Часть 6. До. Ошибка (1/2)
112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути
Свет от яркого прожектора на хоккейной площадке разносился по двору, затухая у дальних подъездов многоэтажки. В воздухе перед прожектором беззаботно кувыркались, завиваясь в клубы, крупные мохнатые снежинки. Порывы ветра налетали то с одной, то с другой стороны, словно пробуя преграды на прочность и выискивая в них слабые места.
Пронизывающий холод доставлял Лайсону какое-то особое, мстительное удовольствие. Он вбирал в себя этот холод как заслуженное наказание, сосредоточенно и сфокусированно, стараясь не пропустить ни малейшей крупицы. С наслаждением он следил, как боль от замерзших ушей передавалась к вискам и распространялась дальше, захватывая скулы и челюсти, и как вгрызалась до костей в тонкие заледеневшие пальцы. Ему казалось, что боль заполняла пустоту внутри, и за это он приветствовал ее и благодарил.
И вместе с тем его взгляд настойчиво стремился к чему-то совсем противоположному, заставляя Лайсона запрокидывать кверху лицо и щуриться от летящего в глаза снега.
Там, куда он смотрел, — в окне на пятом этаже — полчаса назад зажегся свет. Тень госпожи Эберхарт задернула занавески и не спеша начала готовить ужин, а из памяти Лайсона выскользнул запах копченого птичьего мяса со специями и почти явственно ощутился в морозном воздухе. В соседнем окне лениво переменялся с темно-синего до бледно-голубого свет от телевизора. И Лайсон смотрел в эти окна, как смотрел господин Эберхарт в толстое стекло телевизора, и как никогда ясно чувствовал, что за ними живет параллельный мир, в котором ему места нет.
Сбоку заскрипели и остановились чьи-то шаги.
— Пришел извиниться за то, что сделал? — раздался с той же стороны голос.
Лайсону от этого голоса на мгновение даже перестало быть холодно, за что он не преминул себя сразу отругать.
— Я не знаю, зачем я это сделал, — ответил он, не повернувшись.
— Все еще будешь говорить, что задумался?
— Нет. Просто не знаю. Я не хотел этого делать у тебя дома.
— А в другом месте это нормально было бы делать?
Лайсон незаметно под курткой пожал плечами. Шаги снова заскрипели, и перед ним появилось строгое и недовольное лицо Ирвена, которое, однако, быстро сменило выражение на озабоченное.
— Что случилось? — спросил Ирвен, глядя на свежерассеченную скулу Лайсона и красноватый, начинающий темнеть отек вокруг его левого глаза.
Лайсон издал странный смешок и как-то неуместно улыбнулся.
— Не везет мне в последнее время. Вытащил вот тоже деньги у клиента из кошелька, а он просёк и разозлился.
— У какого клиента? — хуже тучи нахмурился Ирвен.
Вместо ответа Лайсон только непонятно повел головой.
— Пойдем, — решительно сказал Ирвен, шагнув в сторону подъезда. — Но если еще раз попытаешься что-то подобное провернуть, наша дружба закончится насовсем, понятно?
«Дружба? — удивился про себя Лайсон. — А мы уже стали друзьями?»
— Понятно, — сказал он вслух и двинулся вслед за Ирвеном по заметенной тропинке.
Госпожа Эберхарт, открыв дверь, насупила брови и, пока ребята отряхивались на пороге от снега и заходили, не спускала с них глаз, рассматривая каждого с ног до головы.
— Гос-споди… — наконец испуганно протянула она, глядя на Лайсона. — Чего случилось такое? Подрался, что ли, с кем-то?
— Да, — сказал Ирвен, прежде чем Лайсон успел открыть рот. — У школы с какими-то местными сцепился.
— Мальчишки, ну, мальчишки, — покачала головой Анжелика. — Ирвен, ты-то не влезал?
— Мам, нет, конечно, — ответил Ирвен, словно оскорбленный таким предположением.
