар, возбуждение и гнев в них мечется в едином котле. Феромон пробивается, оседает на ноздрях, он чувствует его, даже не дыша. От чего же он зол, этот маленький поганец?

— Вы ведь не забыли причину, по которой… — его мужественная хрипота невероятно возбуждает, проходится мурашками от спинного мозга и вспыхивает назойливой вспышкой внизу; хотелось прижаться к нему всем телом, обхватить ногами и уткнуться носом в шею, позволить его теплым большим ладоням сновать везде, где захочет. Заметив за собой срамные мысли, господин мгновенно перебивает и себя, и наглого подчинённого.

— Довольно, Чародей, — рявкает Шимура и толкает юношу в грудь. — Приходи в себя и возвращайся к работе.

Шисуи глядит ему в след. Это было бегство, но Данзо обернул всё так, будто его ничего не испугало, будто этот уход весомая точка его претензии. Но он, верно, забыл, что Шисуи отлично его читал, а ещё, он не знал об осведомлённости Шисуи о его поле. Все эмоции советника им одним были изведаны. Шисуи понимает, что это сейчас было, он понимает и хищно ухмыляется.

***

Жить с Данзо мальчику было мучительно-радостно.

Познав первый гон и стремительно превращаясь в доминантную альфу, Шисуи замечал, как одинаково торопливо его отношение к советнику менялось. В один миг он осознал, что более не воспринимает его как папу, потерял с ним все семейные узы, и чем старше он становился, тем болезненнее ему являлась их связь. Ведь она с самого начала была представлена как «семейная», а это теперь Шисуи не устраивало. Он порой жалел, что Данзо взял его себе в воспитанники, ведь не возьми он его, Шисуи имел бы право предоставить себя ему как… любовника.

Для омеги, скрывающего пол, Данзо вёл себя с Шисуи слишком неосторожно. Он мог иногда отпустить феромон, когда Шисуи было четырнадцать или пятнадцать лет, что безумие, ведь сознание юноши было достаточно крепким для понимания его пола через феромон. Ходил при нём, порой, почти оголённым, в одном шёлковом халате. Не закрывал двери, принимая ванну. И засыпал порой не в своей комнате, а от усталости «вырубался» на диване в гостиной. Данзо не знал о чувствах Шисуи, юноша отмалчивался, но даже не подозревая об этом, даже обманывая себя представлением, будто Шисуи «не альфа», он был слишком беспечен. Он ведь до сих пор ходит в достаточно открытой одежде, не понимая как выглядит со стороны. Не каждый дворянин носил кимоно, по той причине, что за кимоно тяжело спрятать некоторые интимные части тела. Однако Данзо носил кимоно именно потому, что оно плотно не прилегало к телу и не впитывало запах, как другая одежда. На изящный вырез на его бедре Шисуи любовался девять лет и любуется иногда мельком, до сих пор. Данзо слишком надеялся на свой альфачий пол, верно, желая забыть насколько объемны для альфы его бёдра. Шисуи даже знал о его впалом животе и о том, что на его смуглом теле почти не росли волосы. Он знал какая его кожа на ощупь и как она пахнет, даже вкус её знал. Он много где его трогал, потому что Данзо ему разрешал.

Шисуи с ума от него сходил.

Каждую ночь, как Данзо засыпал на диване в гостинной, от усталости не просыпаясь даже на скрип половиц, Шисуи проходил мимо. Он останавливал себя на короткое мгновение и смотрел. И каждый раз, это мгновение растягивалось. Что раньше было секундой превратилось в минуты томного созерцания. Год за годом, это тихое желание превращалось в мучительное вожделение, и в семнадцать лет, Шисуи более не смог терпеть. В очередной раз, остановившись около арки, ведущей в гостинную, он подошел ближе и вновь сражался со своей совестью. Господин неосторожен с ним. Разумеется. Он же ни о чём не догадывался.

Шисуи облизывает сухие губы и томно выдыхает. Глаза его окрасились густым и вожделенным цветом, внимательно вперяясь ими в спящего господина. Кимоно почти не прикрывало загорелые бёдра Данзо-самы, смялось на теле непослушной тканью, казалось ещё одно неловкое движение и оно свалится на пол. Мягкая грудь размеренно поднималась и опускалась, от сладкого сонного дыхания, тёмные волосы растрепались и прикрывали глаза. Шисуи тяжело сохранять дыхание спокойным. Какой соблазнительный от него аромат, такой тёплый и глубокий, он чувствует его, чувствует отголосок и он будто проваливается в вожделенный транс.

