ГЛАВА 24. Я тебя не просила. ч1 (1/2)

Song: Billie Eilish - Lovely (Official Instrumental)

LordArthurViper II«Я тебя не просила».

Слова засели в разуме, иглами, шипами врезаясь в ткани, клетки. Болело. Эти слова вытесняли все другие. Алекс хотела, чтобы весь мир застыл, тогда застыли бы и её мысли. Возможно, они иссохлись бы от жажды, подохли бы от невозможности передвижения её крови от сердца к мозгу. Казалось, что слова покалывали даже на кончиках все еще подрагивающих, вечно мерзнущих пальцев ослабленного тела. Пальцев, что крепко сжимали автомобильный руль. Алекс так ухватилась за руль… Хоть в чем-то найти спасение, не окунуться снова в то, что так умело заблокировал её разум.

«Я не просила тебя».

Человеческий разум недосягаем и удивителен. Он вытесняет в небытие и забвение всё, что может причинить нам боль. Идиот тот, кто насмехается над душевной болью — своей или чужой — кто обесценивает её влияние. Боль души не залечить антибиотиками, швами, пластырем. Боль души не определить по NRS<span class="footnote" id="fn_37264172_0"></span>: когда болит душа — это всегда 100 из 10. Когда болит душа, хочется выть в подушку, бить посуду о стены, бить сами стены, хочется сигануть в ледяную воду бушующего океана, хочется согреться и отыскать повод для улыбки. Только чтобы не самой себе её дарить, а чтобы мир показал, что ты достойна, заслуживаешь улыбки. Когда болит душа, созревает росток слабости. Когда болит душа, руки крепче сжимаются в кулаки, и, если не награждать болью других, то боль причиняется самой себе. Впившимися ногтями в нежные ладони, исцарапанными пальцами, искусанными губами.

Чтобы не ранить ладони, Алекс сжимала руль автомобиля. Чтобы не искусывать пересохшие и обветренные губы от трехдневной горячки, Алекс курила. Сигаретный фильтр гадко прилипал к внутренней стороне губ.

«Я тебя не просила!»

Её мысли кричат, чтобы заполнить тишину молчания теней. Сучки. Ждут, что предпримет Алекс. Не подскажут, не направят. Делают вид, что не ведают, что может быть дальше и чем все может закончится. А может и нет. Только даже и намека не дадут на какой-либо выбор. Тени знают, что она выберет. Всегда. Всегда знают. Всегда выберет. Сейчас главное дышать и учиться у разума внушению. Внушать себе, что выбор очевиден, но ведом не сердцем, а чистым расчетом, долгом, обещанием, сделкой. Не сердцем.

Выбор без выбора.

Снова чертова больница. Снова коридор в полумраке с тусклым больничным освещением. Не медсестру — околдовала охрану. Без пафосного плаща — в темном спортивном костюме — она все еще сама не отошла, к чему высокопарность, когда тот, к кому она пришла, и сам на грани. Не высмеет, не оценит, не уколет словами, не улыбнется своей ленивой ухмылкой, не будет искушающе смотреть прямо в глаза. Этот сценарий уже проходили, и сейчас бы впору вспомнить фильм «День сурка». Нет, скорее «Счастливого дня смерти». Счастливого дня смерти, Алекс: твоим обещаниям остерегаться старых граблей и не верить в призраков.

Снова она крадется в палату, и только дверь приоткрыла, как глазами прожигает угол комнаты. Тот, что в темноте, напротив койки пациента. Ни кресла, ни журнального столика, ни подружки в трико звездном. Шаги даются с особым дискомфортом. Особо неприятным, тянущем в боку. Кому ты лжешь, Алекс, едва затянувшаяся рана в боку совсем ни при чем, и не имеет, по сути, никакого отношения к тому, что каждый твой шаг в сторону больничной койки с Сержантом отзывается неистовой болью под ребрами.

Она так вчитывалась в больничную карту с историей болезни, будто защитила диссертацию по коматозным суперсолдатам, которым за сотню перевалило. И всё же в карте написано четко, внятно, как для неё старались, словно ждали её. Барнс выглядит так, как просто спать прилег. Ведь она столько раз видела Джеймса Барнса спящим — она не спутает. Ей защемило горло и в носу немедленно и предательски обожгло обидой. Вдохнуть полной грудью и быстро поднять глаза. Проморгаться, дышать. Так скрывается, а от кого? Сейчас лишь она сама себе свидетель, как дрожит и леденеет её спина, как ей сложно так притворно держать ту спину прямо и плечи не опускать.

Он похож на спящего, грезившего тихими и спокойными снами. Он видит сны, но видит ли он в коме кошмары? Видит однозначно, просто спастись от них не в силах. Все эти аппараты, жужжавшие в палате, пищащие о его сердцебиении, дыхании. Все эти датчики на его теле, трубки да катетеры. Алекс не любит их — катетеры. Точнее, Ведьма внутри неё боится. Смешно — охренительно смешно же — она сама кого хочешь доведет до холодного ужаса; она вхожа в Низший Мир; она с демонами в покер играет. Трусиха.

Занесла ладонь над грудью Сержанта, и хотела было оставить себе хотя бы несколько секунд на сомнения, не спешить, несколько секунд на слепую ложь и горькое самовнушение. Слишком. Рубить нужно сразу. Охотясь на дичь, повстречав величественного оленя, хрупкую лань или простого пугливого кроля — никогда не глумись над добычей, не дай существу страдать, добей быстро. Прояви благородство, честь и благодарность. Милосердие. Так и самой себе нельзя давать пощады, и к самой себе не должно быть жалости. Колыхнула ладонью над грудью Сержанта, и вместе с прозрачной черной акварелью магии явились руны. Десятки тусклых осколков магических грифов недвижимы, дремлют. Боль во всем теле, будто кости выворачивают поверх кожи, и тупая пульсация в висках.

Словно вылавливая пожелтевший лист из тихих вод озера, она подхватила в ладонь несколько осколков магии, и те, почувствовав творца, отозвались ярким, накаляющимся свечением. Руны отозвались мгновенно, тихая истерика в груди сорвалась стремительно. Плечи поникли и несколько слез защекотали щеки и подрагивающий подбородок. Громко плакать нельзя. Нельзя дарить всхлипы. Нельзя показывать уязвимость. Слабостью не заслужишь уважения — тараторила себе в голове Алекс, вспоминая своё собственное правило, покорно ему слушаясь, отчего проглатываемые вздохи подавленного плача вызывали жуткую тошноту. Отозвались осколки в ладони, и Алекс сжала их в кулак, наблюдая, как каждый следующий осколок, парящий в воздухе, повторил накал свечения.

Злость искривила губы.

