Часть 6. (1/2)

февраль, 2019 год.</p>

Мужчина аккуратно окольцовывает руками стройную талию, прижимая к себе ближе податливое, разгоряченное от многочисленных ласк тело. Оно невольно вздрагивает от каждого прикосновения, будто не привыкло за долгие годы к ласкам, что дарят любимые руки и губы. Будто в первый раз.

- Маленький мой, не сдерживай себя.

В комнате душно. Пуховое одеяло давно отброшено к ногам, где и забыто за ненадобностью, но, несмотря на приоткрытое наполовину окно, из которого в квартиру пробирается февральский морозный ветерок, легче все равно не становится. Он будто в бреду продолжает шептать его имя в покрасневшую кожу, что каждый раз обжигается от горячего дыхания.

- Я хочу тебя слышать, малыш. Прошу.

Тело плавится под весом другого, тает от прикосновений, но он не останавливается, продолжая кусать, зализывать и целовать. В ответ лишь тяжёлое дыхание, что расстраивает, заставляя действовать ещё напористее.

Почему он молчит?

Мужчина переворачивает мягкое тело под собой на живот, прижимаясь сверху, начиная игриво мять в ладонях упругие половинки. Он дрожит, в ответ прижимаясь попой к паху, начиная тереться чувствительной кожей о ткань домашних штанов. Нетерпеливый, как всегда. Ластится котёнком, безмолвно просит, и старший не смеет ему отказывать.

- Сейчас, малыш. Я позабочусь о тебе.

Одной рукой обхватывает его член, нажимая большим пальцем на сочащуюся головку, а второй аккуратно гладит расселину, то опускаясь к машонке, то вновь поднимаясь ко входу. Мягкие стенки податливы, послушно раздвигаются под напором двух пальцев, впуская внутрь, где до безумия горячо и все равно узко. Мужчина стонет еле слышно, хрипит, упираясь лбом в потные лопатки. Ведёт носом выше, к макушке, зарывается носом во влажные волосы и дышит.

Дышит им, будто наркоман, что наконец-то добрался до необходимой дозы. Не может оторваться. Запахом своего мальчика не просто наслаждается - пропитывается. Чтобы лёгкие под завязку, и в каждую пору на кожи. Ведь так всегда было спокойнее. Правильнее.

Тело под ним извивается, подрагивает мелко и молчит. Он упрямо поджимает губы, не переставая уже слегка грубо нажимать на простату двумя пальцами, но младший продолжает молчать, только дышит ртом рвано и горячо. Закатывает глаза от наслаждения, сжимая в ладонях простыни, но не роняет ни слова или стона.

- Любимый, тебе хорошо? Прошу, скажи мне. Я не делаю тебе больно?

В ответ лишь отрицательно мотают головой. Мужчина недовольно хмурится, открывает рот, чтобы спросить ещё что-то, но его затыкают поцелуем, и мозг плывёт. Язык неспеша оглаживает нёбо, заставляя мурчать прямо в поцелуй. Ластится ближе, кожа к коже, желая большего, чтобы чувствовать его тепло под собой. Каждый участок любимого тела с изгибами и рельефами, родинками и шрамами. Он хочет его всего.

Еще раз проводит пальцами по влажному входу, проверяет, чтобы не доставить дискомфорта, и осторожно входит внутрь с хлюпающим звуком. Выдыхает надрывисто. Член скользит глубже легко, заполняя до конца, надавливая на нежные стенки и нужную точку внутри. Хриплый полустон разносится по комнате, но он понимает, что это его собственный голос. Младший под ним лишь сжимается на секунду, задерживая дыхание, чтобы в следующее мгновение блаженно распластаться по простыням, отрывисто выдохнув в подушку горячий воздух.

- Ты такой великолепный, мой милый.

Толкается в дурманющую узость, целует напряженные лопатки, иногда прикусывая солоноватую кожу. Его мальчик обмякает в его руках, выпячивая попу выше, вжимаясь в его пах еще сильнее, пока он мнет одной рукой половинки, поочерёдно звонко шлепая по каждой, а другой мягко поворачивает его голову в свою сторону, чтобы поцеловать.

- Мой любимый малыш. Самый лучший.