Госпожа Эберхарт, поволновавшись еще недолго в коридоре, скрылась на кухне, чем-то пошуршала, хлопнула дверью холодильника и вскоре вернулась с куском замороженного мяса в пакете.
— Вот, приложи, — протянула она кусок мяса Лайсону, когда тот разулся, и, несколько мгновений с жалостью и сомнением посмотрев на него, сказала: — Пойдем, обработаем твою ранку.
Лайсон последовал за ней на кухню, где госпожа Эберхарт, усадив его на табуретку, промокнула поцарапанную скулу каким-то резко пахнущим раствором, а затем заклеила пластырем. Подошел и господин Эберхарт, чтобы рассмотреть все это действо через спущенные на нос очки и, может быть, как-то помочь своим присутствием.
— Не знаю, Лайсон, как твои родители, — сказала госпожа Эберхарт, завинчивая бутылочку с раствором, — но если бы это мой сын пришел домой такой красивый, я бы, наверное, в обморок рухнула.
— Скорее, всех в округе бы в обморок свела, — пробурчал господин Эберхарт, получив за это долгий и бескомпромиссный взгляд от жены.
— Думаю, что в отношении Ирвена вам не о чем беспокоиться, — тихо сказал Лайсон.
— Что ж, с Ирвеном нам действительно повезло, — не без проскользнувшей гордости сказала Анжелика, посмотрев на зашедшего на кухню сына. — Есть-то будете?
— Чуть попозже, хорошо? — ответил Ирвен и легким кивком позвал Лайсона за собой. Тот встал, положив кусок мяса на стол.
Когда они зашли в комнату, Ирвен зажег торшер, плотно закрыл дверь и встал напротив Лайсона, отошедшего к окну и привалившегося к подоконнику. Рядом с Лайсоном была горячая батарея, к которой он намеренно поближе пододвинулся, уже растеряв свое самоотверженное желание мерзнуть.
— Ну, рассказывай, — без лишних вступлений потребовал Ирвен.
— Что тебе интересно? — спросил Лайсон, посмотрев в сторону и засунув руки в карманы брюк.
— Что вынуждает тебя заниматься этим? — Ирвен развел руками и в его голосе наконец забрезжили эмоции. — Воровать? Неужели… — он замолчал, как будто не находя слов.
— Ничего не вынуждает, — сказал Лайсон. — Старая привычка.
— Откуда у тебя взялась такая привычка?
— Ну, поначалу, когда у меня еще не было… готовых хорошо платить клиентов…
— Что это за клиенты? — перебил Ирвен.
Лайсон сжал губы, словно переваривая какой-то неприятный вкус. Помолчав, он сказал:
— Я шлюха. Проститутка. Содержанка. Как хочешь называй.
Ирвен, обработав услышанное, шокированно отвел взгляд и посмотрел в пол. Затянулась тишина.
— Как это вообще?.. — наконец выдавил он из себя. — Ты же… ты же парень, как это?
— У людей разные вкусы, — невозмутимо ответил Лайсон, опустив уголок рта.
— Я не понимаю. Тебе платят женщины?
— Нет. Мужчины. Я же сказал, у людей разные вкусы.
Глаза Ирвена теперь еще безумнее округлились и еще напряженнее уставились в пол.
— Зачем?! — выплеснул он наконец Лайсону в лицо и, оглянувшись куда-то в сторону двери, в два раза сбавил голос, отчего он почти перешел в шипение: — Как твои родители вообще позволяют тебе таким заниматься?!
Лайсон стоял, не шелохнувшись, как он стоял и прежде перед безжалостно врезающимся в него ветром, и даже не изменился в лице.
— Отца я видел в последний раз лет пять назад, — сказал он, — а мать… ну, она не знает, естественно. В ее представлении я работаю на мебельном заводе и подрабатываю там в магазине еще.
