the first steps onto their soil (1/2)

Просторный сквер Константино Сирвидаса[1] украшен белыми садовыми розами, плавными изгибами скамеек и угловатыми выступами бетонных фонтанов, которые больше напоминают о холодной войне, а не о проповеднике-иезуите, в честь которого было названо это место. Они сидят на чемоданах у самого края площади: Мэттью вертит в руках зажженную сигарету, Алана прогуливается с радостным предвкушением во взгляде, а Уилл опирается локтями о колени и закрывает глаза, прислушиваясь к ветру, который шелестит листьями ольховых деревьев у него за спиной. Утренние лучи солнца приятно скользят сквозь лёгкую ткань его белой рубашки – скоро, он уверен, там будет ожог.

Есть что-то правильное в том, где начинается их путешествие: здесь издавна возвеличивалось имя человека – приверженца религии, которую доктор Лектер (Ганнибал, ты напоминаешь себе) скорее всего считает неверной; такой расклад имеет и символический характер: их провожатый наконец может отвлечь молодые умы от этого набожного идола, заменив его теми, что он культивировал у себя дома. На каждом углу в Вильнюсе есть церкви, которые непроизвольно несут в себе атрибуты, позаимствованные у их языческих предков: священные кресты на маковках, дверные проемы, предназначенные для совершенно иных существ. Ганнибал, должно быть, находит в этом утешение.

Жужжание насекомых в летней траве и шум машин на улице – вот что, по мнению Уилла, маскирует приближение Ганнибала. Одно мгновение ничего не предвещает беды, но уже в следующее на его плечо ложится тяжёлая рука, загораживая от солнца лёгкий хлопок и веснушчатую кожу под ним.

«Вижу, Вы нашли остальных», – медленно протягивает игривый голос откуда-то слева. Уилл приоткрывает глаза и видит элегантный ботинок черной кожи рядом со своими потертым кроссовком. (На этот день ты предпочёл комфорт старой обуви чистоте новой.) Ботинок идеален во всем, за исключением нескольких капелек воды возле носка – темных и матовых.

Трудно быть совершенством, размышляет Уилл с полуулыбкой.

Рука на его плече не оказывает особого давления, однако вес её до боли знаком: точно так же большие пальцы собирали с его лица непрошеные слезы в мае. Но ведь Уилл здесь с другой целью – не той, что у остальных – и его общение с Ганнибалом с самого начала выходило за рамки профессионального – к чему-то более личному. Члены семьи ведь могут обниматься, верно? Даже Бо обнимал его в своей неестественной манере, хватаясь за шею, как за буй в гавани.

(Ты знаешь, что Ганнибал мог бы легко сделать это. Просто проскользнув рукой от белой рубашки к пульсу на твоём горле, крепко сжав за локоть с другой стороны, зарывшись лицом в твои волосы, будто ему физически больно – любить тебя. Ты бы даже не обиделся за украденное движение. Было бы приятно снова почувствовать это. Конечно, это было бы не то же самое, но у тебя богатое воображение.)

Уилл прочищает горло, прогоняя пелену мыслей, уходящих куда-то не в том направлении. «Все кипят в готовности к показательному акту контрастов и сравнений», – отвечает он, скользя глазами по гладким, серебристым волосам, уложенным гелем – блестящим на солнце как нити накаливания. «Доброе утро».

Ганнибал широко улыбается. «Мне и правда нравится устраивать хорошее шоу», – говорит он, понизив голос – только для них двоих. Его рука исчезает, как будто её там и не было: теперь она покоится в стальной хватке у другой руки за спиной.

Доктор стоит с вежливым вниманием на лице – присущим военнослужащим и инструкторам; осматривая оставшуюся группу, он выглядит гораздо менее непринужденно. Беверли вытаскивает наушники из ушей, а Мэттью, удивленный тем, что пропустил появление Ганнибала, сминает сигарету. Обычно он более наблюдателен, но так ему и надо.

«Доброе утро, – начинает Ганнибал с невозмутимым видом, – надеюсь, всем понравилось пребывание на Западе страны и её побережье?»

Алана перестает расхаживать взад-вперед и, кивая с легкой улыбкой, желает доброго утра в ответ. Светло-голубой лак на её ногтях поблескивает из-под аккуратного темно-синего жакета. «Разумеется, спасибо Вам, доктор Лектер. Особенно за посещение семинара в Университете Витовта Великого – это было просто чудесно. Такая предусмотрительность с Вашей стороны очень приятна».

«Несколько часов родного языка никому не помешает, если чувствуешь себя потерянным вдали от дома, не так ли? – отвечает он, а после поворачивается к Беверли, – мисс Катц, я надеюсь, мистер Зеллер смог найти мисс Лаундс и мистера Баджа после лекции?»

Она кивает. «Я, правда, не могу обещать, что Фредди и Брайан не будут спорить на протяжении всех двух часов до Утены, но, думаю, если они найдут вашего человека на вокзале, с ними все будет в порядке. Брайан не сильно переживал, что ему не придётся возвращаться сюда и присоединяться к ещё более длительной поездке в тесной машине».

