ГЛАВА 23. Убей меня, Баки Барнс, или умрешь сам (2/2)

Барнс хотел дождаться Шэрон, хотел прочесть про Аггера, но аж никак не рассчитывал, что в кипе разбросанных по полу бумаг обнаружит аккуратный золотой конверт, который так поблескивал от света настольной лампы. Конверт сильно выделялся среди прочей макулатуры бумаг не первой важности, пусть и измазанных черными полосами секретности. Он помнит, как такой конверт вручали девушке, выкупившей ужин с Уилсоном. Контрольная печать на конверте надорвана, и Баки, дёрнув бровью в стиле «вот и славно, мне меньше мороки», спокойно открыл его. Его конверт. В прямом смысле этого слова — внутри написано его имя. Ведь он и правда не знает, кто тогда победил на торгах, да и кривить душой не будет — ему было чертовски приятно, что про него и этот ужин не вспоминали, словно вообще забыли. Бегло проглядывает глазами текст на вкладыше конверта: ни дат, ни времени, общая скупая информация с огромными благодарностями за вклад в благотворительность… «Александра Кетлер» указано имя победителя «лота».

— Какого…

Кетлер не делала ставок — Баки помнит это очень хорошо — а если и делала, почему тогда конверт у Шэрон? О, Кетлер не из тех, кто будет молчать. Барнс был твердо уверен, что если бы этот конверт был действительно её — деспот в юбке бы точно дала об этом знать, причём уже много-много раз. Самым простым решением было бы действительно дождаться Шэрон и спросить прямо, вот только у Баки не было абсолютно никакой уверенности, что ответы будут правдивыми. Он собрал разбросанную макулатуру на место, закрыл ноутбук, как и входную дверь в квартиру Шэрон. Почему он её не дождался, придумать не составит труда, да и штудировать информацию про Аггера ему будет в разы уютнее у себя дома. Информация про Roxxon и записи с камер ресторана, в котором проходил благотворительный аукцион — это его план на ближайшие свободные сутки. Так он планировал свой досуг, пока во внутреннем кармане его куртки лежал чертов золотой конверт.

На улицы его Бруклина так красиво опустился вечер, и к его превеликой удаче было совсем мало снующих людишек вокруг. Мало тех, кто мог наблюдать за ним и за его задумчивым выражением лица. Во всяком случае, Баки думал, что сейчас он именно так и выглядит. Какими бы вместительными не были карманы его куртки, но тот чертов золотой конверт задевал и мешал, словно вонзался уголками картона в его тело. Надо же, как всё обернулось. Он с облегчением вздыхал каждый раз, когда вспоминал о том аукционе и о том, что именно его, пускай и пока, но не спохватились. Не сказать, что его заботило почему, но его мозгу порой необходимо было думать о чём-то удобном, кроме сражений, смертей и интриг. Не думать об интригах, тут он погорячился — давая мозгу расслабиться, он именно об этом иногда и думал. Был вариант, навеянный рассказами Маршала о тех Бостонских фетишистах, при котором ужин с ним выкупил некий пожилой (или пожилая) человек, а после на радостях своей победы просто не справился со своим кардиостимулятором. Этот вариант его веселил, он казался Баки забавным. Второй открывал больше просторов для размышлений: отмывание денег. Почему бы и нет? На поводу азарта несущихся ставок свои же внесли крупную сумму, а сумма была просто до неприличия крупной за простой ужин с ним… вот просто с ним… И вот ставка побеждает, деньги отправляются на счёт фонда, и оттуда уже улетучиваются, якобы на благотворительность. А может, и не было вовсе этой суммы? Может, на счёту фонда из-за тех же махинаций образовалась лишняя сумма на балансе, и нужно было срочно придумать, откуда она появилась. Вот и выдумали аукцион, вот и нашли, кем прикрыться.

Вот этот последний вариант был самым-самым правдоподобным. В стиле нынешних реалий. Теперь в его голове проскочил третий вариант, и он, пожалуй, был самым идиотским и невразумительным из всех. Баки сам бы до него ни в жизнь не додумался. Если он имеет место быть, вот допустим, что Кетлер действительно делала ставки, на что рассчитывала эта женщина? Что Баки ей весь вечер будет рассказывать весёлые истории из его старой жизни? Угрюмые истории периода ГИДРЫ? Или надеялась, что он снисходительно, по-джентельменски, не станет филигранно, с тонкими нотками сарказма, выедать ей мозг вопросами в стиле: почему она это она? Нет, ну а что ещё спрашивать? Почему в стиле её одежды всегда присутствует какой-то элемент красного? Не болит ли у неё спина, постоянно держать свою осанку так натянуто ровно? Почему именно пончики, и только с идеальной глазурью? Тут сто процентов какое-то расстройство у него — психа — вот такого нет, интересно. И всё, больше не о чём спрашивать вменяемом — больше ведь ничего неизвестно. Осекся, на кой хрен ему вообще что-то знать о ней? Нет, знать он должен — она же ему снится, и вот недавно снова, только в этот раз он не очень запомнил сон — сразу нахлынули кошмары.

Раз знать он должен, значит и спрашивал бы то, что ему нужно, не интересно, а нужно. Детство, все начинается оттуда. Не любили мама или папа, или сразу оба. Возможно, ей мальчишка настолько разбил сердце, опозорил, что она обожралась льда и метала и теперь ходит, излучая их всем и везде. В школе не хвалили за выступления у доски? Если она такая со школы, то у доски выступать она обожала. Или ей папа не купил машину, которую она хотела, сказав, что она должна добиться сама своим умом и её понесло? Была замужем, может, её против её воли к алтарю затолкали? Задай он ей все эти вопросы, а ведь это он только пару кварталов прошёл, обдумывая, она бы весь ресторан изничтожила своим раздражением. О, да, он уже понял, что может вывести Кетлер на раздражение, злость, и черт его знает, какие ещё эмоции. Он сегодня в лаборатории едва сдержался, чтобы не поддеть её теми пучками у неё на голове, которые прекрасно имитируют рога. Такие маленькие, неопрятные два пучка волос на голове. Их бы сузить немного вверху — рожки в чистом виде.

Бестолковая насмешка сама вырвалась из его груди, и Барнс слегка притормозил, соображая, какого черта у него побаливает щека. Прекрасно, он идет по улице, и все это время полуулыбку держит. Бред. Если Кетлер выкупила тот ужин, тогда почему конверт у Шэрон, и, что самое главное, почему Шэрон ему ничего о нем не сказала?

Он проходил мимо какой-то компании подростков. Какой-то клуб собаководов, может — все с псами, хотя перешептываясь, наблюдают больше не за своими собаками, а за отбившейся от толпы парочкой. Те весьма эмоционально что-то обсуждали, то и дело бросаясь фразами о своих отношениях, о любви чистой и до гроба. С одной стороны — весьма потешно, что молодежь так оптимистична и всё еще смакует жизнь с аппетитом. С другой стороны — Баки сам от себя скривился — как же они наивны и глупы. Сдается, он и правда пенсионер, и Бекка была права, что Баки ворчит хуже всех известных ей дедов. Бекка… Он уже несколько дней с ней не созванивался. Последнее, что девчонка ему рассказала о себе, так это то, что помогает своей подруге детства с подготовкой к свадьбе. Стоит ей позвонить пока идет к дому — ему всего пару кварталов осталось. Едва Барнс достал из кармана телефон, как за спиной послышался множественный собачий лай. Псы перешли на дикий рев, а следом и их владельцы залились криками, успокаивая своих четвероногих.