— Я тебя не просила… — полушепот-полустон. Алекс с гневом в стеклянных глазах покосилась на Барнса. — Я не просила тебя. Снова! — цедит через стиснутые зубы, и ведомая злостью находит силы ступить шаг к изголовью ближе, хотя еще несколько минут назад ощущала ноги чугунными. — Ты… Вы всего лишь обязательство. Обещание. Ты сделка, Барнс. Обязательство исполнимое и на расстоянии. Но ты все лезешь и лезешь. Суете свой нос… Ты суешь свой нос, куда не просят! Так и прешь на рожон. Лезешь и лезешь в мою жизнь. Меня в свою втягиваешь… Я тебя не просила! — замерла, всматриваясь в черты его лица.

Чего она хотела? Ответа. О, Дьявол, она хотела, чтобы Барнс ей сейчас ответил. Она не хотела чувствовать одна. Когда-то давным-давно Алекс так грезила снова почувствовать, ощущать, а сейчас она раздражена до самих атомов и молекул. Её злит ситуация, её злит обстоятельство. Одиночество. Она жаждала вступить в спор. Три дня назад она блевала кровью и страдала, что раскрыта, что придется объясняться. Сейчас Алекс яростно хотела, чтобы чертов Сержант говорил с ней, упрекал, спорил, слушал! Чтобы открыл свои чертовы глаза. Юркая, колючая жажда впервые обвинить кого-то другого в том, что ей больно, напрочь окутала последние капли здравого рассудка, и вот Кетлер со своим стойким и непреступным <s>характером</s> хребтом уже прислонила ладонь к мужской щеке.

Спонтанный порыв тела, реакция отдельно от мозга. Не признается же она, что сама решила, захотела, и вот уже еле-еле касалась его лица. Так осторожно держала ладонь в каких-то миллиметрах от его кожи. Буря утихла, всего-то стоило быть ближе. Кончиками пальцев едва касалась отросшей щетины на его лице, пока вела ладонью вверх к виску. Большим пальцем провела по едва различимой складке между бровей — она четкая, когда Барнс хмурится. Сержант так много хмурится. Алекс и так сейчас слаба, почему бы не позволить себе больше слабости? У неё уголки рта совсем невесомо приподнялись в вымученной улыбке. Если подумать, у неё не так много времени, она успеет проклинать всё мироздание и позже, когда закончит и выйдет за порог палаты. У неё будет еще столько времени потом, чтобы жалеть о слабости. Потом, когда она уже не позволит себе быть близко.

— Я не просила тебя. Но вот история повторяется: Джеймс Барнс снова при смерти, а я снова украдкой в его палате с единственным, что может спасти… Прежде, чем я займусь рунами — нужно убрать меня из твоих снов.

Пальцы у его виска едва заметно дрогнули. Алекс немного напряглась, что придется постараться пробивать магией свои же поломанные руны. Не пришлось. С первой попытки кружевной вихревый темный дым магии закружил в себе серебряные искры. Она часто думала о том, как она выглядит со стороны в такие моменты. Майя называла это прекрасным: как в очерненных глазах Кетлер те искры бликами отражались и своими краткими вспышками напоминали фейерверк в ночном небе. Для Майи такие искры были просто искрами, хлопьями серебра, Алекс в них видела все-все безумства людские, что грезились тем во снах: страсть, отчаяние, вину, страх, безразличие, зависть, ненависть, мании. Алекс просматривала безумство во снах, потому что правилами нигде не писано, что её магия касается лишь безумства в осязаемом мире. Не прописано правилами — не существенно к следованию.

— В твоей жизни не должно быть чужих воспоминаний, Джеймс… Тебе и от половины своих бы избавиться…

Она искала конкретные сны, сны, в которых он видел Аврору. Только, прежде чем найти иголку в стоге сена — весь стог перегрести нужно. Алекс из раза в раз уводила взгляд от очередного сна из прошлого Сержанта, переключаясь с одного его ужасного воспоминания на другое. Головой качала, кривя горькую ухмылку, отгоняя мысли, что она может быть едва ли не единственной, кроме самого Барнса, кто видел, и теперь знал о всех тех демонах в его подсознании. Вряд ли он о них говорил с кем-либо. Вряд ли он сам с собой мог о них поговорить. А их так много. Убийства, пытки, принуждения, наказания и бесконечное чувство вины. Они плотным слоем грязи осели на поверхности, перекрывая доступ к любым другим приятным снам. Много снов о детстве и юности, потом о вольной от программы жизни и тысячи кошмаров о его неволе.

В тех приятных ему снах его чутким безумством была СВОБОДА. Безумством кошмаров, как ни странно, была СВОБОДА тоже. Только её жажда была невыносимо острой, болезненной и едкой. Алекс метала взгляд от искры к искре, от сна ко сну. Как при раскадровке фильма, от одного кадра к другому, и ни в одном кошмаре не было ни одного намека на неё — Аврору. Ни в одном. Отвратительно, но дрожь в груди пыталась возобновиться, злость пыталась зародиться снова. Лжец? Солгал. Нет её здесь. Как он мог тогда знать, как мог узнать?

Резкий, трескучий звук разрыва сработал предохранителем, чтобы Алекс сумела совладать с той злостью. Она была так увлечена новыми обвинениями, не заметила как правой ладонью упиралась в край постели и на эмоциях сжала простынь с одурью, ногтями прорывая её. Раз она не может себя найти во снах, значит все закончилось? А быть может и не начиналось. Лжец. Впрочем, ничего нового. Пора заканчивать. Пора, а она стоит и не шелохнется.

Алекс не сказала бы, что она думала о чем-то в тот момент, не могла бы точно подтвердить, что имела цель или заранее планировала. Это было мимолетным импульсом. Ладонью вскружила в воздухе сияющие искры самой густой грязи его кошмаров, и сжала кулак до дрожи в кисти. Искры заметно затухли, поблекли, превратились в подобие дотлевающих углей, когда раньше были словно раскаленные осколки звезд.

И ей стало легко. Тонкая дрожь окутала тело, и казалось, в груди стало в разы больше места. Она всегда делала по-своему правильно. Всегда, черт возьми. Думала и обдумывала — дотошно, делала — четко. И даже так на исправлениях бывала чаще, чем следовало бы, зато — её правильно. А в детстве её не исправляли. Алекс улыбнулась. В детстве она порой даже не думала — сразу делала, а уже потом приходило понимание: нашкодничала. И тихо прятала глаза от матери, отца или нянек, которые затыкали рты всем посторонним, чьи хрупкие души были ущемлены этим её правильно.

Чужим рты закрыть. Никаких осуждений при посторонних. При посторонних — всегда стой на стороне своих. Наедине и только наедине — можно вести дискуссии и нравоучения.