Ганнибал кивает. «Спасибо вам за то, что так быстро прибыли сюда, и за то, что взяли немного вещей, как я и просил. Я понимаю, что это не самый удачный способ перемещения по Европе, но, увы, здесь нам не хватает просторного автомобиля, какие бывают в Америке, чтобы вместить всё. Дары, которые мы будем оставлять по дороге, требуют особого внимания».

Уилл смотрит на Ганнибала снизу вверх, подперев рукой подбородок. «Это относится к Вашим вчерашним делам?»

«Отчасти, да, – говорит Ганнибал с лукавым видом, – есть и другие, которые мы доставим непосредственно в дом – часть из них возьмёт моя ассистентка».

Брови Аланы поднимаются – так бывает, когда она находится в замешательстве; Уилл не часто это видит. В большинстве случаев она представляет собой единое целое – слаженный механизм, ничем не отличающийся от доктора Лектера. «Юргита? – спрашивает она, – я не знала, что она тоже является членом вашей группы».

Таинственная Юргита, экстраординарная помощница и настойчивая просительница чужих чеков. Ему интересно, в какой форме проявляется ее раздражение – при условии, что реальная она совпадает с тем, что представлял себе Уилл. Он рассеянно думает – уже не в первый раз: ему, наверное, следует извиниться перед ней. С ним было очень трудно.

Ганнибал кивает. «Я уверен, если вы подловите ее в нужное время, она сможет рассказать вам, как ее выбросило на наши берега. Вы обнаружите, что у вас с ней довольно много общего: она тоже родилась в Америке, хотя и утверждает, что уже перевоспиталась, - к тому же, она взяла литовское имя, когда сменила гражданство».

Беверли хмурится, а с ней и Мэттью – Уилл вспоминает их разговор за завтраком. «Я думала, ваша группа имеет довольно строгие правила в отношение, так сказать, резервации от внешнего мира», – говорит она с вопросительной интонацией, открывая заметки в телефоне.

«Необязательно жить в дикой местности, чтобы испытывать любовь к одичалым богам», – пожимает плечами Уилл. Он чувствует, как внутри у него что-то скручивает от удовольствия при виде того, как им снова приходится всё переобдумывать. Конечно, им нравится ставить всё под сомнение, но Юргита – воплощение нормальности: она – преподаватель известного университета, веселый консультант по телефону, приятный собеседник. Брайан и Мэттью, может, и не полностью доверяют доктору Лектеру, но они доверяют системе.

(Не все в этом мире строят козни против тебя. Некоторые люди просто хотят вернуться к старым добрым жертвоприношениям вместо скучной показухи мировой религии, используемой для применения силы и влияния через национальные вооруженные конфликты; однако никто не хочет слышать это от тебя, виртуозного наплевателя на церкви и их приспешников. «Во мне слишком много скептицизма, чтобы Бог был в состоянии это вытерпеть», – сказал ты однажды приходскому священнику – твоему суррогатному психотерапевту тех времён, когда твой папа не мог позволить себе оплату нормального врача, даже при помощи правительства.)

«Именно так, Уилл, – говорит Ганнибал с довольным видом, – но, чтобы совсем прояснить ситуацию: мисс Катц, большинство людей действительно предпочитает оставаться в лесу. Они находят своё призвание в работе по дому, если уже не являются коренными жителями – равно как они находят там себе крышу над головой и пропитание. Едва ли было бы практично, каждый день выходить за границы земель и обратно. Так получилось, что моя ассистентка – это мой незаменимый помощник во время путешествий, которые я совершаю довольно часто, и ей необходима машина, чтобы следовать за мной в Вильнюс, если это потребуется. Я могу предположить, что ей будет довольно утомительно кататься со мной каждый день – как, в принципе, и большинству молодых людей».

«Как бы то ни было, – говорит он, расправляя плечи и протягивая руку за небольшой сумкой Уилла, – чем скорее мы отправимся в путь, тем скорее я смогу ответить на все ваши вопросы, к тому же, нам не стоит отставать от графика».

«Пожалуйста, не стесняйтесь копаться в мельчайших деталях. Я ожидаю, что студенты, изучающие нашу культуру будут настолько подробны в своих исследовательских работах, насколько это возможно, – говорит Ганнибал с улыбкой, – я бы не хотел, чтобы нас представили в ложном свете», – добавляет он и отводит их к машине.

---

Литва, или, по крайней мере, природный ландшафт к северу от Вильнюса, по дороге в Утену, очень похож на сельскую местность Юга Америки.

