Часть 12. До. Виновный (2/2)

— Какой-то сорванец, — ответили ему, — забежал в салон, ножом пырнул.

По гостиной прокатилась симфония вздохов.

— А охрана-то его что делала? — спросил снова кто-то.

— Охрана… — проворчали в ответ. — Хоть сколько ты имей охраны, хоть сколько имей денег, а если только ты не ездишь в бронированном подземном поезде, то и грош цена всему — такой же ты обыкновенный смертный.

— Говорят, знал он мальца откуда-то, — проговорил Койт Бервальд, — может, не ждал подвоха.

— Всем нам смертным надо по сторонам смотреть, — продолжали ворчать, — опасность откуда угодно может подкрасться.

— Нет, надо с этим что-то делать, — возмущались другие.

Кто-то сказал:

— Слышал, Дорадо сегодня к стенке приставили, как будто связан он с этим как-то.

— Слышал тоже, да, слышал… — раздались настороженные подтверждения.

Упоминание этого словно встревожило всех еще больше, чем случившееся убийство, но эта новая тревога была какой-то тихой, у каждого с собой наедине, и гостиная постепенно замолкла. Вскоре кто-то громко хлопнул два раза в ладоши, и внизу занялась суета: зашаркали слуги, зазвенели тарелки, утробные мужские голоса одобрительно загудели. Когда разговор вновь ожил, предметом его стала сочная, но одновременно и хорошо пропеченная столовая птица.

Лайсон, подождав еще немного и ничего интересного не дождавшись, прошмыгнул к дальней стене и поспешил к спальне, чтобы случайно не попасться кому-нибудь на глаза. Опасность, как пророчил до этого кто-то в гостиной, подкралась незаметно, из широкого, по-вечернему тусклого коридора, примыкавшего к галерее. Лайсон никогда в этот коридор не углублялся, потому что спальня Койта находилась в самом его начале, коридор всегда был пустой и безжизненный, но не сегодня. Сегодня, как если бы специально поджидая Лайсона, в коридоре, скрестив на груди руки, стоял человек — и не абы какой человек, а сын Койта Бервальда — Астон, — которого отец, Койт, всеми силами оберегал и от самого вида Лайсона, и от всего, что вообще было с Лайсоном связано.

— Подслушиваешь, шлюха? — презрительно спросил Астон.

Лайсона почти парализовало от страха. Он еле заставил себя закончить тот шаг, которым ступил в коридор, и натянуть на губы улыбку. Из глаз Астона, темных и холодных, словно космос, на него смотрели крупные, космических масштабов неприятности, а сегодня нельзя было, сегодня категорически нельзя было никаких неприятностей. Сегодня были слишком высокие ставки.

— Очень скучно сидеть два часа взаперти, — невинно промурлыкал Лайсон.

— Отец думает, что я не знаю про тебя, но я тебя видел, и уже не в первый раз, — жестко сказал Астон Бервальд. — Наглости хватает еще по коридорам разгуливать? Слушать разговоры достойных людей?

Лайсон мягко и осторожно приблизился к нему, надеясь, что Астон от этого станет хотя бы потише говорить.

— Можно ли меня винить? — вкрадчиво спросил он. — За безобидное желание прикоснуться к высокому?

— Не строй мне глазки, это противно, — поморщился Астон. — Думаешь, ты сможешь меня этим разжалобить, чтобы я не рассказал все отцу?

— Не рассказал? — глупо улыбнулся Лайсон. — О чем?

— О том, что ты тут шастаешь как у себя дома и суешь нос не в свои дела.

Челюсть у Лайсона испуганно отпала вниз, стянув с его лица улыбку.

— О, нет, ты что, — он взволнованно помотал головой. — Ни в коем случае не говори ему.

— Глупая шлюшка, — в Астоне оживилось какое-то удовольствие. — Думаешь, достаточно так просто попросить? Или, может, ты готов что-то сделать, чтобы спасти свою шкуру?

— Мою шкуру? — удивился Лайсон. — Нет, ты не понял. Никогда не говори ему, что ты знаешь его грязный секрет.

Астон Бервальд дрогнул губами, но так и не разомкнул их, как будто не очень еще понимая, что ответить.

— Твой отец о тебе такого высокого мнения, — сказал Лайсон. — Как он после этого сможет посмотреть тебе в лицо? Ему станет так стыдно, что он тебя возненавидит. Может быть, и вовсе отправит с глаз долой. Моя-то шкура и не такое видала, — Лайсон пожал плечами. — Ну, вышвырнет он меня — другими клиентами перебьюсь. А тебе еще с ним жить, тебе с ним работать и от него наследовать. Нет, лучше никогда не говори ему, он тебе этого позора не простит.

