Часть 11. После. Путеводная звезда (1/2)

121-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

Детектив грустно посмотрел внутрь гардеробного шкафа. На вешалках болтались двое брюк, несколько выцветших рубашек, белая майка-алкоголичка и блестящий салатовый пиджак. Эндман с нежностью огладил и легонько потрепал пиджак за рукав, словно это была рука старого и дорогого приятеля.

— Когда-нибудь мы с тобой еще потанцуем, дружище, — сказал детектив и снова уперся задумчивым взглядом в пыльные пустоты шкафа.

За две недели было потеряно два пиджака: один детектив щедро оставил на попечение магазина «Антимода», дабы пиджак обрел вторую жизнь — вероятнее всего, на плечах какого-нибудь бомжа, подобравшего его с помойки, — второй был выброшен детективом самостоятельно. Эндман весь вечер субботы, после возвращения домой с незапланированного купания, пытался оттереть и отмыть мылом вгрызшийся в одежду мерзкий запах, но добился только того, что вместо тухлятины ткань вдруг на всю ванную завоняла аммиаком, а с пиджака скаталась какая-то мелкая соль, которой детектив натер руки. Проклиная реку и все непостижимые вещи, которые в ней плавают, Эндман в сердцах затолкал и пиджак, и рубашку, и брюки в мусоропровод.

Запасы и без того небогатого гардероба стремительно истощались. Эндман взял с вешалки рубашку и предпоследние брюки, оделся и, выйдя в коридор, уныло посмотрел на себя из зеркала. Отражение затуманивалось слоем серой пыли на стекле. Прошло, должно быть, больше месяца с тех пор, как кто-то вытирал это зеркало. Нет, не кто-то — она. Его Сара, да больше уже и не его. Скоро у него совсем ничего не останется, кроме пустого гардеробного шкафа и этой пыли.

Детектив, мгновенно разозлившись на такой порядок — или, по его мнению, скорее, беспорядок — вещей, взял из ванной тряпку и принялся возить ей по стеклу, оставляя на нем мутные загогулины. Картинка в зеркале сразу приукрасилась, лицо детектива из серого порозовело. Возгордившись проделанной работой, он поощрительно кивнул себе и забросил тряпку обратно в ванную, попытавшись попасть ей прямо на батарею. На батарею он не попал, и тряпка улетела куда-то под раковину, но детектив этому не слишком расстроился, прихватил с крючка плащ и вышел. В Управление он приехал в этом же ободренном состоянии духа и нисколько не удивился тому, что там его уже ждала новая победа.

Победа лежала у него на столе в виде двухстраничного заключения криминалистической экспертизы, выполненной господином Локустом. Бегло пробежавшись взглядом по заключению, детектив направился в судебно-медицинское бюро, чтобы самолично наблюдать, как ведущий врач-криминалист, пораженчески елозя внутри своего халата, с прискорбием сообщил, что на подставке не обнаружилось ничьих отпечатков, зато обнаружились частички, предположительно, человеческого мозга, и Эндман был уверен, что скорбел Локуст вовсе не об отсутствии отпечатков и даже не о бедняге, который, предположительно, оставил мозги на подставке, а о том, что он, Локуст, оказался не прав, тогда как детектив в очередной раз продемонстрировал всем безошибочность своей интуиции.

Вернувшись в Управление, Эндман скрылся в архиве и пробыл там почти до вечера, не отвлекаясь на обед. Когда время стало подступать к четырем, он все чаще поглядывал на часы и все меньше мог сосредоточиться на трех найденных в архиве делах, взбудораженно листая туда и обратно страницы. Наконец, засунув папки с делами под мышку, он спустился в вестибюль и там встал, наблюдая за неповоротливо вертящейся входной дверью и вцепляясь взглядом в каждого заходящего через нее человека. Заходили в основном какие-то ненужные, неприятные его взгляду клерки, и чем больше их заходило, тем быстрее у детектива отделялся нервный пот, скапливаясь где-то за воротником. Клерков, по его мнению, должно было быть конечное количество, и это означало, что когда-нибудь вскоре они закончатся и вот следующим, вот следующим зайдет… Эндман вновь ощутил острый недостаток пиджака, почувствовав себя без него как тот блуждающий где-то обездоленный броненосец, о судьбе которого он беспокоился с тех самых пор, как увидел панцирь этого броненосца в музее в прошлом году.