Возможно, есть в этом и толика редукционизма. Надписи на дорожных знаках отличаются, время от времени встречаются кольцевые развязки, а стоимость литра топлива, вероятно, довела бы большинство знакомых Уилла и его дальних родственников в Луизиане до апоплексического удара – тем не менее высокая трава по обе стороны от шоссе абсолютно так же переплетается с колючими зарослями ежевики, как и дома. Линии электропередачи вьются между деревьями и полями – между заборами, заросшими ползучими лианами и сорняками. Сельскохозяйственное оборудование простаивает между участками, а вместе с ним простаивают уютные очаги одиноких домов и предприятий.

Сидя на переднем сиденье Bentley Bentayga, с рюкзаком на коленях, сумкой с вещами в ногах и наблюдая, как маленькие сегменты мира исчезают в зеркалах бокового вида, Уилл впервые за долгое время оказывается пассажиром. Его положение рядом с водителем вызывает большую зависть у Мэттью и Беверли. («Ах, я хотел воспользоваться шансом и разъяснить Уиллу многие вещи, о которых вы трое уже знаете, – говорит Ганнибал, незаметно для остальных подмигивая тебе, – кроме того, – добавляет он, – мистер Грэм, кажется, немного продрог, и ему было бы лучше занять место с подогревом». Это правда – ты немного продрог.)

Ганнибал – абсолютно ненавязчивый водитель, несмотря на его громкие заявления о просвещении Уилла. Пока они выезжают из города, он позволяет Уиллу спокойно сидеть, отвечая на вопросы остальных пассажиров и заполняя паузы байками о том, как изменился регион за время его пребывания в Соединенных Штатах – в качестве врача и профессора. К этим рассказам прибавляются истории и о том, как он учился водить на этой самой дороге, о друге, у которого растут вишнёвые деревья на том самом съезде, и так далее. Уилл мог бы рассказать похожие истории о межштатной автомагистрали 59, если бы хотел; вот и еще одна точка соприкосновения.

Ганнибал периодически поглядывает на Уилла, но не произносит ничего без повода. Они обоюдно хранят эту уютную тишину.

Уилл клюёт носом, то засыпая, то просыпаясь в обволакивающей теплоте кресла. Он бы позволил сну окончательно взять верх, если бы не думал, что это будет невежливо – к тому же, он все еще чувствует ночную боль, сжимающую в тисках его пальцы. Он усердно заламывает их. Он игнорирует просьбу Аланы не делать этого. Ей никогда это не нравилось, даже когда они были вместе – как будто он причиняет себе вред вместо того, чтобы по-настоящему выпускать пар. Двигатели тоже скрипят и шипят под давлением – чем же они отличаются от его рук?

По крайней мере, Беверли не корит его за это – просто посмеивается, несмотря на то что ее раздражает заднее сиденье: приходится постоянно вытягивать шею из-за подголовника для лучшего обзора; она периодически заправляет прядки волос Уиллу за уши, приговаривая: «Эй, шеф, хорошо, что ты не ведёшь машину со всем этим членовредительством. Как там вид спереди?»

«Если бы мне сказали, что мы сейчас за пределами Билокси , и если бы на обочине стояла одинокая цапля или мужик, продающий рыбу, я бы, с большой вероятностью, поверил», – говорит Уилл, поворачиваясь, чтобы встретиться с ней взглядом. Беверли настроена на профессиональный лад и не собирается никого обижать, в то время как Мэттью сидит с кислым лицом. Уилл морщится. «Наверное, надо было пустить Мэттью вперед, чтобы он вытянул ноги».

«Если вы будете достаточно долго смотреть из окна, скорее всего, обнаружите и то, и другое», – говорит Ганнибал, направляя взгляд на дорогу, но уделяя внимание всему, что происходит в салоне.

«Высокогорье – это страна озер, и мы не жалуемся на разнообразие птиц или мест для рыбалки. Некоторые темы универсальны, независимо от lingua franca или религии».

Алана кивает с заднего сиденья. «Вы не похожи на обычного деревенского паренька, – говорит она, переводя взгляд с лобового стекла на профиль Ганнибала, – Вы всегда столь вежливы и либеральны на своих лекциях – трудно представить, что Вы когда-то играли в футбол с соседскими ребятишками на узкой тропинке или ловили рыбу в ручье неподалеку от дома».

Ганнибал наклоняет голову, снова улыбаясь. «Я собирал пшеницу и потрошил домашний скот, если это то, что Вы имеете в виду. Я также буду охотиться на кабана в рамках нашего девятидневного празднества – это традиции нашей семьи. Просто так получилось, что, в отличие от сельских детей в других концах света, я с детских лет изучал вместе с этим немецкий язык и риторику». Он на мгновение замолкает, постукивая пальцами по рулю в такт тихой мелодии Вагнера, играющей по радио. «Как и моя сестра, которая даже сейчас, распоряжаясь большим фермерским хозяйством и ухаживая за козами, может говорить со мной загадками, прогуливаясь по садовой дорожке, или играть в шахматы не хуже любого другого академика. Хорошо прожитая жизнь не обязательно должна состоять исключительно из умственного или физического труда».