В момент, когда Баки хотел обернуться, убедиться, что все в относительно порядке, ему в ногу прилетел какой-то совсем неожиданный удар. Он не сбил его с ног, нет, но удивил знатно — Барнс абсолютно не учуял «угрозы», не предвидел. Собачий лай, удар в ногу и тут же сначала тяжелеет его штанина, курточка в районе спины, а потом режущая боль на шее и вот с его плеча отталкивается в прыжке чертов кот, щеголяя с него, как с удобной и комфортной возвышенности на ветку рядом растущего дерева. Белоснежный гад уже спокойно и вальяжно вышагивает по прогнувшейся под его весом ветке ближе к стволу дерева. У Барнса на лице абсолютное недоумение, а в голове не иначе, как сбой в системе. Твою мать, он врага может высечь за несколько кварталов, он ножи на лету в сантиметрах от своей головы перехватывает, а простого кота мало того что не заметил, так еще и послужил ему прекрасным трамплином в его побеге. Рукой протер царапины на шее, оставленные когтями шерстяного — несколько капель крови отпечатались на подушечках пальцев, и Баки из-подо лба смерил кота совсем недобрым взглядом. Было бы удивительно, если бы шерстяной распереживался, но тому было вообще до лампочки. Кот дошел до ствола дерева и, обернувшись к Барнсу, уселся удобнее, кутая лапы своим пушистым хвостом. И голубь в зубах кота. Шикарно. Псы все еще никак не угомонятся со своей истерикой, по всей видимости, вызванной шерстяным охотником, и Барнс, отрывая от них внимание, возвращает свой взгляд к коту. Возможно, даже породистому: шерсть идеально белая, и глаза чистого голубого оттенка. Кот смотрит точно на Барнса, вертит головой своей в один бок, во второй — рассматривает — а потом открывает пасть и выдаёт тихое: «Мяу». Забавно, как карма быстра и беспощадна. Едва кот открывает свою пасть, как голубь «оживает» не иначе, и, влупив шерстяному несколько раз крыльями по морде, взмывает вверх, улетая восвояси с ужина, где приглашен был в качестве еды.

— Ха! — прыснул ехидным смешком Баки, разворачиваясь идти домой. — Так тебе и надо.

Еще раз протер пекущие на шее царапины, набирая номер Бекки и за гудками отчетливо расслышал, как кот тоже попрощался с ним своим мяуканьем. Должно быть попрощался, не таить же животному обиду на справедливую насмешку Барнса…

***Дин и Стейси воистину были рады избавлению от присмотра порой строгой няни. И, пока Стейси игралась в визажиста со всей найденной в квартире Кетлер косметикой, Дин, обойдя каждый угол и не найдя нигде кота Заю, которого они так мило притарабанили с собой, немного огорчившись, расселся в зоне отдыха на балконе читать комиксы. Алекс, выторговав себе несколько часов на чтение её особых книг, таких чудных и древних для этих детей, в гостиной вычитывала в магических фолиантах все, что могло объяснить перемещение рун сквозь разрывы Вселенных. Её концентрацию в этот момент не могли нарушить ни звуки разбитой пудры где-то в ванне на первом этаже, ни хохот Дина каждый раз, когда тот читал очередную реплику любимого персонажа, ни вопросы Майи, сидящей рядом с ней, читающей книгу из библиотеки Алекс о чарующих травах и ядовитых корнях; ни даже сам Зая, тихо спящий на диване за спиной Кетлер, отгороженный от лишних детских взглядов несколькими подушками. О пушистом мелкие предупредить заранее забыли и мучиться ей пришлось лишь первый час от его прибытия. После, выпитые таблетки стали действовать стабильно: в носу больше не свербело, и покраснение в глазах с учащающимися мелкими слезами сошло на нет. Алекс даже насладилась несколькими минутами тисканья кота, пока Дин не позарился на его спокойствие, чтобы, таская того на руках, устроить ему экскурсию по всей квартире.

Слева на стене, на большом экране был выведен один из европейских новостных каналов, транслирующий в реальном времени заседание Совета ООН. Алекс была абсолютно не рада тому, что сегодня заседание уже трижды переносилось из-за возможных провокаций — она с четырех утра по Нью-Йорку ждала его начала в десять утра по европейскому времени. Хорошо, хотя бы кофе она запаслась заранее. Сейчас в Нью-Йорке десять утра, в Брюсселе — четыре часа дня, и Кетлер, перелистывая очередную бесполезную страницу книги магов, ждет выступления Росса. А возможно и Сэму слово дадут, кто знает. Так или иначе, с минуты на минуту должна начаться настоящая бойня за право беспрепятственного доступа к огромной хреновине, торчащей уже столько времени из вод Индийского океана. Подумать только, здоровенная каменная голова и рука всё еще держат весь мир в тонусе и относительном балансе мира.

— Как ты думаешь, они знают, что это? — вопрос Майи отвлекает Кетлер, застопорившую свой взгляд на экране телевизора, где показывались спутниковые снимки новообразованного острова в Индийском океане.

— Некоторые точно в курсе. Уверена, у них есть сверхъестественные советники, шептуны, которые могут отличить аномальный сдвиг тектонических плит, явивший всему миру неведомое диво древних вымерших цивилизаций, от застывшего в земной коре Целестиала, — сама не зная, чем вызвано, но Алекс уже час боролась с нарастающей в груди тревогой. Стиснув губы, она все никак не могла справиться с навязчивым неразборчивым шепотом в голове. Языком во рту пересчитывала свои верхние зубы, нижние, до легкого онемения упирала его в небо. Пыталась щеку изнутри обкусывать, а тревога нагнетала тяжесть в груди и усиливала вибрации шепота в черепушке. — Только не думаю, что пока хотя бы кто-то из них в курсе, чем ценна эта окаменелость и из чего именно она состоит.

— Тебе нужно, чтобы Штаты вышли в лидеры?

— Хотя бы в одни «из». Нам нужен доступ.

Спрятанный где-то среди стопок книг и свитков, планшет запищал входящими уведомлениями. «Пятница» выводила на дисплей одно за другим оповещения о начале операции ЦРУ, совместно с местными правоохранителями, по перемещению задержанных гибридных идиотов из непредназначенных для длительного пребывания камер самого ДКП в засекреченное конечное место их заключения. Дрожь в груди усилилась, и Алекс, прикусив язык, то косилась назад к телевизору, то снова к планшету. Как раз началось выступление председателя совета безопасности ООН, в кадре видно Росса, и рядом с ним сидит Уилсон — в костюме, с галстуком и с очень серьезным выражением лица. И началась транспортировка заключенных здесь, в Нью-Йорке. Как всё совпало, одновременно. Надо же. Алекс медленно протаскивала пальцем по сенсорному экрану планшета, просматривая всю доступную информацию о деталях операции ЦРУ, и несдержанно цыкнула, остановив взгляд на списке ответственных агентов.

— Ты же бумажный работник, Барнс, — шепчет себе под нос. — Что ты там забыл? Сверхурочные?

— Все хорошо? — забеспокоилась Майя.

