Часть 10. До. Что-то другое (1/2)

112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

С тех пор, как они вернулись, и до половины восьмого вечера Ирвен сидел в зале, на застланном мягким оранжевым покрывалом диване. У него не было к этому дивану особенной привязанности, ему не хотелось из всех мест в квартире сидеть именно здесь, просто это было то место, где оставил его Лайсон. Лайсон иногда без какой-либо закономерности появлялся в его поле зрения: то сидел рядом с одной стороны, то с другой, то лежал на диване, придвинув голову к ноге Ирвена, то гладил Ирвена по спине, а один раз он стоял в коридоре, держа в руках грязную половую тряпку. Иногда от него доносились слова, или даже обрывки слов. Ирвен слышал «чай», два раза слышал «прилечь», а порой это были и какие-то другие слова, которые Ирвен не запоминал.

В половину восьмого вечера Ирвен посмотрел на часы и затем посмотрел на дверь, ожидая родителей. Чтобы их встретить, он вышел в коридор. Перед ним почему-то снова появился Лайсон, его глаза были заботливые и о чем-то переживающие, рука лежала у Ирвена на плече, губы что-то говорили. Вскоре Ирвен был возвращен обратно на диван. В голове у него вспыхнула новая мысль — о сочинении по истории, надлежащем к написанию до завтра, — но, вспыхнув, погасла, как схлопнутый сквозняком фитилек в погребе. Все погрузилось в темноту и неизвестность, где Ирвен провел еще некоторое время, пока откуда-то не начал просачиваться нарастающий глухой рев. Ладони Лайсона, теплые, мягкие и мокрые, заскользили по его лицу. Ирвен стал говорить что-то и ему самому не совсем понятное:

— Я просто… как это? Просто… Как это?

— Я не знаю… — слышал он тихий и растерянный ответ.

— Они же просто… просто жили… — говорил Ирвен, дыша короткими обрывками воздуха у мокрой шеи Лайсона.

Воздух там был чуть мятный и сладковатый на запах. Лайсон снова что-то ответил, и его шея от этого немного провибрировала.

Когда темнота и неизвестность окончательно отступили, Ирвен обнаружил себя в своей комнате, превратившимся в бледное и опустошенное, выжатое до последней капли полотно. Разобранная кем-то постель, где он лежал, была как будто продолжением этого полотна, и ему казалось, что он сливается с ней в некую атрофированную безжизненную плоскость.

Лайсон перестал то пропадать из его поля зрения, то снова появляться в неожиданных местах. Теперь Ирвен видел, как он садился рядом с ним и как вставал и ходил по комнате, как выходил из комнаты и заходил обратно, просто делал все это Лайсон как бы отслоённо от него, независимо. Ирвен ощущал себя и Лайсона двумя параллельными плоскостями, которые, по базовой аксиоме математики, никогда не пересекались. Ирвен видел, как Лайсон ложится рядом, прижимается к нему и окольцовывает собой его тело, но он был параллельной плоскостью и Лайсон был параллельной плоскостью, и Ирвен ничего не мог с этим сделать.

Ирвен проснулся наутро, под всполошённый писк будильника, призывающего вставать к первому уроку. Над улицей за окном уже расстелилось бодрящее серо-снежное небо, свет от которого растворял в себе желтые лучи комнатной лампы. Ирвен прошелся рукой по подоконнику, нащупал и выключил будильник, немного смутившись от того, что не может вспомнить, какой был сегодня первый урок. Запястье, задевшее край подоконника, вдруг отправило ему неожиданный болевой сигнал. Ирвен в недоумении уставился на крупный коричневый синяк в этом месте.

«Отвернись. Ирвен. Отвернись, пожалуйста», — словно только что пронесся в его ушах громкий шепот Лайсона, вдавливающего пальцы ему в кость. За стеклом бегали дети, девочка с черными волосами. За другим стеклом…

Ирвен содрогнулся. Он подождал, приходя в себя, пока все рассеется. Но, к его ужасу, оно почему-то не рассеивалось. Оно оставалось все там же, где и было, и никак не превращалось в страшный сон. Мир, на несколько кратких мгновений показавшийся ему знакомым и привычным, начал разваливаться перед ним на уродливые покореженные куски.

