39. Сравнения (1/2)

Пробраться в комнату к Гольштейну удалось лишь ближе к полуночи. До этого всех разведчиков ждало объявление от командующей, которая заявила, что этот человек отныне будет помогать Разведкорпусу, однако всем необходимо соблюдать предельную бдительность по отношению к нему; не вступать в диалог, не делать одолжений, даже вроде бы пустяковых; даже ночное дежурство теперь представляло собой более ответственную миссию, заключающуюся не только в бездумном глазении на горизонт, но также и слежке за тем, чтобы никто – читать «Гольштейн» – не покидал штаб. Мне даже начало казаться, что переживания насчет Ханджи были излишними. Так или иначе, вечер был забит постановками правильных ударов Викторины, выкуриванием сигарет и мыслями, размышлениями о том, как бы поскорее успокоиться и вести себя нормально.

Только после отбоя, когда все разведчики послушно разошлись по комнатам, а Ханджи и Леви заперлись в кабинете командующей, что-то обсуждая, я смогла незаметно прийти к Гаю. Конечно, общаться мне с ним никто не запрещал, однако всё же упорно не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о нашем тет-а-тет.

Когда я бесшумно открыла дверь, проскальзывая внутрь помещения, Гольштейн стоял у окна, разглядывая местность. Комната его разительно отличалась от обычных, тех, в которых обитали разведчики: вместо второй кровати стоял довольно большой стол, на котором уже лежали свернутые в трубочку чистые листы; линейки, карандаши, ручки, даже транспортиры разных размеров, лупы различной дальности… Одним словом, всё было приготовлено для того, чтобы он как можно скорее приступил к работе. Неподалеку расположился и небольшой круглый стол, предназначенный, видимо, для пищи. Комната его находилась на втором этаже на самом краю, рядом с уборной, что, очевидно, по задумке Зое должно было на максимум сократить возможность контакта с рядовыми разведчиками, которые все поголовно пользовались душевыми и туалетами на первом этаже. На второй они забредали либо по вызову капитана или командующей, либо из необходимости что-нибудь протереть в рамках своего дежурства.

— Я уж думал, ты совсем позабыла обо мне, рыбка.

Размеренный голос разрезал ночную тишину, и Гай повернулся ко мне, удовлетворенно ухмыляясь и указывая рукой на стул, приглашая присесть.

— Как я могла, — хмыкнула я, неспешно подбираясь к столу и опираясь о него бедрами, — Какой замечательный сюрприз.

— Был не в силах удержаться, — блеснул глазами Гольштейн, свысока смотря на меня, — Всегда имел слабость к представлениям.

Удивить у него действительно получилось. Теперь он совсем не походил на того полусумасшедшего заключенного, встреченного мною в Подземном городе: лицо больше не обрамляли грязные седые патлы – они превратились в коротко подрезанные и зачесанные на бок чистые волосы. И, хоть худоба по-прежнему выбивалась из его привычного облика, скоро это недоразумение явно будет исправлено. Единственное, что отличалось от его тюремного образа в худшую сторону, это белки глаз – теперь они были слегка желтоватого цвета, но я всё списывала на тогдашнее плохое освещение. Взгляд невольно зацепился за его руки: пальцы левой небрежно прокручивали кольцо на указательном правой руки; сейчас оно сидело неплотно.

— Это же…

— Да, — довольно кивнул мужчина, — Как видишь, мне наконец вернули мои вещи.

Кольцо это было из чистого палладия, и выполнено было в крайне минималистичном стиле. Широкий простой ободок, в середине которого вместо драгоценного камня находилась прямоугольная печатка с едва видной руной Кеназ, которая не выделялась никаким цветом, а просто была выгравирована по палладию. Каким бы рациональным ни казался Гольштейн, а в руны он верил, да еще как, и именно поэтому выбрал Кеназ, которая, судя по писаниям, должна была обеспечивать ясность ума и пробуждать аналитические способности, давать просветление. Мне лично это всегда казалось глупостью и невежеством – рассчитывать на каких-то богов и магические символы, однако я никогда не спорила, когда Гольштейн начинал рассуждать о силе и богатстве старшего футарка. Себе дороже, как говорится. Да и судя по тому, как в конечном итоге сложилась судьба Гая, просветления он так и не достиг.

В былые времена это кольцо неизменно покоилось на его пальце; где бы он ни находился, оно всегда было при нем.

— Не думала сделать себе подобное? Тебе бы подошла руна Хагалаз или Иса… Нет, всё же лучше Хагалаз.

— Я ничего в этом не смыслю, ты же знаешь, — отмахнулась я.

