38. Но даже ты можешь ошибиться (2/2)
Когда всё же удалось избавиться от разговоров в кабинете, я вышла в коридор и завернула за угол, прислоняясь к стене. Значит, он уже здесь. Выпитая одним махом настойка даже не ударила в голову. Для чего было всё это представление? Всё-таки знает, что я сделала, или просто ведет бессмысленную игру? Разбираться в мотивах и причинно-следственных связях в поведении Гольштейна всегда было заведомо проигрышным делом. Не каждое его действие имело смысл и преследовало конкретную цель – часто это были поступки лишь для извращенного веселья самого Каундера.
И, пока ситуация развивалась подобным образом, мне оставалось лишь надеяться на это. Надеяться на лучшее, но готовиться к худшему.
От пытливого взгляда Леви, конечно же, не укрылось мое состояние – поэтому во мне не было удивления, когда глаза вместо лицезрения стены наткнулись на лицо мужчины. Как обычно хмурое и бесконечно усталое – за пределами его кабинета оно зачастую выглядело именно так.
Ха. Должно быть, это даже забавно – то, как все мои попытки достичь именно своих целей раз за разом терпят крах в этом мире. Не смогла вернуться в свой мир, не смогла убить Аккермана – я хотела этого, так что это же считается?.. – и, наконец, не смогла прикончить Гольштейна. Если так посмотреть, то я круглая неудачница! Здесь.
— Давай не будем, — устало-предупреждающе бросила я и оторвалась от стены, намереваясь всё же дойти до своей комнаты.
— Тц. Я ничего и не говорил.
— Слушай, Леви, — развернулась напоследок я, понижая голос, — Гольштейн не должен знать о том, что между нами происходит. Поэтому пока он здесь – считай, что меня нет.
— Как и всегда.
— Вот, правильный ответ, отлично.
— Отлично.
Лампочка в коридоре, как на зло (или на счастье), перегорела, и мы стояли в метре друг от друга, не решаясь ни подойти, ни разойтись. Я знала, что предлагала – полный отказ от всего, не только обычное сокрытие. Никаких больше разговоров, совместно выкуренных сигарет, теплой ванны – хотелось думать, что именно по ней я буду скучать больше всего, но не получалось, – случайных прикосновений, взаимных острот; одним словом, это будет даже не наше первоначальное общение, полное презрения и подозрений – это будет полнейшая отстраненность, это будет… Как у обычного капитана с обычной подчиненной.
Невольно подумалось, что теперь из оставшихся мне людей, больше всего я буду общаться с постоянно занятой Зое и Рин. На губах появилась вымученная усмешка – может, это знак снова сблизиться с Рал?
— Этот отброс пробудет здесь не неделю и не месяц, — наконец мрачно заметил брюнет.
— Я знаю, Леви.
В этом-то и проблема.
Недовольство мужчины можно было прочувствовать всеми органами чувств, но иначе нельзя. Я не знаю, что задумал Гольштейн, а даже если и пока что ничего, то что он может придумать, увидев такой идеальный инструмент для манипуляций, как мои отношения с Леви. Полностью все признаки всё равно не удастся убрать, но пусть лучше думает, что я просто «раздвигаю ноги, ведь командирам тоже трахаться нужно», чем поймет, что сможет надавить на меня через него.
— Ладно, — небрежно произнес Аккерман, будто речь шла о походе в столовую, — Нужно идти встречать нашего героя.
— Нет. Не могу, — поспешно замотала головой я.
— Надо.
— Не сейчас. Я не могу сейчас, я не готова, понимаешь?! Мне нужно взять себя в руки и…
Замолчав и закусив губу, я кивнула мыслям в голове и наконец шагнула навстречу Леви, обвивая того руками. Мужчина тут же сомкнул меня в объятиях, зарываясь в волосы.
Последние минуты. Последний глоток свободы. Хотя бы чуть-чуть… Почувствовать его тепло снова, эту крепость и даже легкую грубость, которые внушали ощущение, что еще не всё потеряно.
Что я не одна.
— Ты что-то сделала ему? Тогда, в тюрьме.
Тихий, но безапелляционный вопрос неизбежно нарушил то молчаливое спокойствие, и вот мне захотелось поскорее выбраться из этих объятий, оказаться на расстоянии вытянутой руки, а лучше двух, отвернуться, поскорее уйти.
— Нет.
Ложь легко соскользнула с языка, подобно капле росы, что скатывается по стеблю растения.
— Хорошо, — Леви слегка отстранился, заключая моё лицо в ладони и заглядывая в глаза, — Тогда всё нормально.