— Нет. Что-то не так, — выдыхает Алекс, не зная, куда приткнуть свои глаза. Взгляд мечется по столу, по самой квартире, словно пытается увидеть невидимые мозгу ответы. Взгляд замирает, и Алекс, подхватив чашку с кофе, делает глоток. — Это диверсия.

Резкий и неожиданный гул раздваивается в ушах. Сначала слева — из динамиков телевизора — и картинка вещает несколько одновременных точечных взрывов как возле, так и внутри самого здания заседания ООН. Затем справа слышится встревоженный голос Дина:

— Алекс!

Легкая дрожь проходит по полу вместе с грохотом взрывов уже здесь — в Нью-Йорке. С балкона её квартиры было отчетливо видно два размашистых, высоких столпа черного дыма, вздымающихся среди высоток центра города. Звуки сирен полиции и служб спасения смешались с едва различимыми криками людей. Ладонь Алекс так крепко вжалась в перила балкона, что костяшки побелели, а за её спиной вкрадчиво выглядывал испуганный мальчишка, крепче к груди прижимающий свой комикс. Майя притянула брата к себе с четким намерением увести с балкона в квартиру. Едва она потянулась к Алекс, чтобы отвести её за локоть, как Кетлер дернулась, шипя. Рукой, которая ранее крепко сжимала металлический профиль балкона, она прижимает жгучую точку на бедре. Мокрое, липкое, жгучее, и алая кровь едва различимо проступает влажным пятном по темной ткани её брюк.

— Майя, звони отцу и няне, — выравнивая дыхание, Алекс обходит детей, чтобы Дин не видел крови, и махом разгребает на столике книги, сжимая в ладони брошь, лежащую под ними.

— Я и сама справлюсь с мелкими, пока тебя нет.

— Я знаю, но ты ребенок. Пожалуйста, сделай, как я сказала.

Существуют протоколы для случаев террористических атак и угроз массовым смертям мирных жителей. Координация с другими службами: спасательными, медицинскими. Быстрое реагирование на кризис: оказание помощи пострадавшим, обезвреживание нападавших, обеспечение безопасности выжившим и оказание подмоги. Баки в совершенстве знал все нюансы и даже малейшие подпункты всех существующих протоколов спецслужб. А еще он знал всё то же самое, но со стороны агрессора. Неписанные протоколы террористов и наёмников. Он сам был им — он знает обе стороны медали. И если в пелене дыма и огненного пламени продолжается стрельба — атака не окончена.

Конвой был подорван точно на перекрестке у здания центрального суда. Пускай улицы были перекрыты для свободного продвижения конвоя — подрывы были организованы не только для автомобилей спецтранспорта. Судя по обрушенным стенам и количеству очагов возгорания, что виднелись за густой пеленой дыма, были подорваны точечно и несколько зданий вокруг перекрестка.

Барнс ехал в хаммере сразу после фургона с гибридными. От мощного взрыва его автомобиль несколько раз перевернулся, прежде чем вылететь на тротуар, сбивая пожарный гидрант. Отныне все перемешалось, как в голове, так и вокруг самого Баки. Брызги воды смешались с пылью и грязью, с кровью из рассеченного лба и пробитого обломком железа бедра. Чередовались очереди автоматных залпов. Крики людей и новые вспышки взрывов от свето-шумовых гранат. Это работал спецназ — отбивался. Среди очередей перестрелки раз за разом различался отдельный звук выстрела, и за каждым из них по одному спецназовцу падало замертво. Работал снайпер. Уличив безопасный момент, Баки проверил состояние агентов, которые ехали в машине вместе с ним — спасать было некого, и новый выстрел снайпера пришелся в сантиметрах от его головы, когда он выскочил от перевернутого автомобиля за ближайший угол здания. Существуют протоколы, которые сейчас становятся бесполезными, а фургон с гибридными опрокинут и пуст.

Казалось, что стадный инстинкт сработал в обратном направлении, и из здания суда повалила толпа испуганных и вопящих людей. Наперекор этому потоку, трое гибридных вместе с какой-то женщиной направлялись внутрь здания. Оттолкнув нескольких прохожих от линии огня, Барнс сделал именно то, что требовали, по крайней мере, его протоколы.

Следующие десять минут происходящего были частично стерты или напрочь искажены для Баки. Когда ты сталкиваешься с чем-то впервые, сложно полностью определить уровень угрозы и порядок действий. Даже по меркам суперсолдата сердечный ритм зашкаливал, а мозг не был в состоянии грамотно координировать движения. Перед глазами мелькали вспышки картинок, каждая из которых отражалась болезненными ударами в виски. Мертвые люди, убитые судебные приставы, их подсудимый. Прокурор с переломленной шеей на пороге входа в зал заседаний. Баки пока еще не отфильтровал в разуме информацию, где он всё же вырубил двоих противников: одного на удушение до потери сознания; второго с сотрясением головного мозга о бетонную стену оставил пускать слюни в коридоре. Он действовал под влиянием базовых инстинктов и рефлексов, так как вместе с осознанием двух побед его разум был блокирован ядом, уже полностью циркулирующим по всей его кровеносной системе. Сердце колотило в бешеном ритме, качая яд, и капли холодного пота студили морозом, казалось, закипающее тело.

Он ухватился за стену, когда ложные сигналы мозга стали обманывать тело — идти ему или падать. Вспыхивающие картинки сменились чернотой перед глазами, и снова они заполнились пестрыми кислотными красками. Он вспомнил женщину, внезапно появившуюся за его спиной, и несколько ярких вспышек прямо в лицо. В тот момент казалось, что он теряет равновесие, и земля уходит из-под ног. Он еще нанес несколько ударов третьему гибридному, но потом его сердце начало бешено колотиться, и с холодным потом картинки перед глазами стали напоминать ему моменты из его прошлого. И не самые приятные.

«Сержант…» — глубоким эхо пробивались чьи-то слова.

«Сержант, вставай. Уходим…». Почему вставать, если он и так стоит, хоть и придерживается за стену? Нет, он коленом в пол. Вспышка и теряется контроль над восприятием пространства, и все вокруг заходится круговоротом карусели.

— Ну же, Джеймс! Пятница, что там с камерами? — Алекс, в доспехах, перекидывает руку Барнса через плечо, пытаясь поднять его на ноги. Нужно только получить доступ к камерам, чтобы можно было безопасно и бесследно дымкой испариться из этой мясорубки.

«Минута, Алекс, минута» — отзывается в наушнике голос Пятницы. «Алекс, они казнят судей старшего звена. Всех.»

— Мне насрать. Выводи нас. Давай, Джеймс, пару шагов за угол — может, там камеры сдохли, — говоря уже так спокойным тоном, как может, надеясь, что Барнс понимает каждое слово, Кетлер ведет его шаг за шагом к выходу.

Пятница успевает предупредить Алекс за секунды до удара, и сразу несколько слепящих потоков энергии бьют ей по броне в спину, откидывая в соседнее помещение. Еще один удар света в потолок и несколько балок перекрытия с треском обрушаются, заваливая её сверху. Размыто, но Баки различает перед собой женщину, блондинку. Он одним коленом в полу, бионикой в опоре, и правда старается держаться. Сыворотка в его крови побеждает. Она всегда и все побеждает, даже его самого. Яд рассеивается в организме, но разум все еще в тумане.