Наконец, когда огромные настенные часы растопырили свои стрелки на десяти минутах пятого, порог Центрального Управления полицейского департамента Гладены, заслонив и затмив в глазах детектива всех видимых и невидимых клерков, переступил Лайсон Джеммингс. У Киртца истошно забилось сердце и сразу же омертвели ноги, которыми он до этого планировал двинуться Лайсону навстречу, и детектив лишь остался наблюдать, как тот, не заметив его, прошел к дежурному окошку и оперся о стойку, лениво играясь с зажатыми в пальцах черными очками. Несмотря на этот расслабленный жест, Киртцу показалось, что выглядел Лайсон немного мрачнее и серьезнее обычного — может быть, из-за черных брюк и серой, как холодная сталь, рубашки, рукава которой были педантично закатаны до локтей, а может быть, за счет волос, строже и аккуратнее, чем обычно, стянутых на затылке.

Постояв и переведя дыхание, детектив все же двинулся к Лайсону, не желая ждать, пока ленивый регистратор сообразит, в чем дело, и даст свои указания, которые, вероятнее всего, еще и окажутся неправильными. Киртц прошел через турникет и снова чуть не замер, когда Лайсон, будто почувствовав его, обернулся. Всё, вплоть до расстегнутой у ключиц пуговки, было в нем идеально. Всё приковывало к себе взгляд.

Детектив прочистил горло.

— Пройдемте со мной, — сказал он и неловко позвал Лайсона рукой, одновременно подумав о том, что такую неуклюжую лапищу, как у него, и рукой назвать сложно.

Лайсон, казалось, от его «лапищи» ничуть не смутился, но, впрочем, и совсем ей не обрадовался. Повесив очки на рубашку, он прошел под покровительством детектива через турникет и дальше двинулся вслед за ним к лифтам.

— Надеюсь, что это не помешает вашему распорядку дня, — сказал Киртц, пока они ждали. — Я отправил приглашение на четыре часа, чтобы вам, с одной стороны, не пришлось слишком рано вставать, а с другой стороны, чтобы вы не опоздали на работу.

Лайсон глухо хмыкнул и лишь погодя, когда они уже зашли в кабину, сказал:

— Не стоило так беспокоиться.

Детективу показалось, что и голос у него сегодня изменился, бархатистые нотки в нем стесались и огрубели.

Двери лифта сомкнулись, отрезав их от царящего в вестибюле гомона. Кабину напитал запах Лайсона — какой-то непривычный, чуждый всему этому зданию аромат, который никто здесь еще никогда не вдыхал. Детектив почувствовал себя уже и не в лифте, а на заливистой лужайке у подножия синеватых заснеженных гор, и тем сильнее огорчился, когда, доехав до третьего этажа, они вышли в коридор, где лужайка растворилась среди вони замызганного линолеума и обветшалых стен.

На третьем этаже находилась забронированная детективом каморка для допросов, куда он, несмотря на все свои душевные терзания, продолжал вести Лайсона и наконец, спустя половину коридора, привел. Они зашли в маленькую комнату, в которой белые коридорные лампы сменились еще более гнетущим грязно-желтым освещением, а под потолком крутился дребезжащий вентилятор, перемешивая затхлый воздух. Самый центр каморки занимал обгрызенный кем-то стол из древесной стружки, вокруг него вразброс стояли несколько металлических стульев. Прутья, из которых были сделаны спинки стульев, напоминали прутья тюремной решетки, что обычно играло Киртцу на руку, производя на потенциального преступника дополнительный устрашающий эффект. Но сейчас, с горечью на сердце вспоминая о горной лужайке, детектив решил, что следующую встречу нужно обязательно провести где-нибудь на природе. В этой замученной и уродливой каморке Лайсону явно было не место.

Выбрав стул получше — такой, чтобы он, по крайней мере, не качался из-за какой-нибудь хромой ножки, — детектив поставил его Лайсону и пригласил того сесть. Лайсон сел, никак не возразив, хотя детектив уже предчувствовал, что он отвергнет этот ужасный стул и останется стоять.

— Я могу предложить вам воды или кофезаменителя? — спросил детектив.

— Нет, спасибо, — мотнул головой Лайсон, не подняв к нему глаз.

— Что ж… — сказал детектив, — в таком случае начнем.

