Часть 5 (2/2)

Выходит, не кажется. Рене лишает его камзола и рубашки, пальцы не слушаются её от нарастающего вожделения и от его ласк — а она даже не стесняется своей дрожи, из-за которой всë чаще ненароком дотрагивается до его торса. Давно знакомая Рене картина рождает в ней какое-то новое желание. Тело Лу, крепкое и изящное разом, подобно греческой скульптуре. Но скульптуры не бывают такими горячими и податливыми…

Рене избавляется от уже расшнурованного платья, — сорочку, однако, запахивает, скрывая грудь от восторженного, алкающего взгляда. Лу морщится и слегка шипит, когда она расстëгивает его кюлоты. Ох, пуговицы… наверное, это неприятно. Она осторожно высвобождает из ткани его плоть и заворожëнно вздыхает. Лу твëрд, точно камень, и от этого пленительного осознания любопытство распирает Рене почти так же сильно, как собственное возбуждение.

— Как вам моë соломоново кольцо? — осведомляется она, начиная плавные движения ладонью.

— Что?.. Ах, портрет. Я ведь говорил… — Лу хватает воздух пересохшими губами, с трудом складывая слова в предложения, — говорил, что оно возымеет противоположный… эффект.

— Скажите мне правду, — Рене стремится звучать коварно и внушительно, но из-за сбивающегося дыхания это ей удаëтся слабо. — Вы трогали себя? Думали обо мне?

Она продолжает гладить Лу, и собственная откровенность кружит голову. Не хочется обличать, ехидничать, тем более — унижать, — хочется лишь провоцировать.

— Да…

С тихим стоном Лу толкается в её ладонь. С затуманенным взором, с полыхающими щеками он выглядит таким уязвимым, таким жаждущим… таким притягательным, что низ живота скручивает новым спазмом желания.

— А вы?

Рене даже не сразу улавливает суть вопроса. А уловив — обескураженно ахает. Как ловко Лу вернул ей её карты — и это он-то плох в азартных играх?

— И я, — отвечает она практически машинально. Губы Лу приоткрываются, брови хмурятся, и лицо его приобретает какое-то страдальческое выражение.

— Давайте… замедлимся, — шепчет он едва ли не с мольбой в голосе. — Иначе всё закончится слишком скоро.

Рене кивает, признавая его правоту: она сама чересчур взбудоражена — и чем же? Мыслью об этой… взаимности?

Спустя ещё некоторое число манипуляций они оба остаются совершенно обнажëнными и валятся на простыни — Рене тихо хихикает, когда кровать жалобно всхлипывает от резкости этого движения. Она явственно чувствует и даже слышит, как возбуждена — но хочет вдоволь насытиться ожиданием и сладостным томлением. Лу, вероятно, тоже.

Рене зарывается пальцами в его кудри — теперь ей известно, какое это удовольствие. Прерывистое дыхание согревает щëку Рене, затем губы. Этот поцелуй, в противоположность предыдущему, медленный и… вдумчивый. Лу тоже перебирает её локоны, гладит, портит причëску — впрочем, не всë ли равно, когда так приятно. Кольцо цепляется за какую-то шпильку — Лу вызволяет его второй рукой и проводит ладонями по плечам и спине.

Рене прерывает поцелуй, чтобы не перебивать ощущения. Как это забавно: переведя их отношения в привычное русло, она рассчитывала, что все её странные мысли и чувства развеются, как дым — однако они окрашивают близость в какие-то особые тона. Ведомая ими, Рене очерчивает пальцами россыпь веснушек на плечах и груди — конечно, замечала их ранее, но будто бы не акцентировала внимание. Лу вздыхает тихо и порывисто, и прикрывает веки от удовольствия. Как удачно — собственные действия кажутся Рене непозволительно нежными, и она не знает, как смотрела бы в его глаза и что прочла бы в его взгляде. Она что же — будто стесняется? И это после всего? Вот умора.