В ответ кусается в поцелуй, игриво ведя бёдрами по кругу, дразня и так распаленного до предела старшего. Все в комнате расплывается, только его лицо рядом чётко отражается в воспоминаниях. Каждая черта, даже самая маленькая, вплоть до веснушки на кончике носа заставляет мужчину глупо улыбаться, как влюблённого подростка в конфетно-букетный период. Он плавно двумя пальцами скользит по языку внутрь рта, не прекращая двигать бёдрами, наращивая темп с каждым толчком. Звуки безудержного секса заполняют всю квартиру - неприлично пошло и громко. Пока карие глаза, что даже в темноте пылают огненным оранжевым, неотрывно смотрят в тёмные, почти что чёрные напротив. Он тонет и сгорает одновременно, не в силах отвести взгляда. Всего становится слишком.

- Я люблю тебя, душа моя. Люблю больше жизни.

Ласковый поцелуй и следующий за ним в ту же секунду болезненный вскрик, что отрезвляет не хуже пулемётной дроби. Мужчина отстраняется мгновенно от побледневших губ, не понимает, пока тело под ним заламывается в страшных судорогах. Хрипит, плачет и скулит, почти как побитая собака, дрожащими ладонями цепляясь за простыню. Старшего будто окатывает ледяной водой.

- Малыш? Что случилось?

Он в смятение шарит по его коже глазами, пытаясь найти, что не так, и, посмотрев вниз, замирает спустя мгновение, ощутив, как в груди все сдавливает в тисках.

- Боже, маленький мой...

Страх скапливается где-то в глотке, не давая толком вдохнуть, и он лишь судорожно хватает ртом воздух, будто находится глубоко под толщей воды и при каждом вдохе лёгкие заполняются жидкостью вместо спасительного кислорода. Член аккуратно выскальзывает из пульсирующей дырки, и на бледных бедрах его мальчика появляются густые алые дорожки, которые затем большими пятнами надолго отпечатываются на простынях. Кажется, и навечно в его сознание.

- Что произошло? Я не понимаю. Почему?

Из-за слез взгляд размывается, и по началу он сидит не двигаясь, смотря лишь на дрожащее тело под собой. Только через несколько мгновений, когда болезненный скулеж в комнате становится все громче, мужчина, отойдя от шока, спешно тянет к нему руки в надежде успокоить. Но ошибается, невольно делая ещё хуже.

Он дергается от его прикосновений, будто в агонии изгибаясь на простынях под неестественным углом, и орёт истошно, надрывисто, когда мужчина касается его даже кончиками пальцев.

От бессилия хочется спрятаться. Старший пытается перевернуть его на спину, и только сейчас замечает, что от его рук на нежной коже остаются фиолетово-синие следы. Его мальчику больно из-за него. Его мальчик страдает из-за него. А он ничего не может сделать, чтобы помочь или, возможно, просто не знает как.

- Прости. Прости меня.

На щеках остаются мокрые следы, что тянутся до подбородка и оттуда переходят на покрытую множеством синяков спину.

- Прошу прекрати. Я не понимаю, что мне сделать. Не понимаю, как остановить это.

Он утыкается лбом в его лопатки, содрогаясь от плача. Не касается больше, из-за страха сделать ещё хуже все тело будто каменеет, лишь на лице появляется болезненное выражение, когда он в очередной раз слышит рыдания своего мальчика. Невыносимо.

- Я не могу больше, Игорь. Умоляю, милый, перестань.

Резко обхватывает его тело руками, прижимаясь как можно ближе, и зажмуривается в надежде, что скоро все пройдёт. Его плачь стихает спустя мгновение, исчезает, будто никогда и не было, как и его истерзанное в синяках тело.

Серхио рывком садится на кровати и, отдышавшись, устало потирает опухшие веки. Пропитанная холодным потом белая футболка неприятно прилипает к телу, но он уже привык. Этот сон постоянно заканчивается одним и тем же. Он не уверен, нравится ему такой конец или нет.

Спустив ноги на пол, мужчина сидит так еще пару минут, окончательно приводя дыхание в норму. Его врач говорил, что это нормально. Это закономерно в его ситуации. Удивительно только, как Серхио было все равно, когда тот предложил дать ему направление к психотерапевту, так как снотворное не помогало ни выспаться, ни избавиться от кошмаров. Он не почувствовал ни агрессии, ни разочарования, ни страха. Не было ничего того, что накрывало его раньше, стоило Игорю только заикнуться о походе к семейному психологу.