Он сел напротив, положив перед собой папки, и затем стал нарочито медленно отодвигать их на край стола, следя за реакцией своего свидетеля: но тот даже не удостоил их взглядом.

— Вы знаете, — заговорил детектив, переключившись с папок, — сколько воспоминаний о негативных инцидентах с участием преступника номер один мне удалось выявить при опросе знавших его людей?

Лайсон в невозмутимом ожидании глядел на детектива. Наконец, когда тишина слишком надолго затянулась, он несколько раз моргнул, словно только сейчас осознав, что ему задали вопрос, и, еще немного помолчав, сказал:

— Четыре?

— Почему четыре? — смешался детектив.

— Я не знаю, — вздохнул Лайсон. — Что вы от меня хотите? Если это риторический вопрос, ответьте на него сами.

— Ни одного, — сказал Киртц, но заготовленный им момент уже смазался, и прозвучало это теперь совсем не так эффектно, как он планировал. — Может быть, Ирвен Эберхарт прогулял урок? Нет. Может быть, Ирвен Эберхарт обидел собаку? Нет. Может быть, Ирвен Эберхарт назвал кого-то дурным словом? Нет. У меня никогда еще не было преступника, даже потенциального, которому по существу никто не мог бы дать ни одной плохой характеристики.

Лайсон тихо засмеялся, посмотрев в сторону, став теперь немного более похожим на обычного себя. Детектив воспринял это как хороший знак, хоть улыбка Лайсона и не сквозила радостью и в общем-то даже не была адресована детективу.

— И что же, теперь вы вовсе сомневаетесь в его преступности? — спросил Лайсон.

— Нисколько не сомневаюсь, — покачал головой детектив. — Но это оставляет одно очень важное, — он поднял вверх палец, — недостающее звено. Как вы думаете, какое?

— Детектив, вы меня пригласили сюда в качестве свидетеля, а не в качестве вашего напарника по расследованию, — резко ответил Лайсон, перестав улыбаться. — Так что думать мне не полагается, а полагается только отвечать о том, что я видел или знаю.

— Хм, — поджал губы Киртц. — Что ж… И все же, представьте себе. Образцово-показательный мальчик, жизнь которого обрушивается в один день. У него было все — и теперь у него ничего нет. Что его наполняет, что им движет? Злость, обида, несправедливость, шок. Все это очень понятные и очень характерные в такой ситуации эмоции. На основе этих эмоций совершается, по нашей статистике, до восьмидесяти процентов всех убийств. Знаете, что еще типично для таких убийц? — На этот раз детектив не стал ждать ответа от Лайсона. — Для них типично либо прийти самим с повинной, либо испугаться и пытаться скрыться где-нибудь, пока на них не донесут бдительные граждане, либо сбежать в глушь и там сгинуть. А знаете, что для них нетипично? Попасть в организованную преступность.

Киртц сделал паузу и всмотрелся в лицо Лайсона. Лицо не дрогнуло, ничего не выразило.

— И теперь-то мы подходим к нашему недостающему звену, — продолжил детектив, но немного разочарованно. — Допустим, Ирвен Эберхарт полон мотивации. Допустим, что он хочет отомстить господину Дуарту — человеку, который, в его представлении, воплощает собой причину всех несчастий, которые на него свалились. Но только ведь одной мотивации совсем недостаточно. Куда пойти, что делать, как к этому подступиться? Подполье не принимает новых игроков так просто, с улицы туда не зайдешь. Нужно знать лазейки, нужна, по крайней мере, какая-нибудь путеводная ниточка. Или даже, не побоюсь этого сказать, путеводная звезда, — он с каким-то нажимом посмотрел на Лайсона. — Только вот откуда такой звезде взяться в исключительно благополучном кругу общения образцово-показательного мальчика Ирвена Эберхарта? Или все же… не исключительно?..

— На что вы намекаете, детектив? — хмуро спросил Лайсон. — На то, что он был слишком хорош, чтобы контактировать с подпольем, а я нет?

— Интересно, как вы сразу подумали, что я говорю о вас, — сказал Киртц.

— Ну подловили так подловили, — прыснул вдруг Лайсон. — Часто у вас такое прокатывает? Не держите меня за идиота, детектив. Естественно, я понимаю, к чему вы ведете. Мне просто слишком жалко своего времени, чтобы ждать, пока вы наконец доберетесь до сути, и притворяться, что я не догадываюсь, в чем вы меня собираетесь обвинить.

