Глава 19 (1/2)
— Анна?
Финикс не верил своим глазам. Или, наоборот, до безумия желал, чтобы они не обманули, чтобы все схожести не были лишь плодом воображения. Спиной к нему стояла Анна. Совершенно живая, целая… Финикс слышал её усталый, но сильный голос, ни в какие сравнения не входящий с её недавним предсмертным сипением; видел, как едва-едва вздымались в такт размеренному дыханию плечи, как колыхались волны светлых волос, стоило ей шевельнуть головой. Он замечал столько всего настоящего в те длинные секунды, что она поворачивалась к нему, но всё равно оказался совершенно не готов вновь увидеть её глаза. Больные, отчаянные, обвиняющие, но без мутной пелены смерти. Глаза живого человека. И это самое главное.
— Зачем ты пришёл? Зачем пришёл сейчас?!
Финикс вздрогнул от неожиданности, едва удержав себя на месте. Почему она кричала? Что он сделал не так? И почему теперь должен исчезнуть? Он не понимал. Он вообще мало что понимал, кроме того, что он — Финикс Оденберг, а перед ним — его умершая младшая сестра, которая теперь почему-то жива. Или это он мёртв?
Нет-нет, глупости. Он же что-то сделал, что-то… важное. Очень. Но что? Он не мог вспомнить. Впрочем, это немного подождёт. Главное же Анна, не так ли? Да, в Мире снов — всплыло вдруг название этого места — нет ничего важнее Анны.
Финикс потянулся к ней неосознанно, также, как сами собой слетели слова-извинения. За что? Память возвращалась отрывками: вот, он, отправляющий Анну одну на проклятую свадьбу; он, погружённый в какую-то книгу, пока Анна страдала в своём мире… В этом она его винила? А вот: он, неспособный скрыть негодование и отвращение от вести о том, что Анна сама решила расстаться с жизнью, что та смертельная опасность, от которой он, рискуя собой, спасал её — оказалась осознанным решением, добровольным финалом. И от крика себя прошлого заложило уши.
«Решила умереть? Как подобная дурь вообще пришла тебе в голову?! И не смей говорить, что тебе было тяжело! Вряд ли ты вообще осознаёшь, что такое «тяжело»!..»
Собственная прошлая несдержанность перекликалась со словами Анны нынешней — и одновременно прошлой, — царапала нутро. Какой же он всё же идиот, Аурум.
— Если бы — Анна, поверь — если бы я знал, что я тебе нужен, я бы пришёл.
Финикс ни капли не лгал, но в то же время и сам сомневался, что Анна поверит ему. Сейчас, наверное, она любое его слово примет в штыки. Он же предал её. Уже как минимум дважды, ведь именно столько раз не смог оказаться рядом вовремя. Не ощутил, что ей угрожает опасность.
Впрочем, он ведь не провидец, чтобы знать всё наперёд.
Но он старший брат, а это, временами, одно и то же.
Разум, наконец, полностью прояснился. Сложилась цельная картина происходящего — Аурум, перемотка и вправду сработала! — а эмоции хоть немного улеглись. Недостаточно, чтобы совершенно не проявляться в мимике и жестах, но достаточно, чтобы не наговорить глупостей, увидев след вскрытых вен на запястье Анны. Вот ведь ирония судьбы: он вновь рискнул собой, спасая Анну — отчасти, если уж совсем на чистоту, — а Анна вновь желала собственноручно оборвать свою жизнь. Ну что за… ребёнок?
Да, именно ребёнок. Ведь, если он всё верно рассчитал, семнадцать ей исполнилось месяца два назад. Тогда какого Тенезма прошлый он спрашивал с неё, как со взрослой? Она же не он, в конце концов. Да и разве Финикс сам не хотел позволить Одетт и Анне побыть детьми подольше? Противоречил сам себе?
Стоило напомнить себе, что перед ним далеко не зрелый человек, как говорить с Анной стало легче, понятнее. И пропала злость, вспарывающая грудь, от чужого пренебрежения жизнью. Иногда даже шуточного, слетавшего с уст студентов во время экзаменов. Слишком уж такое… неправильно.
Финикс не мог сказать точно, возымели ли его слова хоть какой-то эффект. Но мимолётная вспышка в глазах Анны вселяла надежду, что не всё сказанное бессмысленное. Что хоть какая-то фраза станет искоркой, с которой другие раздуют в ней пламя жизни.