К сожалению или к счастью, он помнит до малейших деталей свою реакцию. Как злился на мужа, говорил, что это им не нужно, упрекал за такие мысли и даже не пытался найти компромисс. Серхио хочется рассмеяться от мысли, что Игорю приходилось бороться за их счастье против него самого.

Заваривая безвкусный кофе, он в который раз пытается отговорить себя зайти в новостную спортивную ленту. Все тело ноет в привычном состоянии, и дело даже не во вчерашней вечерней тренировки. Он плохо спит третий месяц, мучает себя физическими нагрузками и думает. Очень много думает о нём иногда даже против собственной воли.

Мысли неутешительны, только ухудшают его нестабильное состояние, но мужчина не может иначе. Ведь за ними всегда следуют воспоминания. В них он рядом, в их квартире, и пока ещё счастлив: смеётся и целует его в приоткрытые в улыбке губы, не прекращая шептать. Серхио не может различить слов, но знает, что в них заложены отголоски его любви. Его слова всегда были пропитаны лишь нежностью по отношению к испанцу, даже когда он злился. Рамос обычно прятал за словами свои страхи.

Мысли возвращают Серхио обратно, и он опять борется с собой, чтобы не начать копаться в телефоне в поисках какой-либо информации о нем. Держится уже пять месяцев, каждый раз останавливая себя в самый последний момент. В голове лишь слова его врача, который совсем не психолог по специальности, но для Серхио невольно стал и им тоже.

”Не делайте ещё хуже ни себе, ни ему. Вы ведь и сами знаете, что даже от одной фотографии захотите ему написать, а он, как я могу судить, пока не готов. Как и вы не готовы, Серхио, так что потерпите. Хотя бы ради него.”

В команде лишний раз никто не упоминает Игоря в его присутствие. Даже вскользь, хотя Серхио сам знает, что они общаются. Акинфеев был его мужем, но и другом для многих ребят из Реала, поэтому это нормально. Он повторяет себе это каждый раз. Каждый гребанный раз заставляет себя молчать, но в душé, где-то совсем далеко за пределами установленной самоконтролем черты, кипит животная ярость. Они знают, как он себя чувствует, что ест по утрам, сколько времени отрабатывает пенальти после тренировок, как часто заходит в пекарню за свежим багетом, что надевает холодными вечерами, чтобы согреться. Но не Серхио. Они знают его новую жизнь, в то время как Рамос может лишь довольствоваться воспоминаниями из старой.

И мысль о том, что Серхио никогда не сможет стать частью этой новой жизни своего мальчика, приносит физическую боль на грани срыва.

Но он терпит, упрямо поджимая губы, и отбрасывает телефон в сторону. От кофе тошнит, но иначе не дойти даже до раздевалки, поэтому приходится выпить всю чашку. Кривит губы в отвращение. Противная горечь остаётся на языке, но это тоже можно перетерпеть. Не осталось ничего, что теперь вызывает в нем бурные эмоции. Остальное лишь дело привычки.

Дорога до стадиона как в тумане, пока в голове пустота глушит своей тишиной. Не хватает только перекати поле. Серхио будто заведенная кем-то другим кукла проходит пропускную, на автомате здороваясь с охраной. Ему невольно кажется, что этот сон до сих пор не закончился, и он не смог проснуться в нужный момент, все еще пребывая там, за линией подвластных его контролю событий. Но вратаря здесь нет, уже как пол года, а защитник больше не замирает перед раздевалкой на несколько секунд, прислушиваясь в слепой надежде услышать его голос по ту сторону двери. Сейчас он заходит туда сразу, не обращая внимания на уже привычную пустоту внутри.

- Опять.

Вздрагивает еле заметно, но не прекращает меланхолично перекладывать вещи в шкафчик, последней вытаскивая из рюкзака тренировочную форму.

- И тебе доброе утро, тренер.

- Доброе ли? - фыркает Зидан и подходит ближе, складывая руки на груди и прожигая спину защитника недовольным взглядом. - Обычно в свой выходной нормальные люди в это время еще спят, а ты опять здесь. Утро ведь совсем не доброе, не так ли?