Астон, мрачно посверкав глазами, наконец ответил:

— Пожалуй, ты прав. Ни к чему беспокоить отца. В следующий раз, когда я увижу тебя, — просто натравлю собак.

— Разумеется, — вежливо склонил голову Лайсон.

Астон Бервальд резко сдвинулся с места, обошел Лайсона — тот на мгновение подумал, что Астон снесет его плечом, — и скрылся на другом конце галереи. Лайсон еще немного постоял в коридоре, едва заметно покачиваясь — как будто ходящее в груди сердце толкало его то вперед, то назад, — и на деревянных ногах вполз наконец в спальню.

Опасность пока миновала, но надолго ли? Нужно было во что бы то ни стало продержаться до ночи, а потом хоть в тыкву, хоть куда. Но не придумает ли Астон другого способа расквитаться с ним этим вечером? Подошлет к Койту какого-нибудь доверенного слугу, чтобы самому не говорить ничего. Если хоть крупица плохого настроения зародится в Койте, если хоть что-то пойдет неидеально — все пропало.

Лайсон не заметил, как до крови растер себе ключицу, и, только уже почувствовав острый всплеск боли, в ужасе замер. Он не делал этого уже давно. Он не делал этого с тех самых пор, как убился по пьяни материн последний сожитель и некому стало таскать их всех за волосы и прикладывать головой к батарее. Лайсон сжал себя за запястье, как если бы не доверял больше своей руке, и, вскочив с постели Койта, на которую тоже не заметил, когда присел, кинулся в ванную. Стиснув от злости зубы, он наблюдал в зеркале свою красную ключицу и содранную кое-где кожу на ней, где красный цвет влажно и насыщенно поблескивал в проступивших сквозь капилляры мелких каплях.

Все должно было быть идеально — но нет, теперь он сам своими же руками все испортил. Мало того, что чертов синяк под глазом еле удалось замазать, чтобы он не отсвечивал, так теперь еще и это. Койт был не из тех, кто любит поврежденную упаковку, не из тех, кто возбужденно принимается слизывать кровь с твоих царапин. Выгнать из-за этого он, конечно, не выгонит, но пыла у него может поубавиться. А сегодня нельзя, ни в коем случае нельзя было этого сегодня допустить.

«Я в порядке, — сказал Лайсон своему отражению, но затем страдальчески нахмурил брови. — В порядке ли я? Нет, я не в порядке. Я не в порядке, потому что моя мама…» Он потряс головой и начал сначала, и с каждым разом его лицо становилось все жалобнее и жалобнее.

Койт вернулся в спальню спустя еще час, от него разило, должно быть, той самой птицей, что все нахваливали, и сладким вином, от запаха которого становилось душно в носу и хотелось закашляться. Но Лайсон не закашлялся — Лайсон, будто смертельно истосковавшись, встретил Койта прямо на пороге, нежно повис у него на шее, защекотал его шею мягкими губами и прошептал ему в ухо о том, как соскучился.

— Как приятно, что здесь меня ждет такой сюрприз, — сказал Койт, немного даже поежившись в своих массивных плечах от удовольствия. — Эти толстозадые увальни даже не представляют… Джош поехал к своей карге Алме…

Он сжал Лайсона, чуть ли не поднимая его от пола, облапал везде, докуда дотянулись руки, и уже с проявившейся в голосе натугой прохрипел:

— Я хочу тебя сегодня даже больше, чем обычно.

Лайсона немного отпустило от того факта, что Астон, кажется, никаких козней ему все-таки пока не учинил. Койт, истекая слюной на оголенные плечи Лайсона, дотолкал его собой до балдахина и бросил на постель. У Лайсона от приземления немного сперло дыхание, и тут же сверху навалилось тяжелое тело, не дав ему как следует глотнуть воздуха.

— Не придавил я тебя, мой мальчик? — заботливо спросил Койт, силясь приподняться по бокам от Лайсона на локти и колени.

— Все хорошо, — выдохнул Лайсон и принялся расстегивать Койту рубашку.

Тот наконец устроился над ним на четвереньках.

— Что это у тебя? — вдруг нахмурился Койт, чуть наклонившись и оттянув ворот черной майки Лайсона. — Что такое?

Лайсон оставил его рубашку и, опершись на локоть, приподнялся к лицу Койта, потеревшись об него носом. Свободная его рука проскользнула к нависающей над ним ширинке Койта, расстегнула ее и нырнула под кальсоны. На ощупь все было хорошо, планы пока не разваливались.

— Прости меня, — виновато обласкивал грузное и потное тело Лайсон. — Я не хотел… Это не специально получилось… Тебя это очень беспокоит?