«Таков старый мир», – снова кивает Алана, как будто в этом есть хоть какой-то смысл. А ведь действительно, такой расклад мог бы ей понравиться, думает Уилл. Её семья из Северной Каролины не испытывала особых трудностей как в Фоллс-Лейке, так и в Вашингтоне. Вот и получилась она – чья-то умная жена, ждущая своего часа – если, конечно, Алана когда-нибудь решит, что хочет этого, или если ей придется дальше потакать желанию своих родителей в том, чтобы видеть ее замужней и счастливой – где-нибудь и когда-нибудь.

(Ты тоже думал об этом однажды: о поразительной нормальности, которую она олицетворяет в купе со своим интеллектом – как редкий цветок в поле, который поразительно соответствует твоим аналитическим способностям, но не попадает под них. Ей всегда было больно, когда ты пускал в ход свои неизбежно вредные привычки – посланники необратимой судьбы, говоря языком Ганнибала. На самом деле, особой разницы в названиях нет – та же история превращения, другой катализатор.)

«У Вас вообще было время на что-либо, кроме работы по дому и школы?» – спрашивает Мэттью: у него все еще кислое лицо, потому что ему тесно на заднем сиденье – однако ему повезло, что он не оказался посередине. Алана добровольно соглашается на это бесчестье. Первые тридцать минут поездки он молчит – ему достаточно слушать и наблюдать. Он особо не обращает внимание на ландшафт за окном, разве что время от времени отмечает ту или иную вывеску и снова опускает взгляд на телефон. «Не могу себе представить, чтобы это способствовало созданию счастливой атмосферы или развитию здорового мышления. Самоотвержение – та ещё сука», – добавляет он с шипящей сссссс в последнем слове.

Уилл видит, как Ганнибал бросает короткий взгляд в зеркало заднего вида. Он, наверное, раздражён. Уилл не думает, что в последнее время кто-то ругался в его присутствии или хотя бы осмеливался сказать грубое слово.

Что бы ни промелькнуло на его лице, оно так же быстро исчезает. «Вы либо цените то, за что несете ответственность, либо презираете это. У меня нет ни малейшего намерения отказываться от своего наследия или людей, которые дорожат им, так что почему бы просто не наслаждаться процессом, верно?»

«За что же Вы несете ответственность, если Ваша сестра – и фермер, и коз пасет?» – спрашивает Мэттью. Это звучит несколько пренебрежительно из его уст: образованный человек высмеивает сельскую работу, проверяя, может ли это сойти ему с рук.

Улыбка Ганнибала становится шире, но выглядит теперь искусственной: как вежливая маска, которую надевают для надоедливых пациентов, несносных лекторов и сотен других людей-вредителей, встреча с которыми кажется Уиллу неизбежной. Уилл помнит, что надевал такую же для Чилтона. «Помимо непроизвольной евангелизации иностранных граждан? – спрашивает он, приподнимая брови, – как один из немногих, кто проживает и на территории дома, и за её пределами, я занимаюсь охотой, исследованиями и заботой о придорожных святынях. Слежу за тем, чтобы древние места, знающие дорогу к нашему дому, были гостеприимны для существ, которые время от времени их населяют».

Мэттью выдавливает тонкую улыбку: каждый волосок его отросшей щетины кажется слишком грубым в складках лица – он выглядит менее комфортным в своей коже, чем большинство людей – как будто он надел ее, просто чтобы примерить. «Что же, это звучит невероятно эзотерично и крайне расплывчато».

(Однажды ты пытался объяснить это Беверли: почему тебе не нравится Мэттью Браун – почему ты не хочешь, чтобы он стоял рядом и с пугающим интересом наблюдал, как ты непроизвольно препарируешь людей на части. Как будто он пришел посмотреть, как ты от скуки читаешь человека – книгу для тебя, будто это какой-то волшебный трюк, а не трагическая потребность к пониманию людей, потому что ты чувствуешь всё не так, как большинство из них.)

(Ты просто предполагаешь. Что чувствуешь не так же, как они. На самом деле ты этого не знаешь.)

Это вызывает у Ганнибала смех: сухой – так, что видны острия зубов и угольно-теплый прищур глаз. Уилл не то чтобы несогласен с оценкой Мэттью, однако он рад, что Ганнибал, по крайней мере, может видеть, как глупо звучат доводы Мэттью со стороны.

«У Уилла есть более глубокое понимание святынь – вчера у нас была возможность обсудить это в офисе, но, я полагаю, большинство ваших исследований будет ориентировано на социальные темы, а не религиозные, мистер Браун. В наши дни людям мало что рассказывают о придорожных крестах – только то, что их много в Шяуляе и что большинство из них католические, но даже они, к сожалению, не имеют никакого отношения к тем, о которых говорю я».

Он снова задумчиво постукивает пальцем по рулю, скрипки несутся в такт друг другу из динамиков. Уилл удивляется тому, как обычные жесты обретают новый смысл в переплетении рун, идущих по бокам кистей Ганнибала, и что Ганнибал, скорее всего, даже не задумывается об этом.