Анна постепенно серела, в ушах нарастал гул — время краткой передышки в Мире снов подходило к концу, и Финикс не знал, что ожидает его после. Впрочем, это и не важно: он жив, а со всем остальным как-нибудь обязательно справится.
— Удачи, Анна.
***
Он слышал голос. Женский, полный боли и слёз, надрывный, молящий. Голос Одетт.
Он знал, что это она время от времени сжимала его руку. Сильно-сильно, как что-то, что ни за что нельзя отпускать. Понимал, что её пальцы иногда ощущал над носом и губами. Кто бы ещё стал так часто проверять дышит ли он?
Финикс всё прекрасно чувствовал, осязал и, самое главное, осознавал, но ответить не мог. Тело стало чужим, непослушным. Нечего говорить о том, чтобы сжать руку Одетт в ответ — даже открыть глаза оказалось непосильной задачей. Он только мог, что ощущать и… думать.
Думать и вправду было о чём. Финикс то терялся в страхе не очнуться никогда, так и остаться заложником собственного тела и слишком ясного разума. Пока не сгниёт заживо или не обезумеет. То вновь и вновь прокручивал в памяти события того злополучного дня, выискивал зацепки, подсказки, хоть что-то, что укажет на виновных. Или хотя бы поможет проложить к ним путь.
Что-то он и вправду нашёл. Очевидное, как ни посмотри: в храме предатель. Никак иначе все те ублюдки не могли попасть в него, не руша барьер. Ну, разве что пройти пешком, но это даже звучало смешно. Нет, у них был пропуск. И не такой, как у Финикса — позволяющий телепортироваться ему самому и ещё одному человеку вместе с ним. Нет, в их руках оказался пропуск служителей храма, тот, что открывал им все двери, позволял в праздничные дни проводить верующих в закрытые для тех места. Тот, который нельзя незаметно украсть.
Финиксу как-то доводилось слышать о юном священнике, потерявшем пропуск — храм во время поисков стал напоминать неприступную крепость: барьер укрывал его непреодолимым молочным туманом, не проводили службы, не пускали людей вознести молитвы, а служителям не позволяли покидать храм. Всё, чтобы тайны божьего дома и империи не покинули белоснежные мраморные стены.
Укради неизвестные пропуск, и свадьба принца попросту не состоялась. По крайней мере, пока не завершили бы поиски или не переписали барьер — так, что все старые пропуска стали бесполезными. А значит тенезмовы подстилки заполучили на свою сторону кого-то из храмовников. И, Аурум, лишь бы кого-то одного.
Но размышления о том дне приносили не только ответы, но и разъедающую вину. Она кислотой разливалась внутри, плодами ацидии<span class="footnote" id="fn_38201266_0"></span> оседала на языке. Прямо как после Пии. Почему он был так слеп, что не заметил разрастающуюся в империи черноту? Почему был так нерасторопен? Почему вообще ждал ответа от Элизабет, а не помчался в столицу в тот же день, как получил письмо? Почему не заподозрил неладное, когда Сион, всегда пытавшийся угодить окружающим — излишне сильно, как для принца, — вдруг оборвал с Анной всякий контакт? Почему, в конце концов, не пошёл вместе с Анной? Почему, почему, почему…
У него не было чёткого ответа ни на один из множества вопросов. Но, наверное, он просто так и остался трусливым мальчишкой из прошлого. Слишком слабым внутри, чтобы найти в себе силы встретиться со своими страхами.
Слишком недостойно, жалко, ничтожно, как для человека его статуса.
Ох, ещё начни жалеть себя, Финикс!
Да, самобичевания и вправду совершенно бессмысленная трата времени. Вот только потратить его на что-нибудь другое Финикс не мог, и водоворот одних и тех же мыслей затягивал всё глубже и глубже.
***
Иногда всё исчезало: мысли, сознание, они размывались, стирались, и Финикс погружался в спасительное забытье. Лишь позже он понял, что оно было сном: когда блаженное ничего сменили собой жалящие картины прошлого, от которых он никак не мог сбежать.
***
— Что. Ты. Натворил?!
Голос папы, полный чистейшей ярости, отбивается от стен. Финикс непроизвольно отступает на шаг, и в ту же секунду дверь за спиной с грохотом захлопывается. Всё внутри леденеет от ужаса.