Койт уже не отвечал, только одним своим видом показывая, что все беспокойства у него отошли на второй план. Он стащил с Лайсона майку и приник к нему ртом, обгладывая его толстыми губами, и Лайсон, вздыхая и гладя Койта по волосам, представлял себя дивной столовой птицей, сочной и хорошо пропеченной. Освободив Лайсона и от брюк, Койт с упоением втесался в нежную тугую внутренность своей птички и блаженно застонал. Закончил он даже быстрее обычного, зависнув в позе глубокого упоения и затем рухнув из этой позы на кровать рядом с Лайсоном.

Лайсон же не ощутил, как водилось, облегчения — напротив, по коже теперь забегал нервный холодок. Нет, ничего еще не закончилось, все только начиналось.

— Прости, что… — Лайсон спрятал под ладонью ободранную ключицу. — Я нервничал и… сам не заметил, как расчесал. Надеюсь, что это не слишком… испортило тебе удовольствие…

Койт, отдышавшись, открыл глаза, посмотрев полусонным осоловевшим взглядом на Лайсона.

— Что тебя заставило так нервничать? — невнятно пробормотал он. — Со мной тебе не нужно нервничать ни о чем…

— Это… — Лайсон коснулся губами щеки Койта, зажмурился, как от стыда, и почти через силу продолжил: — Это моя мама. Я никогда не стал бы о таком просить… Но я не знаю другого выхода. Я могу попросить тебя о помощи?

Койт Бервальд молчал, но ритм дыхания у него как-то изменился, насторожился.

— Моя мама… — продолжил Лайсон, — уже долго и серьезно болеет. Врачи столько лет мучают ее, и у нас… у нас уже не осталось… средств. В последнее время ей становится все хуже, и сейчас ее может спасти только операция… Маму поставили в очередь, и вот операцию наконец-то одобрили, но… оказалось, что мы… уже не можем ее себе позволить. Без операции прогноз… исчисляется днями. И если завтра к утру мы ее не оплатим, то операцию отменят, а в следующий раз своей очереди она может уже не дождаться. На операцию нужно… восемьсот тысяч крон, и у нас нет таких денег. У нас… собственно говоря… нет уже ничего. Я никогда не попросил бы ни по какому меньшему поводу и прошу только потому, что больше мне обратиться не к кому… Могу ли я взять деньги в долг? Я все верну при самой же первой возможности, как только у нас будут появляться хоть какие-то деньги, я тут же буду возвращать… — заторопился Лайсон и замолчал, только когда Койт приоткрыл один глаз.

Глаз пристально уставился на Лайсона, затем, как бы в помощь первому, открылся и второй; Койт нахмурился.

— Это… крупная сумма, — удивился он. Лайсон молча смотрел на него, выдавливая влагу на глаза, и, выдавив, как ему показалось, достаточно, моргнул, чтобы влага скатилась по щекам вниз. — Хоть для меня, в самом деле, и сущий пустяк.

Лайсон не дыша замер.

— Но, но… — сказал Койт, стерев слезы с его лица. — Есть у меня одна идейка. Возвращать долг я от тебя даже не потребую, но в следующую субботу ты все-таки посетишь со мной эту встречу, где мы собираемся с друзьями. Надо же мне когда-нибудь тебя всем показать, а то, право слово, уже неприлично являться с… одному.

«С пустыми руками», — моментально додумал его оборвавшуюся фразу Лайсон. Его привычно уколола тревога, как и всякий раз, когда Койт упоминал эту «встречу». Но сейчас это показалось ему не самым худшим и, может быть, даже наилучшим вариантом из всех, что могли его ждать. Лайсон вымучил из себя благодарную улыбку.

— Сколько, говоришь? — спросил Койт, поднявшись с кровати.

— Восемьсот тысяч… — прощебетал своим самым нежным голосом Лайсон.

Койт направился к шкафу, спина его под выпущенной из расстегнутых брюк рубашкой подрагивала на каждом шагу, как фруктовое желе. У шкафа желе еще немного потряслось, пока Койт копался где-то внутри и открывал, судя по звуку, сейф, и наконец на постель перед Лайсоном упали восемь стянутых резинкой пачек купюр. Лайсон обалдело уставился на деньги. Таких сумм он не видел никогда в своей жизни и уж тем более не предполагал, что увидит вот так — разбросанными по смятой простыне, как толстые брусочки прессованной ветчины по прилавку. На мгновение он подумал, что к черту Ирвена, к черту всё — он возьмет эти деньги и уедет сам.

— Помогай маме, — донеслось до Лайсона, как из другой вселенной. — И прекращай вот это… — Койт тронул пальцами его ключицу. — Не хочу, чтобы мой красивый мальчик себя уродовал по таким пустякам…

Лайсон, очнувшись наконец, поднялся на колени и со всей любовью, какую он только мог изобразить, схватил Койта в объятие, зацеловал его лесистую грудь и прижался к ней ухом. Слово «пустяк», почему-то задержавшееся у него в голове, показалось ему странным и непонятным, но как будто и не достойным размышления в этот момент.

