Глава 4. Четыре шажочка на кончиках пальцев (2/2)
Гадкий, гадкий!
— Секс со смертельным исходом? Ну ты даёшь, Конфетка! — Сатору расхохотался.
Кендис запрокинула голову и с мольбой уставилась в высокий потолок. Нет, тут она бессильна. Она любила в Сатору каждую чёрточку, любила всего без остатка: вместе с неуёмным и самодовольным нравом, с глупыми и совершенно бестактными шутками. Она толкнула его, и Сатору, посмеиваясь, рухнул на спину. Кендис склонилась над ним и невыразимо нежно прошлась губами от его подбородка до лобка с маленьким пучком мягких белых волос. «Будто снегом припорошило», — умилённо подумала Кендис. Коснулась ладонью низа его живота, и тот вздрогнул — совсем, как во время первого раза. Сатору сомкнул веки и громко простонал.
— Надо же, как ты теряешь рассудок от этого… — с восторгом прошептала Кендис. — Да я нашла твою ахиллесову пяту, сильнейший!
Она убрала руку, но Сатору перехватил её предплечье и притянул руку обратно.
— Ещё, Кенди…
Она покрепче обхватила одной ладошкой его вздыбленный член, а второй продолжила поглаживать по низу живота. Сатору зашёлся стонами, словно жаворонок трелями поутру, и всё метался головой из стороны в сторону — места себе не находил. Елозил пятками по матрасу, рвано дышал и звал свою Кенди по имени.
— Где у тебя резинки? — спросила она, сильнее вжавшись промежностью в его бедро.
— А? — Сатору открыл глаза и оторопело захлопал веками. — Эм, тут такое дело… — Он кривовато улыбнулся и неловко потрепал себя по макушке. — В общем, как бы… у меня их нет! Та девица пошла до своей машины как раз за ними…
Ему хотелось удавиться. Кендис сгорала от желания не меньше него, всё вот-вот должно было случиться — и такой провал!
— Да блядь… — выругалась Кендис по-английски и сокрушённо приложила ладонь к лицу. — Ладно, хрен с ними, я уже не могу!
У Сатору не было сил изображать благоразумие: он крепко схватил Кендис за зад и усадил на член. Она сочилась влагой. Горячая, узкая, податливая. Долгожданная.
Любимая.
И как подмахивала бёдрами! Будто отплясывала в пылком южном танце. Сатору давно мечтал узнать, будет ли она такой же заводной в постели, как тогда, в танцевальном зале, когда учила его сальсе. «Даже бальные туфельки при ней!» — с жаром подумал он, поглаживая пальцем лакированный ремешок её босоножки.
Но не будет же он брать её в одной единственной позе! Сатору страшно подмывало покрасоваться. Превозмогая леность, объявшую каждую клетку, он вышел из неё, встал на колени и повернул Кендис к себе спиной. Обхватил её запястья и погрузился обратно.
Сатору брал Кендис хлёстко, жадно, глубоко. «Натягивает, как перчатку, — пронеслось в её разрозненных мыслях. — Боже, ну и пошлятина в голове…» Из-за смачных шлепков бёдер, скрипа кровати и стонов было не слышно, как разрывался дверной звонок.
Город за окном молчал. Как и разум Кендис. Её не существовало — было лишь тело, и тело жаждало ещё и ещё.
Глупая, глупая Кендис! Где же твоя гордость? Где неистовое желание отомстить? «Всё потом, — уговаривала она себя, — утром буду себя казнить и ненавидеть. Не сейчас. Сейчас хочу кончить. Боже, как же хочется кончить!»
Сатору тоже хотел. Он заключил Кендис в широкое объятие, припал лбом к её шее и, задержав дыхание, участил толчки.
— С-сато… — Кендис стиснула зубы.
Она ни за что не станет звать его на пике наслаждения.
— Ну же, Кенди! У меня есть имя… — шепнул Сатору. — Ну же…
Кендис вжалась в него спиной, содрогнулась, издав протяжный стон, и обмякла в его руках. Она упустила момент, когда Сатору достиг разрядки, но ощутила тепло стекающего по бедру семени.
