8. Нет выхода (1/2)
Время для Веры в эти дни словно утратило привычную скорость. Оно растягивалось, как старая резинка, грозя вот-вот порваться под тяжестью однообразных будней. Каждый новый день был похож на предыдущий, словно ксерокопия, наспех снятая с исходника, потерявшего яркость.
В субботу, когда пары в университете начинались лишь после обеда, Вера позволила себе небольшую слабость. Она не стала вскакивать с кровати с первым же визгливым сигналом будильника, а позволила себе еще немного понежиться в объятиях сна. За окном, вторя её настроению, плакал дождь. Серые струи воды разбивались о стекло, словно пытаясь прорваться внутрь, в этот уютный мир, где царили полумрак и тишина. Девушка чувствовала себя белкой в колесе: учеба, дом... И ни одного светлого пятнышка на горизонте.
Под веками ещё клубилась нега сна, но настойчивое тиканье старинных часов, занимавших почётное место на каминной полке, проникало сквозь дрёму, напоминая о начале нового дня. Десять утра. Мысль о том, что нужно покинуть уютное гнёздышко из одеял и подушек, встретиться взглядом с суровой действительностью, вызывала у неё лёгкую дрожь.
Поднявшись с постели, Вера, словно покорная кукла, выполняющая привычный ритуал, принялась заправлять постель. Движения её были плавными, лишёнными лишней суеты. В этом доме, пропитанном властью отца, даже такие мелочи, как заправленная постель, приобретали особый смысл, превращаясь в безмолвный знак покорности.
Спустившись по скрипучей лестнице со второго этажа, Вера с робкой надеждой заглянула на кухню. Она уже привыкла к тому, что утро в этом доме начиналось не с пения птиц и аромата свежесваренного кофе, а с ледяного голоса отца, отдающего распоряжения на день. Но сегодня кухня была пуста.
Несмотря на страх, который внушал ей отец, в его отсутствие она всегда испытывала облегчение. Облегчение и легкое чувство вины за это ощущение свободы, пусть и мимолетной.
Завтрак, состоявший из чашки кофе и тоста с джемом, Вера ела медленно, словно растягивая минуты спокойствия, выпавшие на долю этого пасмурного утра. Мысли её витали где-то далеко, уносясь прочь из стен этого дома.
Закончив с завтраком, Вера привычно собрала посуду и отнесла в раковину. Просторное помещение, наполненное блеском хромированных поверхностей и запахом моющих средств, всегда вызывало у неё смешанные чувства. С одной стороны, здесь было чисто, функционально, идеально – как и во всём доме. С другой – Вера чувствовала себя здесь чужой, словно заблудившейся в декорациях к чужой, непонятной ей жизни.
Да, в доме были горничные, целая армия слуг, готовая выполнить любой каприз. Но Вера никогда не пользовалась их услугами. Слишком свежи были в памяти слова отца, брошенные ею много лет назад: ей только что исполнилось пятнадцать — тот самый возраст, когда девушка, словно бабочка, только готовится расправить крылья, — но отец уже успел облечь её жизнь строгими рамками правил и запретов.
— Ты обязана делать это всё сама, — его голос, холодный, как лезвие отцовского охотничьего ножа, разрезал тишину уютного утра. — а также в будущем и для своего мужа!
Слова ударили, словно хлыст. Вера вздрогнула, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Ей, ещё совсем девочке, виделись сны, полные сказок и грёз о прекрасных принцах, а отец уже примерял к ней роль покорной, безропотной жены.
— И не смей обращаться к прислуге! — отчеканил он, и в его тоне послышались металлические нотки.
Вера молчала, потупив взгляд. Слёзы жгли глаза, грозясь пролиться по щекам, но она изо всех сил старалась сдержать их. Слёзы — это слабость, а отец не терпел слабостей.
Она знала, что спорить бесполезно. Отец всегда был непреклонен в своих решениях. Оставалось лишь молча кивнуть, соглашаясь с его волей, и спрятать глубоко в душе свои мечты о любви, о семье, где царят тепло и взаимопонимание.
И Вера выполняла этот отцовский закон. Сложила посуду в посудомоечную машину — изобретение, вызывавшее у неё немой восторг и лёгкое чувство вины за свою «несостоятельность» перед ним. Протёрла столы, стараясь не пропустить ни единого пятнышка, прошлась влажной тряпкой по блестящей поверхности плиты.
