academia's favorite zealot (2/2)

Доктору Лектеру с его родительской – неформальной – заботой не так легко дать отпор. Его большие пальцы скользят вниз, обхватывая липкие от пота запястья, и Уилл чувствует теплое давление на тонкие косточки в том месте. Странный узор из витиеватых символов ещё сильнее выделяется в холодном бело-голубом свете флуоресцентных ламп: переплетающиеся руны, изогнутые формы и звезды разливаются по его коже, как в горном роднике. Они походят на темно-синие вены – такие же естественные, как родимое пятно или шрам. Доктор Лектер едва заметно сжимает его руки, и на этот раз Уилл медленно отводит их назад, облокачиваясь на кухонную стойку; он плотно сжимает губы и несколько прищуривает глаза, пытаясь вновь овладеть собой.

Доктор Лектер кивает: «Как Вы уже, наверное, могли догадаться, я не верю в случайности. Мне в равной мере нравится Уилл передо мной и Уилл, которому наш уважаемый профессор Чилтон сделал столько сомнительных комплиментов. Мне было предначертано встретиться с Уиллом – этим и многими другими».

(Теперь ты видишь, что на кончиках его большого и указательного пальцев есть трезубец – ты до сих пор чувствуешь, как он впивается в сухожилия твоего запястья.)

«Я часто поднимаю тему фатализма на лекциях», – продолжает доктор Лектер, прислоняясь к противоположной стене крошечной кухни – так же непринужденно, как если бы это была его собственная кухня. «Философия фаталистов находит во мне особый отклик, тогда как пышные слова других идеологов – не всегда. Да, порой полезно скептически относиться к сжиганию шалфея на пороге или к тому, что для каждого события в природе есть своё божество, – говорит он с лукавой улыбкой, – однако я всё равно ценю могучий лик судьбы – чего-то, совершенно неподвластного науке. У нас её зовут Лайма: однажды сказанное ею остаётся в веках – истинным и неизменным. Богиня – да, но связанная своими же предсказаниями: так же, как и любой другой человек. Мы почитаем ее за то, что она благословляет матерей и дает нашим детям цель в жизни».

«И, что, никто не обижается, когда богиня говорит: тебе суждено быть самым обычным фермером или шахтером?», – натянуто улыбается Уилл.

Доктор Лектер, тоже улыбаясь, элегантно поводит плечами и прячет руки в карманы пиджака. «Так же и Вы: не можете не видеть или не понимать того, что видите – это формирует Ваш особый путь общения с окружающими. Возможно, в какой-то мере, у Вас глаза Лаймы: знание – понимание – преследует Вас. Это поистине скорбный дар».

«Очень вежливый способ утешить того, кто просто должен держать свой язык за зубами, оставляя некоторые комментарии в тишине собственного разума».

«Напротив, я считаю, что к этой тишине слишком редко прислушиваются – редко чтут её, – говорит доктор Лектер, – Офелия или Кассандра преисполнились бы ужаса от одной мысли об этом. Вы лишь даёте людям честное предупреждение – то, что они делают дальше, зависит только от них самих».

Уилл слабо усмехается, все еще прижимая руку к лицу. «Я не знаю, становится ли от этого лучше».

«О, вы должны носить вашу руту с отличием![3]», – цитирует доктор Лектер. Уилл слышит в его словах лёгкую улыбку. «Простите, Уилл: кажется, я старею – меня слишком восхищает трагический театр милой юности».

Уилл фыркает и ещё раз трет лицо – ранее оно было липким от пролитых слез, но теперь начинает высыхать. Он может снова облачиться в свою броню, плотно прилегающую к телу: превратить глазные яблоки в стекло, вдохнуть жизнь в язык, прилипший за это время к небу.

«Стоит ли нам присоединиться к остальным?» – спрашивает доктор Лектер, будто бы чувствуя перемены, которые сейчас происходят в Уилле. «Я как раз собирался обсудить некоторые детали самого празднования. Будучи одновременно спонсором и принимающей стороной, я обязан уделить внимание как преподавательской деятельности, так и непосредственной подготовке исследователей».

«А, – говорит Уилл, чувствуя по его голосу определенный рубеж в разговоре – совсем как с Беверли, когда они затрагивают эту тему. («Без обид, – думаешь ты, – но это не имеет ко мне никакого отношения: у меня диапазон интересов ограничивается питанием, дыханием и трупными мухами!») «Я не участвую в этой программе. Так что лучше, пожалуй, пойду умоюсь – можете обо мне не беспокоиться».