Вот и сейчас: импульс был, да миновал, у Алекс участилось дыхание, и она, пугливо прикусив губу, метнула взгляд на бессознательного Сержанта. Нашкодничала? Он будет зол? Скорее всего будет, только если узнает как именно она нашкодничала, да и вообще, если узнает что это она сделала. Ох, как она прыснула смехом. Стоит у его кровати, полоумная, глаза на мокром месте, сердце в груди рокочет, а ей смешно. Просто она представила себе возмущенного Сержанта. Он напротив неё, хмурится так, что весь лоб в складках гневных морщин; зрачки его, как песчинки маленькие — злиться и ворчит: «Верни мои кошмары, Ведьма! Хочу, чтобы они снова меня пугали…» Блин, нет, не так. Деспот, да, Маршал как-то о деспоте заикался. «Верни мои кошмары, Деспот! Хочу, чтобы они снова меня пугали. Это мой фундамент, моя база! Я их заработал кровью и потом! Верни мне кошмары, без них мне снится всякая ванильщина!» Смешно же! Злиться будет. Да и насрать! Это её правильно, и она ничего не забирала. Так, чисто разбавила, размыла грязь да тьму. Сниться картинки будут, но безумие да страх от них не будет вводить в холодный ужас, как раньше. Соскучится по «остренькому» — пойдет новые кошмары себе заработает.

«Нашкодничала», — с гордостью, молча сама про себя констатировала и с болезненной улыбкой на лице смахнула магию у головы Барнса, испаряя ту в небытие. Из кармана штанов вынула ампулу с абсолютно прозрачной жидкостью, словно вода. Ампула была достаточно массивна, размером с её ладонь, и Маршал не ошибся: к Барнсу была подключена подходящая аппаратура, и на одной из них было подобие инъекционного порта для таких штуковин. Сначала ей нужно активировать содержимое ампулы — проверить, сработает ли — и только потом восстанавливать руны. Если сделать наоборот и сначала починить свою магию, а ампула не даст результата, Алекс не сможет больше, как запасным планом, его магией выдернуть с того света, хоть что бы она ни делала. Признаться честно, она три дня не на Мальдивах отдыхала, и дырявить себе сердце, как когда-то очень давно она сделала, было очень-очень запасным планом. Поэтому на ампулу она возлагала небывалые надежды. Тихое шипение от вмонтированной ампулы в порт, и Алекс с замиранием сердца ждала изменений на мониторах медицинского оборудования.

Плохо, что жидкость в ампуле бесцветна и нельзя визуально отследить её передвижение по системам капельниц. Полминуты. Минута. На мониторах перед глазами Алекс диаграммы жизненных показателей Барнса с алого цвета стали медленно, но изменять оттенок к желтому и зеленому. С каждым новым взрастающим зеленым столбцом ленивая улыбка на лице Алекс немного смазывала былую грусть в её глазах.

Сначала ты глушишь внутри себя всё, что так громко кричит; всё, что пытается скулить и стонать, смеяться и радоваться; всё, что умеет чувствовать и жаждет греть своими чувствами; что умеет обижаться или прощать; а потом наступает пустота. И в пустоте хорошо — пустота тоже прекрасна. Прекрасна, пока ты сама не расковыриваешь замурованные стены своей бетонной крепости, удерживающей ту пустоту в безопасности. Именно этим Алекс сейчас и занималась — восстанавливала осколки рун — расковыривала раны. По ощущениям, возможно, похоже на разрывание голыми руками могилы некогда дорогого тебе человека, где, выгребая горсть за горстью земли от покойника, ты сама оседаешь в том рыхлом могильном грунте, проваливаясь все ниже и глубже к таким же покойникам, коей должна была быть и сама.

Осколков так много. И того, что восстановление рун займет непозволительно много времени, Кетлер тоже опасалась, пока ехала к больнице. Опасалась, что придется вспоминать какие грифы где должны быть расположены, какие заклинания… А они сами кружились в воздухе, ведомые взмахами её ладоней, и сами находили свою целостность. Ничего не забыла. Осталось лишь убедиться, что все не просто правильно сложено, убедиться, что БОЛЬШЕ НЕ СЛОМАЕТСЯ. Последняя руна встала на свое место в хороводе магии в воздухе и закольцованный круг чар засиял, бросая блики на еще влажные ресницы и щеки Алекс. Выставила ладонь над кругом, над грудью Сержанта, и махом отправила чары скрыться там, где им законное место. Уже законное.

— Хорошо, хорошо, — искривила губы, переваривая саму себя и свои мысли. — В этот раз мы поладили и мне не придется себе кинжалом сердце дырявить.

Сначала ты глушишь внутри себя всё, что так громко кричит, а потом вскрываешь все то что хоронила. Вот оно болит и тебе уже мало. Зависимость от чувств, когда так долго их не ощущала, отрекалась. Сначала неосознанно спасаешь себя, потом осознанно губишь, едва ли на прощание снова касаясь кончиками пальцев мужской щеки, проводя рукой по его волосам. Снова ведома импульсом, да поддаваясь слабости. Едва ли на прощание, Алекс украдкой склоняется на Барнсом и прижимается губами к его виску. Секунды, а на деле — слишком долго. Не дышит, чтобы не запоминать. Наивная. Отрывается от едва-ли-на-прощание поцелуя и, больше не смотря на него, не поворачиваясь, стыдясь, спешным шагом покидает палату.

Почему-то ей вспомнился тот тихий звук закрытия автоматических дверей за её спиной. Тогда, очень давно и не здесь, не в этой Вселенной. Вспомнилось, как она вышла тогда в коридор и груда стекла треснула в груди. А душе неожиданно стало спокойно. Это была храбрость — сохранить верность и справедливо отпустить чувства к человеку. Одно принятое решение, которое стоило ей разбитого сердца, но и спокойствия душе оно стоило равнозначно. Тогда она ушла, потому что больше не хотела оставаться. Сейчас — потому что больше не могла себе позволить.

Трясло все внутренности и казалось, что коленки тоже трясутся. Она дышала небольшими, но глубокими вдохами, крепко сжимаясь в грудной клетке. Теплая ночь и небо дышало так томно. Не было ни единого дуновения освежающего ветра. А глоток свежего воздуха ей сейчас был бы лекарством от одиночества. Как-то на автомате дошла до своего автомобиля, припаркованного через дорогу у больницы, и, сев, так плотно закрыла за собой дверь. Не было ни единого дуновения ветра, ни единой живой души на улице, даже ни одной машины мимо не проехало. Ночь, что была больше похожа на личный, персональный лимб, где есть только она и пустой, безжизненный мир.