Лу скользит по изгибам фигуры, то едва касаясь, то сминая кожу, стремительно покрывающуюся мурашками. К груди Рене он, кажется, неравнодушен особенно — и та охотно потакает его слабости, ненавязчиво привлекая к себе, деликатными поглаживаниями по шее поощряя целовать кожу, поочерёдно втягивать в рот набухшие соски… Сладостное предвкушение, обещание наслаждения заставляют дыхание сбиваться, а корпус — выгибаться навстречу. В голове еле слышным шëпотом, что громче набата, звучит одно слово: «взаимность». Отстраняясь, Лу резко распахивает глаза, и свет свечей придаëт им, пронзительно-голубым, с расширенными зрачками, какой-то фантасмагоричный вид. Будь Рене суеверной, она, возможно, могла бы в этот момент поверить во всякую мистическую околесицу.

Или не могла бы — слишком плотские, слишком откровенные ощущения вызывают умелые прикосновения к её паху. Длинные пальцы Лу тонут во влаге, и он взволнованно выдыхает. Дразнящие лëгкие постукивания кончиками пальцев, нежное давление всей ладонью, медленные круговые движения. Рене не успевает ни к чему привыкнуть — ëрзает по постели, сбивая простыни и становясь всё чувствительнее с каждым касанием. Лу говорил однажды, что знает её — чем немало её раздосадовал — разумеется, в другом контексте… Но сейчас Рене чудится, будто он и в самом деле её знает.

— Возьмите меня.

Фраза неожиданно выходит не похожей на просьбу. Так скорее звучат приказы. Рене ощущает, как вздрагивает плоть, упирающаяся в её бедро. Судорожный выдох Лу шевелит лëгкие пряди у висков.

— Как я мечтал об этом…

О чëм именно мечтал — Рене неведомо, однако это делается неважным, когда Лу заполняет её. Пожалуй, даже немного резко, но Рене так распалена и готова, что это не ощущается хоть сколько-нибудь неприятным. И всё же Лу словно в извинение гладит её бедро и снижает темп.

— Я так ждал этого… так скучал… — шепчет он на каждом толчке. Рене закрывает его рот ладонью, вдруг очерчивает пальцем контур его губ — будто раньше не замечала, как изящна их форма. Многовато открытий.

Лу приподнимается в сидячее положение, утягивая Рене за собой, и удовольствие чувствуется глубже и острее. В каждом движении его читается не грубость, но нетерпение и отчаянный голод по ней. Дразнить уже незачем, и Рене тоже изучает тело Лу с не меньшей жадностью, замечая, что от её хватки на алебастрово-бледной коже расцветают розовые пятна. Внутренне усмехается: ну и художница же она…

Он берëт её или она его? Чьë дыхание громче, чьë сердцебиение чаще? Рене никогда не считала плотскую близость неким таинством и уж подавно не мнила её вершиной отношений. Однако сейчас в этой близости открывается нечто новое.

Огонь наслаждения разгорается всё ярче, точно они подпитываются им друг от друга. Волосы Лу, тоже огненные при таком освещении, подпрыгивают на его плечах, мышцы пружинят, рот искажается в парадоксально привлекательной гримасе экстаза… Любуясь этой пленительной картиной, Рене безотчëтно ускоряет движения, и мягкое тепло внутри неё превращается в испепеляющий жар. Нужно совсем немного, самая малость. Пальцы Лу ласкают её между ног — финальный аккорд… много финальных аккордов. Слишком сильно и слишком прекрасно.

Рене запрокидывает голову, дрожит, словно в лихорадке, сжимает Лу внутри… Удовольствие прокатывается по всем уголкам тела, вырывая из её груди рваный полустон-полувсхлип. Рене изнеможëнно откидывается на подушки — как и Лу. Загнанно дышащий и предельно возбуждëнный, он являет собой исключительно соблазнительное зрелище. Рене вспоминает, как самозабвенно Лу ублажал её ртом — точно ему это доставляло ещё большее наслаждение, чем ей. Быть может, это и впрямь не так уж альтруистично?

Рене обдаëт горячим дыханием высоко вздымающуюся грудь, подтянутый живот с дорожкой рыжих волос, спускается ниже.

— Рене, что вы… — доносится до неё сквозь биение собственного пульса в висках.

— Что — я? Вы ведь догадливее, чем я сочла вас сначала.