— А ты все еще держишься? — Блондинка приседает рядом с Баки и ладонью проводит по его щеке. — Всё же ты чертовски симпатичный. Эй, — кивком подзывает гибридного, — накачай его еще, да по больше, он крепкий. Скостим себе пару трупов, пусть думают, что это он их…

***«Алекс, подъем… Алекс, вставай» — шероховатым репением в наушнике доносился голос Пятницы, пробиваясь сквозь противное монотонное пищание системы бедствия встроенного контроллера на предплечье её доспехов.

— Как долго?.. — Кетлер, очнувшись, пыталась проморгаться, сильно жмурясь.

«Ты была в отключке две минуты»

— Поняла, — вспышки магии пускают по бетонным балкам трещины, и те кусками становится легче столкнуть с себя. — У кого-то лишние трахеи… Где Барнс?!

«В главном зале суда. Алекс, ты должна знать…»

— Он жив? — на её резкий вопрос Пятница успевает лишь утвердительно ответить, а, когда пытается во что бы то ни стало продолжить, Алекс снова перебивает: — Славно, на остальное насрать.

Проходя коридором мимо трупов, усыпанных пылью побитых взрывами стен и щепками от напрочь разбитых дубовых дверей, Алекс подмечает двух гибридных из того проулка. Их тела мертво осели, подпирая спинами стены, с изящно-жестоко свернутыми шеями.

Запах крови, пота и пороха буквально разливался через порог настежь распахнутых дверей главного зала суда. И кромешная тишина. Пока Пятница подсчитывала количество трупов в зале, Алекс пыталась прочувствовать хотя бы одну-единственную, пускай и отходящую душу. Все отошли. Ни одной не осталось. Тела в проходах между рядами длинных лавок для слушателей; тела перекошенные через перила зоны присяжных; два мертвых судьи с вышибленными мозгами за своей судейской скамьей, лицами в стол, и третий в неестественной позе, так же с дырой во лбу, лежит у подножья судейской трибуны. Но Барнса нет.

Алекс прошла к самой судейской трибуне, осматриваясь с особой осторожностью — тревога в груди, что слегка осела, когда та нашла и пыталась вывести Баки, начинала нарастать с новой силой. У её ног судья, и сама Кетлер остановилась в критических сантиметрах ногами от размашистой лужи крови из головы судьи.

«Сюда едут дополнительные отряды спецназа. Шесть минут до прибытия»

— Забираем Сержанта и на выход.

«Стрелял Барнс», — словно не в силу терпеть уже, говорит ей Пятница. Алекс еще не успела всецело сообразить и головой обдумать слова, а в груди уже загрохотало что-то и как молотком изнутри то что-то забилось о ребра. «В судей. Они были уже безнадежны, им минуты оставались, их бы не смогли реанимировать, но…»

Напряженно сглатывая, Алекс не хочет слышать никаких «но»:

— Камеры отключила? Стерла?

«Да» — тихо отвечает Пятница, пока Кетлер приседает над телом судьи у её ног. Тонкая дымка струится по её пальцам; мах, и пуля в голове мертвеца сжимается, деформируясь так, чтобы ни одна гребаная экспертиза не смогла её отследить. Мысли в голове просто застыли, в отличие от рефлексов и скорости, с которой она уже у тел двух других судей сминала в мусор пули и в их головах.

— Пятница, перепиши свои записи и данные. Никаких резервных копий. Барнс никого не убивал.

«Сделано»

Гильзы. Мечется взглядом по полу, подмечая каждую, сминая в абсолютно не узнаваемые куски метала. Не было бы так заметно — все здание суда бы стерла в прах, не оставив ни одного кирпича на своем месте.

***Женский голос шептал без устану. В голове Барнса засел белым шумом. Пока в крови бушевала буря токсинов, разнося покалыванием в кончиках пальцев по телу, на разум обрушился немой, абсолютно беззвучный и окутанный туманом штиль. Он помнит агонию прежде, раньше, тогда. Та агония и та паника до дрожи всем телом до сих пор сопровождает его в его же собственных кошмарах. Он прекрасно помнит беспомощность и слабость, мнимо забитую ему в нутро приказами и установками. Сравнивает. Сравнивать его мозг еще может — рефлекс это или привычка? Тогда он был слаб, а ему говорили что сильнее и способнее его нет. Сейчас он свободен — это он помнит, — он крепок, но приятный, слегка картавый женский шепот уверяет его в том, что он проиграет. Он проиграет снова и шепот давит на больное.

На что он давит? Что задевают её слова? Баки пытался отдернуть голову, когда женские губы застыли вплотную у его уха. Он помнит её слегка картавый шепот:

«Сержант Барнс, примите свой кошмар — он часть Вас. Десять… Вы больше не он, Вы не Зимний Солдат. Девять… Не боритесь с кошмарами, примите их. Проживите один — Вы должны понять его — в наших снах таятся все ответы. Воспользуйтесь моментом, пока Вы спите. Восемь… Вы сейчас спите, Сержант. Проживите Ваш кошмар»

Барнс не был согласен принимать, но сны никогда не были ему подвластны. Если бы он мог их контролировать — предпочел бы сновидения с воспоминаниями из давно ушедшей эпохи. Из той, откуда он родом. Предпочел бы сны о детстве, о юности. Предпочел бы увидеть свою семью. Мать, пришивающую пуговицу оторвавшуюся от манжета отцовской рубашки; или заплетающую косы Ребекке. Даже предпочел бы видеть во сне, как мать раздает ему подзатыльники за вновь донесшиеся ей слухи о количестве разбитых женских сердец её бестолковым сыном. Потом она успокоится и будет просто читать ему нотации, приводя в пример его же сестру — Ребекку — она ведь тоже девушка, и однажды улыбнется такому же повесе, как и её братец, видя такой яркий пример дома. Однажды и её сердце будет разбито. Баки вздохнул с облегчением, понимая, что звук оглушающего хлопка выстрела, а после и глухого хруста черепа, послышавшиеся ему сквозь туман сна, никак не относились к разбитому сердцу его сестры. Он принимал свой кошмар, думая о приятном. Он всегда просыпался после кошмаров, и сейчас, совсем скоро, он тоже проснется. Сейчас, его кошмар расправится с несколькими судьями и его сердцебиение придет в норму, помутнение развеется.

Так сказал шепот. Так он нашептывал тогда, и так шепот звучит в голове до сих пор. Шепот и отсчет от десяти. Баки все еще слышит глухим эхо в голове тот отсчет: «Семь… Примите свой кошмар. Шесть… Проживите его.». Кто он такой, чтобы противиться снам — он не в состоянии, никто не в состоянии. Можно лишь ждать пробуждения, а между тем, сколько бы ты не сопротивлялся, следовать за ними. Он следовал за выстрелами и следовал к выходу. Следовал за отсчетом, что шептал ему покинуть помещение так, чтобы как можно больше людей увидели его — его кошмар. Чтобы все знали, что он силен идти за ним, чтобы все знали, насколько он крепок. Три выстрела в головы и семнадцать шагов к выходу во сне, пока один сон не пересекся с другим. Такого раньше не было, и между тем, похожее ему уже снилось. Он уже видел эти вспышки темной дымки, уже видел эту чернь стали. Он помнит, как пытался побороть их, почему-то особо не жаждя победы. Но это было тогда — сейчас Барнс во что бы то ни стало видел, как его кошмар изнывал от желания изничтожить на сами атомы часть сна, некогда спасающую его от тех дрожащих и ледяных ощущений при пробуждении.