Вроде бы расслабилась. Даже в спинку сидения удобнее пристроилась. Что это только что было? Слабость. Дура. Все в порядке. Все хорошо. Дура. В оглушающей тишине начинает слышаться ритмичный стук, все громче и громче. Стук, грохот. Ринулась рукой к селектору коробки передач, убрать авто с паркинга и убраться от грохота к чертям так далеко, чтобы не слышать его. И обомлела глядя, как дрожит рука, руки. А грохочет её сердце и пульсом оно барабанит в ушах.

Она тогда не попрощалась. Ни с кем. Поцеловала. Дура. Скучала. Дура. И снова щеки мокрые, и снова ресницы слипаются от влаги. Хрена с два она сама себе признается и назовет, что это слезы. Хрена с два она даже тишине в своем же автомобиле подарит всхлип. Прижала руки к лицу, ладонями рот себе закрыла, крепко сжимая челюсть. Трясется — это не истерика, это её чертова душа пытается вытрястись из неё. Выблевать её, что-ли? Сто сотен тысяч миллионов миллиардов раз сама себе твердила: Я НЕ ВЕРЮ В ПРИЗРАКОВ. А сама сейчас в панической дрожи едва ли не лбом бьется об руль. Почему? Недоцеловала. Дура. Дрожащими пальцами пытается выудить из подлокотника зажигалку и измятую пачку сигарет. В ней всего две штуки осталось. Стоит ли помолиться какому-то Богу, чтобы этих двух сигарет хватило? Чтобы их тления хватило и её, Алекс, отпустило то пожирающее изнутри желание вернуться и доцеловать. Пробыть ближе на несколько секунд дольше, а вдруг она вернется, и время остановится? Осточертело и сейчас абсолютно не то состояние, где она может держать себя в руках. Все то дерьмо, что она так старанно хоронила в себе — хлынуло наружу, стоило ей оступиться и быть ближе. Недоцеловала. Сейчас бы вернуться, воспользоваться моментом, чтобы просто лечь рядом, с краешку. Едва ли не в клубок свернуться, а лучше крепко обнять, но не душить, а самой им задыхаться. Дура. Слабость. Чертова слабачка. Алекс узнает, о, она узнает, кто организовал те взрывы, из-за которых Барнс в коме, и к хренам всем трахеи повырывает — потому что из-за них она оступилась. Из-за них она дала слабину.

Пытается подкурить, и уже поднеся зажигалку к сигарете, снова заливается мокрой мерзкой дрожью. Между пальцев держит сигарету, и подпирает ладонью лоб, локтем упираясь в водительскую дверь. Закрыв глаза, дает стекать влаге, сдерживая свои сраные импульсы человеческой слабости, заставляя себя, пускай и в истерике, но сидеть задницей в машине. Алекс так увлечена своей личной войной сердца и разума, куда там ей обратить внимание, что на улице появилось движение; что человек, спешно вышедший из больницы, уже не просто подошел к её автомобилю — он уже ухватился за дверную ручку со стороны пассажира.

Кто-то сел рядом на место пассажира и дверь за ним закрылась. Скорее даже захлопнулась. Кто-то просто ворвался к ней в машину и абсолютно беспардонно сел рядом. Алекс обомлела. Кровь в венах и артериях в мгновения почувствовалась ледяной. Еще с несколько секунд Алекс просто ждет, боится даже повернуться, боится увидеть его. А чем черти не шутят — она так хотела вернуться к Джеймсу в палату, чтобы похитить еще немного его присутствия рядом, или в тех же обстоятельствах потерять немного больше, но уже от самой себя. А сейчас она струсила, трусиха! «Пожинай свои желания, дура», — в мыслях сама к себе с издевкой выплевывает и все же поворачивает голову к незваному гостю.

Две, три, четыре секунды. Около шести секунд, наверное, как Алекс соображает, что рядом сидит Уилсон. Его взгляд точно ей в глаза, в её опухшие от слез глаза. Его взгляд серьезен, и сам Сэм напряжен, казалось, по максимуму. Еще несколько секунд потребовалось на осознание и принятие, и Кетлер все так же молча отворачивается к лобовому стеклу. Её брови то хмурятся, то вскакивают выше — сложный мыслительный процесс в её голове. Черт возьми, да она бы сейчас и пять на пять не умножила без калькулятора.

Они оба молчат. Никто не нарушает тишину. Ей неведомо, о чем думает сам Уилсон, но лично она просто еще в шоке. Наклоняется перед Сэмом, потянувшись к бардачку, и безмолвно достаёт пачку сухих салфеток. Рвет одну за одной, вытирая предательскую влагу с лица, уже собиралась высморкаться, как вдруг замирает, пялясь ошарашенным взглядом куда-то себе в ноги.

— Только не говори, что ты был там, а я тебя не почувствовала.

— Я был на балконе.

В этот раз никаких секунд задержек в реакции. Мгновенно Алекс начинает заливаться истерическим смехом. Ладонями то глаза себе вдавливает, то щеки обхватывает. Смеется, задыхаясь и смех всё больше смешивается с новыми порывами влаги. Правой рукой опору в руль и сжимает его что есть силы, головой упираясь в изгиб локтя.

— Ну, ты хоть не в трико. Кофе из кофеапарата не захватил?

Смеется, юмористка. Ей смешно. Диагноз ли, или снова психика старается вывезти все то, с чем сейчас хребет не в силах справиться. Все так же заливаясь смехом на лишь ей понятную шутку приоткрыла окно и все-таки подкурила. Смеется и затягивается. Выдыхает и теряет лицо. Вот так в моменте пустота в её глазах. В вытянутой руке тлеющий уголек за пределами машины, посреди пустой улицы. Уголек испускал тонкую нитку дыма в безветренную погоду.

— Ты колдунья?

— Ведьма. Предпочитаю именно это термин.

Голос Сэма был спокоен, без гнева или раздражения, и Алекс даже не повернулась к нему, отвечая. Так проще было представить непринужденную беседу. Во всяком случае еще несколько вопросов будут именно в таком тоне. Всегда так.

— Зачем ты это сделала? Препарат, магия.

— Это слишком сложный вопрос, Сэм.

— И все же ты была знакома с Баки раньше.

— Нет, я не была знакома с Сержантом до того, как приехала в Нью-Йорк.

— А он тебя не помнит. Ты ему снишься…

— Ложь, — затягиваясь табачным дымом. — Он лжец, — снова затягивается. Злость подкатывает из груди к глотке, и быстро выдыхая в открытое окно, Алекс оборачивается к Сэму. — Твой друг лжец! Я искала в каждом его кошмаре. Нет там меня! Ни одного силуэта, ни одного мгновения со мной!

— Это он-то лжец? Баки с тараканами, но не лжец. Да он твою внешность запомнил до таких мелочей, что только акварелью не вырисовывал, лишь бы хоть как-то тебя опознать! Полтора года его мучений, я только и слушал о блондинке с голубыми глазами из его снов! Татуировки твои. Какие-то игры в покер, еще и меня с Романофф туда приплел…

— Что?