Школьные уроки, домашние дела, планы на выходные, надежды и мечты, упования, предвкушения, большие и мелкие радости и всякая воодушевленная мысль, когда-либо мелькавшая в его голове, — все это рушилось, и рушилось, и рушилось, и когда уже казалось, что ничего больше нет, оно продолжило рушиться дальше, куда-то наизнанку. Страх, отчаяние и агония возводились на этих руинах, придавливая Ирвена к кровати своим весом. Он не мог больше пошевелиться — он и не знал, зачем ему шевелиться. Двигаться было некуда, будущего больше не было. Теперь он вспомнил, что будущее вчера умерло.

— Как ты себя чувствуешь? — раздался осторожный голос откуда-то из-за спины Ирвена.

Если бы Ирвен мог удивиться, то он бы удивился, обернулся на голос и увидел сторожившего его всю ночь Лайсона, о присутствии которого он и вовсе позабыл. Но, чтобы удивиться, нужно было испытать хоть какое-то побуждение, а все уже было разрушено.

— Я не знаю, что делать, — произнес Ирвен еле слышно.

— Я могу чем-нибудь помочь тебе? — подвинувшись ближе, спросил Лайсон.

Ирвен вяло помотал головой, поелозив ей на подушке.

— Мне побыть с тобой? — снова спросил Лайсон после некоторого молчания. — Или ты хочешь побыть один?

Ирвен хотел, чтобы все это как-то решилось без него. Ничего не ответив, он встал с постели и ушел в ванную, включил там душ. Шум воды был призван заглушить его собственные изматывающие и невыносимые мысли и многочисленные вопросы Лайсона, с которым ему и не хотелось, и не зналось, как этими мыслями делиться. Ирвен встал над умывальником, посмотрев на три разноцветные зубные щетки, торчащие из стаканчика. Вид этих щеток вызвал в нем глубокую удушающую тошноту, но его взгляд намертво застыл на них, словно не имея воли никуда сдвинуться. Время выпало из его головы, и было непонятно, сколько он так простоял. Не притронувшись в конце концов ни к одной из щеток, он дрожащей рукой закрыл кран и вышел из ванной.

Вопреки подсознательному опасению Ирвена, которое осозналось им уже только по выходу, Лайсон его под дверью не поджидал. Он по-прежнему сидел на постели, видной из коридора через раскрытую дверь, и тыкал в кнопки своего мобильника, а по Ирвену лишь быстро прокрался осмотрительным настороженным взглядом.

Ирвен зашел на кухню, затем еще побродил по квартире. Тут и там глаза наталкивались на какие-то совершенно заурядные вещи, на которые он обычно и не обратил бы внимания и от которых теперь скручивало диафрагму и появлялись нестерпимые спазмы в горле и глазах. Ирвен пришел в комнату и стал складывать в портфель тетради и учебники, не слишком раздумывая над тем, соответствуют ли они сегодняшним урокам и каковы вообще были сегодняшние уроки.

— Ты собираешься в школу? — спросил Лайсон с некоторым удивлением в голосе.

— Да, — ответил Ирвен, не поднимая к нему головы.

— Может… лучше… сегодня не ходить? — неуверенно выговорил Лайсон.

Ирвен не знал, было ли лучше ходить или не ходить, он лишь хотел избавиться от этого узла за диафрагмой, не дающего ему вздохнуть.

— Ладно, я тогда… Я тогда тоже пойду, — сказал Лайсон. — А то я дома не был два дня…

Ирвен оделся, вышел с портфелем в коридор, некоторое время посмотрел на обувную полку, где явственно не хватало двух пар зимних сапог, обулся, влез в куртку и открыл дверь.

— А… м… — в замешательстве пораскрывал рот Лайсон, который, зачесывая назад волосы, только выходил из комнаты. — Мне прикрыть дверь просто? — крикнул он Ирвену в спину, когда тот уже вышел в подъезд.