Протяжный блаженный вздох служит Рене ответом. Она обхватывает пульсирующую плоть губами, обводит языком — и Лу судорожно вздрагивает, приподнимаясь на кровати и стискивая одеяло в кулаке. Как он теряет контроль над собой, какое наслаждение он получает благодаря Рене — всё это так будоражит, что отголоски возбуждения сгущаются в её теле. Касаться себя сейчас было бы, пожалуй, уже болезненно — и она лишь ритмично сжимает бëдра.

Сглотнув слюну, Рене двигается быстрее, вбирает в себя глубже. Лу кладëт ладонь на её затылок, и на миг она успевает испытать раздражение и почти тревогу: один любовник однажды так опустил её голову, что это было резко и весьма неприятно. Однако вместо этого Лу перебирает волосы, лишь стягивая пряди, когда Рене ласкает его особенно усердно.

Она упивается его дрожью, тем, как напрягается его тело, как неконтролируемо сползает по подушке его голова. О да, она верно рассудила, что ей это будет приятно самой. Чувствуя, что Лу совсем близок, Рене отстраняется, заменяя свои губы ладонью, и вскоре он изгибается немыслимой дугой, измученно хрипит, всë-таки не сдерживает стона… В своей руке, тоже подрагивающей, Рене ощущает его предел, его удовлетворение и расслабление.

— Боже… — Лу потягивается с тихим стоном, и даже эти движения его кажутся Рене грациозными. Чтобы не слишком любоваться, она посмеивается:

— Я заставляю вас поминать имя бога? Крайне лестно.

Лу отводит взор едва ли не пристыженно.

— Нас, должно быть, слышал весь Версаль.

— Ну, положим, не весь… Но я сама не сдержалась — и полагаю, что было бы справедливо и вам себя не сдерживать.

— Так вы поборница справедливости? Похвально.

— Сочту за комплимент.

Они вытираются и приводят себя в порядок, однако одеваться не спешат. Рене устраивает голову на груди Лу, и тот, неловко вытянув руку и чуть не ударившись локтëм о спинку кровати, обнимает её. Подобная близость — совершенно неэротического толка — уже не в первый раз смущает, но как же она приятна…

— К слову о справедливости. Вы говорили, будто король не посвящает вас в свои планы?

— Именно так, — Рене не видит лица Лу, хотя чувствует, что он хмурится. — Весной он устроил охоту и не оповестил меня об этом. Меня, великого ловчего!

— Это… хм, странно, — рассеянно произносит Рене.

— Тем не менее, я явился туда — и видит небо, каких душевных сил мне стоило не устроить сцену<span class="footnote" id="fn_36015338_4"></span>!

Рене не так уж сведуща в охоте, но знает, какая важная роль отведена ей в жизни короля.

— Да уж, пожалуй, Его Величество ещё слишком молод для того, чтобы забывать о таком, — расхрабрившись, шепчет она — сознавая, что при Лу может выражать непозволительные суждения.

Тот досадливо хмыкает.

— Довольно же о короле. Не сейчас, когда вы в моей постели.

Рене приподнимает голову, чтобы с лукавством заглянуть Лу в глаза.

— Да ведь в вашей, а не в его! Это должно льстить вам, не так ли?

Лу глубоко вздыхает.

— Гораздо больше мне льстит другое. Если вы не делили с ним ложе, то никогда не обвините меня в том, что я с вами из азарта.

Ещё пару минут они проводят в молчании и объятиях друг друга. Прислушиваясь к биению чужого сердца, Рене с иронией вспоминает, как рассчитывала провести с Лу одну ночь ради мести и самоутверждения. Если бы тогдашняя Рене увидела Рене нынешнюю — что бы она сказала?

— Скажите мне лучше, — нарушает тишину Лу, — как вы находите те стихи, что я посылал вам?

Полузабытое стремление поймать его на двоемыслии овладевает Рене с новой силой. Вновь приподнявшись и вперив взгляд в лицо Лу, она ехидно уточняет:

— Мне следует ответить прямо? Вы ведь не терпите лжи, верно… Альцест?

— Разумеется, я желаю знать правду.

