that keeps the obsequies so strict (2/2)

Доктор Лектер смеется в ответ и открывает дверь, которая до этого находилась за ним. «Прошу, заходите и, пожалуйста, расскажите мне, что Вы думаете о Вильнюсе – моем маленьком доме между домами».

Уилл удивлен, увидев, что комната внутри яркая и жизнерадостная. После ослепительной белизны холла и настенной росписи кажется, что он должен спуститься куда-то в пещеру или в потаённый уголок церкви – а не в гостеприимный офис. Уилл следует за ним, не сводя глаз с блестящего шелка на жилете доктора Лектера, который слегка сияет, переливаясь при каждом шаге. Он чувствует облегчение. Он не должен отвечать за то, что будет дальше; ему просто нужно следовать.

---

Некоторое время Уилл просто оглядывается по сторонам – прямо как в вестибюле с расписными стенами.

Доктор Лектер не мешает ему, поправляя кипы бумаг на столе – наводя порядок в несуществующем беспорядке. Уилл просто не может представить его в многослойном запустении одержимого исследователя или рассеянного учителя. Уилл вообще не уверен, способен ли доктор Лектер оставить хотя бы одну пуговицу праздно расстегнутой – даже отсутствие пиджака дезориентирует Уилла, но, как он уже предположил, сегодня очень теплый день, и добрый доктор, вероятно, не ожидал компании.

«Я рад, что Вы смогли приехать, а – еще больше – что вы смогли найти время для посещения университета, и, самое главное, меня», – говорит доктор Лектер, указывая рукой на место для посетителей – старое черное кресло , очень похожее на трон, несмотря на скромный цвет. «Наше общение в Штатах было кратким и несколько деликатным по своему характеру. Просьба посвятить часть своего лета просмотру нашего пасторального искусства – ещё и сделанная в последнюю минуту – это достаточно серьезная просьба».

«Мне, в любом случае, было некуда пройти», – говорит Уилл, немедленно съёживаясь от того, как грубо это прозвучало. Доктор Лектер, однако, ничуть не смущается и снова бросает на него тяжёлый, собранный взгляд.

(Был один документальный фильм об американском белоголовом орлане, который дико и гордо кричал с высоких деревьев северо-западного побережья – одновременно холодного и сияющего, как броня в лучах утреннего солнца. Ты – ещё маленький и длинноногий – обзавелся первой парой очков, так как школьная медсестра сказала твоему папочке, что именно с этого надо начинать решение твоих проблем в школе. Золотистая радужка и зоркий глаз птицы вызывают зависть. Ты, конечно, ничего не видишь за дешёвыми стёклами от Medicaid, поэтому, будучи в глубине души и с научной точки зрения обречённым, стараешься наверстать упущенное, слушая и наблюдая. Ты культивируешь иное зрение. Орел просто летает и ловит что угодно без особых усилий. Таков, по твоему мнению, и доктор Лектер. Ты задумываешься, что же он разглядел в тебе за столь короткое время.)

(Уязвимость. Деревце в подлеске, борющееся за свою жизнь – задушенное ветвями более высоких деревьев.)

Доктор Лектер сидит, не сводя глаз с Уилла.

«Нам с сестрой будет только в радость предоставить Вам тихую гавань, в которой Вы могли бы бросить якорь. На эту неделю и, если повезет, немного дольше. Вы не должны считать себя исключенным из всего путешествия только потому, что не хотите делать наброски, брать интервью у других исследователей и любоваться средневековыми зданиями, переделанными под музеи», – говорит он мелодичным голосом, сверкая при этом зубастой улыбкой – Уилл уже не совсем понимает, что и думать об этом.

«Но ведь в этом и заключается цель поездки?» – говорит Уилл, наклоняясь вперед. Кресло скрипит под ним. «А то не очень-то ответственное расходование университетского бюджета получается, если посетители, не имеющие никакого отношения к исследованию, будут просто слоняться по сельской округе».