— Ты оглох, Финикс?!
Папа на самого себя не похож, скорее на демона из книжек. На его висках отчётливо проступают вздутые вены, налитые кровью глаза пылают гневом. От тяжёлого смрада тёмной магии у Финикса кружится голова, и он облокачивается на дверь, лишь бы устоять на ногах.
— Я не хотел, — лопочет он, смаргивая слёзы. — Я… я не хотел, папа. Правда не хотел! Поэтому, пожалуйста, прости. Чтобы я ни сделал, я больше не буду. Папа, я честно больше не буду. Папа… пап, почему ты так смотришь? Ну пожалуйста, папа. Что я сделал не так?!
Финикс и вправду не понимает. Почему на него злятся? Почему кричат? Он же… он просто думал, что папа в беде. Что за ним пришли те люди. Что его убьют, как Аннабель.
Ранее Финикс не мог уснуть. Ворочался-ворочался, но стоило надолго закрыть глаза, и снова видел Аннабель у папы на руках. А потом… потом он вдруг почувствовал что-то такое противное, склизкое, мрачное… И всё. Дальше лишь длинные-длинные и путанные коридоры на пути в папину комнату. И громко-громко стучащее сердце. Он так боялся опоздать. Так боялся, что папа тоже будет мёртвым. Что он снова никого не спасёт. А в итоге…
В итоге оказывается, что тёмная магия — дело рук не кого-то неизвестного, а папы. И Финикс совершил огромную ошибку, помешав ему.
— Не понимаешь? Что же, я объясню, Финикс. — Голос папы снова привычно ласковый, но от этого лишь страшнее — глаза-то остаются всё те же. — Ты убил её. Я собирался воскресить Аннабель, у меня почти вышло, но ты… Ты всё испортил! Ты и твоё проклятое, неуёмное любопытство! — Его руки смыкаются на плечах Финикса, больно впиваются пальцы. — Теперь ты понимаешь, что натворил?! — кричит он и встряхивает Финикса так, что тот ударяется затылком о дверь. — Понимаешь?!
Финикс машет головой из стороны в сторону. Так сильно, что начинает болеть шея, а отросшие волосы закрывают глаза. Нет, нет, нет. Нет! Это неправда. Он не мог всё снова испортить. Не мог. Аурум, ну не мог же!
Внутри бурлит магия, вздымается волнами точь-в-точь, как на штормовом море, и Финикс обнимает себя руками, оседает на пол. Он хочет спрятаться. Забиться в самый глухой и одинокий угол дома. Лишь бы снова всё не испортить.
— Пожалуйста, не надо, — до боли жмуря глаза, шепчет он и упирается лбом в колени. — Пожалуйста, успокойся, — молит он магию, будто та может услышать.
Но магия лишь клубится сильнее, покалывает на кончиках пальцев, шевелит волосы, жаром касается кожи.
Пожалуйста… почему ты не слушаешь?!
Финикс уже не ребёнок. Ему двенадцать — исполнилось ровно две недели назад, — а значит он должен контролировать свои силы. Выбросы бывают только у маленьких детей, а не у будущего хозяина Магической башни! Он не может не справиться снова. Он и так не спас Аннабель. Убил её. Он не может навредить ещё и папе!
— Раз, два… три… — В горле неприятно сухо, но Финикс упрямо повторяет цифры, надеясь взять себя в руки. Как когда-то учила мама. — Восемь, девять…
Его вдруг за плечи вздёргивают на ноги. На него смотрит папа полными лихорадочного блеска глазами.
— Не всё потеряно! — воодушевлённо говорит он. — У меня вышло, только… — Он вдруг сгибается пополам от приступа кашля, и Финикс кое-как придерживает его, стараясь не дать упасть. Впрочем, вряд ли в этом есть смысл. — Мне нужно знать, что с Аннабель, — отдышавшись, продолжает он. — Поэтому… — недобрый огонёк вспыхивает в его взгляде, — Финикс, ты же хочешь исправить свою ошибку?..
Финикс соглашается, не задумываясь. Да и разве можно не согласиться? Он теперь может всё исправить! Помочь папе. Стать хоть немного полезным.