«Мы приближаемся к нашей первой остановке, – говорит Ганнибал, – вскоре я смогу показать вам, что имею в виду. Практика во время полевых работ всегда предпочтительнее теории, вы согласны?»

Через несколько минут они сворачивают на сельскую дорогу, по обеим сторонам которой растет высокая трава. («Эти дороги гораздо старше, чем шоссе, но намного менее удобны для передвижения на автомобиле».) Уилл закрывает глаза, чтобы всем телом чувствовать ухабы на дороге, представляя, как он снова мчится в старом грузовике своего отца к ближайшему источнику пресной воды с более-менее сносным причалом, с которого можно забросить удочку. Бентли вряд ли имеет что-то общее с грузовиком отца, но, опять же, ему всегда говорили, что его буйному воображению можно позавидовать.

---

Смотреть здесь, на самом деле, особо не на что: это просто обычный столб, который стоит посреди поля и выглядит при этом довольно одиноко – он похож на указатель перед перекрестком, и единственное, что его отличает от любого другого дорожного знака, – это маленькие металлические зубцы и завитки, которые выступают из его верхушки, как из набалдашника фонаря. Если бы соседний километровый указатель был чуть ближе к нему, Уилл мог бы предположить, что это обозначение семейной собственности – только без указания фамилии, что, конечно, может привести любого в замешательство – нашел ли он то место.

У Ганнибала, однако, таких сомнений не возникает. «Вот мы и на месте», – говорит он, доставая тряпку из подлокотника; он обрызгивает ее водой из термоса, который до этого лежал в багажнике, и поднимает глаза на свою цель, одиноко стоящую и безмятежно забытую в живой изгороди из желтой горчицы.

«Придорожные кресты вряд ли являются только литовской традицией, но stogastulpis – их проявление здесь – это своего рода адаптация гораздо более древней практики», – говорит Ганнибал, приближаясь к столбу с целеустремленностью следователя. Он обходит его, утопая по пояс в полевых цветах, и задумчиво проводит пальцами по фигуркам маленьких змей, удерживающих основание конструкции, затем заглядывает в небольшое окошко, чтобы посмотреть на скульптуру, размещённую внутри. «Столб с крышей – да, – но и алтарём, декорированным фигурными узорами. На нем, как вы можете заметить, нет ни христианского креста, ни святых, ни распятия – вместо этого он несёт настоящее saulė: солнце, овеянное лучистыми ветрами. Трёхъярусная крыша здесь для трех уровней бытия. Семья, живущая дальше по дороге, – он указывает на грунтовую тропинку сразу за перекрестком, – имеет очень древние корни, возможно, столь же древние, что и вехи нашей семьи в истории».

«Почему же именно Вы должны ухаживать за ним? Почему не семья, которая живёт рядом?» – спрашивает Беверли: она всегда делает упор на практичность.

Ганнибал поочередно подносит тряпку к железным деталям, протирая их по какой-то невидимой траектории. «Потому что Одре за семьдесят, а ростом она около полутора метров, к тому же, она очень редко выходит за порог своего дома, если на то, конечно, нет веской причины – хотя и пытается это исправить», – усмехается он, протягивая руку еще выше – на верхний ярус святилища. «Это небольшая услуга, которую я с радостью могу оказать – я в любом случае останавливаюсь здесь: слежу за тем, чтобы крест сохранялся в приличном состоянии, а она, в свою очередь, присылает нам одежду ручной работы. Так, никто не сидит сложа руки, и соблюдается исконный порядок вещей. Кроме того, путь сюда позволяет мне отвлечься от рутинности моих обычных поездок на работу»

Удовлетворённый чистотой столба и алтаря, Ганнибал возвращается к машине и открывает холодильник, занимающий вместе с узкой лопатой бо́льшую часть багажника. Он достает лопату и сверток коричневой бумаги, а также запечатанную красным сургучом бутылочку с каким-то алкоголем.

«Что, теперь ещё и садоводством займёмся?» – спрашивает Мэттью, слишком уж самодовольно улыбаясь своей шутке.

«Что-то в роде того, – соглашается Ганнибал. – или, лучше сказать, удобрением» – говорит он, обнажая под губами очень белые зубы: не кусая, но забавляясь. Он раздвигает заросли жёлтой горчицы и втыкает лопату в мягкую землю – очевидно, что это место регулярно вскапывается. Ганнибал отбрасывает в сторону черную, плодородную, влажную почву. Он без особых усилий копает где-то на полметра вглубь: земля хорошо подготовлена; стебли растений покачиваются при каждом движении.

Ганнибал тянет бумагу за край, разворачивая ее: внутри оказывается изрядный кусок мяса – красно-розовый и чистый – удивительно чистый, учитывая, что он пролежал больше двух часов в переносном холодильнике.