Детектив, недовольно поджав губы, подтянул к себе три папки.

— На вас один раз подавали заявление за воровство и два раза за причинение легких телесных повреждений.

— Боже мой, мне было пятнадцать лет, — нетерпеливо сказал Лайсон.

— Верно, — кивнул детектив. — А когда Ирвен Эберхарт пропал, вам было… — он нахмурился, глядя в бумаги, — семнадцать.

Лайсон лишь молчаливо приподнял бровь. Детектив, уловив в ее изгибе какой-то вопрос, сказал:

— Вы спросили о причине, почему я вижу вас более вероятным кандидатом на контакты с преступностью. Вот я вам и ответил.

— Это были обычные уличные стычки, — закатил глаза Лайсон. — Воровство, господи, да, мешок украденной картошки я, конечно же, понес террористам, куда еще? Вы цепляетесь за какую-то ерунду. Мне за это даже ареста не дали, потому что это и не преступления толком. И вы действительно думаете, что я один такой, из всех людей, кого он мог знать? В курсе ли вы, например, что Ирвен промышлял гораздо более серьезными вещами, ну, скажем, увлекался гуманизмом, и у него в школе была какая-то банда? Об этом знавшие его люди вам не рассказали? Хотя, может быть, выдумал, конечно. Ирвен Эберхарт любил морализаторствовать, тогда как сам своей морали не обязательно придерживался.

Лайсон замолчал, его взгляд, посверкивающий гневными искорками, замер на детективе.

— Гуманисты — безобидные словоблуды, — невозмутимо сказал Киртц. — Они не сколачивают банды.

— О… — неискренне засмеялся Лайсон и обезоруженно поднял руки. — Я не знаю, вам виднее.

Эндман в задумчивости поскреб ногтем по столу.

— Что ж, может быть, вы и не один такой, — сказал он погодя. — Но пока что вы один и единственный, кого видели с Ирвеном Эберхартом уже после убийства Бакста Реймонда.

— Что? — недоуменно переспросил Лайсон. — Где?

— А где вы были? — не отвечая, поинтересовался детектив.

— Где я был когда? — Лайсон от непонимания развел руками. — Детектив, я даже не знаю, когда его убили.

— Расскажите, где вы были в день, следующий за днем Исполнения.

— У Ирвена дома, — ответил Лайсон после некоторой паузы.

— Весь день? — спросил детектив.

Лайсон вздохнул, по его лицу скользнула неуверенность. Его взгляд задумчиво расфокусировался.

— Почти весь день, — сказал он наконец.

— Вы не уточнили этого при первом опросе.

— Вы не спрашивали этого при первом опросе, — раздражаясь, сказал Лайсон, — почему я должен был это уточнить?

— Потому что это важная информация.

— О господи, детектив, какая еще важная информация? Что это за мелочные придирки? Это все потому, что я вам отказал? — ошеломленно выпалил Лайсон.

— Я абсолютно непредвзят, — твердо помотал головой Киртц.

Лайсон откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. С его гладкого и отчужденного лица на Киртца посмотрели две серые льдинки.

— Вы позавчера приходили ко мне, — сказал Лайсон, — думаю, чтобы задать эти же самые вопросы, и потом вы посчитали их неважными. И важными они почему-то стали только после того, как я не пошел с вами ресторан. Черт, — разгорячились льдинки, — ну вы не можете не понимать, что эти ваши обвинения — они основаны не на том, что вы считаете, будто я действительно в чем-то виноват, а на том, что вы хотите мне отомстить.

— Хм… Не могу с этим согласиться. Вам бы я мстить никогда не стал, — сказал Киртц, машинально задумавшись обо всех других людях, которым он бы с удовольствием за что-нибудь отомстил.

Людей на ум сразу пришло так много, что фантазия детектива, не зная, за кого первого ухватиться, растерялась и блуждала какое-то время среди этого разнообразия, беспорядочно подыскивая то тому, то другому достойное их злоключение.