— Зря, очень зря, — склонил голову на бок Гольштейн, а затем хлопнул в ладоши, принимая идентичную моей позу, только опершись уже на подоконник, — Ладно, не будем разглагольствовать. Времени у нас не особо много. Мне нужны от тебя следующие вещи…

— Постой-ка, — нахмурилась я, — Раз вещи тебе вернули, значит, мы можем наконец свалить отсюда?

— Терпение, — цыкнул Каундер, — Если ты не слышала, то мне нельзя покидать эту халупу; сначала я должен добиться хотя бы этого. А то вдруг ты упорхнешь без меня, а, рыбка?

Это прозвище начинало бесить всё сильнее. Не было ни одной объективной причины, почему он звал меня именно так, но это началось с самой нашей первой встречи и длилось до сих пор. Рыбу я терпеть не могла. Ну, разве что семгу могла есть с плюс минус удовольствием, но в этом мире приходилось довольствоваться всякой речной дрянью с кучей костей. Её мерзкий вкус еще долго чувствовался во рту, но отказаться от подобного яства было нельзя, иначе из более-менее питательного я бы получала лишь редкие куски мяса.

Я выдохнула, сдерживая раздражение, прошлась взглядом по кабинету и обнаружила на столе два маленьких черных прямоугольника размером с половину ногтя.

— Это же… — восторженно вскочила я, — Они, да? Микро-диктофоны?

Казалось, прошло уже сотню лет с тех пор как пользовалась ими, хотя на самом деле не более полугода. Эти малыши занимали чуть ли не первое место в топе моих любимых вещей: записывали долго и качественно, почти намертво приклеивались к любой поверхности, из-за чего случайно смахнуть их было бы невозможно; но стоило только правильно взяться за корпус, как тут же послушно ложились в руку.

Что же еще из полезного было в его вещах?

— Не отвлекайся, — одернул меня Гольштейн, подходя к столу и забирая микро-диктофоны, — У нас не так много времени.

— Ладно, — выдохнула, сдерживая раздражение, — И что же тебе нужно?

— Первое, и самое важное: за исключением этого разговора, мы не остаемся наедине. Ты не можешь приходить ко мне в комнату – хотя я, конечно, был бы только рад, — ухмыльнулся Гольштейн, — Но нельзя, чтобы кто-то заподозрил, что мы с тобой что-то планируем. Если и общаемся, то только на виду у всех. Это ясно?

Я кивнула, стараясь не показывать своего облегчения. Этот пункт полностью совпадал с моими желаниями.

— Второе: подготовь для меня досье на командующую и, конечно, капитана. Как можно более подробное. Я хочу знать всё – что они любят из еды, как проводят обычно день, какие у них идеалы, что они ненавидят, с кем дружат, с кем спят и так далее.

Шпионаж. Это уже попахивало определенными проблемами, но пока вроде ничего противозаконного, тем более, я могу слегка исказить факты; мне только на руку, что этим буду заниматься именно я, а не он собственной персоной. С другой стороны, Гольштейн ведь и так, скорее всего, знает достаточно о них; он наверняка уже успел узнать их личности до сегодняшнего дня… Может ли это быть проверкой?

— Ну, чего ты так нахмурилась? Обычный сбор информации, тебе не привыкать.

— Окей. Это всё?

— Всё. Пока что, — мужчина протянул мне один из свертков бумаги, — Возьми. Подозреваю, тут тебе нечасто приходится просить чистые листы, так что… А, и да: это, конечно, очевидно, но, мало ли, вдруг ты сноровку растеряла – используй невидимые чернила. Только те, для проявления которых не нужны какие-то особые средства, поняла, рыбка?

— Была бы на седьмом небе от счастья, если бы ты перестал общаться со мной, как со слабоумной, — скривила губы я, пряча сверток под куртку, — Дней через пять постараюсь передать. Явно не раньше, — цокнула я, замечая недовольное лицо, — Мне же еще и написать это где-то в одиночестве нужно будет.

Язвительно поклонившись на прощание, я прислушалась к звукам из коридора, и, так ничего и не услышав, со спокойной душой открыла дверь, выскальзывая наружу. Невидимые чернила… Легко сказать! Это мало того, что нужно продумать, из чего их сделать так, чтобы пропажу ингредиентов не заметили, так еще и писать придется кое-как. Итак, необходимо, чтобы Гольштейн смог проявить их простым нагревом от свечи… Самый простой вариант: сделать чернила из сока лука, лимона или яблока. Лук отметаем сразу – слишком неприятен сам процесс изготовления. Лимонов и яблок у нас сейчас не особо много, могут заметить пропажу, но зато будет легко спихнуть на обычный голод и кражу ради бедного пустого желудка. Хотя объяснить, почему я вдруг решила съесть лимон, а не обычную картошку… Ладно, значит, только яблоко.