«Тем не менее я хотел, чтобы и Вы послушали», – настаивает мужчина, но, увидев приподнятую бровь Уилла, делает успокаивающий жест рукой: «Ваш коллега, мистер Прайс, отказался от участия, оставив в нашей расстановке пробел. Миша очень расстроится, если я его не заполню».

«И.… что, Вы хотите, чтобы я отправился в исследовательскую поездку по программе, в которой я даже не участвую? Только потому, что Ваша сестра обидится из-за неправильного количества гостей?»

«О, цифры весьма важны. Мы не можем просто оставить пустое место за столом, – говорит доктор Лектер, будто Уилл сказал нечто забавное, – я обязан найти кого-то ещё – но кто-то другой будет гораздо менее желанен. Думайте об этом как об интересном опыте и о личном одолжении мне».

«Я подумаю», – соглашается Уилл и выходит из кухни: дверь-гармошка скрипит при каждом его движении.

(Ты не хочешь сказать что-то неправильное. Ты не хочешь ехать. Ты хочешь – но не можешь, потому что это разрушит всё для остальных, верно? Это не имеет к тебе никакого отношения – как и большинство вещей в мире: когда же ты это наконец поймёшь и попытаешься не умереть в одиночестве собственной гостиной?)

Искушение проскользнуть в ванную и раствориться в облаке пара почти невыносимо, но он возвращается в общую комнату с больным желудком и стаканом воды, игнорируя любопытные взгляды окружающих. Его щеки, вероятно, в пятнах – глаза же, как правило, становятся ещё зеленее на фоне покрасневших от слез белков – тем не менее он спокоен. Он снова способен корчить улыбки и отвечать на вопросы не только одним мычанием.

Время вернуться к рождественским традициям и абсолютно здоровым ячейкам общества – даже доктор Лектер, несмотря на ужасные воспоминания, может с легкостью говорить о своей сестре и их общине. Время вернуться к совершенно нормальным, даже безобидным разговорам между обычными знакомыми.

Доктор Лектер практически не отходит от Уилла, однако внимания к нему не привлекает и спокойно списывает их небольшой междусобойчик на «перемывание костей» неакадемическим темам. Если кто и подозревает что-то, у него либо хватает такта не допытываться, либо ему, прямо скажем, всё равно. Обсуждение плавно переходит от лучших маршрутов до Вильнюса к лучшим местам в Каунасе, а также к тому, стоит ли посещать Калининградскую область, и не очень ли холодно летом на пляжах западного побережья, и.. и.. и…..

…

Когда доктор Лектер покидает их, снова идёт дождь: несмотря на это, на улице пахнет теплом, вода впитывается в траву по краям старого жилого комплекса, а гладкая кирпичная кладка стен и лестницы поблескивает в свете уличных фонарей. Отсюда всё выглядит не так уж плохо – просто очередное длинное здание в ряду таких же длинных зданий, расположенных в самом сердце Коламбия-Хайтс. Это было очень любезно со стороны доктора Лектера – пройти такой длинный путь на север от кампуса.

Беверли с Уиллом провожают всех незадолго до полуночи: Алана и Мэттью хотят прокатиться на метро – пока ещё не стало поздно, а доктору Лектеру завтра ехать в Балтимор. Уилл подходит к краю тротуара, где доктор уже ждёт такси – они стоят в компании друг друга под сенью деревьев и старым раздвижным зонтом, который никогда не закрывается как следует. Доктор, в отличие от Уилла – абсолютного неудачника в ремонтом деле – имеет при себе идеально открывающийся красный зонт, который теперь покоится на его плече – всего несколько капель туманного дождя попадает на его дорогой костюм.

Они стоят в мягкой тишине улицы; мимо проезжает несколько машин, прежде чем доктор Лектер, наконец, поворачивается – его острое лицо остаётся в тени, так что он напоминает статую.

«Вам стоит поехать, – говорит доктор Лектер, разглядывая плавные – на контрасте с его – линии лица Уилла, который за последнее время превратился в воск, – в Литву: теперь, когда Вы узнали обо всех планах. Считайте себя только моим гостем, а не участником исследовательской поездки Ваших друзей».

«Они ведь, на самом деле, не хотят, чтобы я был там», – говорит Уилл.