Проблески стали двух клинков сверкали в полумраке коридора, пробиваясь сквозь хаотичные всплески смольной глади. Гладь едва приближалась к нему, намереваясь окутать своими щупальцами, как разбивалась, рассыпалась серебряными искрами к его ногам. Три, четыре, пять… Пять секунд и искры тлеют. Пока кошмар занят своей расправой — Баки успевает сосчитать секунды, как тогда, вечером, в своей гостиной. Нет никаких эмоций, так спокойно. Впервые кошмар кажется комфортным, естественным. Словно сам Баки и не причастен к нему. А сталь клинков все ближе, все сверкает. В какой-то момент клинки испаряются, и женщина в тех доспехах берет его на прицел из орудия на предплечье брони. Выстрел, еще один. Напрасно тратит заряд электрошока, скорее всего не понимая, кому она противостоит. Его кошмар не иначе, как защищает его, чтобы Баки успел вовремя выйти наружу, вовремя показаться людям. Кошмар захватывает руку женщины и мощным ударом бионики в предплечье выводит из строя оружие противника. Кошмару не нравится все, что связано с электрошоком. Сильный удар наотмашь в шлем, еще сильнее по плечу. Ударов было так много. Он сильнее, и его противник падает. Наконец-то можно уходить.

______________________________

«Алекс, возвращай серпы», — беспокойно торочит Пятница, пока Кетлер, борясь с отдышкой, пытается встать на ноги. «Если он сейчас покинет здание — снайперы его уберут. Я рассчитала точки удара, мы раним его с минимальной кровопотерей. Алекс?!»

— Солдат! — кричит та, напрочь игнорируя план Пятницы. Кричит и с неким страхом поднимает глаза к отдаляющейся фигуре. Сама не верит в то, что так позвала и он обернулся.

«Не дури, Алекс, он чист от программы, и все равно не в себе. Алекс, не применяя силу ты не справишься!»

— Заткнись, — шипит, не теряя из виду ни одной реакции Барнса, камнем замершего в нескольких метрах. — Ну, же, Солдат, я знала, что ты трус паршивый!..

«Какого черта, Алекс! Его не берет твоя магия, доставай серпы. Я настоятельно рекомендую использовать…»

— Просто нужно ближе, — совладав с дыханием, Алекс встает на ноги, на секунду неуверенно пошатываясь. — Нужно просто ближе…

Их взгляды в упор друг на друга. Барнс смотрит так зло из-под лба.

— Давай, Солдат! — повторяет Алекс, и махом плеча деактивирует доспехи. Это было мрачно — видеть даже на расстоянии, как секундно, но отреагировали его зрачки.

«Алекс, не смей!» — наушник в ухе готов взорваться.

— Ты всегда знал, Солдат. Ты с самого начала видел во мне угрозу. Я — угроза. Угроза всему, Барнс, — грубо растягивая губы в злорадстве, не упуская ни единой детали в реакции Барнса, Кетлер всё ниже опускала голову. Взглядом бросить вызов. Словами закрепить. А он рукой быстро выхватывает нож и делает шаг.

— Я угроза миру, за который боролся твой старый друг, Солдат. Я угроза миру, за который отдал свою жизнь человек, перед которым ты в долгу, Солдат. Я угроза миру, за который отвечает теперь твой новый и единственный друг. Я угроза, Солдат!

«Алекс, активируй доспехи!» — злится Пятница, а Барнс сокращает между ними расстояние слишком быстро, виртуозно прокручивая в руке массивный нож.

«Активирую протокол «Инквизиция» — не унимается, а значит сейчас Пятница перехватит управление доспехами и насильно облачит в них Кетлер. Не успеет. Алекс с ворчанием: «Шутник, сука!», срывает брошь с плеча и под град всевозможных возмущений искусственного интеллекта махом отшвыривает ту в стену.

— Я угроза, Барнс. Устрани угрозу. Убей меня, Барнс, или умрешь сам!

Просто нужно ближе. Как вкопанная стояла и ждала его приближения. Легион лишил её страха смерти, и ей просто нужно ближе. Она знает, каким будет первый удар, но все равно едва уворачивается. Лишили страха собственной смерти, но не здравого разума. Едва уворачивается, чтобы понять, каким будет следующий удар Барнса. Чтобы как можно реалистичнее пропустить его… Лезвие ножа вонзается на всю длину аккурат ей меж нижних ребер, болью воспламеняя всё внутренности.

Было глупо и безрассудно. Время замедлилось с ударом и замедлялось еще сильнее с каждым миллиметром прокрута точеной стали в её теле. Холодный пот от затылка по шее к лопаткам; глухой гул в её ушах и тарабанящее сердце, пропускающее важные для жизни удары. В глазах напротив сверкает сама холодная сталь с безразличием, а его рука снова за рукоять прокручивает нож у её плоти. У Алекс горло сдавливалось, от жалких попыток глотать воздух, чтобы усмирить концентрацию, и практически до крови закусив язык она пересиливает себя: протягивает руки и ладонями обхватывает Барнса у висков. Смольная, непроглядной черни акварель магии окутывает его голову. Завитки магии вплетаются в его волосы, окутывают ресницы, уволакивая лживую картинку перед глазами во мрак. Ему в висках так горячо. От женских ладоней у лица исходит такое сумасшедшее тепло, оно и расслабляет, и пугает.

Тепло успокаивает. А его хватка на рукояти ножа ослабевает в момент, когда магия смещает старый шепот и в голове разносится трель дождя о деревянный настил у веранды. Запах свежести летнего ливня, редкие звуки проезжающих мимо автомобилей. Детский девичий бубнеж под боком, зачитывающий его другу, сидящему напротив, очередную сказку из толстенной книги. Дождь нарушил их с другом планы, а девочка и рада стараться, получить больше внимания от часто пропадающего брата и его милого друга Стива.

— Всё хорошо, Джеймс, — с застывшим комом в горле, тихо нашептывает Кетлер, не отпуская ладонями его лица. — Всё хорошо, Баки. Всё будет хорошо.

Её ноги готовы изогнуться от слабости и мерзкое жжение разодранной раны сменилось онемением во всем боку. Горячая липкая кровь сочится к полу едва ли медленнее, чем магия с воспоминаниями вытесняет собой треклятый шепот, учинивший всё это с его разумом.

— Всё хорошо, дыши, — и тот ком в глотке прокатывается к груди, когда Барнс ей отвечает:

— Алекс?

Рассредоточенным взглядом Баки медленно осматривает её лицо, а ком, что Кетлер только что едва смогла проглотить, воротится ей назад сгустками крови. Как он мог понять, что происходит, когда не понимал даже, какого черта он здесь оказался. А она? Нож вонзён у Кетлер под ребрами и тепло ладоней у его висков теряется, когда она отшатывается, растерянным взглядом пытается что-то найти на полу. Он видит, как дрожат её ресницы и он морщится, когда из уголка её рта просачиваются одна за одной тонкие кровавые потеки. Кетлер пятится и снова подкашивается в равновесии. Барнс едва успевает подхватить её со спины, не задевая раны, как за его спиной раздается мощный взрыв. Выходы заминированы. Он должен был выйти до взрыва, что послужил бы еще большим катализатором для атаки спецназа. Не вышел.