Ирвен мысленно ответил «да», сбегая вниз по ступенькам. Он так рьяно стремился преодолеть эти ступеньки, будто позади него они обваливались в пропасть, а впереди, в награду за их преодоление, мерцала какая-то лучшая жизнь. Ирвен сбежал до первого этажа и вылетел из подъезда, но никакой лучшей жизни там не оказалось. Узенькая тропинка, прошитая в снегу чьими-то немногочисленными ногами, повела его через двор, мороз на тропинке цапал его поскрипывающими колючими клешнями, ветер злобно завывал в ушах, пробирался под ворот куртки и слезил глаза. Ирвен понял, что не надел ни шапку, ни шарф, и никто ему об этом не напомнил. Никто ему уже никогда об этом не напомнит. Он остановился, с подступающей дурнотой понимая, что убежать невозможно. Куда бы он ни пошел, что бы он ни делал, это уже не имело значения. Ни в один университет его не допустят. Закончит он школу или нет, ни на одну приличную работу его не возьмут. То, чем он теперь являлся, — это презираемый всеми отщепенец, обреченный на жалкое существование где-нибудь на задворках общества. И даже этот снег, протянувшийся через двор волнистым покрывалом, был уже не тем снегом, который лежал позавчера. Тот позавчерашний снег был своим и родным, Ирвен радостно встречал его, когда еще крошечными снежинками он летел с неба, и любовался извилистыми барханами сугробов. Но теперь это был чужой снег, снег для нормальных людей, из числа которых Ирвена исключили. Все мутилось и плыло у него перед глазами, пока он пробирался обратно к подъезду, а снег выскальзывал у него из-под ног, словно пытаясь поскорее от Ирвена отделаться. Выбравшись с тропинки, он ступил на дорогу перед подъездом, и здесь его окликнул грозный старческий голос:

— Н-ну?! Дождались? Получили свое?

Еще не до конца понимая, что голос имеет в виду, Ирвен повернул на него голову. К нему приближалась пожилая госпожа Беатриса — фамилии ее он не знал, а имя знал только потому, что так к ней обращалась другая соседка. Привычного умиления, которое всегда встречало Ирвена с лица госпожи Беатрисы, в этот раз не было, наоборот — губы ее подрагивали и кипели, как от гнева, брови были враждебно нахохлены. Не способный ничего ответить, Ирвен опустил взгляд.

— Правильно, правильно, сам знаешь, что не стоит головы поднимать, — снисходительно одобрила его действие госпожа Беатриса.

Она доковыляла до него и остановилась, задрав к нему кучковатое морщинистое лицо и выдыхая на него пар изо рта.

— Ну, сколько это могло продолжаться? — недовольно вопросила она. — Думали, могут безнаказанно заниматься мерзостью? Ты вот, — она несколько раз постучала варежкой по его куртке, — хоть представляешь, к чему это могло привести, если бы их не остановили? Но попомни мои слова, это еще не конец. Таких, как твои родители, — всех выведем. Всех вычистим, разворошим это поганое гнездо!

Ирвен не столько дышал, сколько задыхался, переставая чувствовать землю под ногами.

— Че за срань ты несешь, шлюха старая? Дыру свою захлопни, — раздался вдруг пронизанный недоуменным отвращением голос Лайсона.

Ирвен, внутренне дернувшись, медленно поднял глаза. Лайсон стоял перед ними, на выходе из подъезда, сцепившись взглядом с госпожой Беатрисой, которая застыла в искаженной гримасе, и Ирвен испугался, что прямо сейчас у нее происходит сердечный приступ. Однако женщина быстро отмерла и сперва еще не очень боевито, словно пробуя почву, шикнула на Лайсона:

— Ты как смеешь, щенок? Тебя следующим вычистить…

— Вычистить — это что значит? — перебил ее Лайсон. — Убить?

— Очистить от вас! — крикнула, воодушевившись, госпожа Беатриса: — Выжечь в-вашу мерзость каленым железом!

— Ты че боишься сказать-то? — Лайсон подошел ближе, не отрывая от нее взгляда. — Скажи — убить.

— Что заслуженная кара, то не убийство, — непримиримо заявила госпожа Беатриса.

— А, у твоих карателей что, руки праведные? — спросил Лайсон, непонятливо нахмурив брови. — Такие же у них грязные человеческие руки, как и у всех остальных.