— Послушайте, — выдернул детектива из мыслей голос Лайсона, который за это время стал как-то тише и горче. Лайсон навалился локтями на стол, тонкая грациозная шея как будто сникла и спряталась в плечи, взгляд ускользнул от детектива. — Весь этот день… Ирвен потратил на то, чтобы презирать меня. Мог ли он в этот день убить кого-то? Я не знаю. Он не был со мной все время, он, кажется, выходил, но я не помню, на сколько, и не знаю, куда. Да, он был… наверное, он был взбудоражен и как будто не в себе. Но больше ничего. Я бы тогда не подумал, что он… Мне просто не пришло бы такого в голову. И вовсе не поэтому я разорвал с ним связь. Вернее… если бы я знал, то я, конечно, сдал бы его в полицию. Но я не знал тогда. Я не знал, пока это не стало уже всем известно. Причина, по которой я разорвал с ним связь… Я… — Лайсон помолчал. — Я был в н… — Он запнулся, словно передумав что-то говорить. Затем тяжело вздохнул, помял пальцы и прикрыл на мгновение глаза. Наконец заговорил снова: — Он просто возненавидел меня. Без какой бы то ни было логики, без каких-то причин. Он обвинял меня во всем. Он обвинял всех вокруг себя, но меня особенно — просто потому, что я был рядом. Просто потому что я по какой-то своей глупости или добродушности сразу не вычеркнул его из жизни, как все остальные. И мне… Мне было больно от этого, — сказал он тихо, так, что детектив еле услышал. — И, поверьте мне, я вовсе не хотел ни помогать ему каким бы то ни было образом, ни проводить с ним еще хоть сколько-нибудь времени, — глухо закончил Лайсон.

— И вы… — заговорил Киртц, испытав от этого действия какую-то тяжесть на душе, — не видели никаких следов, которые могли бы указывать на совершенное убийство? Орудие убийства, следы крови?

— Нет. Я… — Лайсон прерывисто выдохнул, все так же скрывая взгляд, — не обратил внимания.

— Что вы делали вечером того дня? — спросил детектив.

— Я ушел домой, — сказал Лайсон. — Он… вышел со мной, мы прошли какое-то время, он не сказал, куда идет, и в какой-то момент он просто… Он просто ушел, не попрощавшись, и я… Честно, детектив, я был этому рад. Я… не предпринимал больше… — Он замолчал и легонько помотал головой. — Я не звонил ему, не пытался его найти. Это как будто… избавило меня от необходимости… — он медленно выдохнул и только после этого закончил: — самому его оставить.

Лайсон на короткое мгновение поднял к детективу глаза, как бы справляясь о его реакции, и затем снова отвел взгляд. Детектив, помолчав, с неловкой и непонятной интонацией спросил:

— Я расстроил вас?

— Расстро… — Лайсон удивленно вскинул голову, но, словно разом утомившись и от удивления, и от всего остального, сказал: — Боже, просто продолжайте ваш допрос.

«У меня уже болит голова», — не столько услышал, сколько прочитал детектив по его губам и по тому, как он оперся виском на растопыренные пальцы.

— Я хотел бы, чтобы мне не приходилось вас расстраивать, — овладев наконец своей интонацией и всунув в нее огорченные и сочувственные нотки, ответил Киртц.

Однако под холодным взглядом Лайсона он вновь смутился и в конце концов продолжил:

— Кхм… Где именно он ушел? Ирвен Эберхарт, когда вышел вместе с вами.

— Я не знаю, — сказал Лайсон, — где-то у трамвайных путей, я плохо ориентируюсь в том районе.

Киртц порылся в своем блокноте.

— Скажите, почему вы плюнули в госпожу… — листание страниц остановилось, — Беатрису Клеменс?

— Кого? — скривился Лайсон.

— Утром того же дня… — начал объяснять детектив.

— Потому что она мерзкая старуха, — перебил его Лайсон, видно, вспомнив.

— Хм… — задумчиво сказал детектив. — И все же…

Лайсон раздраженно вздохнул, покачав головой.

— Она начала орать на меня, мол, что раз я вместе с Ирвеном, значит я с ним и с его семейством заодно. Сказала, что я должен сдохнуть или что-то такое. Это было совершенно невозможно слушать, — он с отвращением дернул губой.

— Что ж… Верно, верно, пренеприятная старуха, — согласился детектив. — Я бы, может быть, и сам в нее плюнул, но, к сожалению, предлога не подвернулось.

Лайсон склонил голову к плечу и скептически воззрился на детектива. Тот как бы невзначай почесал затылок и, помолчав, объявил:

— На этом допрос считаю исчерпанным.

— Я могу идти? — уточнил Лайсон, не выражая по этому поводу ни радости, ни других эмоций.