Краткий пересказ Сэмом одного того сна, из-за которого Баки и рассказал ему все когда-то. Он пересказывал, как ему казалось, сжато, ведь он то не мог помнить всех тех малейший деталей, которые видел и воспринимал во сне сам Барнс. Кратко и сжато, а у Алекс лицо подобрело. Уилсон на секунду удивился тому, как она расслабилась и задумалась, уведя взгляд от Сэма снова в пустоту ночи. Пальцами играла с зажигалкой.

— Да, помню, — так тихо улыбнулась, а Сэм замолк. — Мы тебя тогда обыграли как школьника просто. Ты две недели не садился с нами за стол играть… Ну, не именно ты… — замолчала, искусывая себе губу. — Значит, сон был. Значит, я пропустила.

— Я сейчас совсем ничего не…

— Я не из этой Вселенной, Сэм. Из другой, где был Нью-Йорк, Старбакс, Мстители там тоже были. И ты там был, твой вариант, который продул мне и Нат в покер. И даже если Джеймс и видит сны со мной… они не его. И это больше не сны, а воспоминания. Они принадлежат другому Барнсу, из той другой Вселенной. Из той, откуда пришла и я, — выстрелила фразами на автомате. Снова затянулась, рассматривая темень улиц, давая Уилсону время переварить.

— Это как было с Таносом, когда наши устроили забег в прошлое за камнями Бесконечности? — уточняет он. Кетлер лишь рукой помахала в воздухе указывая на не совсем верное трактование и понимание.

— Это называется Мультивселенная, Сэм. В ней существуют сотни тысяч других Вселенных, с похожими Землями и похожими Сэмами Уилсонами. Часто, когда тебе снятся сны о событиях, которые никогда с тобой не происходили — это тонкая грань между Вселенными показывает тебе воспоминания, жизнь твоего варианта из одной из сотен других Вселенных.

— Мне недавно снился сон, где Никки Минаж была моей женой, — Сэм прыскает смешком с маленькой долей издевки.

— Поздравляю, — вымученно улыбается Алекс. — Скорее всего в какой-то Вселенной твой вариант женился на Никки Минаж.

— Знаешь, так наговорить можно много чего. Тебя хоть Александрой зовут? Во снах Баки тебя звали…

— Авророй, да. Я была и осталась ею там. Придя сюда, я не хотела брать с собой ту частичку себя. На самом деле, Сэм, меня от рождения зовут Александрой.

— Зачем ты пришла сюда? Ты бежала? Скрываешься?

— Той Вселенной больше нет, она уничтожена. И никого больше нет, все мертвы.

У неё горло снова стянуло горьким спазмом и сглотнуть горечь было неприятно больно. По-прежнему радовало, что Уилсон тактичен. Может, сдерживается, может, дают о себе знать те его годы, проведенные на собраниях психологической помощи, а возможно, он действительно таков всегда.

— Танос?

— Нет. Таноса они победили уже очень давно.

— Щелчка не было? — В ответ Алекс лишь отрицательно машет головой. — Тогда почему?

Это было необходимо. Алекс было необходимо. Наверное. Заблуждение или крик о помощи из-под грудной клетки. Когда она только прибыла в эту Вселенную, она сделала кое-какое важное дело и после, случайным перемещением магии, набрела на забегаловку в Таррагоне (Испания) на берегу Балеарского моря. Она тогда сидела за одиночным столиком на улице в разгар урагана. Смотрела на бушующие волны и мечтала, чтобы к ней хотя бы кто-то подошел. Кто угодно. Мечтала рассказать что болит и где давит. Она бы угостила выпивкой и говорила бы, говорила и говорила абсолютно незнакомому человеку о том, что творится в её больной душе. Тихо или громко, со смехом, чтобы скрыть боль или с влагой на глазах, чтобы дать боли дорогу из себя. Говорила бы, пока хватало сил, голоса, пульса. Но никто не подходил к сумасшедшей, сидящей под проливным дождем в разгар бушующего шторма. Некому было пожаловаться, некому потом было навевать чары безумства забвения. Никто не подошел и она дрогла в компании волн и ветра. Больше она не хотела дрогнуть и не хотела говорить. До этого момента. Снова импульсы. Плюнуть бы — от нескольких слов дурно не станет, а в её груди на несколько капель яда станет меньше.

— Это была череда событий, которая переросла в сражение и настоящую войну. В поисках ответов и решений люди переступали грани — как свои собственные, так и Мультивселенские. Одно из таких действий повлекло за собой Сопряжение Вселенных, — Уилсон было вдохнул задать вопрос что это за чертовщина такая неизвестная, но Кетлер продолжила, напрочь выбивая из его головы мысли о трактовании термина «Сопряжение». — Вот только, когда стало ясно, что происходят вещи куда более страшные, то предотвратить Сопряжение было уже некому… и не для кого.

— Но ты выжила… — говорит Сэм, и получает молниеносную реакцию от Алекс рваной, громкой ухмылкой. Выжившая…

Только что ухмылялась, а теперь искривляет губы в обиде, злости, отвращении.

— А меня не было на планете, когда началось непоправимое. Меня отправили в другой мир, измерение, чтобы найти артефакты, которые помогли бы предотвратить войну. Кто ж знал, что меня сослали только для того, чтобы та война состоялась. Правильно, я знала! — взвинченная, устав искусывать губы, Алекс снова подкуривает последнюю сигарету. — Когда я вернулась, я вернулась уже на кладбище. Сопряжение в самом разгаре. Все мертвы. Павших в таком бою редко удается похоронить с достоинством и честью. Еще реже хватает времени, чтобы с ними проститься. Последнее, что я запомнила, — как врезала Маршалу, когда он выволакивал меня с того «кладбища»…

— Я была уверена, что руны подскажут…– задумчиво пробормотала себе под нос, и тыльной стороной ладони, костяшками пальцев, медленно провела по своей шее.

— Руны, точно. Вонг говорил, что они защищают от магии, но ты колдовала.

— Они были сломаны, и я их починила, — Алекс сжала губы в тонкую полосу и, обернувшись к Сэму, пыталась что-то рассмотреть в его глазах. Нашла ответ или нет, но снова отвернулась к окну, затягиваясь и выдыхая серый дым. — При всем моем опыте я понятия не имею, как магия сделала такое турне между Вселенными. Руны должны были быть, они были на другом… Я ему их колдовала. Защита от магии и ранения… они на двоих делятся.

— Альтруистично, — удивляясь чему-то, Сэм взмахивает вверх бровями. Алекс же сиюсекундно в недовольстве цыкает, закатывая глаза:

— Это вышло случайно, ясно? Меня торопили, наседали и не было времени обдумать все побочные эффекты.