— Крамолу будешь возводить — закончишь так же, — тихо пригрозила женщина, ощерив тоненькие, изъеденные коричневой гнилью зубы.

— Я не закончу, — ответил Лайсон, — мне еще жить и жить, в отличие от тебя, маразматичка потраченная.

— У-у-утопнешь, щ-щенок! — рассвирепев, провыла-прошипела Беатриса, словно вынося пророчество.

Выражая, видимо, то, что он думает об ее пророчестве, Лайсон собрал на лице какое-то особенно наглое выражение и вдруг плюнул на госпожу Беатрису, старуха шокированно дернулась с открытым ртом.

— Смотри сама в своем говне не утопни, — сказал Лайсон и, взяв ошарашенного Ирвена за локоть, повел его в подъезд.

Они по инерции преодолели пешком все пять этажей, не останавливаясь, чтобы дождаться лифта, и Лайсон все это время так и держал Ирвена обеими руками и отпустил только у самой квартиры, толкнув незапертую дверь.

— Зачем ты?.. — с какой-то слабой, еле дышащей досадой спросил Ирвен, зайдя домой.

Лайсон, не совсем искренне чувствуя себя виноватым, сказал:

— Затем, что она дура тупая.

Ирвен бросил на пол портфель, снял куртку и уселся на лавочку в коридоре, словно у него не было сил идти дальше.

— Может быть, она права, — заговорил он, уперев поникший взгляд в пол рядом с портфелем. — Я не представляю, что они такого могли сделать, но…

Лайсон присел на корточки перед ним, взявшись за его колени.

— Нет, она не права и не может быть права, — твердо сказал он, заглядывая снизу Ирвену в лицо, — не думай даже в это верить. Ирвен, да что бы они ни сделали, что бы из всех вещей на свете они ни сделали, это неправильно было так с ними поступать. Это неправильно и это ненормально. Пожалуйста, не думай по-другому.

— А что мне думать? Что мне думать, Лайсон?! Что все вокруг не правы и только ты прав?! — Ирвен против желания сорвался на плач.

— Прости, — Лайсон опустил голову. — Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя расстроить еще больше. Я просто не хочу, чтобы ты думал о них так, — вновь с надеждой приподнял он лицо и потер Ирвена по ногам, как если бы хотел его согреть.

— Они были в Списке особо опасных членов общества, — говорил Ирвен то и дело надрывающимся голосом. — Что я должен думать, что ты или я лучше знаем, как защищать общество?

— Я не верю, что они могли бы кому-то навредить, — мягко гнул свое Лайсон. — Кому-то навредить до такой степени, что единственным способом защитить от них общество было лишить их жизни. Я не верю, Ирвен, неужели ты веришь?

— Какая разница, во что я верю? — пробормотал в ответ Ирвен, постепенно затихая. — Я теперь никто… Что я такое теперь вообще?

Лайсон снова ласково погладил его по коленке.

— Ты не никто, — отозвался он.

Ирвен встал, отодвинув его руки.

— Ты хотел домой идти, — глухо сказал он, не глядя на Лайсона.

Лайсон тоже поднялся и немного растерянно проговорил:

— Мне не обязательно. Я не хочу оставлять тебя одного… Или ты хочешь, чтобы я ушел?

Ирвен собрался ответить «да», но, проговорив это сначала в своей голове, он представил, как Лайсон выходит за дверь, как дверь за ним закрывается и как он сам остается в коридоре, полном осиротевших курток и пальто, в бездыханной тишине, которую уже не развеют родные голоса, замкнутый внутри стен, бывших когда-то его домом, а теперь вместо дома здесь осталось лишь какое-то разоренное гнездо с болтающейся сломанной дверью — и, когда он представил все это, его сердце испуганно сжалось, и вместо «да» он ответил:

— Мне все равно.