Гипнотичность голоса брюнета и уверенность в глазах должны были, по всей видимости, подействовать на меня успокаивающе, но ожидаемо оставили гадкий след в душе. Как бы ни старалась, я не могла не думать, что произойдет, если он узнает правду; коробило не то, что приходится лгать и скрывать – в этом, по сути, нет ничего плохого, – но, зная Аккермана, я смутно догадывалась, какая реакция последует, когда тайное станет явным.
Однако сейчас это не было проблемой. Стоило сосредоточиться только на Гольштейне, а уже потом приниматься за решение более мелких неприятностей.
***</p>
Гай непринужденно беседовал с Ханджи, не обращая никакого внимания ни на напряженную атмосферу вокруг себя в лице подозрительно поглядывающих на него солдат и прожигающего взглядом Аккермана, ни на кандалы, что по-прежнему обвивали его запястья грубым ржавым металлом и спускались тяжелой толстой цепью вниз. Задержавшись в дверях, я не спешила выходить на улицу и приветствовать свою новую проблему, пока просто наблюдая.
— Это че за хрен? — подошедшая Рин благоразумно решила держаться на расстоянии от новоприбывшего и сейчас подкралась ко мне со спины.
Не было ни малейшего понятия, как именно Ханджи будет преподносить Гольштейна разведчикам, поэтому я пожала плечами, но так и не смогла удержаться от комментария:
— Держись от него подальше.
— Я и не собиралась с ним дружбу заводить – староват для меня.
Так и не набравшись сил для того, чтобы сделать шаг вперед и обратить на себя его внимание, я ожидаемо так или иначе попала в поле зрения Гая, который, приметив меня, чуть склонил голову вбок и приподнял уголки губ. Улыбкой это назвать было нельзя – скорее оскалом; опущенные брови и тяжелый взгляд придавали его лицу образ хищника, что наконец вышел на охоту.
Зная не понаслышке, что страх только подстегнет его, я расправила плечи и отсалютовала мужчине, ухмыльнувшись. Пусть думает, что всё идет по плану. Что я безумно счастлива тому, что мы теперь оба практически свободны. Внутри бесновалось, копошилось комком нервов, страхов и предчувствий, из-за чего тело зудело и пыталось заставить делать хоть что-то: перебирать пальцы, менять позы, постукивать ногой; но я упорно глушила все эти позывы, оставаясь неподвижной и держа на лице маску ленивой заинтересованности.
Наконец Зое махнула рукой, приглашая пройти в здание, и Гольштейн с выражением полного превосходства направился вслед за ней; Леви что-то негромко бросил ему, на что тот лишь кивнул с легкой ухмылкой. Я же поспешно освободила проход, не желая сталкиваться с ними в таком тесном пространстве. Разведчики тихо переговаривались между собой, любопытно таращась на гостя, но, как только вся троица вошла в помещение, послушно замолчали и выпрямились. Ханджи объявила, что расскажет обо всем позже и дала им час свободного времени, на что Саша заговорщически подмигнула Конни, Рин бросила цепкий взгляд на Марло, а Жан явно с облегчением выдохнул, стирая какое-то пятно с пальцев.
— Харрис, чего застыла, — небрежно бросил Аккерман, кидая на меня недовольный взгляд, — Ты с нами.
Пробормотав непривычное «есть!», я поднялась по лестнице вслед за Ханджи, капитаном и Каундером. В целом, пока начало хорошее, ничего подозрительного. Опасения вызывала только Зое: зная её натуру истинной и страстной ученой, я вполне могла предполагать, что изобретения Гольштейна, которые он непременно захочет продемонстрировать, приведут девушку в неописуемый восторг, который может неминуемо смыть покров настороженности. На возможность такого исхода намекало уже то, что Ханджи согласилась на абсолютно бредовую и странную просьбу заключенного держать меня в неведении о своей судьбе.
Но с этим можно и нужно справиться с помощью Моблита, что неусыпно следит за безопасностью своей начальницы, а с недавних пор, похоже, и возлюбленной.
Заходя уже второй раз за день в кабинет командующей, я порадовалась тому, что Зое так и не удосужилась закрыть распахнутое мной окно – благодаря ему из помещения пропал запах спирта, пыли и трав. Было бы лучше, если бы в кабинете еще и убрались, чтобы у Гольштейна точно появилось понимание, что вся его дальнейшая судьба зависит именно от командующей, и что она человек серьезный и педантичный, но… Ханджи есть Ханджи.
— Если вы не против, я был бы рад избавиться наконец от этих тяжелых украшений, — прошелестел Гай, одаряя Зое улыбкой, — Хорошие чертежи сложно сделать, когда руки в прямом смысле связаны.