Серхио игнорирует риторический вопрос старшего и неспеша стягивает с себя чёрный свитер, так и оставаясь стоять спиной к двери. Взглянуть сейчас ему в глаза равнозначно сдаче своих проблем на тонкий анализ с вытекающей из него долгой лекцией о смысле бытия и человеческой психологии. Рамос, при всей его любви к французу, не хочет вновь чувствовать себя беспомощной препарированной лягушкой.

- Я, кстати, в соответствии со своими полномочиями могу вообще запретить тебе появляться на базе без своего согласия. Не хватало ещё, чтобы капитан потянул себе что-то, когда здесь ни меня, ни врача не будет.

Мужчина все же одаривает Зидана скептическим взглядом и садится на лавочку, принимаясь шнуровать бутсы. Не отвечает уже из принципа, чувствуя что-то вроде детской обиды. На себя или тренера - пока не понял. Но настрой на тренировку с самого прихода последнего все равно сбивается окончательно.

- Неужели и правда помогает?

В голосе проскальзывает знакомая, почти что отцовская забота. Заставляет Серхио остановить свои попытки подрагивающими пальцами завязать шнурки в ровный бантик.

Помогает? Сам же все видишь, так зачем спрашивать? - не произносит вслух, лишь поднимает глаза на старшего и, помедлив минуты, отрицательно качает головой. Тот сразу же кивает в ответ, будто только и ждал, чтобы защитник сам признал это.

- Тогда зачем? - подходит к нему и неспеша садится рядом. - В который раз уже. А если бы я тогда не заметил, так ведь мне и не сказал бы ничего. Упрямый дурак. Продолжал бы здесь в одиночестве мучить свое, замечу, уже не такое уж и молодое тело, только хуже делая.

Принимает все доводы. И правда соглашается с ними. Однако Зидан лучше других должен понимать, что Серхио ослаб. Теперь легче было сбегать сюда, на базу, где связанных с ним воспоминаний также много, но все же не сравнимо с их квартирой, которая до сих пор хранит его фантомную улыбку на бликах от солнца. Там они уютно завтракали по утрам, разговаривая о планах на день и улыбаясь, с трепетной нежностью смотря на свои переплетенные ладони. Там они скоротали выходные лежа на диване в обнимку, смотря Игру Престолов и по несколько часов горячо споря, чтобы затем примириться торопливым грубым сексом. Они могли долго не засыпать, разморенные несколькими заходами, пока дарили друг другу ленивые поцелуи и думали, что у них в запасе есть вечность, чтобы все успеть.

Там они были супругами. Здесь же - просто сокомандниками. А значит Серхио будет легче вспоминать только его твёрдый голос и сосредоточенный на поле взгляд. Да, все еще слишком желанный, но хотя бы не до боли домашний.

Мужчина, разумеется, не лез на стену от безысходности. Не плакал по ночам в подушку, скуля его имя. Не пропивал свою печень в барах до состояния живого трупа. Он просто скучал. Слишком сильно скучал и любил, чтобы быть в порядке.

- Мне не нравится подолгу оставаться в квартире. Там неуютно.

- А тренироваться по несколько часов без отдыха как будто лучше.

Фыркают недовольно в ответ, а Серхио, на удивление, немного приподнимает уголки рта в почти что незаметной, но искренней улыбке. Где-то внутри теплеет от заботы старшего. Будто кто-то встряхивает палкой тлеющий уголек один за другим, вновь пытаясь вернуть его к привычной жизни.

- У меня сегодня сеанс, - говорит между делом спокойно и даже как-то обыденно, осознавая с облегчением, что не чувствует стыда за свою слабость.

На это потребовалось много времени. Поначалу было неловко и тяжело, он мог злиться и порыкивать раненным зверем в защитном жесте, порой не замечая, что выглядел так ещё слабее. Упирался, говоря, что все хорошо, просто нужно еще немного потерпеть. Да, потребовалось слишком много времени, но он наконец перестал молчать.

Потихоньку начал рассказывать все Зидану. Хоть перед ним и было неимоверно стыдно, но он долгое время оставался единственным человеком, с которым Серхио мог разговаривать об этом. Про проблемы со сном, апатию и неконтролируемые вспышки агрессии. Каждый раз открывал немного больше, чем в предыдущий, поэтому со временем стало легче. Даже как-то случайно признался, что было стыдно смотреть старшему в глаза первое время после той ночи в баре. Зидан лишь грустно усмехнулся. В ответ: ”Поверь, Чехо, не я тот человек, в глаза которого тебе будет стыдно заглянуть”.