«Не говорите своим братьям по оружию, но я финансирую всё самолично, – сообщает доктор Лектер, подмигивая, – заведующий филологическими программами в Вильнюсе – не самый большой поклонник моей семьи и наших религиозных практик. Считает, что я слишком... – он сжимает и разжимает пальцы, между которыми – как птицы расправляют свои крылья – мелькают темные символы, – скажем так, привержен традициям. Чтобы противодействовать этим предубеждениям, я стремлюсь приглашать людей широких взглядов, а уж спонсировать путешествие по Европе – сущие гроши. Считайте это ответной благодарностью», – говорит он, тоже наклоняясь вперед, и, перекрестив колени, кладёт на них свои сцепленные руки.

Привержен традициям. Уилл проводит языком по нёбу. «Да я, как бы, и не против – до тех пор, пока не надо будет подписываться на поджог какой-нибудь церкви или предсказывать будущее по свежевырезанной печени», – говорит он с полуулыбкой.

Доктор Лектер откидывается назад, машинально разглаживая собравшуюся ткань своего галстука и перекатывая между пальцами зажим-полумесяц. «Вот это настрой, – улыбается он, – наша аудитория в дни солнцестояния состоит в основном из довольно случайного набора людей: многие из празднующих какое-то время были за границей и не могут себе позволить роскошь даже недолгого пребывания вне дома. И Вам, и им будут рады в равной степени, так что, скорее всего, Вы не будете сильно выделяться – если Вас это беспокоит. Во всяком случае, до тех пор, пока мы с Мишей не приложим усилий для обратного», – признает он.

«Я чувствую себя немного странно, вторгаясь в дела вашей семьи», – говорит Уилл, разглядывая высокие полки с книгами, тяжелый деревянный стол, блестящие медные и оловянные украшения, и его улыбка снова сползает вниз. Окно в кабинете доктора Лектера выходит на мощеный двор – большой железный крест отбрасывает длинную лучистую тень на стекло, а на вершине его сияет полумесяц.

«Стихии и небесные тела представляли особый интерес для наших предков – всё ещё представляют, только теперь для нас, – говорит доктор Лектер, прослеживая за долгим взглядом Уилла, – это останки придорожного креста, который принадлежал моему другу – кресту как ознаменованию его кончины суждено стоять вместе со своими собратьями перед нашим домом. Сейчас это невозможно, но зимой, когда будет потише и никому не придется за это отвечать, мы попытаемся переместить его».

Уилл с восхищением смотрит на крест – на то, как в нем в равной мере чередуются округлые и острые формы. «Они все предназначены для того, чтобы служить надгробиями?»

«Вовсе нет, – говорит доктор Лектер, подходя к кресту, – это своего рода святыни: когда-то они стояли на перекрестках дорог или перед сельскохозяйственными угодьями и местами поклонений. При содействии католиков, конечно, но гораздо старше их религии по сути. О кресте стоит думать, как о маленьком домике, возведенном на длинном деревянном шесте – только служит он убежищем для духов, а не для дорожных указателей. Этот был найден в очень плачевном состоянии, – добавляет он, дотрагиваясь пальцем до отслаивающейся полосы ржавчины. – но мы приведем все в порядок. Я намеревался остановиться у других, известных мне крестов завтра по пути в Утену. Наш первый из девяти дней вместе начнется с того, что мы почтим память древних затерянных дорог».

Уилл смотрит на крест в немом восхищении перед его возрастом. Конечно, это никогда не было его областью исследований, и он никогда не интересовался историческими памятниками – ни здесь, ни где-либо еще, однако один только вид металла – практически черного, если не считать проблесков оранжевого по краям – наполняет Уилла чувством благоговения, а не скукой. В отражении на оконном стекле доктор Лектер наблюдает за Уиллом.

(Лишь гордый орёл, вопреки всем обетам, ты шевелишь губами в такт своим мыслям – поэма легко приходит на ум, и ты пытаешься не встречаться с глазами в оконном стекле, По воле небесной, парил над песками.)

---

Девятидневная неделя с девятидневным исполнением различных ритуалов, как оказалось, требует много работы. Уилл посмеивается, думая об этом: у них, наверное, уже готовы богослужебные наряды для чего-то вроде евхаристии – и есть строгие правила, которые необходимо соблюдать, тем не менее всё в итоге сводится к тому, что доктору Лектеру приходится брать отгул на работе, очищать холодильник и упаковывать сумку – как и любому другому человеку.