Тяжёло сдержаться. Подросток расстёгивает пуговицу на шортах и вылавливает из белья болезненно крепкий член. Смазка тянулась от ткани крупными вязкими каплями, возбуждение настолько сильное, даже живот тянуло от боли. Он совершает несколько быстрых и влажных толчков, с губ слетает судорожный стон, он прикусывает губу и еле сдерживается от преждевременной эякуляции.

— Ха, ха, — тяжёло и страстно выдыхает он. — Ха. Я даже готов быть снизу. Готов наплевать… На свой пол… Лишь бы…

Он совершил ещё несколько толчков и стиснув зубы, сдерживая стон, излился на тонкие губы мужчины. Данзо нахмурился и отвернулся, так и не проснувшись. Вид вязкой жемчужной спермы на его впалом, загорелом лице снова возбудил альфу. Ему хотелось большего, куда большего, чем это. Шисуи смотрел так ещё некоторое время, пытаясь не задохнуться от страсти, пока не решился на подлость.

Данзо приоткрыл помутненные глаза и взглянул на юношу призрачным взглядом. Он открыл рот и облизал свои губы, не отрывая взгляда от мальчика, вожделенно слизал всю его сперму с лица. Шисуи наклонился и томно очертил языком крестообразный шрам на подбородке. Он осмелился проникнуть в его рот, жадно, по-хозяйски выпытывая от него поцелуй. Данзо-саму так легко возбудить, он таял от прикосновений, чем честнее демонстрировал реакцию, тем меньше Шисуи себя контролировал. Он сдернул с господина края халата и припал губами к нежным соскам, заставляя мужчину громко вскричать. Юноша вложил в теплую ладонь Данзо-самы свой член и сжав в кулак активно встряхивал рукой. Каждый раз как его ласки обрастали грубостью и он оттягивал зубами упругую кожу ореола, тело под ним крупно передёргивало и господин запрокидывал голову на спинке дивана со сладким глубоким стоном. Пленительно сексуальный вид и голос, юноша лихорадочно выдыхает. Главное не увлечься. Он не мог войти в него, даже иллюзия не скроет последствий от этого.

Шисуи оперся коленом о диван, восседая на мужской груди, Данзо смотрит на него в ожидании, сладко дыша. Его взгляд всё ещё стеклянный, но теперь блестел похотью. Ещё несколько влажных толчков Шисуи кончает на мягкие округлости грудей. Господин крупно вздрагивает.

— Как же плохо… что мы оба альфы… — грустно и устало выдыхает юноша. — С подобной чувствительностью… Из тебя бы вышла такая сексуальная омега…

Сколько раз Шисуи это проделал он не считал, но верно много-много раз. Он не заходил дальше мастурбации, боялся, что Данзо узнает об этом и бросит его. Только используя своё додзюцу, вводя советника в транс, желая получить реакцию, он не понимал, как это повлияет на него. Он думал, что альфу не потревожат подобные «сны», многим альфам такое снится, но Данзо ведь альфой не был.

Потому что, пускай и с редкой, но периодичностью, видя такие «сны», даже не догадываясь об их реальном происхождении, Данзо с тяжёлой скорбью начал спрашивать себя:

— Я вижу такие сны, потому что он взрослеет? Природа неумолима перед моими чувствами, не так ли? Ей всё равно.

Потому что он омега, воспитывающий не родного альфу. Они только играли в семью. Не были настоящей семьёй, хоть Данзо и не приятно было это осознавать, желание его тела получить альфу, его милого малыша Шисуи, оправдано природой. Он не был ему настоящим отцом и природа напоминала об этом. Каждую течку, каждый гон Шисуи, каждый вульгарный сон. Природа будто унижала его, топтала в грязь все надежды мужчины и обернулась мучителем. Это раздавило его. Раздавило с такой силой, что в Данзо умерло что-то необычайно важное. Лучше бы он не брал Шисуи на воспитание.