Глаза пекут и слезятся от грязи, и пыль напрочь забила нос. Алекс с хрипом едва смогла пошевелиться. Собрав последние, казалось, силы, локтем упираясь в груду камней едва приподнимает туловище, а тело сводит немой судорогой от все еще торчащего ножа в боку. Нельзя, нельзя так делать, да кто себе отчет отдаёт? Левой ладонью кое-как скользит по бедру вверх к ребрам и с силой вырывает нож из раны. Снова минутная резкая и жгучая боль. Не следит, где роняет тот нож — сразу ладонью что есть мочи прижимает кровоточащую рану. Очерняет глаза, чтобы хотя бы так если не замедлить кровопотерю, то совсем немного разумом протрезветь. Глазами усердно пытается высмотреть в груде пыли и мусора брошь.

«Дитя, соберись, ты же ведьма… Призови её».

Где, спрашивается, был этот старушечий голос мудрости, когда Кетлер вообще втягивала свою собственную задницу в эту передрягу? Если бы не изнывающая боль во всем теле — Алекс бы с особым удовольствием засадила бы сама себе ладонью по лбу, но вместо того расходует силы на тонкую дымку, чтобы брошь наколдовать к себе в ладонь. Чешуёй пластины доспехов растекаются по телу, маска обволакивает лицо и хотя бы так дышать становиться легче. Легче найти силы оттолкнуться от пола и, хотя бы сидя, спиной опереться о стену.

— Пятница? — хрипит Кетлер. Вяло перебирая языком во рту, терпит горький вкус крови. — Пятница? — в ответ в наушнике лишь хрипы и помехи. Гадство.

Лампочки в коридоре закоротило — мигают на отвали как им взбрендит, и кислорода в воздухе меньше, чем сраной пыли, что никак не осядет. Доспехи затягивают все раны, кроме одной… В горле першит так сильно, а новые сгустки крови снова на подходе к горлу. Самому дьяволу известно, что ножом ей порвало внутри, но внутреннее кровотечение слишком сильное, чтобы Кетлер могла сейчас самостоятельно встать и… Сержант… Махом головы убирает маску и с громким хрипом сплевывает кровь. От кашля следом трясет все органы внутри, а вот от того острого страха, где она не видит Барнса — холодом пробирает остатки души. Кряхтит и до мерзкого скрипа сжимает зубы, пытаясь встать. Настойчивые помехи в наушнике — Пятница точно пытается достучаться с чем-то очень важным.

Рывок, спиной упираясь в стену, а перед глазами все темнеет, и новая рвота кровью сгибает Алекс назад к полу, когда кто-то подхватывает её под руки, упрямо не давая свалиться с ног. В голове с некой досадой рождается мысль, что теперь снова его очередь вытаскивать задницу Алекс из передряги, хотя сама Алекс до невозможности рада, что Сержант может уверенно стоять на своих двух ногах. В ушах так звенит, что Кетлер даже не разбирает слов, с которыми к ней обращаются. Её под руки выводят коридором, торопят, а она едва ногами перебирает, держа на подхвате последние силы, и даже голову не может держать. Черт возьми, она же в доспехах! Гори оно все синим пламенем. Теперь ей придется объясняться. Ей придется всё рассказать ему, и от этого осознания сильнее начинает мутить. О, как же Барнс будет злорадствовать — его ехидству не будет предела. Хрен с ним, главное, что он без пули в голове. Дьявол, как же он будет доволен собой… Дьявол… Звон в ушах рассеивается… Дьявол…

— Давай, Алекс, ну же. Спецназ входит на зачистку…– за прекратившимся звоном она различает мужской голос. Не Сержанта.

— Нет. Нет. Нет, Мэтт, — мямлит Алекс, дрожа всем телом. Сейчас её снова вырвет. Она даже вырваться пытается, а смогла только голову к Дьяволу поднять. У него на голове повязана какая-то черная тряпка, или шарф, половину лица его закрывает вместе с глазами. — Барнс. Он тоже там…

Спина чувствует опору в стену. Сдается, они спустились в подвал здания, а Мэтт сбивает замок на дверях, ведущих хрен пойми куда.

— Мэтт, не я… Я выйду сама — забери Сержанта, пожалуйста…

— Поздно, прости, — он снова подхватывает её под руки, закидывая руку себе за шею. И это «поздно» последнее, что она воспринимает, прежде чем снова выблевать кровью и потерять сознание.

***Даже в бреду мозг все еще способен воспринимать какую-то информацию отрывками, частями. Разум даже сквозь пелену пустой и бездонной тьмы может слышать голоса. Все ощущается неоднозначно: чувства обострены, все нервы, словно оголенные провода — содрогаются от малейших раздражителей; а вот фильтрация и осмысление… Картинки быстрее мыслей. Возможно, это похоже на сны — откуда ей знать? Когда-то Алекс видела сны. Они были красочными и довольно интересными. Это не то. Совсем не то. Картинки смешиваются в голове, осыпаются вниз бездны и снова порхают перед глазами. В бреду можно слышать голоса.

«Почему эта рана так долго восстанавливается?»

«Так бывает»

Алекс слышит выстрелы, слышит помехи раций копов, возгласы людей. Слышит трещание в левом ухе, где должен быть наушник и Пятница. Она вспоминает новостной сюжет того утра. Как ждала его, всю ночь не спав. Детский смех слышит и урчание кота под боком. Алекс слышит треск костра и женский вопль. Запах горелой плоти.

«Это из-за рун — она их своей кровью писала, и привязала к ней же. Правда неумышленно. Это займет время, но она поправится… У неё бывало в разы хуже…»

Тело потряхивает в холодной дрожи. Алекс чувствует, как онемели кончики пальцев на руках и ногах. Тянущая боль в боку и постоянная тошнота. Невесомость бреда и бездонной тьмы так обманчива. Неосознанно Кетлер склоняет голову к краю кровати — кажется, её тело просто сползло к краю в спазмах. Вдруг свет болезненно бьет размытыми картинками по глазам, и снова пелена обволакивает уставший разум.

«В Европе много жертв. …всё обошлось, Уилсон жив, лишь ранен…»

«Он в коме»

«Прогнозы?»

«Давай, Солдат!.. Я угроза, Барнс. Убей меня, Барнс, или умрешь сам! …Забери Сержанта, пожалуйста…»

Как много голосов в голове, а картинки молниеносно вспыхивают в темноте, не имея никакой смысловой закономерности.

Сквозь бессознательность Алекс чувствует, как смоченный водой бинт касается её губ. Рядом тепло, и кто-то поправляет ей промокшую от пота прядь волос, уже засаленную от нескольких дней горячки. Маршал. Это может только он. Это хорошо. Это спокойно. Жив, рядом. Несколько шрамов на её левом плече и ребрах, что раньше магией скрыты были, проступили на коже, вскрылись по швам, пекут. Кажется, что пот стекает во вскрытые, нарывающие шрамы и скапливается на самых костях под мясом. Пот омывает кости, посеченные рунами. Пелена горячки. Ледяная мазь на шрамах успокаивает зуд их заживления, а тело растеряно: оно не знает — вскипать ему от температуры или содрогаться от прохлады на краешках ран.

И снова смоченный водой бинт касается её губ. Алекс вяло начинает собирать ртом капли воды… Кажется она падает в пропасть. Легкая невесомость сменяется стремительным падением и на громком вдохе, свистящем от сухости в горле, она открывает глаза. Как же болит все тело. Обветренный язык мерзко трется об пересохшее нёбо, и вдыхать даже на половину легких настолько больно, что в уголках глаз собрались капли слез. Затылок, спина и даже задница затекли.

