Часть 1 (2/2)

Сама Рене уже начала искренне верить в свои слова. Поэтому ей кажется, что на месте любого другого человека она ничего бы не заподозрила. Наверное, Александр должен гордиться такой ученицей.

— Но, разумеется, если для вас это затруднительно…

— Что вы, бросьте, мадемуазель! — Лу качает головой. — Для меня это честь — оказаться вам полезным.

Душа Рене поёт. Великий ловчий рад очутиться в её силках.

— Однако не скомпрометирую ли я вас этим? Все вокруг только и судачат, что о вас… о нас…

Рене безмятежно пожимает плечами.

— Можно лишь порадоваться за людей, чья самая главная забота — чужие альковные дела.

По пути к комнате Рене они держатся на почтительном расстоянии друг от друга, и та внутренне умиляется этой их совместной попытке выглядеть благочестиво. Затворив дверь, Рене поворачивается к Лу спиной, мысленно потешаясь над столь вопиющим нарушением этикета. Тот невесомым движением убирает вперёд несколько её локонов и берётся за шнуровку. Пальцы его с поразительной ловкостью распутывают хитроумные узлы. Ненароком коснувшись обнажëнной кожи, Лу отдëргивает руку, словно обжëгшись.

Закончив, он отступает, а Рене поворачивается, придерживая платье в районе груди с напускной стыдливостью. Чуть заметно ослабляет хватку, пристально следя за Лу, чтобы выгадать момент, когда этот последний бастион должен пасть.

Его взгляд блуждает по стенам и потолку, а пальцы теребят манжеты, когда юбки Рене с тихим шуршанием сползают на пол. В конце концов, можно будет сказать, что произошла случайность и что ему вообще-то самому должно быть стыдно глазеть…

— Рене… Что же вы со мной такое творите… — потрясëнно шепчет Лу.

Ночная прохлада заставляет кожу покрыться мурашками. Или виной тому его исполненное благоговения лицо и ощущение собственного триумфа?

Тонкая ткань сорочки подобна фиговому листку. Рене отмечает, что восхищëнный взор Лу прикован к её груди, и едва удерживается от ухмылки: вот она, великая любовь. Но ей становится не до смеха, когда тот, запнувшись о её сброшенные туфли, совсем не фигурально падает к её стопам. И стоило кидаться пафосными стихотворными обещаниями, чтобы вот так вот растянуться перед другой…

Об этом ли Рене мечтала? Этого ли ждала?

Поднимаясь на ноги и насилу отлепляя взгляд от неë, Лу сконфуженно бормочет:

— Я не смею…

Если до этого момента у Рене ещё оставались сомнения, теперь они полностью растворяются.

— Смеете.

Она привлекает Лу к себе за подбородок, невольно побуждая снова опуститься на колени. Полумрак искажает черты его лица — или выделяет и дополняет, подобно художнику. Тени подчëркивают остроту скул, голубой цвет глаз напоминает о чистых озëрных водах. Красноречивая выпуклость на его кюлотах не оставляет простора для трактовок.

— Любая ложь может стать правдой.

Рене наклоняется вниз, Лу тянется наверх, и их губы сливаются воедино. Тело предаёт еë — она неспособна унять дрожь, и уже не видит в этом резона. Наверное, неправильно так предлагать себя, точно она площадная девка. Однако общественные представления давно перестали иметь значение. Во всяком случае, в пределах этой комнаты… которую Рене, чëрт побери, не удосужилась запереть на ключ. Впрочем, сомнительно, что кто-нибудь захочет нанести ей визит в такой час.

Робость Лу длится недолго — не то к облегчению, не то к досаде Рене. Разорвав поцелуй, только чтобы обрушить лавину подобных ему на ключицы и плечи, новоявленный любовник споро избавляет её от сорочки.

— А ведь я не замужем, — зачем-то произносит Рене. — В отличие от мадам де Монтеспан.

Напоминание о предмете воздыханий заставляет Лу поморщиться. Ругает себя за то, что будто бы изменяет ей? Или…

Какими бы ни были его размышления — он прячет их, изучая губами поверхность разведëнных (когда Рене успела?) ног. Щиколотки, икры, бëдра… Ещё выше и сильнее. Нет, это слишком.

Рене мечется в исступлении, точно ей тесно в собственном теле. Не только в цитировании Шекспира этот язык хорош. Пусть комната Рене и находится в относительном отдалении от прочих, им стоит быть осторожными. Она закрывает рот ладонью, подавляя стон, и замечает, как нетерпеливо Лу потирается об угол кровати.

— Лу!

Вероятно, так должен звучать громкий шëпот? Эффекта её оклик не производит.

— Лу!