***

Четыре года назад, Хирузен узнал об их ссоре. Верно, он был первым, кто узнал о ней. И как одиннадцать лет назад соединив их, он считал свои долгом сделать это опять. После разговора с Шисуи, он нашёл Данзо в своём кабинете. Вид у того был паршивый. Такое же выражение как и одиннадцать лет назад, когда его близкого друга хоронили в холодной земле. Он посмотрел на Сарутоби, когда тот ворвался в его кабинет, но не дрогнул лицом. Никак не отреагировал, даже не поздоровался.

— Данзо… — скорбно начинает Хокаге, но советник перебивает его, даже не дослушав.

— Так будет правильно, — холодно произносит он.

Ему больно, очень больно, но он опять скрывает это. Хирузен почти задыхается от возмущения, широко всплёскивая руками.

— Для кого? — с явным возмущением и не пониманием восклицает он. — Для тебя? Что-то я не вижу счастья на твоём лице!

— Не важно, что я чувствую. Важна объектив…

— Хоть раз послушай сердце, а не голову! — голос Хирузена дрогнул и он приближается к другу, почти с отчаянной живостью обращаясь к нему, пытаясь его образумить. — Помирись с ним, не разрушай это великое счастье, быть отцом, быть другом своему сыну! Отпусти Кагами и иди дальше! Не бросай того, кто привнес смысл и радость в твою жизнь!

Не он отец. Кагами отец Шисуи, а не он. Почему все забыли об этом? Почему он говорит так, будто Кагами даже не существовало, будто он помеха на выдуманном Хирузеном семейном счастье Данзо и Шисуи?

— Разговор окончен, Хирузен! — строго крикнул Данзо и резко поднялся с места.

Хокаге некоторое время молчит, прямо, почти мучительно смотря прямо ему в глаза. А потом скорбно нахмурил брови и кротко закачал головой.

— Да почему? Зачем? К чему это упрямство? — горько и непримиримо вопрошает он. — Кому и что ты пытаешься доказать этим бесчеловечным поступком? Он ведь жить без тебя не может. Ты ему очень дорог.

— Как омега?!

Хирузен потрясённо замолчал и сглотнул. Данзо не нарушил тишину. Вечно он лезет куда не просят, будто он что-то понимал. Хирузен почти не воспитывал своих детей, они сорванцами слонялись по улицам, пока тот прятался от них за кипой документов. Что он мог понимать? Данзо более не мог быть рядом с Шисуи. Его милый малыш вырос, он больше не ребёнок, он эпсилон. Доминатная альфа. Его феромон опасен для Данзо, он сам опасен для Данзо. Будто что-то в этом мире могло изменить этот скорбный итог его воспитания. Он знал, что когда-нибудь им придется расстаться. Он знал, он готовился к этому, он принял правила жестокой природы.

— Мы… — Хирузен подбирает слова, прежде чем начать. — Все делаем вид, что не замечаем твоё слабое звено. Я понимаю, это может оскорблять тебя, но он же не какой-то там альфа с улицы. Да, чёрт возьми, это же Шисуи, твой пацан, мы ведь о нём говорим! О твоём Шисуи. Он ведь тебе как... нет. Он ведь твой сын!

— Больше нет, — пробормотал советник.

Хирузен не ответил. Он смотрел на него с выражением лица, которое нельзя описать. Данзо не понимал. Он в первые не понимал эмоцию на лице Хирузена, но Хирузен и не хотел быть понятым. Ему внезапно сталось так… противно. Будто это Хирузена бросили, а теперь так бессердечно, так хладнокровно произносят столь страшные слова. Как же он мог? Как же Данзо мог так говорить? Будто Шисуи какой-то проходимец, будто не сын его дорогого друга, а теперь, и его собственный сын. Как он может топтать то, что создавал одиннадцать лет? Как может так легко сбегать? От чего он бежит? Неужели это нельзя решить разговором, неужели он даже не попытается? На сердце потяжелело. Шисуи не безразличен Хирузену, он тоже прикипел к этому очаровательному мальчику. Копии его отца. Видимо он слишком похож на Кагами, больше, чем Данзо может вынести.

— Ты пожалеешь об этом, Данзо, — неприятно бросил Хирузен, прежде чем скрыться за дверью.

И пусть.