Перед глазами появляется книга. Темномагическая, запоздало понимает Финикс, разбирая незнакомое, путанное заклинание. По спине пробегает неприятный холодок.
— Дай руку, — приказывает папа. — И читай. Вслух, — и заклинанием оставляет порез вдоль ладони Финикса.
Страшно. Больно. Противно. Финикс хочет сбежать куда-нибудь подальше. Забыть, как страшный сон.
Но он гонит эти мысли прочь и продолжает читать…
***
— Какой же ты ублюдок! — кричит Одетт, в миг охлаждая его гнев. Финикс в ужасе смотрит на неё, запоздало понимая что наговорил.
«Я стану… нет, я уже стал герцогом лучше, чем он…»
«Хочешь правды? Я был рад, что он умер!..»
Финикс не хотел говорить это Одетт. Не хотел раскрывать ей эти неприглядные тайны. Не хотел, чтобы узнала о том, за что он корил себя все эти четыре с небольшим года.
Не хотел, но слова уже не вернуть, и Финикс чувствует, как между ним и Одетт разверзается пропасть. Бесконечная, непреодолимая.
— Одетт… — шепчет, протягивая к ней руку. Может… может ещё есть шанс? Может…
— Не прикасайся ко мне! — Она практически отпрыгивает от него к двери, прижимается к ней спиной. — Аурум, а я, дура, считала, что все те слухи лишь глупости. Что дядюшки и тётушки ошибаются на твой счёт, а оказывается ты и вправду тот ещё алчный ублюдок. Хей, Финикс, если я захочу занять твоё место, я тоже умру? Как папа. На радость тебе?! — пригвождает она к месту ужасным, режущим обвинением. Отбирает у Финикса дар речи.
Он же… Он бы никогда не причинил вред Одетт. Аурум, даже мысль об этом недопустима. И все эти старания, все эти годы борьбы, бессонные ночи, чтобы поднять герцогство с колен — на всё это у него хватало сил лишь потому что он знал: только так можно защитить сестру, подарить ей безоблачное детство. В одиночку он бы не решился тогда, после смерти Кастрела, обратиться к императору. Не рискнул бы взвалить на свои плечи управление герцогством. Всего этого не было бы, не будь за его спиной Одетт.
И теперь… теперь это всё рушится из-за его глупости, из-за минутного всплеска эмоций, из-за того, что не смог сдержать то, что всегда прятал в глубине себя.
Безупречный герцог.
Безупречный брат…
Финикс смотрит на Одетт, и сердце щемит от разгорающейся в её глазах ненависти. Он может всё изменить, раскрыть ей правду о её любимом отце, освободить её от созданных им же иллюзий и вернуть всё, как было. Может не дать ей отдалиться, удержать жестокой истиной. Может, но…
Финикс молча позволяет ей уйти, раствориться в коридоре, беззвучно закрыв дверь. Потому что так и не находит в себе силы сломать всё то, во что она верила все эти годы. Во что верит до сих пор. Одетт всегда была папиной дочкой. Если для Финикса Кастрел стал проклятием, для Одетт он был единственным светом.
Разве может он отобрать у неё солнце?
— Конечно нет, — криво усмехается Финикс и возвращается к столу, проводит над ним рукой — скрытый иллюзией клинок проступает на свет. Подарок на вчерашнее шестнадцатилетие Одетт.
Финикс скользит по нему пальцами, холод зачарованного металла жжёт кожу.
— Аурум, я снова всё испортил… — Он падает на стул и запрокидывает голову. В груди почему-то жжёт, и по скуле стекает единственная слеза…
***
— Знаешь, как для тех, кому что-то от меня нужно, вы двое слишком неуловимы, — наиграно возмущается Финикс и извлекает из рукава сложенный вчетверо лист. —Актуальная карта Пии, как и обещал. Я немного поспрашивал местных, раз уж сами не можете, и отметил лучшие постоялые дома и таверны. А ещё пару сувенирных лавок и, специально для тебя, самую высокую точку города. Наверняка ведь захочешь полазать по крышам, — усмехается он и протягивает ей карту.
Она быстро разворачивает её, немного нервно пробегает по ней взглядом.
— Спасибо, Финикс! — Её карие глаза вспыхивают от эмоций.
— Не за что, — мягко улыбается он. — Повеселитесь там: первый отпуск стоит провести как следует. Только помни: удумаете втихую сыграть свадьбу и не позвать меня, прокляну обоих.