Когда доктор Лектер запирает свой кабинет, следующий за ним на буксире Уилл очарованно разглядывает длинный список покупок, написанный почерком, более размашистым, чем почерк самого доктора Лектера. Кое-что от моей сестры, объясняет он, аккуратно складывая бумагу по прямым линиям и помещая её в карман пиджака. (Полосатого, с тонкими, как волос, красными линиями на темно-синем фоне. Практически нейтрального, если сравнивать с его костюмом для лекций – как будто он хотел сегодня оставаться незаметным.)

«Уже нуждаетесь в продуктах из магазина, чтобы приготовить гуляш для предков?» – поддразнивает Уилл, засунув руки глубоко в карманы куртки. На самом деле, ему это не нужно, но он чувствует себя несколько расслаблено в послеполуденном жаре офиса – и укрывается этим чувством, как одеялом, от мягкой влажности городских улиц. Где-то в сумерках поют птицы.

«Вы обижаете меня, Уилл, – говорит доктор Лектер, – урок номер один: наша культура – это мясо, хлеб и картофель, а не макароны. Хотя, если быть честным, – добавляет он, – я действительно какое-то время учился во Флоренции, так что и съедобную версию пасты могу для Вас приготовить».

Уилл ухмыляется, разглядывая булыжники под ногами. «В этом нет необходимости, – говорит он, – ночь перед поездкой всегда проходит в суматохе. Ты дважды проверяешь, взял ли зубную пасту и выбросил ли все из холодильника».

«Вам о многом нужно было позаботиться? – спрашивает доктор Лектер, – любопытство исследователей в области теологии и антропологии я обычно считаю за само собой разумеющееся – Вы же скорее потворствовали моим желаниями, ни о чём не прося взамен, и я боюсь, что это сильно ударило по Вашему карману. Юргита сообщила мне, что Вам достаточно трудно возместить расходы», – добавляет он с иронией в голосе и улыбке.

Нет, думает Уилл. Нет, он вообще мало что оставил за собой, но об этом сейчас трудно говорить. Единственные важные вещи: его паспорт, одежда и небольшая сумка с рыболовными грузилами разной формы, – лежат где-то в его багаже. Последние привлекают внимание службы безопасности в аэропорту, однако Уилл все равно берёт их, узнав, что на территории Лектеров есть озеро. (Твой папочка сделал их: переплавил из металлолома, выковал из старых лодочных деталей. «Всякая вещь в хозяйстве пригодится », – говорит он тебе, с гордостью привязывая их – редкую вещь, которую он смог сделать сам, не покупая в рыболовном магазине, – к своей леске. Ты чувствовал их где-то у тебя под ногами, в багажном отсеке самолета – как будто они магнитом притягивали все твои мысли.)

«Да́-а, – Уилл пожимает плечами, проводя пальцами по образовавшейся за день щетине. Утром ему снова придется побриться. «Я был не особо занят. Мне абсолютно точно не нужна личная Юргита, чтобы отважно переделывать мое пустое расписание».

Доктор Лектер кивает и, кажется, на мгновение задумывается над этим. «Мне очень не хочется оставлять Вас сегодня без присмотра – ужасный пример гостеприимства с моей стороны. Я бы предложил взять Вас с собой, но, боюсь, Вам очень быстро наскучат мои дела по подготовке к празднику, и Вы тогда вообще не захотите проводить оставшиеся дни в моей компании».

«Приберегаете все самое сладкое напоследок?» – с улыбкой спрашивает Уилл, рассматривая веселые петунии и маргаритки в окнах отеля – их лепестки стали пурпурно-розовыми в лучах закатного солнца.

«Не хочется портить сюрприз, если есть возможность сохранить его», – говорит доктор Лектер, шутливо грозя пальцем – причём так быстро и незаметно, что это уже не банальная шутка, а элегантный взмах рукой. Удивительно, как он это делает – как он может чувствовать себя настолько комфортно в своем теле. «Сегодня вечером со мной весело не будет, однако уже завтра мы встретимся, как и планировали, на площади».