— Да, — сказал детектив, и не успел он еще закрыть рот, как Лайсон уже поднялся, громыхнув стулом.

Киртц медленно встал следом, сгреб под мышку папки, неторопливо смахнул со стола какую-то невидимую пыль и посмотрел на Лайсона, который в ответ вопросительно посмотрел на детектива, очевидно, ожидая, когда тот выпустит его из каморки. Но Киртц пока не двигался с места.

— Не согласитесь ли вы, — начал он, еще немного постояв, — съездить со мной за город сегодня?

— За город? — непонимающе переспросил Лайсон, чуть расширив глаза.

— Да… — кивнул детектив. — Там есть отличный, м-м, замок, в котором я хотел побывать.

— М-м… а вы в нем не бывали? — неожиданно поинтересовался Лайсон.

— Нет, — сказал Киртц.

— Откуда же вы знаете, что он отличный?

Детектив на секунду замешкался, но затем важно ответил:

— Я, кхм, видел на фотографиях.

— Вы только что меня обвинили… — процедил Лайсон, недобро прищурившись, — фактически, в пособничестве террористу. А теперь зовете на экскурсию?

— Как вы и сказали… — ответил детектив, — это все потому, что вы отказались идти со мной в ресторан.

— Вы меня шантажируете? — опешил Лайсон и агрессивно вздернул верхнюю губу.

— О, — охнул детектив, глядя в его яростные глаза. — Нет. Я вами восхищаюсь.

Лайсон поморгал и некоторое время серьезно посмотрел на Киртца, завороженно стоящего перед ним.

— Детектив, — наконец сказал он.

Киртц подождал, пока он продолжит, но Лайсон не продолжал, словно желая сначала убедиться, что его слышат.

— Да? — сказал детектив.

— Если ваше отношение ко мне хоть сколько-нибудь серьезно, — заговорил Лайсон, — и хоть сколько-нибудь действительно соответствует вашим словам, то вы прекратите эти ваши игры со мной раз и навсегда. Иначе я больше не поверю ни единому вашему слову. Никогда. Понятно?

— Понятно, — сказал детектив, всем телом замерев и словно бы даже почувствовав, как кровь на мгновение встала в венах.

Когда, мгновение спустя, сердце забилось и жизнь снова забурлила, он добавил:

— Только вам нужно будет мне объяснить, что вы понимаете под этими «играми», потому что, возможно, я понял под ними не то, что…

— Вы все прекрасно поняли, — убедительно прервал его Лайсон.

Киртц, немного подышав, все же решил уточнить:

— Так вы поедете?

— Нет, — возмутился Лайсон, явно недовольный тем, что детектив из его речи этого не уяснил.

— Я могу отвезти вас хотя бы домой? — спросил Киртц.

— Хорошо, — вдруг сказал Лайсон после недолгого раздумья.

Детектив, ожидавший очередного отказа, на секунду растерялся и даже не поверил, но, быстро спохватившись, сделал вид, что вовсе не удивлен. Он с удовлетворением вывел Лайсона из каморки, затем из длинного обшарпанного коридора, затем из лифта, в котором на этот раз пришлось ехать с гнусной компанией хихикающих и сплетничающих между собой следователей, которые, по мнению Киртца, ни к чему более полезному и не были способны, — и наконец детектив вывел Лайсона из жужжащего клерками вестибюля, откуда в конце рабочего дня все это массовое клерковое жужево так же вместе с ними билось наружу.

Солнце, будто любопытный сосед, застуканный за подглядыванием, сразу скрылось, как только они вышли, и с серого неба повеяло прохладой. Воздух потяжелел и уплотнился в ожидании дождя. На парковке старый морщинистый асфальт уже начал покрываться редким горошком черных капель.

Они подошли к серому служебному джипу, который выше середины еще блестел чистотой и новизной, а ниже уже чуть затерся и запылился — но детектив предпочитал воспринимать эту затертость как своего рода трудовые мозоли: признак высокой полезности и востребованности машины. Он с гордостью посмотрел на красивые, функциональные изгибы джипа и элегантный округлый капот, скрывающий под собой мощный двигатель. Вот уж куда-куда, а в такой автомобиль пригласить Лайсона было вовсе не стыдно.

— Мне отвезти вас домой или… — спросил детектив, открыв перед Лайсоном пассажирскую дверь.

— Домой, — сказал Лайсон, залезая внутрь.