Поход к мяснику, понимает Уилл. Это точно не то занятие, которое вы спешите разделить с гостем. Не то место, где, имея человека на буксире, можно не испытывать хотя бы доли неловкости, обсуждая куриные бедра или говяжье филе.

Ганнибал очень бережно кладет мясо на дно ямки. Даже Алана, обычно любопытная и понимающая, наблюдает за этим с интересом и беспокойством – будто она наблюдает за тем, как у кого-то на другой стороне улицы случился припадок. Ганнибал откупоривает бутылку ножом, снимает восковую печать и выливает содержимое поверх мяса, а Уилл задумывается, что это, возможно, куда более древняя религия, чем он мог себе представить; обряд больше напоминает то, как человеку выливают молоко на макушку в ожидание благословения реки Ганг в индуизме, а не привычные кресты из пепла на лбу и очищающие просвирки для евхаристии в католицизме или виноградный сок вместо вина в баптистской общине.

(Требовать настоящей крови – вот что достойно уважения. Какой вообще имеет смысл жертвоприношение, если оно сужается до миниатюры или символической пародии? Должен ли бог отпускать грехи человеку, который просто постится вместо того, чтобы пустить кровь ягненку или своему первенцу? Для тебя это едва ли одно и то же – разумеется, это не одно и то же для бога, хотя, возможно и то, что Бог не видит разницы, и всё это просто одно больше высокомерие, задрапированное по самое не хочу.)

Беверли, стоявшая до этого в полной любопытства (скептицизма) позе: уперев руки в бока и глядя на ямку с чем-то, похожим на трепет, во взгляде, – первая выходит из оцепенения. Ганнибал снова берет лопату, чтобы прикрыть углубление землёй.

«И, что, мы собираемся делать это еще на нескольких остановках? – спрашивает она, – Я имею в виду, это же чёртов двухфунтовый рибай. Вы вообще как часто это делаете?»

«Еще как минимум пять остановок, – отвечает Ганнибал, – но только в дни солнцестояния и равноденствия, так что для меня это сущие гроши, и уж точно не такая большая нагрузка, как может показаться сейчас. Конечно, много чего надо сделать в ночь перед возвращением домой – но лишь потому, что я всегда придирчив к самой составляющей даров», – добавляет он с задумчивым, но непоколебимым видом; лопата за лопатой – он засыпает подношение землей: стебельки травы и комки суглинистой почвы сыплются на его черные ботинки. «Ведь если уж делать что-то, так делать хорошо, и делать самостоятельно», – заканчивает он.

Возвращение в машину обходится без неловкости, несмотря на испытанный зрителями шок: они ранее становились свидетелями обхода престарелых родственников и раздачи благотворительных пожертвований, – однако само осознание того, что прямо сейчас под землей гниет кусок мяса, оседает у Уилла где-то в дальней части сознания: понимание истинного положения вещей слишком тяжело, и его присутствие переполняет горло Уилла – будто бы вопреки тому чувству, которое он привык испытывать – то есть полному его отсутствию.

Где-то слева от него, Ганнибал заводит машину.

Уилл чувствует, как его рот кривится. «Это офигеть как много еды, которую надо оставить, - говорит он, – вы когда-нибудь добавляете ещё что-то или готовите другое подношение? Вы считаете, именно это не останется без благодарности?»

Ганнибал спокойно кивает, раздумывая в тишине над своим ответом, и через несколько мгновений озвучивает свои мысли.

«Если бы Вы пришли ко мне в гости, я бы не мог дать Вам просто салат и стакан воды, считая при этом, что Вы останетесь сыты, - объясняет Ганнибал, – Вы же понимаете, что это важно делать и для богов, зашедших в гости?»

Трудно перечить путешествующему божеству или традиции гостеприимства – чему-то универсальному внутри тебя – тому, что предлагает гостям пиво перед обедом или открывает для них единственную бутылку хорошего вина, отказывая себе в этом наслаждении. Даже у Уилла не находится на это ответа.

«Ах, я чуть не забыл,» – говорит Ганнибал и быстро выходит из машины. Он направляется бодрым шагом в сторону от перекрестка и присаживается в борозду у дороги – где как будто бы открывает что-то. Возвращаясь к машине, он несёт в руках еще один аккуратный, но довольно большой свёрток белой бумаги – какую обычно используют мясники – очень чистый, с синим бантом. Ганнибал открывает багажник и кладёт свёрток в холодильник – отдельно от остальных даров.

«Это благодарность за хорошо выкопанную ямку?» – спрашивает Алана, опираясь руками о заднее сиденье – разглядывая холодильник и вопросительно улыбаясь. Уилл не видит ее лица, но он знает этот тон, этот игривый наклон головы. Ему не нужно видеть её улыбку, чтобы знать, что она там есть. «Что-то домашнее в обмен на Ваши дары?»

«Мясо в большинстве своём – на пиршество во время Расоса, – говорит он, – просто несколько иное – особого способа приготовления». Ганнибал закрывает холодильник и возвращается в машину. «Считайте то мясо, что оставил я, кошерным, подходящим только для божества – это же предназначено исключительно для нашего потребления».