Именно тренер настоял, чтобы он взял направление к неврологу в связи с затянувшейся бессонницей. Таблетки однако, вопреки ожиданиям, не помогли, вызвав лишь еще больше неприятных сновидений, от которых он просыпался несколько раз за ночь в холодном поту и с острой болью где-то в висках. Дело было не в неправильно назначенном лечение или некомпетентности врача.

Посоветованный Зиданом мужчина лет сорока был хорошим специалистом и, на удивление, в принципе очень понимающим человеком. Серхио даже смог рассказать ему о причине своего состояния, хотя он никогда не спрашивал и не давил на своего пациента. И, наверное, именно поэтому вызывал определённое доверие. Иронично, что защитник был готов открыться малознакомому человеку, но не смог мужчине, которому клялся в вечной любви и верности.

Рассказал испанец, разумеется, не все и не называл главного имени, но говорить об этом со своим врачом, который не знал ни его, ни Игоря, было в какой-то степени просто. Он мог посмотреть на ситуацию абсолютно с другой стороны, оценить все более объективно. И после монолога Серхио именно так и поступил: не стал вдаваться в подробности психологии человека или обсуждать аспекты поведения Рамоса. Лишь дал несколько советов, абсолютно жизненных, из личного опыта, и предложил обратиться к психотерапевту. Потому что они оба понимали - дело было в самом Серхио.

Неприятно признавать, что у тебя все же есть проблемы. Еще паршивее обращаться за помощью к другим, кому теперь приходится вытаскивать тебя из тобой же созданного болота. Серхио не был до конца уверен, что готов к сегодняшнему сеансу. Опять проживать те моменты, заново воспроизводить воспоминания в слова, в который раз лишь подстрекая ненависть к себе расти в геометрической прогрессии, чтобы она в конце концов заполнила собой все внутренние органы в его теле. Он не был готов, но в голове четкое осознание того, что откладывать это больше нельзя, а перед глазами стоящий в коридоре отельного номера мужчина, что смотрит на него с сожалением и неимоверно огромной болью во взгляде. Картинка душит, напоминая, а значит не важно, есть у Серхио эта решимость или нет - он обязан ему всем, поэтому ради себя и в большей степени него наконец первым сделает хоть какой-то шаг навстречу.

- Сеанс? - удивлённо и немного резко переспрашивает тренер, перетягивая на себя внимание испанца. - Подожди, ты все же собираешься пойти к психологу?

- Психотерапевту, - поправляет негромко, невольно опуская взгляд на свои ладони - хоть и не стыдно, но все равно немного неловко. - Да, сегодня в шесть.

- Это хорошая новость, Чехо. Я рад за тебя. Наконец-то может хоть он запретит тебе эти дополнительные тренировки, раз меня, своего мать его тренера, ты все равно не слушаешь.

Напускная обида вызывает лишь смешок. Серхио чувствует на своём плече тёплую ладонь и потихоньку начинает расслабляться в тишине. Она уютная. Настолько, что впервые за многие недели защитника окутывает непривычное спокойствие, не схожее с уже давно привычной апатией. Уставший, но удовлетворенный собственными стараниями - насколько это возможно в его ситуации - он наконец поднимается со скамейки и берет в руки белоснежное полотенце с небольшой бутылкой воды.

- Знаешь, - голос старшего заставляет неспеша выпрямиться и остановиться прямо напротив, - я уверен, что ты понимаешь зачем и для чего. Уже большой мальчик, хоть иногда ведёшь себя по-детски глупо. Но все же я должен спросить. В первую очередь, ты идёшь сегодня на приём ради себя, верно?

- Что ты имеешь в виду?

- Ты не должен начинать это для него, понимаешь? Иначе если, - запинается, смотря в бездонные глаза напротив, что сейчас кажется целиком наполнены каким-то наивно милым неведением. - Точнее, когда у вас наладится, и он вернётся к тебе, то, что ты так упорно пытаешься забыть, может повториться.