— То есть ты… — как-то растерянно и разочарованно сказал теперь Ирвен, — и нам про свою семью соврал? И семье своей про себя врешь? — И укоризненно помотал головой: — Если ты будешь врать, Лайсон, тебе никогда не завести настоящих друзей.
— Ты сам только что соврал своей маме, — фыркнул Лайсон. — Интересно, почему?
— Это… — опешил Ирвен и возмущенно сказал: — другое совсем.
— Не вижу никакой разницы, — бесстрастно ответил Лайсон. — К тому же я пришел. Больше не вру. Чего-то это стоит, наверное? Мог бы и не приходить.
Ирвен, несколько секунд отрешенно помолчав, наконец решительно посмотрел на Лайсона и жестко сказал:
— Ты должен перестать этим заниматься. Этой… — он с отвращением скривился, — проституцией.
— Перестать? — удивленно уточнил Лайсон.
— Есть другие способы зарабатывать деньги. Может быть, они и не позволят тебе покупать твои красивые ботинки и остальное, но вот, например, на том же мебельном…
— Но вот, например, на том же мебельном я смогу зарабатывать два гроша в день? — перебил его Лайсон. — О, тебе легко говорить, тепличный мальчик. Ты представляешь вообще, как выглядит жизнь за пределами твоего огороженного мирка? «Я люблю Иттгарт, мне нравится здесь жить», — язвительно повторил он запавшие в память слова Ирвена. — Да по этой одной фразе уже видно, что ты понятия не имеешь. Скажи, о чем тебе вообще приходится заботиться? О том, где купить твои транзисторы и конденсаторы? А знаешь ли ты, например, каких денег стоит эта гребаная языковая школа, в которую ты ходишь три раза в неделю? Или тебе это не нужно, потому что за тебя всё знают родители? У меня нет таких родителей, извини. Моя мать работает посудомойкой на приборном заводе, где им раз в месяц выдают перчатки, чтобы у них кожа с рук не слезала, и каждый месяц ей приходилось продавать эти перчатки, чтобы накопить денег на мясной фарш раз в полгода и сделать котлеты нам на ужин. С тем, что я зарабатываю сейчас, мы можем есть по две котлеты хоть каждый день, а я до сих пор не могу избавить ее от этой привычки! Ботинки, черт, знаешь, почему я ношу такие ботинки? И вот это вот «все остальное». — Он показал на себя растопыренной пятерней. — Потому что это единственный способ, каким я хоть на один вечер могу перестать чувствовать себя помойным отбросом вместо человека.
Что-то сломалось под ветром. Лайсон смотрел из-под бурелома на Ирвена и часто дышал.
— Мне жаль, что… — растерянно начал Ирвен, — что у тебя такая ситуация… Но моим родителям тоже было тяжело. Они не из богатых семей. И они сами всего добились. Поэтому я знаю, что если приложить достаточно стараний, то все получится. Вот. А то, что ты делаешь, это ужасно и недостойно, — твердо закончил он.
— Недостойно… — не то подтвердил, не то переспросил Лайсон, словно сил на интонацию у него не хватило.
— Да, недостойно, — повторил Ирвен еще увереннее. — Это плохо и стыдно. Это занятие только для самых низших, морально опустившихся людей.
— И что заставляет тебя думать, что я не такой? — глухо спросил Лайсон. — Это то, что я и есть. Просто недостойный отброс. Мерзкий и никому не нужный.
— Не говори так, — строго сказал Ирвен и, попытавшись заглянуть Лайсону в лицо, без выражения глядящее в пол, чуть мягче добавил: — Я не верю, что это так.
— Ну и к черту иди, — неожиданно огрызнулся Лайсон, зло вскинув голову.
Ирвен и сам не понял, какая реакция его вдруг охватила. Что-то в ней было от гнева, что-то от испуга, но больше всего этого он был удивлен. С такой враждебностью, какая горела сейчас в этих светлых серых глазах, он никогда еще не сталкивался. И, растерявшись, Ирвен сделал то единственное, что он в такой ситуации умел. Он осторожно протянул руку и… Лайсон тут же дернул плечом, сбрасывая ее с себя.