— Спасибо, — прошептал он искренне, или почти искренне.

В груди у Койта что-то глухо шумело и вяло постукивало. Лайсон оторвал от него ухо.

— В следующую субботу, не забудь. И больше мне не отнекивайся, — сладко улыбнулся Койт и погрозил ему пальцем.

Лайсон покидал особняк через незапертый выход для слуг, осматриваясь и осторожно заглядывая за повороты в страхе увидеть собак, или Астона, или всех их вместе. Он прокрался по выложенной камнем дорожке под темными окнами, выскользнул за калитку, и только тогда тревоги этого вечера немного улеглись: ему казалось, что за калитку собаки не побегут, а если и побегут, то не догонят его здесь, на свободе. Теперь, однако, место всех отсеченных калиткой тревог заняла другая — самая большая, титанических размеров тревога, оглушительно, как ему казалось, шуршащая в рюкзаке от каждого его шага. Восемьсот тысяч крон, чтобы вывезти из страны Ирвена. Ирвена, который… ненавидел его?

Кем Ирвен, в самом деле, ему был? Другом? Мимолетной влюбленностью? Убийцей, которого он обязан теперь покрывать, потому что иначе пойдет ко дну вместе с ним? Среди всех этих ролей Лайсон уже как будто и не мог выделить ту единственную, ту самую главную, ради которой он выстрадал восемьсот тысяч крон и неизвестно на что еще теперь согласился. Об этой роли, или каком-то ее былом отголоске, напоминало только болящее раздробленное сердце, заглянувшее было за горизонт своей мечты, успевшее даже эту мечту обхватить и спутать ее со своим будущим, прежде чем она разбилась внутри него и собой его исколола.

В каком-то смысле Ирвен был прав: Лайсон так стремился туда к нему наверх, а оказался теперь вместе с ним все там же, где и был. Может быть, это действительно его вина? Может быть, он проклинает собой все, чего касается? Ненависть и отвращение к себе тягостно гнели его душу, и ночные птицы, собравшиеся на проводах вдоль дороги, мрачно, как обвинительный комитет, наклоняли к нему свои черные клювы и с осуждением молчали.

***

Лидер Джонс сидел за столом, излучая в обширное пространство своего рабочего кабинета давление скорбных раздумий. В его седых бровях сгущались серые кустистые тучи, а руки, собранные в замок перед лицом, то складывали, то медленно распрямляли пальцы, словно машущий крыльями ястреб, уверенно и планомерно стремящийся к своей цели.

Джонс смотрел на пустой стул, обитый зеленым бархатом, стоящий по другую сторону его стола. Всего три дня назад на этом стуле сидел господин Реймонд, пришедший к нему за поддержкой, за помощью, искавший у него защиты и справедливости, и Лидер Джонс, пообещавший ему неукоснительного совершения правосудия, — Лидер Джонс его подвел. Он допустил ошибку и продолжал допускать ошибки одну за другой, тогда как враги его только этого и ждали — с открытыми ртами они подстерегали каждую его оплошность, пользовались слабостью наказаний, просачивались в щели закона. Лидер Джонс своим бездействием, недостаточностью своего действия и трусливыми законотворческими полумерами, можно сказать, нес персональную ответственность за убийство Бакста Реймонда.

Вызванный уже несколько минут назад секретарь все так же стоял у двери, словно ничего не понимал, словно не знал, какая трагедия их постигла, и только и думал о том, как бы поскорее сбежать домой.

— Что стоите? — пришел в раздражение Лидер. — Садитесь и печатайте приказ.

Только теперь секретарь зашевелился, с гнусным скрипом отодвинул стул и сел за пишущую машинку, принявшись перебирать бумажки в поисках нужного бланка. Лидер Джонс был слишком терпелив, слишком мягок с этими ленивыми канцелярскими крысами, и это тоже в своем роде можно было считать его ошибкой.

— Приказываю, — начал диктовать Лидер Джонс, как только секретарь вставил бумагу, и пальцы секретаря задолбили по клавишам, — подготовить в течение двух рабочих дней проект статьи в Кодекс о специальных правонарушениях… Двоеточие, пишите название статьи: кавычка открывается, О привлечении к ответственности лиц, связанных с приговоренными кровным родством, кавычка закрывается. Далее, пишите: Кровное родство определить родством по прямой нисходящей и восходящей линии, а также…

Секретарь спешно выстукивал букву за буквой, и стук этот успокаивал и как бы даже убаюкивал взведенные нервы Вечного Лидера. Он одобрительно кивал, чувствуя, как каждый удар по клавишам все Вернее и Вернее выравнивает его Путь. Эта горестная и безвременная потеря господина Реймонда не должна была стать напрасной.