— Что ж, тогда правда заключается в том, что стихи эти ужасны. Однако, справедливости ради, они изрядно меня повеселили.

Вздохнув, Лу произносит:

— В самом деле, было бы лицемерно не принимать этой правды. Вполне вероятно, что стихосложение — не моя стезя.

Отреагируй он иначе, Рене получила бы шанс разочароваться в нëм. Этого не случается — и она не знает, досада это или облегчение.

— Скажу вам по секрету, с рифмой в паре мест мне помог Жюль<span class="footnote" id="fn_36015338_5"></span>. Вот его поэтический дар неоспорим.

Рене даже не возмущается тому, что Жюлю, видимо, стало известно о них, воспринимая это как нечто само собой разумеющееся. Она смеётся:

— Страшно вообразить себе, какими были бы эти строки без его помощи!

— И всё же я рад, что мне удалось подарить вам веселье.

— Ну посудите сами. Вы великолепный охотник, танцор, любовник… Если бы вы были отмечены ещё и Эрато<span class="footnote" id="fn_36015338_6"></span>, это было бы уже чересчур!

Рене произносит это достаточно шутливо и не смотрит Лу в глаза — оттого и осмеливается на подобные комплименты. Тот в явном смятении выдыхает и целует её в висок.

— Только отчего же вдруг я Ирида? Разве я вестница богов? — Рене на миг задумывается, воздевая взгляд к потолку. — Хотя… быть может, метафорически…

— Право, не могу сказать наверняка. Почему-то явственно почувствовал. Кажется, даже во сне видел вас в сиянии радуги… или то были грëзы… Но этот образ я вижу вашим.

Рене улыбается польщëнно и даже несколько растерянно:

— Зато теперь вы определили, какая же именно я богиня.

— О, вы помните! — в глазах Лу вспыхивает восторг. — Вы не возражаете, если иногда я буду звать вас Иридой?

— Мне это не в тягость, а если вам это доставляет удовольствие… Для чего ещё живëт человек, если не для удовольствий?

Лу усмехается:

— Принято считать, что жить следует для долга.

— Какая же скука.

— Погляжу, вы сторонница Эпикура? Весьма любопытно. Мне в этом учении импонирует идея примиряться с действительностью и получать от неё максимальную выгоду, раз уж её невозможно изменить.

Рене мысленно обещает себе узнать больше об эпикурействе. Они лениво нежатся в постели, пока Лу не сообщает:

— Я охотно провëл бы в вашем обществе всю ночь, но мне нужно скоро заступать на службу.

Одеваясь не без посторонней помощи, Рене уже в который раз замечает за собой нелепое стеснение: будто бы она изъявила готовность провести с ним всю ночь! Прежде чем она покидает комнату Лу, тот декламирует:

В томительном чередованье дней

То я богаче всех, то всех бедней<span class="footnote" id="fn_36015338_7"></span>.

— Вот, читайте лучше чужое, — одобрительно кивает Рене. Мысль о том, что теперь они разделяют ещё одну тайну, пусть даже незначительную и отчасти курьëзную, окутывает необъяснимым теплом.

Следующий день ознаменован новым заседанием совета — разумеется, посвящëнным войне. Король, почти срываясь на крик, рассуждает о необходимости решения разногласий силовыми методами. Никогда ранее Рене не видела его таким взвинченным, как в последние дни — и зрелище это доставляет ей мало удовольствия. Рене очень мало смыслит в военном деле, но чувствует нечто неправильное в том, чтобы жертвовать чужими жизнями из-за приданого. К тому же королева, в свою очередь, попросту раздавлена этими речами, в коих будто бы кроются упрëки в её сторону. Требование вызвать для командования войсками принца Конде немало удивляет Рене: насколько же король отчаялся, если планирует прибегнуть к помощи фрондëра?

Рене набирается смелости: нужно говорить так, словно она сама верит в свою способность хоть что-то изменить. Воспользовавшись паузой в обсуждениях, она пытается поддержать королеву — апеллирует к их брачным узам, призывая короля не воевать с семьëй жены. Конечно же, проку от этого не больше, чем в стремлении заставить солнце вставать на западе и садиться на востоке.