«Но я хочу, и это гораздо важнее, так как это мой дом», – отвечает доктор Лектер с лукавой улыбкой. Он тянется к нагрудному карману и достает визитную карточку с уже знакомым списком титулов: Профессор Ганнибал Лектер, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой литовских исследований Вильнюсского университета, почетный профессор хирургической медицины Университета Джона Хопкинса, – все это слишком престижно для странного аспиранта судебной медэкспертизы и криминалистического профилирования – для Уилла Грэма, который никогда не утруждал себя раздачей визитных карточек, несмотря на то, что имеет на них – пятьсот бесплатных – право.

«Они едут в качестве зрителей, – замечает доктор Лектер, – это эгоистично с моей стороны, но я бы предпочел Ваш острый язык их критическим взглядам. Для меня было бы честью показать Вам, как изменилась моя жизнь, когда я стал частью одной веры, одной семьи – несмотря на то, что мне приходится нести ответственность за их содержание».

Уилл ещё некоторое время разглядывает белизну карточки: четкие буквы с засечками обозначают электронную почту и номер телефона – для связи. Люди, взглянув на чистоту и профессиональность предложенного предмета, никогда бы и не подумали, что владелец его является сиротой. Так, травма сводится на нет знаками отличия и белым картоном. Это обнадеживает: может быть, однажды и он сможет вот так исчезнуть – если, конечно, научится трюку.

«Приятных снов, Уилл, – говорит доктор Лектер – ничуть не смущённый тишиной в ответ – при виде подъезжающего такси, – прошу, не стесняйтесь обращаться ко мне. Я очень надеюсь, что Вы всё-таки свяжетесь со мной или моей ассистенткой».

Уилл кивает вслед огням машины, исчезающим за поворотом улицы – светофор направляет их к восточному берегу Потомака. Он стоит еще какое-то время, несмотря на то что больше ничего не видно, а затем закрывает зонт, позволяя закопченной дождевой воде города смыть раздражение со своих глаз.

---

Уилл не ложится спать – скорее падает в бездну своей кровати. Простыни как будто раскрываются в другое измерение: это больше не просто ткань, аккуратно заправленная по углам старого матраса – края которой надежно спрятаны от жестокости мира. Во сне он задыхается, и задыхается, потому что именно так он должен был отреагировать на самом деле – когда та кровавая сцена только разворачивалась перед ним.

Ему холодно, потому что старая искусственная елка сверкает в гостиной отца, а входная дверь распахнута настежь – даже на Юге зима холодная: она обжигает голые руки и ноги. Он думал, что пытается быть любезным, впуская людей, жаждущих помочь или поглазеть. Здесь есть на что посмотреть. Он был бы очень признателен, если бы кто-нибудь мог с уверенностью подтвердить: то, что он видит – правда, реальность.

Бо пытается что-то сказать с пола, но его языку не за что зацепиться в задней части горла, потому что он разнёс его, как консервную банку на заборе – так что язык лишь влажно дёргается к уже отсутствующим местам. Уилл наблюдает за тем, как он скользит по идеальным зубам Бо – единственному, что генетика сделала с добрыми намерениями (хотя ошмётки, свисающие с десен, несколько портят общую картину – как ни крути, проклятие придет и к тебе, верно?). Глаза отца вращаются, пытаясь найти Уилла. Даже смерть не останавливает его попытки.

Уилл лежит на полу рядом с ним: мокрый, как будто только что вышел из-под душа – правда, полностью одетый. Он не ранен – просто не может встать, и у него очень болит голова. Он катается по ковру, как ребенок, который пытается спрятаться за громадами мебели, прислушиваясь к голосам в коридоре: его хотят найти. Красные огни скорой помощи падают на старые деревянные панели коттеджа, окрашивая каждой вспышкой уродливый оливково-зеленый ковер в коричневый цвет – хотя, возможно, это из-за крови. Все безмолвно; не видно ни одного человека: ни синей формы полиции, ни параметров – никто не спешит на помощь, – Уилл ещё жив, просто наблюдает.

«Я же говорил тебе», – произносит Уилл: пар клубится у него изо рта, потому что, каким бы холодным он ни был снаружи, внутри у него – теплое мясо и целый котёл огненных тварей, которые рождаются где-то в самой глубине и бьются о стены до тех пор, пока не вырвутся на свободу.