— Алекс, тогда на складах, в доспехах черных, это была ты? — щурится Уилсон, на что Кетлер позволяет себе мягкую улыбку и совсем немного виноватый взгляд. Как же быстро менялись её эмоции за этот недолгий разговор.

— Прости за костюм. Я старалась щадяще испоганить электронику и как можно мягче, но подальше, тебя уронить.

— А у Stark Industries, тогда? — смешок Сэма. — Торрес ночами не спит — бредит рыцарями средневековья.

— Я просила не трогать мои сервера. И да, Маршалу до сих пор стыдно.

— Маршал? Конечно. Он как и ты? Тоже владеет магией?

— Нет! Нет, Маршал НОРМАЛЬНЫЙ! Он нормальный человек!

Да, её эмоции сменялись как та самая изменчивая погода осенью. Не спроси он — она бы и дальше мило улыбалась, пускай и уводя от него уставшие и заплаканные глаза. Но Сэм спросил, сам не ожидал той реакции, как Алекс завелась с испугом, протестом. «Нормальный». Он бы развил эту тему, он знал за что уцепиться, это было интересно для понимания её, если бы не входящее уведомление на его телефон. Сара, племянники. Черт.

— Алекс, я могу попросить тебя об одолжении? — немедля она согласно кивает. — У меня племянники влипли, мне нужно отлучиться на несколько часов. Можешь побыть в палате с Баки?

— Давай я решу проблемы мелких? — безнадежные вопрос, на который Уилсон лишь уголок губ приподнял. — Хорошо, — соглашается она, и Сэм тянется к ручке двери. — Но стоит ему очнуться, как меня и след простынет. Не задерживайся.

Алекс прячет в подлокотник зажигалку, ожидая, что Уилсон выйдет первым. Отвлекает шорох в мыслях и шепот проснувшихся теней, что легко можно спутать с криками совести.

«Выговорилась? Ну, всё не так страшно, да ведь? Он не осуждал. Вопросов было не так уж и много. Пока не много. Это он только разогревался. Дура!»

«Он не отстанет. Его любопытство будет требовать ответов, в подробностях, в деталях. Ты раскроешься. Тебя найдут, и ты погубишь их всех.»

— Алекс, — отвлекает её от шепота в голове Сэм, что так и сидел с протянутой рукой к дверной ручке, — если эти руны твои, почему ты не убрала их?

— Я не могу. Он должен сам попросить, разрешить должен. Но для этого ему нужно узнать, что они мои. Я не могу пока, Сэм. Я должна выяснить как и почему он видит сны, понять, как руны ему передались. Я разберусь с этим, Сэм, а пока можешь использовать Сержанта, как щит против магии.

«Начинается. Расспросы, детали. Любопытство» — кусаются тени, а справа мужской голос очередным вопросом забивает огромный кол в её грудную клетку:

— Ты его любила?

— Да. Любила, — шепчет, а дыра в груди начинает вибрировать. Паника, а Сэм понимающе улыбается и наконец-то открывает дверь, чтобы выйти из авто.

— Сэм, стой, — останавливает его Алекс, положив ладонь ему на плечо. — Я хотела сказать спасибо, — выдавливает слова. И каждое слово, приправленное паникой, больно проглатывается с немым комом прежде, чем она может начать выдавливать из себя новые. — Спасибо тебе. Ты… ты такой же душка, может даже еще лучший человек…

— Алекс…

— Спасибо, Сэм. Я хочу, чтобы ты знал, что я правда тебе благодарна. И мне очень жаль, Сэм… Но я не имею права навлечь на тебя проблемы, — её сожаление на лице оросила влага.

— О чем ты… — недоговорил. Запнулся, окутанный у висков темной дымкой магии.

Алекс вытерла лицо насухо, отдышалась.

— Меня не было в палате, никого не было там кроме тебя. У тебя проблема с племянниками, Сэм, тебе нужно отлучиться. Торрес не отвечал, а Маршал не смог и прислал меня. Ты просил меня побыть в палате Барнса, пока ты разбираешься с племянниками. Не задерживайся — я не весьма рада куковать в палате коматозного, но раз меня брат просил — скрепя зубами выполню его просьбу.

Отчеканила с привычным холодом в голосе и непробиваемой неприязнью на лице, пока шелковые вихри магии кружили у висков Уилсона, навевая ему легкое забвение.

— Спасибо, Алекс, — благодарит её околдованный Сэм.

— Ага. Не задерживайся.

Они разошлись молча, не прощаясь. Сэм поспешил к своей машине, Алекс вяло поплелась назад в больницу. Шла медленно, а в груди трепетали вихри. Вихри дрались и спорили. Одни возмущались из-за необходимости снова возвращаться в палату, сидеть у кровати Сержанта и подвергать себя опасности быть раскрытыми, когда он очнется. Другие вихри радовались и торжествовали. Они голодны, они не натанцевались рядом с ним.

Алекс подхватила какой-то легкий стульчик в коридоре на его этаже и уже с ним прошла в палату, где Барнс по-прежнему без сознания, и показатели его в норме. Села справа от него, локтями упираясь в край кровати, ладонью подпирая подбородок. Вихри застонали, вспоминая свои желания лечь рядом, скрутившись в клубочек. Даже тени-сучки заткнулись снова, поэтому Алекс класть хотела на стоны в груди. Она больше не прогнется безрассудным импульсам слабости.

Рассматривала в полумраке его лицо, умиротворенное, спокойное, не обремененное эмоциями грусти, вины, злости, раздражения. Скользила уставшим взглядом по его закрытым векам, скулам, линии подбородка, губам. Хотелось бы видеть его улыбку чаще. Она у него прекрасна. Усмехнулась, вспоминая, как Барнс улыбался тогда, стоя у лифта. Гордо, самодовольно, нагло, но красиво. Переиграл её. Сколько бы она не злилась и не ворчала — она была в восторге не только от самого факта, что он её переиграл, но и от того, что он наслаждался. Так и нужно — наслаждаться. И она будет еще довольствоваться, когда отомстит. Только еще не знает как. Чудно. Впервые её голову сразу не озарила идея пакости в ответ. Это должно быть что-то особенное, что-то утонченное для его нервишек. Что-то, чтобы он не просто взорвался от злости, а не знал, какие именно эмоции извергать. Он должен метаться между злостью и улыбкой.

Она хочет видеть её. Его улыбку.

И снова в глазах опекло влагой. Хотела руками протереть лицо, взбодриться, и только сейчас поняла, почему её правой ладони так тепло. Все то время, что она рассматривала Барнса и в мыслях своих витала, всё это время она держала его за руку. Её ладонь в его ладони. Кончиками пальцев прогладила у основания ладони, по кисти выше по предплечью и выступающим венам и назад. Ногтями так невесомо прошлась по линиям, воображая прохождение незамысловатого лабиринта. Ей спокойно и хочется спать.