— К-какую ещё с-свадьбу? — покраснела она. — Н-не понимаю о-о чём ты!
— Ага-ага. Брось, я же вижу ваши переглядки. А ещё… — поправляет Финикс ворот её платья, — засосы нужно прятать старательнее, если пытаетесь скрываться.
— Мог сделать вид, что не заметил, — пряча взгляд, пробормотала она. — И вообще, на нашей свадьбе ты будешь самым желанным гостем. Даже сделаю для тебя особое приглашение.
— Какая честь. Ладно, беги к своему ненаглядному, пусть собирает вещи. Но перед этим, пусть заглянет ко мне ненадолго. — Финикс разворачивается на пятках, проходит несколько метров и замирает. — О, кстати, Розалин, — зовёт через плечо, — никогда не был в Пии, так что привезите какой-нибудь запоминающийся сувенирчик.
Розалин приподнимает уголки губ и воодушевлённо отвечает:
— Поверь, Финикс, Пии ты никогда не забудешь.
От этих слов волосы вдоль позвоночника встают дыбом, но Финикс лишь отмахивается от этого чувства. Нашёл из-за чего беспокоиться.
***
Стекло крошится под ботинками, в уцелевших кусках зеркала отражается его затравленный, больной взгляд, налитые кровью глаза.
Почему? Почему всё так обернулось? Почему его предали?!
Или предал он?
Серёжка синей искрой мелькает в осколках, привлекает внимание, и Финикс хватается за неё: одно движение, тихий щелчок — и перо остаётся в руке, поблёскивает неестественным глянцем.
— Ненавижу! — комкает он его и бросает себе под ноги. — Ненавижу! Ненавижу! Не-на-ви-жу! — и топчет, топчет, топчет, словно это может как-то помочь. — Ненавижу… — Колени подгибаются, и он стекает в стеклянное крошево. — Ненавижу. — Слёзы струятся по щекам, жгутся сильнее любых ран, выпекают боль на теле. — Аурум… я так хочу всё вернуть. — Финикс достаёт перо из осколков, режет ими пальцы, и на пол сыпятся фальшивые рубины. — Пусть всё это будет лишь кошмарным сном.
***
Всё серое.
Финикс моргнул, скомкал прохладную простынь — и лишь тогда осознал, что очнулся. Что перед глазами не очередное видение, а самая что ни есть настоящая реальность. Он правда, наконец-то, пришёл в себя.
Боги… спасибо.
Финикс, насколько позволяло положение, огляделся. Тело после длительного лежания в край ослабло, так что увидеть вышло не так уж много: только тяжёлую ткань балдахина, кусочки потолка между полотнами и пару солнечных зайчиков. И всё это было… серым, бесцветным.
Сердце пропустило удар. Финикс прикрыл глаза, глубоко вдохнул — так, что стало саднить пересохшее горло — и, мысленно сосчитав до десяти, поднял веки. Ожидаемо ничего не изменилось. Всё та же блеклая серость.
Проклятье!
Он должен был предположить подобный исход: не могла же и вправду обойти левый глаз участь правого после всех этих махинаций. Но всё же идиотская надежда, что мир для него будет выглядеть как прежде, видимо, поселилась в душе. И теперь в груди расползалась глупая обида. Финикс даже не мог сказать на кого. Наверное, на саму ситуацию. Остаток жизни провести, не видя цветов, — не самый худший исход, но всё же… всё же до боли обидно. Настолько, что хотелось закатать истерику, как маленький ребёнок. Он ведь и так уже столько отдал, так почему же?!
Финикс попытался привстать, но ожидаемо из этого ничего не вышло. Видимо, для начала стоило приподнять подушку, а потом и себя с помощью леви…
Пусто.
Финикс не заметил это сразу, отвлёкшись на зрение, но теперь, сосредоточившись, он с ужасом осознал, что не чувствовал её — магию. Внутри зияла чуждая, бескрайняя пустота. Бездонная пропасть, в которую его сейчас затягивало. Всё глубже и глубже.
Сердце заледенело, дыхание прервалось, а перед глазами всё смазалось. Нет, нет, нет! Этого не может быть! Это не правда. Он просто ещё не до конца пришёл в себя. Всё не может быть так. Он не может…