(Раньше ты думал, что дым не выдувается кем-то из сигареты, а самолично выползает наружу. Твои родители подожгли себя изнутри, и здесь уже некоторым людям удается выбраться живыми, а некоторым – нет. Ты боялся начать курить вплоть до старшей школы, даже теперь – когда понимаешь, что разница между папиными «Мальборо» и маминым героином есть – ты боишься.)

Воздух за его головой как будто уплотняется под клубами пара, и на какое-то ужасное мгновение Уиллу кажется, что, возможно, задней части его шеи и черепа тоже нет – они достаточно малы, и калибр «Ремингтона» мог легко это сделать. Ему не потребуется лишних 11 минут для того, чтобы умереть по-настоящему. Уилл рассеянно тянется к затылку, впадая в панику, когда не сразу касается вьющихся каштановых волос, которые, как он помнит, точно должны быть там – вместо этого он находит что-то твердое и острое.

Уилл поворачивает голову: туман бьет ему в лицо запахом чего-то гнилого, и – это не выходное отверстие, а огромный олень, стоящий рядом с ним: он уткнулся мордой в землю, выставив рога вперёд – такие же голые, как клены на лужайке у дома. Каждый нарост – как нож, каждый вздох – как волна в лицо.

(Однажды ты подстрелил оленя, а после стоял с отсутствующим видом, когда люди с более грубыми руками советовали тебе схватить его за шкуру и позировать для фото, как будто в этом не было ничего омерзительного. Они сказали тебе присесть на корточки рядом с оленем, но все, что ты хотел сделать, это засунуть его язык обратно и извиниться. Они приготовили чили из его останков, а ты все еще был заперт в своей голове: в поле между дубами, держась за его рога.)

Где-то в его черноглазом взоре таится вопрос.

«Тебя убивает не работа, а мышление», – объясняет Уилл, указывая липкой, промерзшей рукой на Бо. Кажется справедливым, что олень все еще стоит, в то время как они с папой истекают невидимой кровью. Такова карма ну, или что-то вроде неё.

Уилл не уверен, понимает ли это олень, который тем временем начинает двигаться: встает над Уиллом, а после ложится в пространство между ним и его отцом, – рога сияют в допплеровском сдвиге между гирляндой на ёлке и мигающими красными огнями машин скорой помощи. Каждая его нога, пригибающаяся к земле, – это валун, а его грудь – это падающее здание, сотрясающее дощатый пол и узкий ход под домом. Рука Бо – придавленная – слабо дёргается под его тяжестью.

Уилл запускает пальцы в густой мех у него на загривке – в попытке подняться и посмотреть, есть ли ещё там, с другой стороны, Бо – но он знает, что есть, и поэтому позволяет себе безвольно лежать на боку: его пальцы теряются в сплетении меха и перьев – чернильно-черных, как кровь.

…

Утро наступает с ощущением тяжести в груди – ребра как будто сдавлены чем-то, и Уилл с усилием втягивает воздух – всё это время электронные часы на его прикроватной тумбочке тикают, мигая красным.

(Огни скорой помощи, длинные очереди гудков. Ты лежишь на полу, протягиваешь руку через липкий от влаги ковер, но не можешь продвинуться дальше вздымающейся туши оленя.)

Его голова ещё цела. Он уверен, потому что проверяет это, проводя пальцами по жилистым мышцам шеи, по маленьким завиткам на затылке.

Сейчас 3:45 утра – ещё слишком рано вставать, даже если его ноги умоляют коснуться тротуара – идти до тех пор, пока он не найдет свою машину и не отправится на юг, к автострадам и зеленым сельским просторам, раскинувшимся между Уиллом и проданным домом его отца. Он не жалел о том, что продал его – до получения чека. Ему придется отпустить ноющую потребность еще раз взглянуть на гостиную. Есть множество полицейских рапортов с нечеткими фотографиями (места преступления) того, что произошло. Никакого гигантского оленя. Никаких симпатических ранений, возлежания бок о бок и внутренней пустоты.

Он бы не узнал дом: с новым ламинатом, белыми стенами и маленькой здоровой семьей из трех человек, которая уже переехала туда.