Он ушел в свою комнату и сел на так и не собранную постель, не потрудившись переодеться. Некоторое время спустя до его слуха долетел звон посуды из кухни, что-то в нем всколыхнув и заставив на миг радостно замереть его сердце, но этот миг прошел, как будто его и не было, а были по-прежнему только горесть и уныние. Вскоре Лайсон принес в комнату тарелку с двумя бутербродами и немного замялся, подумав, видно, поставить ее рядом с Ирвеном на кровать, но затем поставил ее на стол рядом с кроватью. Еще через несколько минут Лайсон вернулся, чтобы полить цветы. Ирвен смотрел за ним, пока тот обходил стоящий на полке хлорофитум, хризантему на комоде и фиалки на подоконнике, и почему-то едва сдерживал гнев. Он и сам не понимал, что заставляет его так злиться. Его подмывало вырвать у Лайсона лейку, как если бы это решило все его проблемы, и он только чудом не вскакивал с постели. Когда Лайсон вышел из комнаты, злость потеряла свою цель, вместо этого рассредоточившись внутри Ирвена тонким слоем неудовлетворенности и раздражения.

Телефон весь день молчал. Никто из друзей не позвонил узнать, почему его не было в школе, или рассказать, что было на уроках, или хотя бы передать домашнее задание. Да и оставались ли у него все еще друзья? Радио на кухне было выключено. Один раз в зале монотонно заговорил телевизор, но почти сразу же умолк, и Лайсон после этого обеспокоенно заглянул к Ирвену в комнату, как бы проверяя, не услышал ли тот чего лишнего, и на всякий случай извиняясь.

Вечером на час или два Ирвен поверхностно и нервозно заснул. Его разбудила скатившаяся с крыши дома снежная глыба, бьющаяся о балконы. Вскочив и тревожно уставившись в окно, Ирвен смотрел, как в воздух взвинтилось облако из мелкого снежного порошка, в который распылились остатки глыбы. Спать больше не хотелось. Ирвен без аппетита съел стоявшие с утра бутерброды и вышел из комнаты.

В зале, устроившись в кресле перед телевизором, сидел с книгой в руках Лайсон. Книга называлась «О том, как избавиться от вредных привычек» и принадлежала раньше господину Эберхарту, который единственный и читал ее обычно, потому что больше в семье ни у кого вредных привычек не было, и сидел, читая, тоже в этом самом кресле. Ирвена снова кольнуло почти рассеявшееся после сна неприязненное чувство.

Лайсон, оторвав глаза от книги и увидев Ирвена, поднялся с кресла и медленно к нему подошел, осторожным взглядом всматриваясь в его лицо.

— Привет, — наконец мягко сказал он, чтобы что-нибудь сказать, и погладил Ирвена по плечу в шерстяном свитере.

Ирвен ничего не ответил. Лайсон коснулся ладонью его щеки.

— Слушай, мне… — снова заговорил он, но Ирвен его перебил.

— Не бери эту книгу, — процедил он сквозь зубы.

— Оу, — озадаченно сказал Лайсон. — Почему?

— Потому что она не твоя, — выпалил Ирвен.

Лайсон замер, столкнувшись с его ожесточенным взглядом, его рука неуверенно сползла с чужого лица.

— Хорошо, — сказал он, — извини, я просто…

Ирвен отвернулся, не дослушивая его, и стал обуваться.

— Куда ты? — в замешательстве спросил Лайсон.

Ирвен ревностно завязывал шнурки, игнорируя вопрос. Покончив со шнурками, он дернул на себя дверь и, выйдя за порог, озлобленно ее захлопнул, так что дверь с лязгом ударилась об косяк и снова отскочила. Лайсон, несколько секунд посомневавшись, тоже обулся, накинул куртку и выбежал за ним на улицу. Темная спина Ирвена, миновав уже вдоль дома два подъезда, стремительно удалялась в снежную бурю, которую конусами подсвечивали уличные фонари.

— Ирвен! Стой! — крикнул Лайсон, кинувшись за ним бегом.

Ирвен — то ли мороз охладил его пыл, то ли он только сейчас Лайсона услышал — в этот раз все-таки отреагировал и остановился.

— Куда ты идешь? — догнав его, повторил свой вопрос Лайсон и развел от непонимания руками.

— Подальше от… — невнятно буркнул Ирвен, проглотив последнее слово.

— Ирвен, — серьезно сказал Лайсон, — если я тебе надоел своим присутствием, давай я уйду, а ты иди домой.

Ирвен стоял, отвернув в сторону нахмуренное лицо и начиная подрагивать под леденящим ветром.