«Не было бы более разумно им же и оставлять мясо, раз уж они что-то всё-таки доносят до сюда?» – спрашивает Беверли, снова выглядывая в окно на столб – как будто бы более одинокий, но безмятежно сияющий в лучах утреннего солнца.

«Ах, но тогда это было бы совсем не то мясо, не так ли?» – говорит Ганнибал, пристегиваясь и заводя машину с абсолютной уверенностью – такой, что поглощает все возражения, утоляя свой непомерный голод.

---

Верные традициям, большую часть пути на Север они едут проселочными дорогами, время от времени переходящими в гравий и грунт; они любуются полями, на которых дремлет рогатый скот с новорожденными телятами, любуются желтым покрывалом из горчицы, руты и ромашек, кивающих головками в лучах лоскутного солнечного света, прорезающего редкие облака.

Уилл прислушивается к рассказам о семьях, которые живут по краям этих разветвленных святилищ – точно так же его собственные родственники рассказывали ему, где раньше жила двоюродная бабушка Мэри, или кому принадлежал гравийный карьер до того, как в 60-х годах сюда переехали Фостеры, и как хорошо, что их двоюродный или троюродный брат теперь переехал к своей дочери и зятю в Мемфис.

(«А вот в этом доме в 60-х годах мой отец спрятал младшую дочь владельцев, которая находилась под подозрением в шпионаже. Партии было недостаточно, чтобы все граждане оставили своего бога – граждане также должны были держать рот на замке и не ставить под сомнение деятельность членов Партии, живущих в расточительстве», – говорит Ганнибал, а ты наблюдаешь за тем, как он задумчиво постукивает по рулю – словно щелкает ручкой, или откидывается на спинку стула, погрузившись в свои мысли о давно пережитой несправедливости, обиде, которая не может быть забыта. История, должно быть, выводит его из себя, несмотря на то, с каким удивительным оптимизмом он, политический сирота и вообще довольно неоднозначная личность, движется вперед.)

Большинство из этих семей не являются прямыми сподвижниками Лектеров, даже если они религиозно близки друг другу – Ганнибал не описывает их с той же душевной теплотой, с которой он говорит о своей сестре – скорее, как соседей, которые ему милы как часть пейзажа в книге его жизни. Какие бы странные особенности ни привнесли Лектеры в свою веру, это, кажется, не мешает им сотрудничать с окружающими. Всяко лучше католицизма, и всяко лучше порабощения.

Конечно, Мэттью подозрителен по своей натуре, а Брайан – законченный пессимист: кроме чёрного юмора и ехидных замечаний от них ждать нечего, – и Уилл, привыкший к этому за время от его приглашения до их отъезда, уже почти не обращает на них внимание, но сегодняшний завтрак стал показателем того, что они не одни такие в Литве. К сожалению, Уилл не может спросить у поселенцев, что же такое делают Ганнибал и Миша Лектер и почему это заставляет иностранцев стекаться к ним, а после никогда не уезжать.

Они останавливаются в конце длинной подъездной дорожки, и Уилл на какой-то момент задумывается, не подъехали ли они уже к Утене или, может быть, вообще к родовому поместью Ганнибала. Он точно не знает, где именно находится их шестая остановка – его телефон давно потерял сигнал – тем не менее три часа между скрытыми дорогами, сильно заросшими участками земли и открытыми полями, украшенными маленькими прудами и озерами, пролетают очень быстро.

Никакого креста Уилл не видит, однако Ганнибал берёт свое подношение – привычные уже мясо и алкоголь в упаковке – и без колебаний скользит мимо ворот, исчезая в роще, бросив на прощание «Я всего на минутку».

Четверо же студентов остаются вертеть головами в машине, как дети, которые больше путаются под ногами, чем помогают. Уилл бы посмеялся над этим, но под покрывалом лучистого солнца, пробивающегося сквозь лобовое стекло, и тишины сельской дороги, мягко вздыхающей и неподвижной, просто заснуть кажется фантастической идеей – это именно то ощущение комфорта, которое он искал прошлой ночью и вместо которого получил болезненное воспоминание о едва пережитой простуде.

(«С тобой всё в порядке», – говорит Бо, опустив глаза на синтетический край фланелевого одеяла – он не встречается с тобой взглядом, но ты знаешь, что там, с другой стороны его склоненной головы, зияющая пустота вместо шеи. С воспоминаниями приходит и приглушенный гул мыльных опер, идущих по телевизору, вмонтированному в больничную стену, их скрипучий вой через катодные трубки. «Они сказали, что с тобой все в порядке».)

Сосны и ели здесь растут густо. Уилл поворачивает голову и прислоняется к окну, опуская взгляд на покрывало из васильков и ярко-пурпурного амаранта, который высовывает свои острые головки из высокой травы, исчезая в тени подлеска.

(«С тобой все в порядке».)