Захватив в горсть рыжие пряди волос, в неверном свете свечей отливающие медью, Рене слегка оттягивает их. Тот отстраняется, и взор его кажется опьянëнным.

— Идите ко мне.

Рене приподнимается на постели, чтобы стянуть жюстокор с плеч Лу. Пуговицы камзола они расстëгивают в четыре руки, однако удвоение усилий едва ли идëт на пользу делу. У обоих подрагивают пальцы — должно быть, от волнения. Костюм Лу устроен много проще костюма Рене, но и с ним приходится изрядно повозиться.

Шум крови в ушах заглушает мягкий шорох парчи и шëлка. Жар желания накаляется внутри Рене от зрелища разоблачающегося Лу. Сложение его крепче, чем позволяла наблюдать одежда — он гибок и строен, словно лоза. Против своей воли Рене отмечает кольца на его пальцах, прикидывая про себя, сколько они могли бы стоить. Пусть теперь она уже не стеснена в средствах — мышление поменять сложно.

Оставшись наконец обнажëнным, Лу спешит присоединиться к Рене. Они вновь целуются, и поцелуй этот отчасти напоминает состязание: чьи губы окажутся захвачены, чей язык двинется глубже. Правда, состязание это — не жëсткое и бескомпромиссное, а игривое.

Рене касается бледного жилистого тела везде, куда может дотянуться. Пальцы Лу оглаживают её бëдра и живот, порой перемещаются к её женскому естеству — и движения эти так же умелы и точны, как те, которыми он расшнуровывал корсет. Только от них узел, совсем нематериальный и метафорический, напротив, затягивается туже.

Ладони Лу поднимаются к грудям Рене — обводя, обхватывая, будто взвешивая… В мозгу вертится ироничная ассоциация с добычей — но с добычей не обращаются столь трепетно.

— Вы прекрасны, — шепчет Лу упоëнно. — Вы просто богиня.

— Слышал бы вас Жак-Бенинь, — усмехается Рене. Лëгкое и озорное настроение обуревает еë.

Он щекотно пробегается кончиками пальцев по её боку.

— Не планирую ставить его в известность.

Их совместное дыхание всë тяжелее, тела делаются липкими от испарины и их общей влаги. Нависая над Рене, позволяя в полной мере прочувствовать своë возбуждение, Лу вопрошает: «Могу я?..».

— Да, — выдыхает она, раскрываясь перед ним. Проникновение выходит медленным и плавным, — Рене поджимает пальцы ног и закрывает глаза. Когда же открывает — любуется блеском во взгляде Лу и перекатыванием мышц.

— «Отдалась в саду»… — насмешливо цитирует она. — Вот уж вздор. Я постель ни на что не променяю.

Более на разговоры нет ни дыхания, ни желания. Рене обвивает ногами Лу за поясницу, прижимаясь и направляя. Отдаваясь ему. Овладевая им.

На короткий миг икру отчего-то сводит судорогой, но эта боль моментально гаснет при ощущении нового движения внутри. Рене обхватывает руками спину Лу, чувствуя, как вздымаются и опадают его лопатки. Что слаще — физиологическое удовлетворение или осознание своего превосходства? Рене внезапно понимает, что мысль о Франсуазе отошла у неё даже не на второй план, а на десятый. И всё же это подливает масла в огонь наслаждения.

Правда и ложь, искренность и маски, её тело и его — сплетаются, перетекают друг в друга, лишаются границ. Оба они по-прежнему стараются контролировать собственные реакции, разрешая себе разве что громкие вздохи. Рене выплëскивает эмоции, то комкая одеяло, то бесцеремонно царапая спину Лу.

На неë накатывают волны блаженства, одна сильнее другой — вот-вот разразится шторм. Жаждая поймать ускользающее наслаждение, Рене ласкает себя — напрягаясь всем корпусом и сжимая челюсти. Последнее, что она успевает отметить перед тем, как соскользнуть в манящую бездну — широко распахнутые потемневшие глаза Лу, который, мощно содрогаясь, покидает её тело, чтобы излиться на простыни. Осуществления иного слуха — о беременности — однозначно не хотелось бы.

Рене потягивается, смакуя остатки удовольствия, и буднично размышляет, достанет ли служанке (когда та соизволит вернуться) такта не комментировать состояние её постельного белья. В затуманенное негой сознание врывается шёпот: «Рене…»

Лу приподнимается на локте, сдувая со лба налипшую прядь. Тело его расслаблено, а выражение лица — дисгармонично сосредоточенно. Он даже смотрит Рене в глаза.

— Мне кажется… — он выдыхает сквозь пересохшие губы. — Кажется, я люблю вас.

«Ну и в переплёт же ты угодила, Рене!»