Иголка болезненно втыкается в мягкую ткань, от чего сердце пропускает удар. Серхио хмурится мгновенно, сжимает челюсть, которая почти что скрипит от напряжения. Видно, что сдерживать себя для него все еще тяжело. Он будто ослабленный зверь в клетке, что рычит гортанно, утыкаясь влажным носом в холодную решётку, но не имеет возможности выйти. Зато готов в любой момент с пеной у рта доказывать что-то то ли Зидану, то ли самому себя.

- Я не допущу этого. И никогда больше не позволю себе так обращаться с ним, ты и сам знаешь. Так что твои слова - полный бред.

- Чехо, послушай. Нравится тебе это или нет, но иногда мы бессильны перед собственными эмоциями. В нас есть многое, что мы просто не в силах полностью контролировать в силу очень нестабильной и слабой человеческой психике. И твой случай не исключение. Если сегодня ты пойдешь на приём с чёткой мыслью, что делаешь это только для того, чтобы вернуть его, то ваши сеансы не помогут ничем. Когда ты добьёшься своего, и он снова будет рядом, твой мозг расслабится и невольно обрушит все рычаги контроля. Ты можешь сам того не желания, снова вернуться в то состояние, в которым ты был до того, как он ушёл. Пойми, это может произойти неосознанно, так как, достигнув единственной цели, то есть его возвращения, разум на ненадобностью просто забудет все, что ты получишь в процессе терапии.

Зидан переводит дыхание, не мигая смотря в глаза защитника, что все еще возвышается над ним, но кажется намного ранимее и уязвимее. Его отчаяние спрятано глубоко внутри, но француз знает, как то может сломать его друга окончательно, если тот оступится сейчас, в самом начале.

- Пожалуйста, сделай это в первую очередь ради себя.

Минута проходит в молчание. Зидан терпеливо ждёт, готовый провести в раздевалке хоть весь день, лишь бы все объяснить младшему, а тот просто стоит не двигаясь, анализируют свои чувства от услышанного и запоздало осознает, еле давя глупую улыбку, что норовит расползтись по лицу. Сомнений нет. Он выдыхает размеренно.

- Я понимаю, о чем ты говоришь, Зи. Сам об этом думал ни один раз. И все же я не могу отрицать и врать, что я делаю это не ради него. Нет, Зи, именно он причина того, что я все же лягу на ту сраную кушетку и буду полтора часа выворачивать себя незнакомому мне человеку. Он то, что побуждает меня это делать. Но пойду я туда, не только ради того, чтобы вернуть его, но и чтобы быть достойным его. Чтобы стать лучше самому, и, как следствие, быть лучше для него. Это разные вещи, но они связаны.

Рамос скромно, но тепло улыбается, уверяя этим старшего, что все хорошо, на что тот лишь кивает в ответ. Не до конца уверен, но доверяет. Все же это личная жизнь защитника, его решения, ошибки и последствия. Зидан лишь может помочь избежать их, но не полностью уберечь.

- Я буду в порядке. Потренируюсь часок другой и уеду, обещаю. Просто так мне правда хоть немного, но легче.

Ещё один кивок и Серхио, закрыв шкафчик, неспеша направляется к двери, ловя себя на мысли, что все прошло гораздо лучше, чем он предполагал. Криков и возмущений он, конечно, не ждал - тренер на любые его выходки реагировал удивительно спокойно - но наткнуться на непонимающий и настороженный взгляд все же не хотелось. Внезапное желание написать об этом Игорю заставляет на секунду замереть около двери, но тут же оказывается подавлено, как и всегда. Помимо того, что Серхио безумно хочет узнать о его жизни, так же сильно защитник хочет поделиться своей. Не важно что, просто рассказать ему хоть маленькую часть того, как теперь Серхио проводит дни в одиночестве, без него. Иногда в нем даже мелькает надежда, что Игорь из жалости мог бы ему ответить. Хоть одной точкой. Рамос уверен, что даже от этого расплылся бы лужей от счастья. Но он не станет писать, а значит Игорь не ответит. Все до банального просто и в тоже время неимоверно сложно.

- Если понадоблюсь, я в тренерской, - последнее, что говорит Зинедин уже практически в закрывшуюся дверь.