«В Вашей машине действительно найдется место для пятерых исследователей? – спрашивает Уилл, – я, конечно, видел просьбу «приезжать налегке», но это уже выше наших сил – не брать с собой значительную массу собственных тел».

Ганнибал с готовностью кивает и на это. «Мистер Зеллер сам приедет вместе с двумя исследователями из другого университета и встретится с нашим караваном уже в Утене. Оттуда мы отправимся в дом. Придётся, конечно, немного потесниться, но, я уверен, мы справимся».

«Хорошо, что брать с собой было особо нечего», – говорит Уилл с уже привычной улыбкой, которая не сходила с его лица весь день. Он просто ничего не может с собой поделать. Он даже не уверен, сожалеет ли об этом, хотя доктор Лектер, в отличие от него, был очень вежлив. Уилл качает головой, отбрасывая самобичевание куда-то в трещины на брусчатке – наступая на них, будто может растоптать это досадное чувство, как старый окурок.

(Будь внимателен. Будь добр.)

«Спасибо Вам, доктор Лектер», – немного застенчиво добавляет Уилл, глядя вниз на мостовую. Ему нужно пройти всего несколько кварталов до своего отеля – скромного заведения, значительно ниже того уровня, за который ему предлагали деньги. Однако он не хочет пользоваться их добротой. Сама возможность быть здесь кажется преступлением – воровством, ведь столько студентов и исследователей готовы жизнь отдать за внимание доктора. «Я понимаю, что выступаю здесь в качестве замены Джимми – но это, в любом случае, намного лучше, чем пытаться заполнить всё то пустое пространство, что осталось позади».

(Ты просто не можешь себе это представить – как вернёшься к тому, что осталось.)

Мужчина напротив снова кивает и кладет руку на плечо Уилла, слегка сжимая его. «Вы ни о чем не просили – только приняли то, что Вам было предложено. Я с нетерпением жду увидеть то, о чём Вы действительно попросите. Но, Уилл, я должен попросить Вас еще об одном одолжении сегодня вечером», – говорит он, перекладывая портфель из одной руки в другую.

Уилл кивает – инструкция всегда предпочтительна. В инструкции всегда ясны цель и действия для её достижения.

Лектер одаривает его еще одной чеширской улыбкой. «Пожалуйста, зовите меня Ганнибал, – говорит он, – Вы не мой ученик или пациент – более того, мы намерены стать чем-то вроде семьи друг другу в контексте предстоящей недели. Моя сестра не одобрит этого, если Вы продолжите называть меня по рабочему титулу, который я обычно не приношу с собой в дом».

«А у Вас есть другие?» – спрашивает Уилл и чуть не кривится от невозможности закрыть свой болтливый рот , но доктора Лектера...Ганнибала, похоже, это не волнует.

«В некотором роде – да, – говорит он, – второе имя нечасто встречается здесь, в Прибалтике, однако это является традицией в наших краях. Люди иногда перенимают их, если считают это необходимым. Когда-нибудь я расскажу Вам о своем».

Ганнибал провожает его до отеля и смотрит, как Уилл удаляется, пожелав ему спокойной ночи и удачи с делами на вечер. Он смотрит, как двери отеля открываются и закрываются за Уиллом, и Уилл на какую-то истерическую секунду задается вопросом, не смотрит ли он и сейчас – вплоть до того момента, как Уилл закроет дверь своего гостиничного номера и снимет пиджак, чтобы лечь спать, пропустив ужин – смотрит, чтобы убедиться: Уилл, как и предполагалось, найдет себе то идеальное место, где он должен быть, пока его снова не позовут.

---

Кровати в отелях всегда жесткие и хранят в себе свежий запах хлорки – это всегда дарило Уиллу чувство успокоения. Мысленно он еще внизу, на улице, в поисках возможности выставить себя ещё большим дураком перед едва ли не единственным человеком, который ему действительно нравится и которого он действительно уважает. Запах становится дополнительным утешением ещё и потому, что, когда он спит этим вечером, у него получается ускользнуть из гостиной – заплесневелого пространства, всегда поджидающего его за дверью спальни.