Детектив занял водительское место, завел машину и принялся выруливать с парковки. В салоне еле ощутимо пахло бензином и более явственно — обитыми кожей сиденьями и нагревшейся на солнце пластмассой. И теперь — теперь снова пахло Лайсоном. Киртц на мгновение прикрыл глаза, пытаясь получше запечатлеть этот запах в памяти. Когда он снова посмотрел на дорогу, из-под его автомобиля уворачивался какой-то молодчик в штатском, рассерженно жестикулируя детективу. Киртц в ответ так же рассерженно посигналил. А затем на всякий случай глянул на Лайсона: лицо того напряженно застыло.

— Вы знаете, — сказал детектив, чтобы развеять обстановку, — что после смерти Бакста Реймонда, когда владельцем компаний стал его старший сын, автомобильная индустрия испытала настоящий подъем? Если десять лет назад у нас насчитывалось всего двадцать полицейских автомобилей, то сейчас эта цифра доходит до нескольких сотен.

— Нет, я в такие детали не посвящен, — холодно ответил Лайсон.

— Машины стали удобнее, быстрее, доступнее, — продолжал детектив. — Вы застали эти бестолковые маломощные громадины прошлых лет?

— Детектив, ну мы ведь с вами сегодня выяснили, что я был в уже достаточно сознательном возрасте, когда Бакст Реймонд был убит.

Киртц похмыкал себе под нос, выруливая на полупустое шоссе.

— У вас есть машина, Лайсон? — погодя спросил он.

— Я думаю, вы знаете, что нет.

— А доводилось ли вам когда-нибудь ездить в машине?

Лайсон скосил к детективу взгляд, уголки его губ скользнули в сжатую улыбку.

— Да, так уж вышло, что доводилось, — ответил он.

— Но… наверное, не в такой машине? — уточнил детектив.

— В такой — нет, никогда, — хмыкнул Лайсон, словно пытаясь сдержать смешок.

Он отвернулся к окну, за которым мимо них катились мокнущие под дождем улицы, но детектив все еще угадывал на его лице как бы невольно задержавшуюся улыбку.

— Так я и думал, — ответил Киртц.

— Детектив, вы что, хвастаетесь? — спросил Лайсон, оторвавшись от окна.

Эндман почти покраснел под насмешливым и, как ему показалось, провокационным взглядом и, дабы ни в чем не сознаваться и тем самым сохранить таинственность, решил промолчать. Лайсон посмотрел на дорогу впереди, и детектив краем глаза уловил, как он покачал головой.

— Ох, ну почему вы такой странный? — тихо вдруг вздохнул Лайсон.

— Странный? — переспросил Киртц.

Лайсон не ответил, и детектив погодя спросил:

— Вам это не нравится?

— Было бы проще, если бы вы… или просто допрашивали меня, или просто пригласили бы меня на свидание. Но не одновременно же. И выглядите еще при этом, как будто даже не понимаете, что не так, — Лайсон теперь серьезно и без улыбки посмотрел на Киртца.

Вновь распятый его взглядом, детектив решил на этот раз не сдаваться так просто. Смутно чувствуя, что пускается на какой-то риск, Киртц сказал:

— Вы и сами тоже противоречите себе.

— Прошу прощения? — не понял Лайсон.

Детектив по его тону еще более укоренился в своем чувстве, но риск своей зацепистой пятерней все манил его и манил, и Киртц продолжил:

— Сначала говорите, чтобы я никогда не приходил к вам больше, потом говорите, что было бы лучше, если бы я пригласил вас на свидание.

— Вы искажаете мои слова, — холодно возразил Лайсон, отвернувшись.

— По существу — ничуть, — ответил детектив.

— Я сказал — «было бы проще». — Лайсон помолчал и тише добавил: — Потому что я бы ответил «нет» и никогда бы вас больше не видел.

— Это можно считать высказыванием вашего мнения? — поинтересовался Киртц. — На случай, если вы снова будете утверждать, что не высказывали мнения.

Лайсон недоуменно опустил кончики рта и пожал плечами, как бы выражая, что ничего об этом не знает и что вопрос был вообще не по адресу.

— Считайте чем хотите, — сказал он.