— Только не уходи в этот раз, — голос Сатору прозвучал откуда-то из небытия, — останься до утра, Кенди…
— Ладно. — Сделала одолжение. — Только вино принеси: оно в коридоре.
Сатору звонко чмокнул её в щёку и, путаясь в смятой простыне и сползшем с одеяла пододеяльнике, бросился в коридор — чуть не навернулся о собственные ботинки, сброшенные на пороге спальни. Кендис тихонько прыснула, прикрыв ладонью рот: «Страстный… и неизменно придурковатый».
Вернувшись, Сатору плюхнулся на кровать и по-джентельменски налил для Кендис вино в большой пузатый бокал. Она выхватила его и залпом выпила всё содержимое. Устало прикрыла веки, соскользнула по спинке кровати на подушку, запрокинула руки и удовлетворённо поёрзала затылком.
— Можно вопрос? — вскинув вверх указательный палец, произнёс Сатору.
— Если небольшой, то можно. Спать хочу… — промямлила Кендис, не открывая глаз.
— Что за пунктик такой на положении снизу? Просто интересно.
— У меня два табу: никаких поз, где я снизу, и никакого минета. И предвосхищая твой вопрос: нет, дело не в том, что мне противно брать в рот, просто это тоже положение снизу. Снизу всегда теряешь контроль. — Кендис повернулась к Сатору лицом и многозначительно, жестоко добавила: — Уж ты-то должен понимать меня, как никто.
«Ведь это твоя вина», — не сказала она.
— Прости, — тихо ответил Сатору, — я не хотел причинить тебе боль. Просто тогда было… ну, паршиво, в общем, тогда было. И чистосердечное! — проголосил он. — В тот раз и у меня было впервые.
— Дело не в том, что это было худшее лишение девственности в истории человечества. Знаешь, если бы утром ты сказал то же, что сейчас, я бы просто забила: ну, дрянной первый раз и дрянной, чёрт с ним, потом научимся, как правильно. Но вместо этого ты…
— Да, хрень спорол, — перебил её Сатору.
— Ещё какую… — прошептала Кендис, а затем уткнулась лицом в подушку. — Не прощу, — прогнусавила она. — Никогда не прощу…
Сатору собирался по привычке отшутиться, но изнутри так прожгло стыдом, что он не смог вымолвить больше ни слова. Прижал к своей щеке кулачок Кендис и заснул.
Правда, в сон он провалился ненадолго. Сатору проснулся, когда почувствовал, как запястья невесомо и ласково касаются губы Кендис. Закрытые веки приятно припекал рассветный луч, по внутренностям растекалось тепло пополам с нежностью, и Сатору решил не подавать виду, что уже не спит. Когда ещё он поймает Конфетку за столь «распутным» занятием? Она всегда избегала излишней тактильности, сколько Сатору её знал. Боялась показать, что он ей небезразличен даже тогда, когда они были вместе. А тут столь неприкрытая ласка! Кендис чуть слышно постанывала, увлечённая своим занятием: легонько касалась пясти языком, выводила носом незамысловатые узоры.
— Раз, два, три, четыре… — отсчитала Кендис, пройдя кончиками указательного и среднего пальцев расстояние от запястья до ладони. — Четыре шажочка! — воскликнула она шёпотом.
Хихикнула и ещё раз поцеловала.
Уголок рта Сатору дрожал: как же хотелось улыбнуться ей в ответ! Но всё, что оставалось — медленно плавиться под восходящим солнцем и умирать от трепета.
До Магического колледжа Сатору не шёл — плыл по солнечным волнам, стекал по асфальту. За широкими плечами выросли призрачные крылья и вознесли его к голубым небесам с розоватыми перистыми облаками. Восторг! Подлинное счастье! Он бы плясал по тротуарам, растворился в приветливом тёплом ветре и унёсся вместе с лепестками отцветающей сакуры. Сатору не чувствовал собственного тела, он весь был одним только чувством и воспоминанием о прошедшей ночи с Кендис.