…

Когда за окнами становится достаточно светло, чтобы увидеть солнечный зайчик на стене, Уилл встает, насыпает себе миску пшеничных хлопьев и рассеянно жует в промежутках между мыслями и ложками молока с сушеной клубникой. На самом деле, всё это безвкусно, но сейчас время завтрака, а расписание должно быть соблюдено. Сидя за круглым столом на кухне, он может разглядеть вчерашние бутылки из зелёного стекла – уже пустые – и кольца от бокалов, расставленных на столешнице. Он не утруждает себя тем, чтобы стереть их перед едой – они, вероятно, уже здесь навсегда.

Двойственность этой ситуации наталкивает его на пару других мыслей разной степени важности. У Беверли сегодня будет похмелье. Он должен встретиться с Аланой в эти выходные, чтобы составить ей компанию, пока она будет искать летнюю одежду для поездки. Доктор Лектер, вероятно, уже в метро на полпути в Балтимор на свою утреннюю встречу в Университете Джона Хопкинса – без сомнения, надев еще одну маску, скрывающую его любопытную натуру.

(Как ты думаешь, это он намеренно расщепляет свой образа травмированного советского ребенка с помощью строго скроенных линий, или, наоборот, облачается в яркие ткани, чтобы отвлечь внимание случайных свидетелей от какой-то иной интересной черты? «Я не верю в случайности», – сказал он тогда – так какова же идея мироздания на этот раз?)

К этой мысли ещё одна: Уилла пригласили поехать в Европу, но, в отличие от остальных – в качестве гостя, а не свидетеля. Кажется, он собирается согласиться.

Уилл пережёвывает хлопья и зачерпывает ещё одну ложку. Все работает, как и должно: язык соприкасается с твердым небом, зубы соединяются, пища поступает внутрь и вниз – а не проливается на ворот рубашки через верхнюю часть шейных позвонков. Всё хорошо, что хорошо кончается.

Если так подумать, всё действительно очень просто. Уилл может до последней минуты страдать по этому поводу или же принять решение и перейти к следующему этапу страданий. В его расписании на лето ничего нет, и больше некому нести ответственности за его ментальную стабильность. Если же у кого-то найдется, что сказать на этот счёт – Уилл единственный, кого пригласили лично, а не как исследователя. А это уже другая категория участия. Он не совсем уверен: может быть, доктор Лектер просто очень вежлив, или, может быть, он чувствует некое родство из-за личной трагедии Уилла, которая почему-то разворачивается публично. Может быть, он ищет возможности сделать для кого-то то, что однажды никто не сделал для него.

Уилл не верит, что все так просто, но и слоняться по квартире в одиночестве весь месяц Уилл тоже не хочет. Он не знает, что делать со всем этим пустым пространством – с таким же успехом он мог бы заполонить свою голову чужими мыслями заместо остатков своих собственных.

Решение принято, теперь время действий: например, надо открыть дверь спальни. Он достает визитную карточку из кармана джинсов и пишет то, что, как ему кажется, является простеньким и, вероятно, чересчур будничным письмом доктору Лектеру.

Спасибо за –

(А ты точно благодарен за то, что кто-то, знакомый с тобой чуть больше пяти часов, стал свидетелем твоего очередного нервного срыва? Прикинь, что сказал бы доктор Кроуфорд в подобной ситуации. Он бы исключил тебя из программы, не моргнув и глазом: ты представляешь собой слишком большой риск.)

Доктор Лектер,

спасибо, что поговорили со мной вчера. Наверное, было очень сложно – рассказывать свою историю, и это, учитывая, что Вы пришли к нам в ожидании умеренно плохого вина и чрезмерно взбудораженных исследователей – ночь могла выдаться хоть сколько-нибудь продуктивной не без доли везения.

Я подумал о вашем приглашении. Если Вы были–

(Честны, не преисполнены вежливости или жалости, не просто пережили всё, что еще свежо для меня, а для Вас – старо как мир – думая, что можете исцелить меня–)

Если Вы еще не изменили своего решения, я был бы не против участвовать. Я не уверен, что смогу поехать на все три недели вместе с остальными участниками, но девятидневное празднество звучит как отличная идея для начала.

Прошу Вас, не чувствуйте себя обязанным – я знаю, что обстоятельства, связанные с этим приглашением, были несколько–

(Непрофессиональными, жалкими, неподобающими судмедэксперту–)

Я знаю, что обстоятельства, связанные с этим приглашением, были несколько необычными, и я понимаю, что это семейное мероприятие, а не просто семинар или конференция, на которую может прийти поглазеть каждый. Я действительно очень ценю, что вы попытались включить и меня в это событие.

– Уилл

В заметках на телефоне это выглядит несколько анемично – точно не так, как он предпочёл бы написать приглашенному лектору, и уж точно не на том уровне, чтобы просить разрешения посетить семейное поместье изолированной общины в восточной колыбели Балтийского моря. Если этого окажется недостаточно, Уилл, по крайней мере, будет испытывать некоторое удовлетворение от осознания того, что он попытался выйти за пределы своей зоны комфорта. Он отправляет письмо и кладёт телефон экраном вниз, чтобы не видеть последствий совершенного.

Сушеная клубника чуть не режет ему язык, когда он пытается сосредоточиться на ней, но, в целом, он продолжает бездумно жевать, прислушиваясь к шуму машин на улице и шелесту воды в душе Беверли.

…

Доктор Лектер, каким бы старовером и возродителем литовского язычества он ни был, не оставляет письма без ответа. В разгаре утра Уилл видит уведомление от электронной почты и его настигает пугающее чувство расплаты. Он ожидает вежливого отказа, но вместо этого получает настолько искренний ответ, что к нему возвращается давно забытое чувство уверенности в себе.

Уилл

Я был абсолютно честен с Вами. То, что Вы понимаете разницу между уникальными семейными традициями и источником информации для студенческого исследования – достаточно веская причина для меня. Считайте, что Ваше имя уже значится напротив оставшегося места. Вам было предначертано находиться там – я в этом уверен, несмотря ни на какие протесты с любой стороны.

Свяжитесь с моей ассистенткой для более подробной информации касательно самой поездки и маршрута: грант был выдан для определенного числа исследователей, а не для конкретных лиц. Я лично позабочусь о том, чтобы Вы обо всём узнали по приезде. Вам не обязательно быть привязанным к друзьям – хотя я, конечно, пойму, если Вы захотите остаться рядом с ними. Путешествие за границу может сильно сбивать с толку.

Пусть глаза Ваши не закроются, а слова останутся вдумчивыми, и я уверен, что до нашей следующей встречи в Вильнюсе Вас не коснутся неприятности.

Iki pasimatymo, Уилл.

- Ганнибал

Если Уилл и чувствует себя несколько смущённым из-за такой неформальной подписи, он ничего об этом не говорит. Может быть, он торопился при ответе, и вся эта канитель с докторскими степенями и титулами слишком обременительна. Может быть, это что-то европейское. Велика вероятность, что это просто автоматически добавляется на электронной почте. В конце концов, Уилл тоже подписался своим именем.

…

Хорошо, что доктор Лектер столь непоколебим в своей вере в Уилла, потому что возможная реакция остальных почти заставляет его всё бросить.

Рассказать об этом Беверли легко, потому что у Беверли, вероятно, всё ещё остаются сомнения: нормально ли оставлять Уилла без присмотра, не навязчиво ли просить своих родителей проведать его – не делает ли это слишком очевидным (одиночество, метания, нерешительность, несчастье) то, что с Уиллом не все в порядке. Невозможно просто взять и покинуть страну, если твой сосед конкретно так не в порядке, да ведь?

«Я собираюсь поехать», – говорит он Беверли вечером того же дня: Уилл сидит с чашкой чая – вернее уродливой коричневой кружкой, которую он много лет назад прихватил с работы в закусочной.

«В.… библиотеку?» – спрашивает она, бросая на него взгляд поверх своего кофе. Беверли смотрит с недоумением, которое отражается в её несколько потемневших глазах и растрепанных волосах. Она практически не выходит из дома после домашних вечеринок, тем более что ее аттестация закончена – теперь Беверли можно снова побыть обычной студенткой.

«В Литву, – говорит он, – доктор Лектер пригласил меня на неделю солнцестояния вместо Джимми – что-то насчет определенного количества людей за столом. Я это на всякий случай предупреждаю, – добавляет он и делает глоток чая, – я понимаю, что вы, ребята, уже практически выгорели из-за меня, и поэтому сделаю все возможное, чтобы держаться особняком».

«Что ж, это… здорово. Это здорово, Уилл», – говорит она с улыбкой, которая кажется несколько застывшей.

Алана скрывает своё недовольство гораздо менее успешно, когда они отправляются за покупками в выходные. Уилл без особого энтузиазма разглядывает белые рубашки в мужском отделе, пытаясь придумать, как бы заговорить с ней на эту тему, однако она сама приближается к нему с вешалками наперевес, которые использует в качестве буфера.