Вместо этого он лежит на бежевой громаде больничной койки, слабо хватаясь за боковые поручни – всё как тогда, в четвёртом классе, когда ему удаляли гланды. У него тяжёлая стадия фарингита и непрекращающийся кашель, из-за которого он похож не на девятилетнего сына своего отца, а на заядлого курильщика – друга одного друга одного друга. Это один из тех редких случаев, когда Бо Грэм, у которого всегда туго с деньгами, видит необходимость в чудесах современной медицины и обращается за помощью. Уилл до сих пор помнит боль в суставах и шее – он говорит своему папе: «Меня как будто школьный автобус переехал».

Примерно так же Уилл чувствует себя и сейчас, прислушиваясь к тихому гулу ток-шоу, ни одно слово которого он не может разобрать – возможно, это остатки утреннего разговора в самолете перед встречей с доктором Лектером. Иногда он записывает подобные вещи – больше образно, чем мысленно. Фотографическая память. Эйдетик.

(На слух это звучит как титул или обзывательство.)

Папочка, как в старые добрые времена, сидит рядом, в кресле. Рот закрыт, но что-то в задней части его шеи отсутствует. Папочка не очень хороший собеседник – особенно после того, как ему разнесло язык из дула винтовки – тем не менее он неловко, будто пытаясь поддержать, похлопывает Уилла по руке, как делал это тогда. Бо никогда не отличался особым тактом в общении с больными, однако теперь, когда его сын лежит на больничной койке, он очень старается. Бо сам берёт отгул на работе. Бо пропускает неделю, чтобы выслушивать врачей, постоянно повторяющих фразы, которые он не понимает и не хочет понимать до тех пор, пока все идёт, как положено.

Они сидят так всю ночь: Уилл время от времени сгибает и разгибает пальцы, упираясь ими в кровать – пытается избавиться от боли, собирающейся между костями. Бо натягивает себе на плечи и шею тонкое фланелевое одеяло, и лишь немного пачкает края кровью, которая капает у него изо рта. Он ничего не может с собой поделать – без языка, с которым можно было бы удержать кровь или проглотить её, нет и контроля.

---

На следующий день Уилл видит Беверли, Алану и Мэттью за завтраком в пабе недалеко от университета. У них розовые щёки и хорошее настроение после однодневной поездки в Каунас – Уилл рад, что не поехал с ними. Уилл ничего не знает о древних зданиях – он как неопытный первопроходец в этой стране, имеющий только смутное представление, основанное на том, что он успел услышать от Беверли и Аланы, и теперь ещё частично от Ганнибала; он бы точно чувствовал себя не в своей тарелке, пытаясь поддерживать разговор с сотрудниками университета или опять-таки пытаясь сфотографировать ганзейские залы, или ради чего они там вообще блять были.

(Повеселись. Будь молодым. Наслаждайся жизнью, не беспокоясь о том, что поднимешь не ту тему, потому что это выльется только в одно: ты завизжишь, как собака, поджавшая хвост, на который кто-то обязательно наступит.)

«О!» – радостно восклицает Алана – так радостно, будто за этим что-то скрывается. «Я слышала, ты вчера успел немного прогуляться с доктором Лектером, – говорит она, – рада, что ты смог с кем-то подружиться».

«Мне показалось, что это будет правильным», – возражает он, сдирая ржавчину со рта, который не открывался с тех пор, как Уилл оставил своего собеседника у дверей отеля прошлой ночью. «Исследовать город, пробовать что-то новое, пытаться понять, во что, черт возьми, мы сегодня ввязываемся», – растягивает он каждое слово.

Они уже разрезают яйца у себя на тарелках, а Уилл всё смотрит на золотой желток, аккуратно примостившийся на его каше, которая кажется слишком тяжелой для предстоящей поездки на заднем сиденье. Она выглядит хорошо. От неё идет пар – как от настоящей тарелки со здоровой пищей. Единственная проблема – далёкий гул ночного сна: он не уверен, было ли это просто старое воспоминание или действительно сон – ночное видение об опухших руках и негнущихся ногах, от которого у него сводит живот. Если он не будет есть, все начнут суетиться, так что он ест.