Сержант другой. Он отличается от того человека, которого она знала не здесь и не сейчас. Сильнее морально, стойче духом. Ей кажется, даже внешне он отличается, но характером — особенно. Такой, как она, с таким, как он, хочется спорить и бороться, чтобы убедиться, что он тот, кому можно проиграть, не потеряв всю себя. Это важно. Это очень важно. Проиграть, чтобы победить. Так подумать — это был бы её первый добровольный проигрыш. Был бы. Не будет. Дура.

Она не для того в этой Вселенной. Не для того и не для него. Её тут вообще быть не должно. Алекс фартит лишь тем, что у неё больше нет вариантов, в частности во Вселенной Сержанта, иначе Сопряжение последовало бы незамедлительно. Тише воды и ниже травы должна быть, а она и так уже ввязалась в войну за Stark Ind. От любых близких контактов ей стоит держаться так далеко, как только возможно. Но нет, она сидит тут, гладит ладонь Барнса с такой нежностью, словно ничего другого больше ей не нужно от жизни. Размышляет о будущей пакости ему, чтобы улыбку его увидеть, пускай и нервную, хотя сама прекрасно знает, что должна разорвать все связи и общение.

Не такая, как она. Не такая, как Алекс, или просто не Алекс. Она не была прописана в этом мире и никогда не сможет занять чужое место, не навлекая на мир последствия. На его мир.

Возможно, это та девчонка, Бекка. Они мило смотрелись вдвоем, с ней он тоже улыбался, нежно, весело. Бекка интересная. Взбалмошная, молодая, не обремененная столькими демонами в душе, не насобирала коллекцию грехов. Но с ней и не нужно спорить и бороться, чтобы заслужить победу. Ведь это не всегда хорошо — бороться. У неё сильный характер, но не такой сильный, как у Алекс, и тем более, как у Джеймса. Стоп, это что сейчас было? Алекс уже мысленно поставила его сильнее, Дьявол. Вздохнула, свободной рукой протирая себе лоб. Каждой душе нужна другая душа — согреться, успокоиться, чувствовать свою необходимость. Бекка гораздо лучше, чем Шэрон. Наверное, с Беккой он был бы счастлив.

Алекс снова вздохнула, с горечью сознаваясь самой себе, что сегодня она впервые еще и испытала зависть. Мерзкое чувство. Кончики пальцев её левой ладони снова промерзли, ледяные — у неё всегда мерзнут руки, ноги, кончик носа и душа, — а правой ладони тепло. Алекс склонилась на кровать, упираясь головой в плечо, по-прежнему держа Джеймса за руку. Клонит в сон и в голове стало так пусто и тихо. Столько мыслей выплеснула за один миг. Спокойно.

— Я хочу поспать, — шепотом обратилась к теням в голове. — Я очень надеюсь, что вы меня предупредите и разбудите, если Сержант проснется или еще что произойдет.

«Не то что? — как-то лукаво, но по-доброму переспрашивают те. — Даже угрожать нам не станешь?»

— А смысл? Да и я не в настроении. Хочу спокойно провести… поспать, хочу спокойно поспать несколько часов.

Тени не ответили. Не перешептывались между собой, давая Алекс то, чего она просила — спокойно провести несколько часов. Под тихое попискивание датчиков на аппаратах больничных, под мужское размеренное сердцебиение и его спокойное дыхание. Если бы она видела сны — сейчас она бы наслаждалась. Возможно, улыбалась бы во сне, крепко удерживая ладонь Барнса.

Несколько часов и ровно час до рассвета, пока тени не нарушили покой. Подняли шум и настоящую тревогу в её мыслях. Алекс оторвала голову от кровати, быстро протирая сонное лицо. Первый взгляд был на Барнса, что он просыпается и ей незамедлительно пора делать ноги. Но нет, Сержант по-прежнему спокойно и умело отыгрывал Спящую Красавицу.

«В коридоре, они идут. Александра, пора уходить!»

Кто и зачем, по чью душу они идут? Алек бросила беглый взгляд на Барнса и снова к запертой пока двери в палату.

— От веселья не убегают, дамы. Как и от славных драк, — шепчет теням в ответ, удобнее откидываясь на спинку кресла.

Шумные переговоры незваных гостей с охранниками, приказная интонация, противный женский голос среди множества других голосов и дверь в палату небрежно отворилась.

— Приветик! — улыбается Кетлер. — Ты раненько с визитами. Зло никогда не дремлет? Кофеечек захватила?

***Комната в полумраке, и лишь языки пламени из камина бликами играют на её лице, омрачённом обидой. Её волосы заплетены в косу, и несколько прядей, выбившихся из прически, мокры от воды. Она проходит вдоль комнаты, укутанная в полотенце, едва прикрывающее ягодицы, и не смотрит в глаза. Резким движением снимает полотенце и, стоя спиной, быстро, но педантично складывает его, оставляя на стуле у камина. Блики пламени теперь изнеживаются и переливаются по изгибам её тела. Узоры татуировок на левой стороне её туловища укрыты полумраком и кажутся слившимися с ним. Узоры маскируют россыпь шрамов.

Нагое тело будоражит воображение, кипятит кровь, наводит тяжесть на грудную клетку. Почему-то он решил, что нужно противиться. Сам себя забивает мыслями: не заслужил.

— Абсурд, — не поворачиваясь, проговаривает она. — Как долго мы будем снова и снова возвращаться к этой теме?

Она спешит, надевает нижнее бельё и спортивный топ.

— Скажи мне, — она поворачивается к нему, и даже в полумраке её лазурные глаза яркие, гипнотические, — почему люди так наивно полагают, добровольно обманываясь, что всё и все должны соответствовать чьим-то чужим ожиданиям? Почему ты спустя столько лет всё ещё ждёшь, что я буду соответствовать твоим ожиданиям? Ты сам их придумал, сам создал. При чём здесь я? Почему я не жду от тебя «не тебя»?

Так, сейчас она слушает. Внимательно. В упор, не отводя своих голубых глаз, принимая все возможные вызовы.

— Нет, это не оправдания, это здоровая позиция в жизни.

Рывком затягивает ремни на предплечьях тактического бронированного нано-комбинезона. Оборачивается, изгибая вопросительно левую бровь. Кажется, он её позвал. Снова каждое его слово — беззвучно.

— Знал бы ты, сколько лет я уже «Аврора»! — усмешка смешивается с отвращением, и она отворачивается. — Я тебе не спасатель, который останется и будет лелеять твои хрупкие ожидания и исцелять те раны, от которых ты сам воротишь нос. Я не собираюсь всю жизнь сломя голову бросаться в омут кретинизма, из которого ты и сам столько лет не собираешься выбираться! — скривилась в попытках сдержать слова и не дать им слететь с её языка. Выдох.