— Тц, заткнись и молчи, пока тебя не спросят, — тут же оскалился Леви, не сводя с мужчины тяжелого взгляда.
— А вы, должно быть, тот самый капитан Аккерман? — Каундера нисколько не покоробило такое обращение с ним; напротив, он пробежался оценивающим взглядом сверху-вниз по брюнету, после чего снова вернулся к лицу, чему-то удовлетворенно ухмыляясь.
Реакция Леви не заставила себя ждать: моментально выхватив лезвие, он запустил его в сторону Гольштейна – то вонзилось в стену буквально в сантиметре от головы мужчины.
— Будешь так на меня глазеть, отродье – отрежу ноги. Для чертежей они явно не понадобятся.
Нотка удовлетворения тут же потонула в волне негатива: смотреть на унижения Гая хоть и было приятно, но вот к чему всё это может привести… В прежнее время я могла бы окликнуть Аккермана, бросить что-то саркастичное, но сейчас всё, что оставалось – это молчать, недовольно поджав губы.
— Леви! — Зое предупреждающе посмотрела на капитана, и тот нехотя, но отступил. Не забыв, конечно, в процессе вынимания лезвия из стены прожечь дырку в Гае, который, несмотря на мельком проблеснувший страх, по-прежнему с блаженством наблюдал за действиями всех, — Ты, — Ханджи вернула себе строгий вид, указывая на Гольштейна, — Не забывайся. За пределами тюрьмы ты находишься в подчинении меня и капитана. Тебе запрещено общаться с другими разведчиками, запрещено покидать свою комнату после отбоя, выходить из штаба также строго запрещено. Всё необходимое для работы тебе купят и доставят. Запрещено брать в руки какое-либо оружие – если будет такая нужда в процессе изготовления образцов, то только в присутствии и под надзором капитана Леви. Всё ясно?
— Ну хоть с Лис-то можно общаться? — недовольно протянул Гольштейн, — Поможет мне приспособиться.
Ханджи внимательно посмотрела на него, потом на меня, но, понимая, что объективных причин для отказа нет, кивнула. Взгляд Гая тут же, со скоростью гончей, перекинулся на Леви, и так же быстро вернулся к командующей. Как именно отреагировал Аккерман, понять было сложно – я специально встала так, чтобы он не попадал в мой обзор.
— Лис поможет определить, какое оружие нам необходимо прежде всего. После вы приходите ко мне со списком нужных запчастей, и я уже решаю, стоит ли тратить время на чертеж. Думаю, говорить о том, что никто не должен знать, что вы не из этого мира – излишнее, но, если проговоришься – спишем всё на безумие, и опять отправишься в тюрьму.
— Я умею держать язык за зубами, командир Зое, — спокойно кивнул Гольштейн, — Можете не волноваться и, гарантирую, вы не пожалеете.
— Очень на это надеюсь. Лис о тебе хорошо отзывалась, так что … — вздохнула Ханджи, — Ладно. Леви, проводи Гая в его комнату и объясни, что к чему. А, и кстати – столовую посещать ты также не можешь. Еду будут приносить к тебе в комнату.
Гольштейн на это всё же соизволил выразить удивление, приподняв брови, но промолчал, чему-то кивая. Подошедший Аккерман заставил мужчину начать двигать ногами, и, когда они проходили мимо, Каундер недвусмысленно посмотрел на меня. «Жду тебя в комнате». Невероятным усилием воли заставляя взгляду выражать спокойное удовлетворение, а не напряжение, я медленно моргнула, давая понять, что скоро буду.
Теперь, когда они шли рядом, разница в росте казалась невероятной: это было почти что то же самое, как когда Смит стоял близко к Леви. Собственное сравнение отозвалось внутри нервной ухмылкой – теперь хотя бы не нужно будет опасаться сопротивления Аккермана, как это было с Эрвином.
И всё же… Как бы я мрачно ни радовалась тому, что бывший глава Разведкорпуса мертв, трудно было отрицать тот факт, что в плане стратегий Смит был великолепен, а значит, было какая-то веская причина, которая заставила его скрыть ото всех Гольштейна и не идти на риск, предлагая сделку. Уж что-что, а риск Смит любил, да и, судя по его удаче, риск любил его; что же такое он понял за эти несколько встреч, что решил полностью отказаться от своей идеи? То, что Гольштейн настолько слетел с катушек тогда, что не попытался выбить шанс на плюс-минус нормальную жизнь, не верилось; значит, что-то произошло, и что, рассказать теперь может один – тот, кто еще жив.