Но его оставим как запасной вариант – выдавливать из твердого фрукта сок может оказаться занятием долгим и кропотливым, а соковыжималок тут не водится. Если пробраться в лабораторию и позаимствовать оттуда хлористый кобальт, а затем смешать его с водой, получится наиболее приемлемый вариант – чернила при проявлении в таком случае будут ярко-синего цвета.

Кивнув выбранному способу, я бесшумно спустилась с лестницы – и тут же наткнулась на Петру. Точнее, на её внимательный взгляд, который буквально просканировал меня с ног до головы, особо задержавшись на лице.

— Ты чего так пугаешь? — хмыкнула я, обходя Рал и уводя ту в сторону нашей комнаты, — Еще и не спишь в такое-то время…

Девушка охотно проследовала за мной, закусывая губу и явно о чем-то напряженно размышляя. И правда, чего это она вдруг не в постели? На часах уже давно за полночь, а одежду по-прежнему не сменила…

— Я… Никак не могла уснуть, — наконец пробормотала Петра, — Из-за того человека.

Звучало как отговорка, да еще и плохо придуманная. С чего бы вдруг рыжей так переживать из-за Гольштейна? Она же даже не знает и половины того, чего он из себя представляет.

— И ты решила прогуляться и понаблюдать за лестницей, если он вдруг решит спуститься? — скептично уточнила я, пропуская девушку первую в комнату.

— Эм… Ну да, — нервно хихикнула она, усаживаясь на кровати, — Ты была у командующей?

Я на секунду застыла, зажигая лампу и озаряя пространство теплым светом. Сверток лучше оставить положить в подушку – проверка комнат в ближайшее время вроде не планировалась, но подстраховаться не помешает.

— Нет, — тяжело вздохнула я, растормошив волосы, — Если честно… Я пыталась подслушать, о чем говорят Зое с Аккерманом.

— Лис! — воскликнула возмущенно-удивленно Петра, прижимая ладонь к рту, — Как тебе в голову это вообще…

— У меня были на то причины, — поморщилась я, подходя ближе к девушке, — Слушай, рыжая… Этот тип, что прибыл сегодня – из моего мира. И по сравнению с ним я просто белая овечка, понятно? Я… Не хочу, чтобы его недооценивали.

— Подожди, что значит, из твоего?! Как это возможно?

— Долгая история, если хочешь, спроси у Леви, — отмахнулась я, присаживаясь на корточки напротив неё и заглядывая в глаза, — Но, Петра… Знаю, мы в последнее время не особо ладили – я всё время была занята, да и у тебя дел по горло с новенькими; но мы всё равно товарищи и братья по оружию, поэтому, пожалуйста, доверься мне, ладно? То, что говорила Ханджи – не простое предупреждение. Этот человек правда опасен. Не разговаривай с ним, даже по пустякам, не смотри на него, не подходи к нему, не давай ему заметить, что следишь за ним. Будь невидимкой, ладно?

Девушка пораженно хлопнула округлившимися глазами. Потом еще раз. Затем нахмурилась, что-то обдумывая, а после хмыкнула:

— Сильно же тебя прибило, раз такое говоришь! Братья по оружию… Скорее уж сестры, — Петра вскочила с кровати, направляясь к зеркалу и покачивая головой, — Знаешь, когда ты такое говоришь, волей-неволей настораживаешься.

И почему каждый раз, когда я пытаюсь разговаривать нормально и на их языке, то всегда достигаю противоположного эффекта?.. По-хорошему встряхнуть её надо было, и сказать, что такая, как Рал – просто лакомый кусочек для Гольштейна.

— Думай, что хочешь, — помрачнела я, — Но от него держись подальше. Это тебе и Зое, и Леви подтвердят.

Петра взяла гребень, расчесывая волосы с самым блаженным видом. Махнув на неё рукой, я направилась к шкафу, собирая вещи для купания. Моё дело – предупредить, если не хочет слушать, то это будут уже её проблемы, а собственных забот мне и так хватает по горло.

— Я всё никак не могу понять, — окликнула меня Рал уже возле двери, — Почему все считают меня такой слабой? Знаешь, Лис, я, в отличие от тебя, не в трех схватках с титанами была. И даже не в пяти. На моем счету семьдесят четыре убитых титана, из которых в одиночку я прикончила двенадцать. А сколько на твоем? Десять? — девушка со злостью швырнула расческу на своё законное место и захлопнула тумбочку, — Я не какая-то… глупая дурочка! Я знаю сильные стороны командной работы, знаю слабые; мы втроем почти схватили Женскую Особь! И мне, в отличие от тебя, хватает смелости и храбрости нестись на титанов, не заботясь о собственной шкуре, а думая об общей цели. Да, может, когда Разведкорпус скрывался в лесах, я валялась на больничной койке, но это не вычеркивает меня из списка сильнейших в отряде капитана Леви! Так что не смей считать меня… слабой. Поняла? Меня не так-то легко одурачить.