«Вам слова не давали, мадемуазель.»

Рене садится обратно — что ж, этого следовало ожидать. Возможно, если бы она воспользовалась в своë время шансом стать фавориткой короля, тот прислушивался бы к ней больше? Но Рене ещё в первый же год поняла, что это не её путь. Взвешивать каждое своё слово, каждое своё действие, подчиняться ему во всëм — и при этом умудряться не стать слишком покорной, дабы не наскучить, подобно Луизе… Никакие привилегии не стоят таких жертв.

Не говоря уже о том, что король её не привлекал. А привлекали — так уж иронично получилось — как раз те, с кем у него были натянутые отношения. Арман, Генриетта… Лу.

Рене, отвлëкшаяся было от докучных мыслей о войне, внезапно возвращается с небес на землю. И как только она не осознавала этого раньше? Детали мозаики, прежде разрозненные, складываются воедино. Неизбежная — как уже становится ясно — война, служба Лу, его участие в предыдущем конфликте с Испанией… Дышать отчего-то делается сложно, будто служанка снова затянула корсет чересчур туго.

Погружëнная в раздумья, Рене замечает, что заседание закончилось, лишь когда кто-то, покидая зал, не слишком любезно задевает её плечом. Однозначно нужно на свежий воздух — и она направляется прочь из дворца, пытаясь внутренне успокоить себя шутливым возмущением.

«И кто же тогда будет развлекать меня? Кто будет делить со мной ложе?»

Мозг тотчас подсказывает: кандидаты определëнно нашлись бы. Умелая обманщица, Рене обманывала саму себя, но следует взглянуть в глаза правде. Правде, которой Лу, как утверждает, будто бы держится… и похоже, держится и в самом деле.

Ей это не безразлично. Ей не безразличен он.

Рене старается не убыстрять шага и не слишком заметно оглядываться по сторонам. Она никого не ищет, а всего лишь прогуливается — пусть и уповая на то, что никто не отвлечëт её беседой. Тем же прогулочным шагом добирается до псарен — и удача, Лу обнаруживается там.

Он уже в который раз кидает палку совсем молодой гончей, которая остаётся безучастна к его возгласам и свисту. В результате за палкой приходится ходить самому Лу — что, кажется, пса очень забавляет. Должно быть, он думает: ну и развлечения у этих людей!.. Или Рене чересчур очеловечивает собак.

Лу замечает её — и какое же счастье, что не в его характере было бы иронизировать по поводу этой якобы случайной встречи. Рене неплохо справляется с этим и сама.

— Отрадно видеть вас, как и всегда.

— И мне.

Непроизвольно вырвавшаяся реплика звучит как дежурная, до пошлости дежурная фраза — но только не сейчас и только не с Лу. Рене закусывает губу, точно пытаясь затолкнуть эти слова обратно.

Обращаясь к присутствующему на псарне слуге, Лу спокойно, однако твëрдо просит: «ступайте», и тот поспешно удаляется. Тут непослушный пëс подскакивает к Рене, обнюхивая и отчаянно виляя хвостом.

— Какой он симпатичный, — она протягивает руку в попытке погладить, но получает не самый галантный слюнявый поцелуй.

— Настолько же симпатичный, насколько строптивый. Я даже задумываюсь, уж не согрешил ли кто-нибудь из его предков с кошкой…

Рене взрывается хохотом, а вслед за ней и Лу. А пëс, познакомившись с новым человеком, тотчас находит новое занятие. Его начинает чрезвычайно интересовать, каков жюстокор Лу на вкус.

— Вилларсо, да что же ты вытворяешь, — со вздохом тот застывает неподвижно, скрестив руки на груди. Вероятно поняв, что ничего не добьëтся своими проказами, пëс разжимает челюсти.

Рене невольно вспоминает прежнего великого ловчего, его жестокость и абсолютную убеждëнность в том, что с животным нельзя справиться иначе, нежели насилием. Отмечает, что псарни выглядят довольно чистыми и ухоженными.