«Чем бы её порадовать? — размышлял он, сидя за партой и мечтательно раскачиваясь на стуле. — Может, в кино позвать? Не! Банально и скучно. Или пригласить куда-нибудь потанцевать? Да, вот это вернее, Конфетка любит танцевать. И цветы. Определённо нужно подарить цветы! Уж в этот-то раз она не станет драться букетом? Не буду на неё давить и вешать ярлыки на наши отношения, пускай думает, что мы только спим. А когда опомнится, то будет поздно сдавать назад — гениально же!»
Однако, вопреки планам Сатору, через два дня Кендис улетела на родину, в Штаты, и перестала отвечать на звонки и сообщения. Вернее сказать сбежала: испугалась, что наперекор решительному «не прощу» начала оттаивать.
Целый месяц Сатору убеждал себя, что не скучает. Проживал день за днём и в свойственной себе манере улыбался напоказ, веселился в кругу однокурсников. Его накрыло внезапно, когда он возвращался вечером домой. Закатное солнце дурашливо лизало шероховатые тротуары, топило в алых лучах сизые резные тени деревьев. Обычный майский вечер — тёплый и добродушный. А сердце Сатору разрывалось от тоски: «Тебя здесь нет. Совсем. Нигде нет!» Он посмотрел на своё запястье и медленно прошёлся кончиками пальцев от запястья до ладони — раз, два, три, четыре… Какой теперь в этом смысл? Видимо, и впрямь никогда не простит. Что бы он ни сделал и что бы ни сказал.
***
2019-й год
Разморённая багамским солнцем Кендис уснула в шезлонге на балконе своего гостиничного номера и проснулась от того, что её тряс за плечо Такеши.
— Ммм… — Кендис ворчливо смахнула его руку. — Сатору, я сплю… — пробормотала она.
— Сатору? — удивился Такеши.
Кендис открыла глаза и приспустила указательным пальцем очки с голубоватыми круглыми линзами:
— Ой… — протянула она виновато. — Извини, старый знакомый приснился, — соврала как на духу.
— Акклиматизация тебя не жалует, дорогая, всю неделю спишь как сурок, — снисходительно произнёс Такеши. — Ты бы хоть купальник надела, а то мало ли зеваки из соседних номеров будут глазеть, а ты лежишь без единой нитки, все прелести наружу.
— Да плевать. — Кендис ватным движением потёрла лицо. — Ты не обидишься, если пропущу эту твою встречу с инвесторами? Самочувствие что-то не очень.
— Врачу бы показалась, у тебя «самочувствие не очень» весь январь. И я видел в твоей сумке упаковку антидепрессантов…
— Это чтобы лучше спать, — тотчас нашлась Кендис. — Не бери в голову. На мне сейчас важный проект. Если всё пройдёт хорошо, фирма выйдет на новый уровень прибыли, а мне капнет хорошая прибавка. Вот я и на нервах всё время — сам понимаешь.
— Ну понятно, — ответил Такеши и умолк. — Ладно, ты как хочешь, а мне уже надо бежать.
Он деловито взглянул на циферблат наручных часов, а затем покровительственно поцеловал жену в лоб и ушёл с балкона.
Кендис с дрожью выдохнула и повыше натянула очки.
Те самые, что стащила у Годжо чёрт знает сколько лет назад, в их первую встречу.
Из-под линз медленно покатились противные горячие слёзы, затекли в рот, скопились на подбородке. Нет, Кендис чувствовала себя не «не очень». Ей казалось, будто она медленно исчезает — умирает вслед за Сатору. Вслед за их нелепой и жестокой любовью.
«Вернись ко мне: пролейся дождём, упади на землю белым пушистым снегом, примчись тёплым летним ветром. Только вернись. Прошу тебя, вернись…»
Кендис трепетно прикоснулась указательным пальцем к дужке очков, обвела полукруг оправы — то немногое, что ей осталось после смерти Сатору. Она сняла очки и осторожно погладила себя ими от шеи до груди, спустилась к низу живота.
Словно это был он. Словно и не уходил.
С нижнего этажа донёсся задорный романтичный музыкальный мотивчик.
Знакомый до дрожи, до щекотки на нёбе: та самая «наша песня», которая есть почти у всех влюблённых. Американская классика фанка и соула семидесятых, которую Кендис впервые услышала лишь тогда — в тот единственный год, когда они с Сатору были по-настоящему счастливы друг с другом.