— Не дотрагивайся до меня, я ужасный и недостойный, — процедил он скороговоркой. — И трогать меня могут только морально опустившиеся люди.
— Ну прекрати, — выдохнул Ирвен, чуть отступив. — Я просто… Я просто не хочу, чтобы ты занимался этим.
— Какая тебе вообще разница, чем я занимаюсь?
— Ты мой друг, — ответил Ирвен.
Лайсон зыркнул на него с нестихающей озлобленностью.
— Я не хочу быть твоим чертовым другом.
— Зачем тогда ты со мной общаешься?.. — спросил Ирвен после озадаченной паузы.
— Я ненавижу тебя, — сказал Лайсон, словно это был ответ на заданный вопрос. — Я вас всех ненавижу.
— Не говори так.
— Я буду говорить то, что я хочу говорить, хватит затыкать мне рот.
Оба замолчали. Ирвен чувствовал себя так, будто его только что оглушили тяжелым предметом. В голове что-то негромко, но упрямо гудело, не давая собраться с мыслями и вникнуть в происходящее. Сквозь накрывшую сознание глухую пелену он только отмечал, как обычно бледные, едва розоватые губы Лайсона выглядели сейчас насыщенно красными, почти в цвет фингала, обводившего его глаз.
— Почему ты ненавидишь меня? — спросил наконец Ирвен, первым нарушив тишину.
— Я не ненавижу тебя, — досадливо буркнул в ответ Лайсон, вытерев средним пальцем уголок глаза. — Забудь.
— А то, что ты не хочешь быть моим другом, тоже забыть?
— Как хочешь. — Лайсон пожал плечами и скрестил руки на груди, а затем едва слышно бросил: — Но нет, я немного не этого хочу.
— А чего тогда? — поинтересовался Ирвен, но не получил никакого ответа и настойчиво попросил: — Скажи.
Лайсон приоткрыл рот, как-то робко через него вдохнул и, подождав, словно ища в себе голос, наконец тихо выдохнул:
— Хочу гулять с тобой.
— Ну, это можно, — нахмурился Ирвен, уже приготовившийся бог знает к чему.
— Хочу ездить с тобой на трамвае, — сказал Лайсон громче.
— Не вижу тут никаких противоречий с нашей друж…
— Хочу проводить с тобой каждый вечер.
— Ну… у меня радиокружок по…
— Хочу оставаться с тобой до утра.
Ирвен замолчал.
— Хочу просыпаться в твоих руках.
Ирвен молчал.
— Хочу не помнить, кто я и где я.
У Лайсона немного подкашивались ноги. Ирвен, несколько раз деревянно моргнув, сел на застеленный синим махровым покрывалом диван и уставился куда-то в центр комнаты.
Красные цифры на электронных часах принялись отсчитывать долгие минуты тишины, прервавшейся наконец голосом госпожи Эберхарт, которая из-за двери позвала их к ужину. Ирвен поднял голову на звук и, глупо разинув рот, некоторое время посмотрел на дверь, но так ничего и не ответил, как будто не поняв, что это было. Анжелика позвала снова, на этот раз громко постучав.
— Ирвен? Мальчики?
Ответа вновь не последовало и, повременив, она все-таки заглянула в комнату.
— Вы чего не отвечаете? — раздался теперь звонче ее удивленный и тревожный голос.
Ирвен, немного ожив под ее вопросительным взглядом, наконец ответил:
— Мам, я не голоден. Можно потом?
— Ох, ну что это еще такое… — Анжелика неодобрительно склонила голову. — Лайсон, а ты?
— Я не голоден, благодарю, — тихо ответил Лайсон.
— Все в порядке у вас?
— Да, мам, — одними губами улыбнулся Ирвен.
Госпожа Эберхарт недоверчиво покачала головой, но дальше расспрашивать не стала. Когда она вышла, закрыв за собой дверь, Лайсон оторвался от своего места у подоконника.