Уилл вздыхает, борясь с растущим беспокойством: он медленно выжимает воздух из своих лёгких – от вдоха на конце языка до нижней части диафрагмы. Он открывает дверь и выходит из машины. «Мне только размять ноги», – говорит он, и тогда Беверли с Аланой снова поворачиваются друг к другу, высказывая предположения, почему им надо ждать, почему именно на этой скрытой дороге, с этими недоверчивыми сельскими жителями и владельцами частной собственности. Уилл – сам, во многих отношениях, недоверчивый сельский житель, только без скрытой дороги в распоряжении – лишь горько усмехается в ответ.

В ясности позднего летнего утра, за запотевшим стеклом автомобиля лес кажется еще темнее. Уилл может разглядеть стволы высоких сосен, нижние ветви которых истерлись в обоюдной попытке задушить друг друга, перекрыв живительный свет.

Цветы исчезают на обочине дороги, но такова губительная сила природы: вокруг поваленных деревьев, которые оказались не в состоянии пережить зиму, или возраст, или безжалостное давление своих братьев и сестер, растут маленькие холмики из травы и мха. Уилл на подсознательном уровне ощущает все эти крошечные организмы: ползающих жучков, грибы, налет гниения на суглинистой почве. Он больше чувствует, чем видит воду – мягкую торфянистую землю где-то за пределами их досягаемости. К его разочарованию, чего он не видит сквозь покров леса, так это дорогу, по которой исчезает Ганнибал.

Что он, однако, замечает, так это ветвистую голову оленя: черные как смоль рога и массивное туловище, выделяющее его в роще деревьев.

Олень лежит во мху, и Уилл как будто не может отвести от него взгляд. Уилл ступает на траву, с осторожностью обходя цветы, в влажном тепле которых жужжат где-то под его ногами пчелы.

«Все в порядке, Уилл?»

Чья-то рука сжимает его плечо – почти так же, как сегодня утром. Уилл стряхивает с себя прежнее оцепенение и смотрит на Ганнибала, у которого уже ничего нет при себе: все, что нужно было оставить позади, нашло пристанище где-то за пределами сферы видимости пассажиров. Когда Уилл оглядывается назад, в лес, олень оказывается не более чем холмиком среди деревьев – зелёным и безликим.

Уилл смотрит пристально – его действительно там нет и никогда не было. «Вы ко всем так подкрадываетесь, или это я легкая мишень?» – спрашивает он, поворачивая голову к Ганнибалу.

«Если я расскажу Вам всю правду сейчас, мне уже будет не так весело на грядущей неделе», – отвечает Ганнибал, с задумчивым видом постукивая пальцем по своей щеке, затем он снова опускает руку на спину Уилла и направляет его к открытой дверце машины. (Сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся? Ты что, снова не в себе?)

Уилл кивает, несколько волоча свои ноги по мелкому гравию, прежде чем ступить на асфальт – он пытается вспомнить, во сколько, согласно часам на приборной панели, он вышел из машины. «У вас здесь тоже где-то застенчиво припряталось святилище?»

Ганнибал улыбается. «Эта территория располагается совсем рядом с нашей: между нами находится озеро, а также есть соглашение об охоте в пограничных лесах. И, да, здесь есть придорожный крест, но его не видно с дороги».

«Значит, Вы возьмете и у животных свой фунт мяса – не только из аккуратно завернутого свертка с края дороги?» – спрашивает Уилл.

«Очень гигиенично, конечно», – замечает Беверли. Ганнибал только улыбается на этот дерзкий комментарий и скользит на водительское сиденье.

«В этом как раз и заключалось еще одно из моих вчерашних поручений, – объясняет он, – связаться с охотничьим клубом и убедиться, что у нас все в порядке с документами на все охотничьи трофеи. Что бы не утверждали мои коллеги, это очень неприятно, когда меня критикуют за то, что я не становлюсь на учет в государственных учреждениях. Я не имею ничего против того, чтобы взвесить бивни и рога и выплатить какую-то символическую сумму на благо государству, – говорит он, высоко подняв голову, – наша семья понимает ценность как живых обитателей, так и работы мясника. Я надеюсь, никто из вас не испытывает особого отвращения к употреблению в пищу того, что вы убили».

«Таков жизненный цикл, – говорит Мэттью, медленно растягивая слова и пожимая плечами, – это, вероятно, древнейший обряд в истории человечества – независимо от религии или культуры».

«Именно так», - подтверждает Ганнибал, выезжая тем временем из леса. Беверли и Мэттью обмениваются взглядами, в то время как Алана не сводит глаз с пола кабины. Уилл – недостаточно смелый, чтобы спросить, и достаточно тактичный, чтобы понять, что ему не следует о чем-либо спрашивать – задумывается, что же такого он пропустил в этих беседах, расползающихся по всему Каунасу и Клайпеде и еще нескольким городам, названия которых он не запомнил, потому что их не видел. Его туда не пригласили.