— Я нарочно назвал его Вилларсо, — в точности по-мальчишески хохотнув, сообщает Лу. — В честь главного псаря, которому король на той самой охоте передал мои обязанности<span class="footnote" id="fn_36015338_8"></span>.

— Не знаю, для кого это обиднее!

— Вилларсо — это, разумеется, фамилия… но не называть же мне его именем Луи, в самом деле!

— Луи… — задумчиво повторяет Рене, словно только сейчас вспомнив, по какому поводу искала Лу.

Что, если она видит его в последний раз? Что, если он… Рене не может докончить даже мысленно.

— Вы отправляетесь на войну.

Её интонация была ровной, верно? Её голос ведь не дрогнул? Простая констатация факта, только и всего.

Лу поднимает на Рене обескураженный взгляд.

— Из чего вы сделали такой вывод?

Если бы она не знала его натуру, то непременно сочла бы этот вопрос издëвкой.

— Ну как же иначе? Вы глава гвардии, и у вас уже есть опыт…

Лу мягко смеëтся, и Рене почему-то ощущает себя глупо. Зато это чувство хоть немного гасит тревогу.

— Видите ли, поскольку я у короля нахожусь в некотором роде в немилости, он лишил меня привилегии проливать кровь за себя.

В его тоне сквозит едкая ирония — обращëнная не против неё, а против… разве ж так можно? Однако за последние дни Рене утвердилась в мысли: можно. Страх, сковывающий её грудь, медленно разжимает свои железные тиски.

— Я не стану разубеждать его в том, что это решение должно быть очень для меня огорчительно.

Склонив голову набок, Лу посылает Рене лëгкую улыбку.

— У вас нет повода для беспокойства, моя Ирида.

— И вовсе я не беспокоюсь.

Ещё никогда она не лгала настолько бездарно! Бурчит себе под нос, глядя в пол и вцепляясь в ткань подола… Александр был бы крайне недоволен, увидь он свою подопечную в эту минуту.

Наверное, эту ложь распознал бы и младенец. Лу, однако же, безропотно кивает.

— Хорошо, если не беспокоитесь. Тогда, в прошлую войну, я в самом деле гордился, мечтал увенчать себя славой… А теперь… не знаю, кто переменился сильнее — король или я сам, но происходящее ныне видится мне таким… — Лу замолкает и кривит уголок губ.

— Глупым? Мелочным? — подсказывает Рене. Её дерзость поражает и опьяняет одновременно.

— Как верно вы это выразили. Удача, что нас никто не слышал… Ты ведь нас не выдашь, друг? — Лу склоняется, чтобы потрепать слегка присмиревшего Вилларсо.

Рене смеётся с облегчением. Сейчас она ясно понимает, что испытывает его.

— Девиз моего рода гласит, что лучше умереть, чем жить без чести. Но увы мне, даже второй исход я предпочëл бы первому.

— Это естественно. Ни один человек в здравом уме не желает умереть.

— Ни один, но… Теперь моя жизнь дорога мне особенно. Ведь в ней есть вы.

Под ласковым взором голубых глаз Рене ощущает себя словно на эшафоте. Кажется себе такой уязвимой и слабой — а над этим отчего-то не глумятся. Её разрывают такие противоречивые чувства… а какие ещё чувства способен вызывать противоречивый человек?

Охотник… Рене никогда не сказала бы, что у неё хоть на миг создалось впечатление, будто её загоняют, как зверя.

Почему с Лу не выходит так, как раньше выходило с другими — лëгкие, ни к чему не обязывающие интрижки? А главное — почему ей не хочется?

Почему он постоянно всё разрушает? Представления Рене о себе, её планы, выстраиваемые ею стены и крепостные укрепления. Разрушает невольно, не прикладывая особых усилий. Разрушает — и вместе с тем создаёт. Создаёт яркие впечатления, веселье, искренность и странную общность. И тепло, это непонятное тепло в сердце. Хотя отчего же — понятное.

Торопливо попрощавшись — новая её неудача в искусстве лжи, — Рене удаляется прочь, с каким-то фаталистическим спокойствием не то самоубийцы, не то приговорëнного к казни принимая, что…

Она увивается за Лу. Он ей нравится. Возможно, даже больше, чем нравится.