— Я пойду, — сказал он, на что Ирвен тут же вскинул голову, словно только теперь по-настоящему очнувшись.
— М-м-м… Тебе уже пора?
— Я просто… не хочу создавать неловкость своим присутствием.
— Ты не создаешь, — торопливо сказал Ирвен, вскочив с дивана, и робко спросил: — Останься?
— Хорошо, — ответил Лайсон после паузы. Они постояли, оббегая один другого неуклюжими взглядами, иногда сталкиваясь глазами и с любопытством чего-то друг от друга ожидая и затем, когда ничего так и не происходило, разбегаясь вновь. Наконец Лайсон не выдержал: — Скажи что-нибудь.
Ирвен вздохнул и собрался что-нибудь сказать, но потом подумал, передумал; еще подумав, снова передумал и тогда уже заговорил:
— Мне нравится проводить с тобой время. Я просто… Я ведь даже не знаю… — он запнулся. — Я не знаю, смогу ли я дать тебе то, что ты хочешь.
— Это на самом деле не так сложно, — чуть усмехнулся Лайсон. — Ну, то есть знать это не так сложно.
Ирвен нахмурился, снова погрузившись в какой-то мыслительный процесс, на сей раз казавшийся со стороны еще более тяжелым.
— Нет, извини, я, наверное, не прав, — быстро сказал Лайсон, глядя на него. — Я понятия не имею, сложно или не сложно. Я сам просто всегда это знал. — Он посмотрел в пол и пожал плечами. — В общем, я не требую от тебя никакого ответа сейчас. Но… если… если тебя вдруг это беспокоит, то… будь мы вместе, я бы, естественно, больше не был… ни с кем, кроме тебя.
Замолчав, он тут же нервно усмехнулся и добавил:
— Странно звучало. Как будто я тебя шантажирую. «Брошу проституцию, если будешь со мной встречаться». Не имел в виду в таком смысле.
Ему казалось, что он чувствует, как сердце при каждом ударе с размаху врезается в грудную клетку, а шея растягивается от скачущей по сосудам крови.
— Ладно. Я знаю, что не требую ответа, но скажи хоть что-нибудь. Я себя уже глупо чувствую от этого монолога.
— Я… — Ирвен помедлил, словно придумывая тему для разговора, — никогда не влюблялся ни в кого. Не знаю, почему так. Никогда даже с девушкой не был.
— Хм, — тихо хмыкнул Лайсон с непонятным выражением.
— Это странно, да?
— Я не психолог, я не знаю, — Лайсон нескладно улыбнулся.
— Можно я обниму тебя? — вдруг спросил Ирвен, с надеждой заглянув Лайсону в лицо.
— Д-да, — тот растерялся от неожиданности. — Можно, конечно…
Ирвен ступил на полшага вперед и обвил его руками, положив голову ему на плечо. Лайсон, изо всех сил пытаясь не сжать это сладостное, долгожданное, каким-то чудом попавшее в его объятия тело слишком сильно — так, чтобы Ирвен не смог дышать, — нежно обхватил его спину, словно стремясь впитать ее в свои раскрытые ладони, и вместе с глубоким беззвучным выдохом сами собой закрылись его глаза. Это было сродни погружению в горячую ванну после ветреного и дождливого, полного суматошной беготни дня. Или глотку холодной воды в засушливую, изнуряющую жару. Нет, ничего из этого даже не было близко. Ничего из того, что он знал, не могло сравниться с этим новым ощущением. Ощущением безраздельного счастья.
— Это приятно, — сказал Ирвен, и никогда еще его голос не звучал так близко. — Ты… приятный на ощупь.
— Кхм, — Лайсон издал что-то похожее на смешок и с трудом разлепил скованные ленивым блаженством губы: — Спасибо, я очень рад.
— И… — Ирвен уткнулся теперь носом куда-то ему под ухо, — пахнешь вкусно.