Видно потолок. Неожиданно. Это её квартира. Как неприятно сглатывать, когда во рту все пересохло.

— Не вздумай сейчас принимать сидячее положение, — сурово звучит голос Маршала где-то вне зоны видимости. Хотя, какая к чертям зона видимости, когда она даже покрутить по сторонам головой не может — только потолок и видит.

— Как дети? — сиплым голосом сквозь боль выдавливает Алекс.

— Дети в полном порядке, — Маршал наконец-то показывается перед глазами. Возвышается над ней с таким серьезным прищуром. Наклоняется, приподнимая ей голову и немного спину, подсовывает под лопатки еще одну подушку. Да, так лучше — видно не только потолок. — Майя справилась, — брат как-то хитро улыбается. — Правда, пока я вернулся, они успели попробовать пиццы со всеми начинками в местной доставке, оформить тебе годовую подписку на комиксы и у тебя больше нет целой косметики. Зато у Стейси теперь на месяц вперед есть заготовленный контент по мейкапу для её свежесозданного блога в Ютубе.

Смеяться больно, но простая короткая улыбка не вызывает дискомфорта.

— Прости меня. Я…

— Нет, не надо, — перебивает он. — За детей извиняться не надо — с этим все в порядке. Но я просмотрел архивы Пятницы… — улыбка на лице Маршала спадает на нет.

Архивы Пятницы… Воспоминания врываются отрезвляющим ударом. Кажется бред продолжается — по спине Алекс снова проносится прохладная волна дрожи, дыхание учащается и ей остаётся только ждать, что брат скажет дальше.

— В следующий раз, если такое повторится, ты достаешь серпы и обезвреживаешь. Чего бы это ни стоило, — говорит он, и Алекс облегченно выдыхает, виновато уводя взгляд.

Сесть на кровати, пускай и с хорошей подпоркой в спину из нескольких подушек, было очень… тошно. Собственная слабость невероятно злила и раздражала. Маршал доставал ей какую-то одежду — футболка, что была на ней сейчас, состояла не просто из хлопка, она уже наполовину состояла из пота.

— Как долго я погибала тут?

— Два… Три, почти три дня, — через плечо отвечает брат, и злость на свою беспомощность лишь разрастается.

— А как я выбралась? — и снова не тот вопрос, который она хочет задать. Есть только одно, что её сейчас волнует, но горло сжимается намертво всякий раз, когда она лишь думает о том.

— Адвокат, — с непонятной пока интонацией говорит Маршал. Подходит к кровати, кладя на неё чистую одежду и так смотрит на Алекс… Коварно улыбается. — Он был очень удивлен трем вещам: во-первых, тому, что он подписан у тебя в телефонной книге, как «Адский Адвокат»; во-вторых, искусственный интеллект, потеряв с тобой здравую связь, позвонил ему… Нам всем очень повезло, что он был рядом с первыми взрывами. В-третьих, что ты не рассказывала мне кто он. Я ему в ответ: «Ведьмы умеют хранить тайны», а он почему-то засмеялся, — улыбаясь, он протягивает Алекс руку, чтобы помочь ей встать на ноги. — Видимо, он уже слышал от тебя такую фразу.

— Было дело. Я хочу в душ. Я грязная, липкая. Мне нужно помыться.

— Я доведу.

— Прошу, не надо. Ты же знаешь — и так тошно.

Головокружение прошло, и все равно, желание стойко дойти до душевой кабинки самостоятельно было превыше каких-либо предрассудков — Алекс рукой опиралась о кровать, потом о стену. Ради подстраховки все же придерживалась за что могла шаг за шагом, уходя в стороны ванной комнаты. Горло может сжиматься сколько ему угодно — чертовы примитивные рефлексы — но она должна знать ответ. Остановилась в дверях в ванну, едва оглянувшись через плечо, и максимально собранным тоном всё-таки выдавила из себя:

— Он жив?

— Жив…– очень, очень тяжело вздыхает Маршал. — Но тебе это не понравится, — Алекс тут же делает попытку обернуться, вернуться назад, чтобы выслушать. — Нет, сходи в душ. Я пока сделаю кофе.

***Звон в ушах, кажется, возвращался. А еще появилось дикое желание вырезать себе проклятые органы, что так мерзко, так предательски скукожились внутри. Хотелось в истерике биться или смеяться. Но именно в истерике.

Рассказ Маршала не был последователен. Он захватывал все причастные, чтобы картинка была сформирована именно по мотивам последовательно. Снайпер, которого так и не нашли, стрелял не только по спецназу, а и по гибридным. Мертвы все, кроме того, который ушел с блондинкой. Это выглядело, как некая зачистка свидетелей. На деле же снайпер прикрывал проход небольшой группы в зал суда, устраняя всех, кто мог им помешать. Численность группы сократилась уже в зале суда непосредственно, и тут уже ситуация двоякая: либо те сами устранили часть неугодных, либо Барнс.

— Он не убивал, — твердо перечит Алекс, делая глоток кофе.

— Ну, значит они действовали максимально хаотично. Своим свернули шеи, а гражданских… В основном все отравлены ядом. Трем судьям в довесок прострелили головы, и… — Алекс вопросительно изгибает бровью. — Они заняты балистикой. В его обойме не хватает…

— Он не стрелял, — перебивает Алекс, морщась в презрении. — Сейчас всех псов на Сержанта спустят!

— Бюрократия. Им нужны доказательства. А еще у них его нож… Ну они не уверены, что его, но заняты анализом крови на ноже.

— О, это я знаю! Чтобы сравнить с моей — нужен ордер, для ордера нужны основания.

— Ты истекала кровью в ДКП, а они проверяли тогда все ДНК, чтобы определить Таскмастер. Мы изъяли все, что у них было на тебя, но нет уверенности, что они действительно все отдали, ты же понимаешь. В таком случае им нужно только подтверждение, чтобы устроить охоту.

— Насрать. Давай закончим уже с Сержантом, а потом перейдем к тому, что было в Европе, к тому, что тебе удалось узнать.

Органы сжимались, словно в груди появилась червоточина, засасывающая в себя все без разбору. Еще немного, если Алекс не будет сопротивлятся, та червоточина победит и поглотит весь Манхеттен. Но сначала её. Сковало челюсть, гланды и кожа головы так зудила невыносимо. С каждым словом Маршала Алекс чувствовала каждый волосок на теле, встающий дыбом. Брат уже несколько минут молчал, терпеливо выжидая её реакции, а в разуме Алекс всё еще прокручивала его слова, словно он продолжает и продолжает повторять одно и тоже.

— Блять, это какой-то абсурд, — весьма спокойным тоном начинает Кетлер. Казалось бы, все лучше, чем могло быть, пока она не стала играть мимикой, и сарказмом прикрывать свою панику: — Может, меня сглазили? — резко бросает на брата свой взгляд и начинает смеяться. — Черт, это… Меня сглазили — так не бывает, понимаешь. Скажи мне, что ты пошутил, пожалуйста. Я признаю, что шутка удалась, что она весьма поучительна!

У нее взгляд дрожит. И та улыбка, нервная, тоже. Она так просяще всматривается в Маршала, наклоняется к нему ближе, локтями в колени упираясь и склоняя голову, глазами буравит его, ожидая. Понижает голос к шепоту:

— Пожалуйста. Давай: «Я пошутил, Сержант не в коме и не собирается отдавать концы»… — а брат лишь тяжело вздыхает, пряча свой взгляд, словно в том есть его вина.