Работа по дому, хоть и отнимала время и силы, странным образом успокаивала Веру. В эти минуты она чувствовала себя нужной, полезной. Пусть не любимой дочерью, не хозяйкой этого дома — но просто нужной. И в этой простой, незамысловатой нужности было что-то настоящее, искреннее, чего ей так не хватало в мире показного благополучия.
Дом сиял чистотой, в воздухе витал аромат свежести, смешанный с тонкими нотками полироли для мебели.
Взгляд упал на часы, висевшие на стене в строгой деревянной раме. Одиннадцать тридцать. Время, отпущенное на наведение лоска в доме, неумолимо истекало.
Она поднялась на второй этаж, ступая по ступеням легко и бесшумно, словно тень. В своей комнате, оформленной в нежных пастельных тонах, Вера чувствовала себя уютнее, но и здесь не могла до конца избавиться от ощущения, что живёт в чужом доме.
Девушка подошла к окну, впуская в комнату тусклый свет пасмурного дня. Дождя так не было, но небо по-прежнему оставалось затянутым серыми облаками,
— В душ, — прошептала она, словно обращаясь к своему отражению в стекле, — а потом — в университет.
Вера встряхнула головой, словно пытаясь отогнать наваждение, и направилась в ванную комнату.
Прикосновение прохладных кафельных плиток к босым ногам отозвалось приятной дрожью, возвращая к реальности. Струи горячей воды, смешиваясь с холодными каплями из душа, окутывали тело, смывая усталость и ощущение волнения, преследовавшее её с самого утра.
Но стоило только выйти из душа, как реальность, словно строгая гувернантка, вновь брала своё. Вера накинула махровый халат и подошла к зеркалу. Отражение, смотревшее на неё из зазеркалья, казалось чужим — бледное лицо, обрамленное копной темных, небрежно собранных в пучок волос. И принялась наносить легкий макияж, скрывая под небольшим слоем пудры и румян следы усталости.
Вера двигалась по комнате, завершая свой утренний ритуал преображения. Макияж, лёгкий и безупречный, скрыл следы усталости, оставив на лице лишь маску отстраненного спокойствия.
Она подошла к массивному шкафу, стоявшему у стены, словно молчаливый страж её девичьих тайн. Деревянные створки распахнулись, открывая взору ровные ряды одежды. Выбор наряда для Веры давно был делом вкуса или настроения,
Сегодняшний день не был исключением. Вера скользнула взглядом по вещам, безошибочно выбирая те, что идеально подходили для роли прилежной студентки: классические брюки белого цвета, подчеркивающие стройность ног, поло насыщенного синего оттенка, и туфли на небольшом каблуке, добавляющие образу нотку элегантности.
Закончив сборы, Вера окинула комнату последним, полным сложной гаммы чувств, взглядом. Письменный стол, верный друг и соратник в бессонные ночи экзаменов, всё ещё хранил на себе отпечаток её недавнего присутствия: стопки конспектов с аккуратным почерком, россыпь ручек, словно застывших в танце, раскрытый томик стихов на пожелтевшей от времени странице… Быстрым, привычным движением Вера сложила необходимые тетради и учебники в объёмную сумку.
Сбегая по лестнице вниз, Вера на ходу накинула пальто темно-синего цвета, словно пытаясь укрыться от чего-то неуловимого, но пугающего. Из прихожей она прихватила зонт - верного спутника в это переменчивое осеннее время.
Дом, будто огромный, величественный, но бездушный механизм, провожал ее тишиной. Девушка глубоко вдохнула прохладный воздух, напоенный ароматом осени, и зашагала прочь.
***
Створки вагона разъехались, выпуская Веру в пестрое многоголосье станции метро «Спортивная». Ей предстояло сделать привычный марш-бросок до института на Большой Пироговской, лавируя между спешащими людьми и на часах — без пяти минут час , а значит, до начала пары оставалось всего пятнадцать минут — катастрофически мало для того, чтобы добраться до аудитории без приключений.
И, словно в подтверждение её невеселых мыслей, как раз в тот момент, когда Вера вышла из стеклянных дверей метро, хлынул дождь. Небо, затянутое тяжелыми, свинцовыми тучами, разверзлось с яростью оскорблённого божества.
Город, ещё мгновение назад дышавший относительным спокойствием, превратился в арену хаоса: люди, словно муравьи, забегали в поисках укрытия, машины сигналили, дворники лениво разгоняли по асфальту первые лужи.