Эндман замолчал, и до самой улицы Менгельса они ехали в тишине. Риск, на который упорно шел детектив, воплотился и хоть и оставил за собой горькое послевкусие, вместе с тем не оказался совсем уж напрасным. Эндману казалось, что теперь он что-то понял. Выполнив эксперимент, он извлек новое для себя знание. Которое пока в основном сводилось к тому, что Лайсон очень не любит критику, но напрашивался здесь и какой-то другой вывод, еще не вполне рожденный и только зарождающийся в голове у детектива. Терпеливо ожидая, когда созреет этот вывод, детектив въехал во Второй Восточный район.

Даже в такой нагруженный час, когда всем рабочим и служащим надлежало повально возвращаться домой, улица Менгельса оставалась тихой и сонной и словно изолированной от окружающего города. Дождь, пролившийся на Гладену, сюда не добрался, небольшие малоэтажные домики белели сухими стенами, с дороги разлеталась пыль.

— Остановите здесь, — сказал Лайсон, когда его дом лишь только замаячил в отдалении.

Детектив остановился. Лайсон молчал, отчего-то медля выходить из машины. Детективу казалось, что он слышит, чувствует это молчание, которые было и не молчанием вовсе, а неким бурлением, преобразованием: вселенные воздвигались и умирали внутри этого молчания. И детектив ждал. Он ждал, что будет, когда Лайсон промолчит до конца.

Лайсон промолчал и открыл дверь.

— Вечного пути, детектив, — сказал он, выставляя ногу из машины.

— Постойте, — сказал Киртц.

Лайсон повернулся, посмотрел на него ясными серыми глазами. Одно неверное слово — и эти глаза ярко вспыхнут, как трескучие еловые хворостинки, кусаясь и щелкая язычками пламени. Но теперь детектив знал, что стоит подождать подольше — и они прогорят и успокоятся, вновь явят свою полноводную серую тишь, и вот тогда-то, в этот самый момент, можно очень аккуратно, очень осторожно пробовать снова, пока слова не окажутся верными. К такому выводу пришел детектив и, посчитав, что момент как раз настал, попробовал снова:

— Если не сегодня, то в ближайшие выходные, вы поедете?

— Спросите меня в ближайшие выходные, — сказал Лайсон и, не останавливаясь больше, чтобы помолчать, вышел из машины.

Детектив в очередной раз похвалил свою интуицию, заключив, что, может, он и не совсем попал в яблочко, но где-то рядом с яблочком точно попал.

***

— Пап, мы к Ханне, завтра на работу сразу, — скороговоркой прокричала Вероника, используя свой самый тоненький и самый неразборчивый голос.

Ей казалось, что чем быстрее и непонятнее она это скажет, тем меньше привлечет к себе внимания и тем незаметнее ей удастся промелькнуть через гостиную, в которой, словно ответственный ночной смотритель, сидел, ввалившись в кресло, Лидер Джонс. И тогда, если она успеет убежать до того, как…

— Зачастили что-то, — раскатисто сказал Лидер Джонс и поднял к ней голову.

От этого его движения Вероника, чертыхнувшись про себя, моментально остановилась. Если бы он только не посмотрел на нее, если бы ответил, не оторвавшись от книги, она бы буркнула что-нибудь невинное и уже скрылась бы за стенами холла. Все, что не запрещено, было бы разрешено, не подними он головы. Но если уж отцовский взгляд ее поймал, то просто так от него было не отделаться и разрешение еще надлежало как-нибудь выклянчить.

— Это из-за Велисента все, — пожаловалась Вероника, подойдя ближе.

Речь она приготовила заранее, и теперь только нужно было, чтобы под испытующим взглядом отца не дрогнул голос.

— У него там «любовь», видите ли. Каждый день ноет, «а когда уже поедем, когда уже поедем, когда уже я Ханну свою ненаглядную увижу», как будто четыре годика ему!

— Велисент? — недоверчиво скривился Вечный Лидер.

— Да, а ты сам не заметил, что он две недели уже в облаках витает?

Джонс, не спуская с лица мрачной мины, спросил:

— А ты что, со свечкой там стоишь?

Вероника остолбенела, не ожидав услышать такого отца.

— Ну пап! Фу-у! — осуждающе нахмурила она брови. — Он ей не сказал ничего! Ему нужен предлог, чтобы приезжать! Да и вообще, ну что такого? Я тоже хочу с подругой время провести! Я же с ней не хожу не шатаюсь ни по каким клубам или еще где-то, как некоторые делают.

— Еще бы ты ходила, — жестко осадил ее Вечный Лидер.