— Блять, — отпрянула, как ужаленная, закрывая лицо ладонями. Нервные смешки учащаются. — Это просто пиз…

— Алекс, послушай…

— Нет. Я ничего не хочу больше слышать! — хотела ладонями закрыть уши, а получилось, что с силой вдавливает себе виски. — Бла-бла-бла, все я в домике.

— Алекс…

— Нет, мне… Мне нужно подышать.

Она вышла из комнаты с адреналином на максимуме, не замечая как тянет свежий шрам на едва затянувшейся ране под ребрами. Кажется, у нее ноги дрожали тоже, тело еще слабо, но её нервы спасовали больше. Она же умеет контролировать пульс, эмоции, но эту задышку и сердце, что колотится в груди на износ, побороть не смогла. Вышла прямо на балкон, упираясь руками в перила. На улице уже стемнело. Все как всегда: фонари в парке, прожекторы ночного города. Любые звуки ночной городской жизни слабо, но заглушались гулом сердцебиения в груди. Теплая и крепкая рука брата почти сразу легла ей на плечо, а перед её лицом он раскрывает ладонь второй руки. Ампула.

— О! Круто! Ты пр-ри-л, — сглатывает, понимая, что язык заплетается. — Ты прислушался и всё-таки нашел её…

Его одна рука сминает её плечо крепче, поглаживая, вторую терпеливо держит поднесенной к Алекс.

— Спрячь ампулу в карманчик. Потеряешь — будет обидно.

— Алекс…

— Нет. Нет! Она твоя…

— Мне она до задницы.

— Нет, не до задницы!

— Алекс, хватит, — черт бы его побрал с таким спокойным сейчас голосом. — Ты правильно сказала: «Это, блять, абсурд». Бери. А потом найдем того, кто нас сглазил.

***Сэм уже и не вписывал своё имя в больничный журнал посещений. Он просто мило улыбался, а медсестры сами все делали — ему оставалось только расписаться на выходе. У него несколько ушибов, фингал под глазом и чертовски недовольный взгляд, посланный четырем охранникам, дежурившим у палаты Барнса — боялись, что коматозник придет в себя и учудит побег. Теперь система Редвинга с ним постоянно: со смарт браслета на запястье и миниатюрной нагрудной камеры, скрытой за плашкой на куртке, ведется постоянная видеозапись, которую Сэм отключает только когда входит домой, или как сейчас — в палату к Баки. После теракта в Европе нужно быть на чеку — продолжению быть. Охранники уже не косились на Кэпа с недоверием, они уже смирились с его практически круглосуточным пребыванием у койки друга. Иногда Сэма сменяла Сара. Реже — Шэрон. Она в поте лица была занята разборками с терактом тут, в Нью-Йорке.

Он уже когда-то дежурил так у койки, правда другого друга. Тогда он сам был Соколом, а под присмотром аппаратуры лежал Роджерс — Капитан Америка. Предвзятость или нет, но сейчас Сэму казалось, что тогда, к Роджерсу, отношение было в разы, в разы скрупулезнее. Возможно, потому что его не подозревали как минимум в тройном убийстве, как максимум — в содействии теракту. Абсурдно, ведь если он виновен, то объяснить почему тогда в крови Баки десятикратно превышена доза яда, в сравнении с другими жертвами, никто не мог. Такая доза яда заблокировала сигналы в мозг. То есть, со слов врачей, токсинов в крови было в разы больше, и, возможно, особенности его организма и дальше продолжили бы выведение отравы, но взрыв и повлеченная им черепно-мозговая травма исключили эту возможность. Теперь никто не дает никаких прогнозов.

Сэм всегда сидел в кресле у его койки и просто ждал, что друг очнется. Не хотел и запрещал себе думать о том, что может быть иначе. Время давно перевалило за полночь, и если бы не его статус Капитана Америка и с десяток чиновников, которых он вывел из себя, требуя разрешения на беспрепятственное посещение Баки, Сэма бы уже давно поперли из больницы, в связи с оконченными часами посещения. Спать абсолютно не хотелось, казалось, что Барнс сейчас высыпается за них двоих. Вибрация смартфона в кармане немного отвлекла Уилсона от и без того пустых мыслей. Звонила Сара, за полночь, и Сэм тихо выругался про себя, в глубине души надеясь, что она просто беспокоится, а не звонит сказать, что что-то случилось. Барнс в беспробудной коме, едва ли придет в себя, если Сэм ответит на звонок рядом с ним, и даже если будет слишком громко говорить — с нынешнем состоянии Баки тоже будет все равно. Однако Сэм вышел на балкон палаты. Девятый этаж: вид открывался успокаивающий его нервы, и воздуха свежего хотелось.

Злости не было предела. Его племянники влипли в какую-то историю, и только этого сейчас не хватало. Сара на пути к полицейскому участку, и хоть она и просила Сэма не приезжать, что звонила она только для того, чтобы поставить его в известность, сам Сэм не мог отпустить сестру одну. Звонок был завершен и, устало протерев голову и все лицо, Уилсон сделал шаг назад в палату, чтобы пожать бессознательному другу плечо на прощание. Сэм обязательно вернется утром. Едва рукой потянулся в ручке на балконной двери, как внимание переключилось на открывшуюся из коридора дверь в палату. Тонкая полоса, пускай и тусклого освещения коридора, разрезала полумрак палаты Баки, и Сэм заметно напрягся. Медперсонал не ходил в такое время без веских на то причин, а охранники не заходили в палату так аккуратно. В дверях появился силуэт человека невысокого роста, в черном спортивном костюме, капюшон на голове и освещение не позволило рассмотреть лицо. Сэм слегка отпрянул от двери, укрываясь от глаз непрошенного гостя, хотя кулаки сжаты, и он в полной готовности выйти в подходящий момент. Нужно только понять намерения незнакомца, что уже закрыл за собой дверь и медленно, с явным дискомфортом во время ходьбы, направился точно к койке Баки.

Сэм решается, что выходить необходимо уже сейчас, когда непрошенный гость снимает капюшон с головы. Не гость. Гостья. Кетлер. У Сэма мгновенно лицо несколько раз переменилось в эмоциях. Невдомек ни зачем она приперлась, ни как прошла мимо охраны. У неё лицо так угрюмо и губы искривлены в обиде, что-ли. Потянулась за больничной картой у изножья кровати Барнса и медленно перелистывала лист за листом, вчитываясь в заключения врачей. На самого Баки посматривает искоса с той же обидой в глазах, что дрожит уже на её губах. Алекс хмычет, убирая на место карту пациента, и возвращается к изголовью койки. Сэм просто застыл, наблюдая с балкона, как Алекс рассматривает лицо Барнса. Теперь губу закусывает, и глаза уводит к потолку, моргая так часто, как бывает при подступивших слезах. Теперь Уилсону совсем ни черта не понятно. Больше медлить нельзя, но новая его попытка войти в палату заканчивается еще большим ступором. Алекс заносит ладонь над грудью Барнса и, колыхнув ею в воздухе, буквально поднимает вверх из его груди искрящие проекции магических рун. Тех самых чертовых рун, что беспрекословно отозвались акварельной черной дымке чар в её ладони…