— Нет. Мне нужно голову остудить, — ответил он наконец, стараясь не смотреть Лайсону в глаза.

Лайсон тяжело вздохнул и, некоторое время молча постояв, снял с себя куртку и решительно впихнул ее Ирвену в руки.

— Возьми куртку хотя бы, — сказал он.

— Спасибо, — глухо пробормотал Ирвен, залезая в рукава медленными и неповоротливыми от холода руками, и, развернувшись, зашагал дальше по рыхлой заснеженной дороге.

— Я жду тебя, хорошо? — донеслось ему вслед.

Ирвен только прибавил шаг, активнее терзая и растаптывая свежевыпавшую простынку снега и обнажая под ней старый, перемешанный с грязью слой. Грязь была сейчас так заметна, что Ирвен не мог перестать удивляться тому, что не замечал ее никогда раньше, ведь этот слежавшийся снег провел здесь всю зиму — никто его отсюда ни разу не убирал. Ирвен отвлекся от взгляда под ноги, только когда перед ним оказался огромный сугроб из почерневших ледяных глыб, в который он с разгона чуть не врезался. Оказалось, что по какой-то механической памяти он уже несколько раз свернул и вышел из двора к трамвайной остановке, а сугроб посреди нее появился оттого, что кто-то сколол с остановки лед и сгрудил его прямо здесь же в большую кучу.

Ирвен обошел сугроб и встал немного в стороне от ждущих на остановке людей. Несколько знакомых лиц, задержавшись на нем хмурыми взглядами из-под натянутых на брови шапок и капюшонов, наконец отпустили его и отвернулись. Вскоре подошел трамвай, в который Ирвен запрыгнул самым последним, в последнюю дверь, сразу же нырнув в угол между поручнем и задним окном. Осознание, что с ним нет проездного, пришло, лишь когда трамвай уже тронулся, и немедленно сковало Ирвена ужасом.

Однажды, еще будучи учеником пятого класса, Ирвен забыл проездной, поехав на занятие в радиокружок. На посмешище всем пассажирам, его высадили из трамвая, пригрозив в следующий раз «порицательным штрафом», от которого его родители «провалились бы под землю от стыда», и он, всю дорогу нервничая и ругая себя, пешком возвращался домой, так и не попав в этот день на занятие.

Теперь же такая ошибка могла стать для него последней каплей в чаше общественного терпения. Когда кондуктор доберется до него и он не сможет предъявить проездной, это только подтвердит всеобщее мнение о нем, как о каком-то негодном проходимце. Может быть, никто даже не удивится, а все лишь с отвращением покачают головами и потом отведут глаза, не желая иметь ничего общего с происходящим. Как далеко был этот самый кондуктор, Ирвен даже не отважился посмотреть, словно по взгляду его уже могли оштрафовать и привлечь к ответственности. Пытаясь удержать выступившие слезы где-нибудь в пределах глаз, Ирвен выскочил из трамвая на следующей остановке, нисколько не сомневаясь в том, что каждый бывший в трамвае пассажир совершенно точно знал причину, по которой он вышел.

Метель, словно только и поджидая его, тотчас ударила ему в лицо мелкой ледянистой стружкой; из-за сильного ветра стало тяжело дышать. Прикрыв локтем нос, Ирвен побрел дальше вдоль дороги. Мысли снова затерялись в ворохе проблем и решений, которые ему нужно было теперь принять. Для начала придется устроиться на тот завод, куда он отправлял Лайсона, или на какой-нибудь другой завод, вот только возьмут ли его туда? Может быть, в подсобку, или уборщиком, да и на такие должности ведь будут проводить проверку, а любая проверка его сразу же отсеет из кандидатов. Но попытаться все равно было нужно, даже если придется пройти через все унижения.

Ветер немного стих, когда Ирвен свернул с широкого проспекта на улицу поменьше, спрятав окоченевшие руки в карманы куртки. В левом кармане он нащупал какие-то незнакомые ему ключи, в правом что-то еще, руки холодило от металла. Ирвен не глядя прошел несколько улиц и, когда наконец поднял глаза и увидел перед собой ателье, только тогда и понял, что так упрямо его сюда вело.