— Да, да, язык без костей. Да, я жестока, я это всегда знала. И ты знал. Я уважаю силу, Баки. Силу слова в переговорах, силу духа перед сложностями и силу поступков при данных обещаниях. Знаешь, Баки, каждый человек в каждой сраной Вселенной заведомо рождается жертвой. Мы все рождены жертвами! А вот оставаться ею на протяжении всей своей жизни — это уже сугубо личный выбор! Выбор, мать твою, который теперь у тебя есть!

Её дыхание учащённое, она метает взгляд по полу и кончиком языка нервно проводит по верхней губе.

— Проснись уже наконец, Баки!

И он даже открывает глаза. Больше нет тяжести в веках, но присутствует слабость во всём теле. Давно он так отвратно себя не чувствовал. Больничная палата, пищащие аппараты, и чьи-то холодные ладони держат его за руку. Женские. Шэрон? Провальная попытка повернуть голову. Омут бессознательности снова пожирает его разум, но он успел пошевелить пальцами, успел нащупать очертания тонких женских пальцев, что согревались в его чертовски крепкой хватке. Фруктовый аромат парфюма и кольцо на безымянном пальце женщины.

Новое забвение. Всё тот же сон. Во сне она — Аврора, во сне она расстроена, даже подавлена. Её глаза едва отблескивают влагой, но осанка как всегда безупречно ровная, плечи развернуты, а подбородок гордо приподнят. Баки видит сон от первого лица. Он понятия не имеет, как это возможно, как это объяснить и нужно ли.

— Нравится вам это или нет, но я пойду за Старком! Мне никогда не нужны были чьи-либо разрешения, чтобы поступать правильно, и сейчас я рада, что никто не в силах мне запретить, и что моя клятва не сработала…

Осеклась и запнулась. Не уследила за словами, слетающими с языка в порыве её правды и справедливости. Уловила встречный вопрос, и Барнс был готов поклясться, что рассмотрел дрожь в её плечах.

— Забудь. Неважно. Ваши ожидания от меня — это ваши проблемы. Если я когда-либо и спрашивала разрешения на своё «правильно», то это было просто предупреждение, что сделаю то, о чём спрашивала. Можете ждать благословений вашего Всевышнего и нового пришествия мессии, но я иду за одним из нас. Он хотя бы не лицемерен сам с собой! — Аврора-Алекс махнула головой вправо, и нижнюю часть её лица скрыла маска. Тактический чёрный комбинезон и чёрная стальная маска, не дающая бликов.

Она в злости вышла из комнаты, а Баки остался неподвижно следить, как за ней медленно закрывалась автоматическая дверь. Почему Баки не пошёл следом за ней? Дверь снова открывается, и на порог ступает Кэп, держа в руках свой чёрный щит.

— Она ушла? Мне жаль. Не беспокойся, я договорился — она не станет помехой и не усугубит ситуацию. Зная её силы и возможности. Завтра её отправят в Тёмные Земли, в другое измерение, как опытного практика тёмной магии. Мы сами решим вопрос, пока она будет занята поисками давно уничтоженного артефакта.

***Медсёстры уже битых полчаса, не меньше, кружили вокруг койки очнувшегося Баки. Все трубки, катетеры и датчики он снял с себя сам, едва открыл глаза. Было два часа до рассвета, и, как оказалось, три дня комы после его последнего задания. Он смутно помнил тот день и не понимал, как так получилось, что он настолько долго провёл без сознания, на грани жизни и смерти. И это были уже не его слова и лишь наполовину его удивление. Вторую половину дополнял шок медработников. Его внимание привлекла охрана у входа в палату, но пока было не до размышлений, с какой конкретно целью они здесь и как долго. Пока у него брали анализы, а доктор сверял показатели систем компьютеров, Баки прокручивал в голове свой новый бредовый сон. Такой снился ему впервые, но он был настолько реален, что на этот раз не подлежал сомнению.

Её голос, манера речи, взгляд, мимика и жесты. Аврора из его снов была точной копией Кетлер. Лишь цвет волос — светло-русый, натуральный, не разбавленный блондинистой краской. Тактический костюм, в который она была одета во сне… Маска… В принципе, если очернить ей глаза, это будет та самая ведьма, за которой он охотился в клубе, та, что наведалась потом к нему домой, та, что за сутки до этого, в доспехах, дралась с ним в подворотне промзоны. В голове засела стойкая и нерушимая мысль, что Кетлер его одурачила.

«Ты с самого начала видел во мне угрозу. Я — угроза», — с тупым дискомфортом всплывают слова в памяти Баки. Отдалённым шорохом, но он знает, кому принадлежит голос, кричащий ему эти слова. Не помнит только, при каких обстоятельствах Кетлер дерзила так в его снах, но эти фразы запомнил.

Это была она, это всегда была она. Доказательств нет. Его сны — так себе улика. Разве что Сэм поверит. А ещё Баки смутно припоминал, вроде бы сегодняшнюю ночь. Он ощущал холодные женские ладони и то, как кто-то гладил его по руке.

— Баки! — раздался голос Сэма, проходящего в палату мимо нахмурившихся охранников. — Как ты себя чувствуешь? Засранец, как же ты живуч! — Его взгляд на мгновение растерялся, мечась по палате, осматривая всех присутствующих, и, словно не найдя кого-то определённого, Сэм, поднимая брови, добавляет вопросы: — Ты давно очнулся? Сам был в палате?

Последние вопросы были крайне любопытными.

— Меньше часа назад. И со мной была твоя жена, Никки Минаж. Извинялась, что вы в тайне ото всех сыграли свадьбу.

— Сукин сын. Я знал, что ты не угомонишься, зачем только рассказал тебе. Но я серьёзно.

— И я не шучу. Кто должен был здесь быть?

— Кетлер, — не медлит Сэм, и Барнс удивлённо сводит брови к переносице. — Мне нужно было отлучиться по делам, а её прислал Маршал. Только я всё же надеялся, что она меня дождётся.

— Больше вопросов, чем ответов. Но нет, когда я очнулся, здесь никого не было. И да, Сэм, нам нужно поговорить о Кетлер.

— Сейчас? Боже правый, Баки, ты только очнулся. Давай сначала порадуемся хотя бы на мгновение, пока я не сброшу на тебя информационную бомбу с предъявленными тебе обвинениями.

— Мне?

Это точно шутка. Какие, черт возьми, обвинения? Да он даже не помнит, как оказался на больничной койке, а уж о каких-то общих воспоминаниях и говорить не приходится. Абсолютное недоумение и зарождающийся поток гневных реплик были прерваны отвратительным женским голосом из всё ещё открытых дверей в коридор больницы: