24. Ласточка (2/2)
Ну, ясное дело, Витёк, что-то будет! Ежели всё гладко пройдёт, о чём тогда рассказывать-то?
Наскучила Софочке горка.
— Пошли, — говорит, — в лес!
Петя изо всех сил упирался, но тут Софочка закатила истерику. Надо в лес — и всё тут!
А в лесу под снегом то кочки, то болото, всё это добро и не промёрзло как следует, потому как зима выдалась мягкая… Да чего там тянуть интригу. Провалилась Софочка по пояс, еле вытащил её Петя.
Доволок на саночках до дома, зашли они в прихожую… Вот тут-то самое страшное и открылось. Софочка пальтишко мокрое стащила, а под ним — платье подарочное из парчи да из бархата, которое папенька из командировки привёз!
— Ты что! — кричит Петя. — Ты зачем это платье надела?
— Я хотела красивая быть! — воет Софочка.
Красивая, не то слово! На волосах сосульки да хвоя, подол весь в болотной жиже… Петя как увидел, так и понял, что конец ему. Ну как это — почему? Потому что за свою ласточку спросят мачеха и папа с Пети, ясное дело.
— Дура! — кричит Петя.
А Софочка как разревётся! И не по-обычному, не капризно, а горько-горько, потому что жалко ей себя стало.
Тут и у Пети в груди защемило. Обнял он сестрёнку, неуклюже по мокрым волосам гладит:
— Ну, не реви, — говорит, — ласточка, сейчас мы всё поправим…
Стащил он, значит, с сестрёнки всё мокрое, саму её в горячую ванну и в полотенце пушистое, пальтишко кое-как щёткой отчистил и сушиться повесил, чулки выкинул, потому что у Софочки их много, никто не заметит, сапожки ополоснул и у камина поставил, а платье… Ох, братцы, вы бы попробовали с бархата болотную жижу оттереть!
Петя попробовал. Сначала тряпочкой, потом щёткой, потом даже мочалкой. Вроде чуть лучше стало, но всё равно видно. Выходит, стирать надо.
Стирать-то Петя не очень умел, но постарался на славу: в холодной воде, чтобы ткань не села, платье замочил, потом мылом все пятна натёр, потом полоскал три раза, потом отжимал… Все руки закоченели, но вроде грязь сошла. А с ней, увы, и позолота с парчи. Тут, парни, какое дело: настоящая-то парча — это когда золотыми нитями ткань расшита, а на Софочкином платье золотой узор просто нарисован был, вот и облез. Ну, откуда же Петя мог знать!
Как представил он, что с ним теперь сделают…
Софочка-то вся отогрелась, сидит розовощёкая, на Петю даже с сочувствием смотрит, говорит:
— Мы им ничего не скажем, да, Петь?
А Петя кивает уныло, а сам понимает: не поможет ему сестрёнкина доброта. Надо платье спасать.
Посушил он его у камина — вроде и нормально, а остатки золотой росписи так и бьют по глазам. Что же делать-то…
Да цыц, парни! Я же как раз к этому и подступаюсь. Ясное дело, дотумкал Петя, что у него как раз есть золотая краска. Принёс он бутылёк и самую тонкую кисточку, начал узоры прорисовывать. Хорошо, что по следам клея всё видно. Плохо, что краски мало. Макает Петя кисточку — и с каретами позолоченными прощается.
Опустел бутылёк, но платье зато как новенькое — ежели при дневном свете на него не глядеть.
Только успел Петя всё прибрать, одежду подсохшую по шкафам развесить и Софочку уложить — вернулись папа с мачехой. На платье, ясное дело, никто и не посмотрел. Это только Пете из-за его нечистой совести казалось, что обязательно разглядывать будут и всё узнают. А они вернулись в очень даже хорошем настроении и не придирались. Папа всё какую-то мелодию насвистывал, а потом и говорит:
— А что, Петь, не заняться ли нам макетом? Принеси краску, кареты позолотим.