«Беверли рассказала мне», – говорит она, не вдаваясь в подробности. Ничего страшного – Уилл и так всё понял. «Что ты тоже едешь в Литву. Ты уверен, что хочешь именно этого?»

«Ну, людям вообще свойственно принимать приглашения, если они сами не против», – говорит он, прикладывая к груди клетчатую рубашку без каких-либо намерений купить её. Черно-зеленая, прямо как костюм доктора Лектера – но не настолько, чтобы заметить сходство невооружённым глазом. Уиллу бы тоже не помешал особый камуфляж для социума. (Можно ли считать восхищение популярной персоной камуфляжем?) «А то это как-то сводило бы на нет саму возможность отклонить приглашение, к тому же, я едва ли сказал твердое «да», когда он спросил в первый раз. Наоборот, я дал ему шанс передумать – в общем, сделал все, что мог, если тебе от этого как-то полегчает».

«Тебе не нужно чувствовать себя обязанным, – возражает она, – доктор Лектер, должно быть, и правда серьезно относится к соблюдению установленного количества гостей, однако ты не должен ехать, если тебя это не интересует».

«Я не чувствую себя обязанным», – говорит Уилл. Он покупает дурацкую рубашку, легкий рюкзак и дорожные принадлежности, а после отвозит всё это домой, абсолютно точно не чувствуя себя обязанным.

(Ты чувствуешь, что тебя первого и единственного выбрали по-настоящему. Ты так не говоришь, потому что она не хочет это слышать, и ты боишься обидеть. Не себя, а её, и Беверли, и всех тех, которые так ревностно мечтали об этой чести, в то время как твой журчащий рот просто не смог заткнуться и по случайности влился в чужие воды – он слишком сильно желал стать частью океана.)

…

Билет на самолёт стоит немало, однако продажа домов обычно и приводит к тому, что изрядная часть денег просто выбрасывается на ветер. Легче всего их тратить, конечно же, посреди ночи.

(Ты погасил кредиты и налоговые пени своего папочки, а также один из студенческих займов – и с комфортом погрузился в мысли, вместо того чтобы искать новую работу. Все относятся к этому с пониманием и советуют «уделить время себе». «Ты заслуживаешь небольшого отпуска». «Делай что угодно, главное – будь счастливым».)

Несмотря на цену, билет на экране ноутбука не ложится тяжёлым грузом. Уилл получает чек по электронной почте – вместе с анкетой для паспортных данных – но и здесь ему особо не за что ухватиться. Возможность провести лето в Европе так же далека, как и возможность вернуться домой в Мобил, штат Алабама. Ассистентка доктора Лектера, милая молодая девушка по имени Юргита, просит Уилла прислать ей чек, чтобы ему вернули деньги, но Уилл не уверен, что сделает это. Приятно быть свободным от ответственности и долгов. Он просто может сослаться на то, что его пригласили, тем самым отбросив все аккуратные попытки его отговорить.

(«Путешествия, конечно, способствуют скорому восстановлению, – говорит Алана, – но разве не лучше отправиться туда, где есть что-то значимое именно для тебя»)

Он забирается в постель и спит до тех пор, пока вновь не ступает на лунный путь к деревянным половицам гостиной и уродливому коричневому ковру, к верному постоянству Бо Грэма рядом с ним. Олень, думает он, находится где-то за ёлкой – наверняка довольный тем, что сегодня вечером позволит Уиллу разойтись на волокна под своей тушей.

Заметки:

[1] Поющая революция или Песенная революция – серия мирных актов протеста в республиках Прибалтики СССР в 1987-1991 годах за восстановление государственного суверенитета. Символом стали народные песни Прибалтики (дайаны).

[2] В середине ХIII в. князь Миндовг (Миндаугас) объединил воинственные языческие племена литовцев, чтобы дать отпор экспансии Тевтонского ордена немецких крестоносцев, который возник на прибалтийской земле.

[3] Привет, Шекспир - мы с тобой часто будем встречаться здесь. Цитата Офелии из ”Гамлета”, вот здесь дополнительная информация про символизм момента и цветов: https://invitationtothegarden.wordpress.com/2019/06/27/ophelias-flowers/

Iki pasimatymo, Уилл - До встречи, Уилл (лит.)