«А ожидать надо многого, – начинает Беверли, переводя взгляд с Аланы на Уилла, одновременно закатывая глаза из-за того, что Мэттью сокрушённо качает головой, – поскольку сегодня первый день праздничной недели, лично я ожидаю, что доктор Лектер будет очень занят своими делами с придорожными крестами – как он и сказал по телефону. Большинство людей в их поселении живут на частной территории. Типа, никуда не выезжают, не имеют машин, не имеют банковских счетов или водительских удостоверений категории «никогда не садиться за руль». Поблизости, конечно, есть несколько соседей, которые тоже присоединятся к нам, но, в целом, там на постоянке живут приблизительно 50 человек. Может, просто не стоит спрашивать о подобных вещах?»

«И ты всё ещё думаешь, что это не культ», – фыркает Мэттью.

«Конечно, коммуны ведь совсем не известны своим разделением ресурсов, – говорит Алана, закатывая глаза, – извини, но это как-то сводило бы на нет все потуги – если бы люди просто приходили время от времени поклониться божеству. Тогда это была бы просто церковь».

«Только потому, что тебя так возбуждает вся эта атмосфера с возвращением к традиционным ценностям...» – начинает Мэттью.

Щеки Аланы вспыхивают от досады, но она сохраняет хладнокровие – такова Алана до мозга костей. Уилл думает об их поездке до аэропорта и ее откровении.

«Меня это не «возбуждает» – что бы ты там ни думал, – отвечает она, – я просто вижу в их образе жизни очень интересную реакцию на политические и, вероятно, религиозные изменения в обществе. Лектеры и их, ну, клан, наверное? – она задумывается на секунду, перекатывая правое плечо и прижимаясь к нему ухом, – они гораздо более успешны в возвращении к образу жизни предков, чем любой среднестатистический член Ромувы, и это учитывая то, что они относительно недавно начали свою практику. Интересно наблюдать за подобным регрессом в современном мире, – пытается объяснить она, – никто не смог продвинуться в изучении своего региона столь же продуктивно, как он – даже если он не использует собственные наработки. Это стоит уважения».

Беверли, кажется, не купилась на это. В ответ она только хмурится. «Это очень похоже на регресс, приведший к образованию амишей и мормонов-фундаменталистов[4]. Я, конечно, не думаю, что они что-то замышляют, но вся эта активность может очень быстро перерасти в экстремизм».

«Теоретически», – замечает Алана.

«Отсюда и исследования под эгидой «готовимся к защите диссертации», – говорит Мэттью с полным ртом каши, – у меня самого сейчас встанет от возможных последствий. Вот Чилтон весь обзавидуется, наверное. Видит бог, он бы не задумываясь занял место Джимми».

Уилл пытается не обращать на это внимание. Поразительно, как быстро они готовы ухватиться за мысль о том, что семья Лектеров замышляет что-то нехорошее. Уиллу приходилось весь год слушать, как они поют дифирамбы этому радушному, хоть и немного странному доктору – дифирамбы не умолкали, даже если они время от времени шутили на более мрачные темы.

С чем же таким они столкнулись за эту неделю? Знают ли они что-то, неизвестное Уиллу? Он в курсе, что у них была возможность поговорить с другими практикующими традиционалистами: не мало важно видеть различия между обычными язычниками и общиной, ожидающей их на севере.

(Но куда пойдет стадо без паршивой овцы? Что хорошего в облаках на горизонте, если хотя бы одно из них не разразится бурей? Тебе трудно понять, почему Беверли с ребятами одновременно увлекаются и культурной антропологией, и правоохранительными органами, но, опять же, разве тебе тоже не интересно наблюдать, как время от времени разворачивается катастрофа под названием человек, – и думать: было бы здорово вскрыть её для лучшего изучения?)

Вместо этого он думает о том, с какой нежностью был принят железный крест – о том, что, всего за день до этого, доктор Лектер подходил кресту как к близкому другу, нуждающемуся в особой заботе и понимании. В тот день взгляд Уилла скользил по кабинету, полному маленьких сокровищ, разложенных между книгами и на столешницах – бережно хранимых как подарки от престарелых родителей или рисунки младших кузенов – а не как реликвии символического значения.