Я молча кивнула, с интересом разглядывая чуть трясущуюся от гнева фигурку девушки. Удивительно. Простое предупреждение оказало такое влияние на неё? Но это было хорошо – наконец-то рыжая вспомнила, что нашла себя не на мусорке, и собралась с духом. Правда, обвести её вокруг пальца всё еще слишком легко, но... Главное, чтобы Петра помнила, что общая цель сейчас – это держать Гая в узде.

Надо же, семьдесят четыре титана… Я никогда не задумывалась, сколько Рал служит в разведке, но выходило, что, помимо Зое, Леви и Моблита, она – самая старшая среди нас.

Но вслух я лишь произнесла:

— Хорошо, если это так.

***

За шесть дней мне удалось полностью составить нужные досье. Так нужный хлористый кобальт добыла из лаборатории – благо, он лежал на видном месте, да и запасов его хватало, чтобы пропажу не заметили, – но основная сложность была еще впереди. Насущный вопрос, где писать, казался нерешаемым: кабинет капитана, как самое надежное место, отпадал по понятным причинам; в комнате это было тоже делать невозможно, так как ночью, включая свет, я неизбежно будила Петру, а без света… ну, понятно дело, без света никак; практически все комнаты для солдат уже были заняты, а если и было пару свободных, то в них то и дело заглядывали другие; столовая ночью также была часто посещаемым местом, а встретить там Леви, решившего заварить чай в три часа ночи, крайне не хотелось. Итого у меня оставалось всего два уединенных варианта: конюшня, в которой начнется переполох от разбуженных лошадей, и дежурство.

Хвала богам, организм от стресса и напряжения снова перешел в режим повышенной готовности, так что вместо сна я занималась более важным делом, сидя на крыше с то и дело желающей скатиться миской с невидимыми чернилами. У Аккермана даже не возникло вопросов, с чего это я вдруг решила добровольцем четыре дня подряд нести ночное дежурство – он это списывал на то, что я желаю лично проследить, что Гольштейн никуда не улетит. Поэтому с полуночи до трех, пока не придет смена, я старательно выводила буквы. Основные черты личности пришлось оставить без изменений, так как они и так были слишком очевидными и бросающимися в глаза, и, как бы я ни старалась, не смогла заставить себя расписать прошлое Леви, непонятные отношения Ханджи и Моблита; по итогу сочинение получилось слишком хорошее. Упоминание очень тесных и дружеских взаимоотношений Закклая и Зое должно было хоть ненадолго притормозить Гая и задуматься о последствиях, но это всё, на что меня хватило.

Это было похоже на хождение по минному полю: напишу про чувства Петры к капитану – дам весомый рычаг для давления; напишу про любовь к чаю – мало ли, яд подсыпать решит; упомяну любовь Зое к непроверенным изобретениям – значит, ждать ЧП в лаборатории. В конечном итоге, подробному и правдивому описанию были подвергнуты лишь взаимоотношения Смита и Леви (не считая, конечно, аккерсвязи).

Нервы были практически полностью истрачены на это занятие, так как писать подобным образом настолько неудобно, что на вторую ночь я просто смахнула к чертям эту миску и чуть не разорвала все листы, но вовремя опомнилась. Оставалось лишь передать высохшие свитки, над которыми я впоследствии еще немного поколдовала, перестраховавшись на будущее, Гольштейну. Но и это, благодаря счастливой случайности, удалось сделать легко – возвращаясь из кабинета Зое, где мы с ней обсуждали условия будущих тренировок по стрельбе, я встретила Гая, выходящего из уборной. Не сказав ни слова, мы произвели обмен; теперь можно было передохнуть – до следующей просьбы, естественно.

Через неделю Ханджи вручила мне две снайперские винтовки и группу из четырех человек: Жана, Конни, Саши и Микасы. Эрен и Армин опять были отправлены на свои титанические разборки, так что мне предстояло обучить эту маленькую группку стрельбе. И поначалу всё шло хорошо – расставленные мною банки были поражены мною же со сто процентным попаданием, что зарядило разведчиков боевым духом и желанием поскорее сделать так же, а Жан даже вспомнил, что у них, вообще-то, уже есть опыт стрельбы благодаря Кенни, – но затем появился Гольштейн.

Он спокойно наблюдал за тем, как Микаса, которую я попросила быть первой, попала по четырем банкам (шесть первых, правда, остались стоять на том же месте, но для первого раза результат был отличным); ни слова не сказал, когда Жан, тут же спохватившись, подбежал к девушке и принял из её рук оружие, явно намереваясь превзойти успех той. Короче говоря, до того момента, как первый круг был полностью отстрелен, Гай хранил чуть ли не священное молчание. Однако всё хорошее, как известно, имеет свойство быстро заканчиваться.