У доктора Лектера ничего не осталось от его родителей – только эти вещи. Уилл надеется, что он не превратится из просто аспиранта в аспиранта, который разъясняет людям подобные детали. Пристальное внимание к Лектерам кажется нетерпимым для Уилла, который мало что знает об их делах в коммуне – Уилл объясняет себе это тем, что в его памяти запечатлелась личность, а не лидер – а лидеры созданы для критики.

«Доктор Лектер кажется очень добрым человеком, – тихо говорит Уилл, двигая стакан с колой по столу, при этом старательно игнорируя свой остывающий завтрак, – мне, если честно, трудно представить, что он начнёт раздавать людям направо и налево калаши с факелами, приказывая сжечь местную часовню дотла».

«Не, это мы прибережем для норвежских металл-групп – только без автоматов, – говорит Беверли с улыбкой, намазывая масло на ломтик ржаного хлеба, – здесь только самые респектабельные подношения древнему солнцу и космическим богам. Только самые двусмысленные, никем не изученные благодаря железному занавесу семейные обряды в честь времен года», – она прожевывает тост, разбивая желтки яиц, чтобы обмакнуть в них ломтики бекона.

Мэттью откидывается на спинку стула. «Но это очень странно, – говорит он, – странно, что нововступившие не могут покинуть территорию – а если и могут, то только для того, чтобы отказаться от международного гражданства. Ведь эта религия построена в какой-то степени на одной родословной, верно? Что-то индоевропейское, характерное для латышей и литовцев? Зачем им тогда нужны последователи извне?»

«Богам нужны поклонники, – без задней мысли отвечает Уилл, уставившись в чашку с кофе, – боги любят своих сыновей и дочерей, но в наши дни их осталось совсем немного».

«Да, сейчас осталось не так много мест поклонения языческим богам – даже в их родных странах, – соглашается Алана, – Лектеры оказались почти непроницаемой ячейкой, которую мир как будто бы обходит стороной».

«Изолированной, – снова поправляет Беверли, словно этим она пытается убедить себя, – не непроницаемой. На этой неделе пузырь лопнет, и мне, если честно, не терпится узнать, является ли это утопией или крошечным Уэйко[5]».

(Люди обожают хорошие трагедии.)

Заметки:

[1] Это все различные экстремистские секты - вот они слева направо:

1) Небесные врата/ Heaven’s Gate – совершившие массовое самоубийство люди, которые верили, согласно учению их культа, что благодаря самоубийству они покинут свои смертные тела, а их души отправятся в путешествие на космическом корабле, который, как они верили, сопровождает комету Хейла-Боппа. (больше информации здесь: https://www.wsws.org/ru/articles/2022/03/23/twh1-m23.html)

2) Храм народов/ People’s Temple – уже известный Джим Джонс и Джонстуан (https://lenta.ru/articles/2019/11/18/jonestown/)

3) Дети Бога/ The Family International – это просто треш, там про педофилию и изнасилования.

[2] Есть безумно интересная книга ”Уловка-22” (очень советую к прочтению), в которой описывается это явление с точки зрения сумасшествия: если человек отрицает своё безумие, он сумасшедший, но если пытается всех уверить в нем - он полностью осознает происходящее.

[3] Цитата из исторической хроники Шекспира «Король Генрих IV».

(Если интересует контекст: http://www.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_henry_iv_1_4.txt_with-big-pictures.html#13 (акт 3, сцена 2, говорит король Генрих в монологе «Бог да простит тебя…»)

[4] Этот фф будет полон отсылок к разным сектантам/культистам:

Амиши - религиозная секта, которая ушла в добровольное отшельничество и живет по обычаям предков, отрицает все достижения цивилизации (больше: https://weekend.rambler.ru/read/41064068-amishi-shokiruyuschie-fakty-o-samom-zakrytom-obschestve/)

Мормоны-фундаменталисты – ультрарелигиозная секта с большими темпами роста, поддерживаемая полигамией; находится в США». Цитата из одной статьи, которую я прочитала: «Мормоны вербуют мертвецов, обучают детей сексу и веруют в Христа-американца»

[5] Уэйко – место пребывания ещё одной экстремистской секты («Ветвь Давидова»), которое было подвергнуто штурму вооруженных сил США.

Gegutė - кукушка (лит.)