Сидит еще с минуту, затем достает телефон, поджимая губы и грустно смотря на новое уведомление. Что-то внутри неприятно сжимается, давя на лёгкие и мешая сделать глубокий вдох. Он чувствует, будто находится между двумя потухающими огоньками - соедини их вместе, и они разгорятся вновь еще сильнее чем когда-либо. Но тренер лишь сжимает в руке телефон, не решаясь лезь в то, что они должны решить самостоятельно.

На дисплеи горит одно сообщение.

от: astérisque russe*

Как он? /9:17

~~~</p>

В холле неприятно пахнет женскими духами, которые миловидная девушка за стойкой, похоже, вылила на себя в двойном объёме. Она скромно улыбается сидящему в кресле напротив мужчине, и он, имея глаза и хороший вкус, явно бы очаровался ею. При других обстоятельствах взял бы её номер, чтобы написать через несколько дней, сославшись на большое количество дел по работе, пригласил бы в ресторан, как истинный джентльмен забрав её с работы на машине и оплатив все расходы за вечер. Они бы безусловно хорошо смотрелись вместе за столиком, обсуждая взгляды на жизнь и общие интересы. Вот только в реальности встретились в холле центра психотерапии, где он - пациент с серьёзными проблемами, который, всякий раз закрыв глаза, видит перед собой одного единственного человека, его уставшие карие глаза и милую родинку на виске. Он не может иначе. Поэтому натянув дружелюбную улыбку в ответ, отворачивается, впиваясь взглядом в картины на стене.

- Прошу прощения, у вас назначен приём? Могу я узнать ваше имя?

Её голос заставляет его вновь повернуть голову, мельком бросив взгляд на настенные часы.

- Серхио Рамос. И да, у меня назначено на шесть, просто пришёл слегка рано. Это проблема?

- Нет, что вы. Наоборот, давайте я уточню, может вас уже могут принять.

Она вновь улыбается, на удивление, даже как-то искренне, и обходит стойку, скрываясь за одной из дверей. Вторая немного левее, как защитник догадывается, ведёт в техническое помещение. Сам холл является небольшой комнатой, неяркой и довольно уютной, так как бежево-коричневые матовые оттенки успокаивают, на секунду даже заставляя забыть причину своего пребывания здесь. Этот центр был посоветован Рамосу его врачом, который по его словам знает здесь главного психотерапевта уже много лет и каждый раз доверяет ему таких пациентов, как Серхио. Слово ”пациент” неприятно режет слух последнему, но он не жалуется. Это, пожалуй, ещё не самое плохое определение, которое ему могли дать.

Его неприятно знобит, хоть причину этого он до сих пор понять не может. Нет волнения или неприязни к этому месту. Просто какая-то периферическая усталость в разных участках тела не даёт полностью расслабить мышцы и разум. Всего полтора часа, а потом он может с чистой совестью поехать домой и завалиться спать на часа два-три, пока новый кошмар не вернёт его обратно в явь.

- Сеньор Рамос, прошу, проходите. Вас уже готовы принять.

Он, слегка оперевшись рукой на подлокотник кресла, осторожно встаёт в полный рост, стараясь не пошатываться от ноющей боли в мышцах ног. Кабинет психотерапевта, в который Рамос, обойдя все еще смущённо улыбающуюся девушку, неспеша заходит, не отличается ничем от тех, что показывают в фильмах. Бежевая кушетка, широкий, скорее всего дубовый стол с кожаным креслом у окна, а также невысокий стеклянный столик посреди комнаты и два таких же бежевых кресла по обе стороны от него. Ничего примечательного или экстраординарного. Даже картина на стене справа от стола иллюстрирует обычный весенний сад и качающуюся на качелях маленькую девочку в сиреневом платьице. Нет резких мазков или ярких красок, лишь мягкие линии и тёплые оттенки, буквально кричащие о любви художника к тому, кого и что он навсегда запечатлевает в своём произведение. Серхио улыбается от чего-то легко и искренне, так и продолжая стоять около порога, не отрывая взгляда от картины.

- У вас хорошее настроение, как я смею заметить, - через минуту наконец подает голос сидящий в кресле мужчина, заставляя Серхио опустит на него глаза. - Это очень хорошо, ведь, в первую очередь, вам должно быть комфортно находиться здесь, - он поднимается неспеша, одергивая двумя руками полы светло-голубого пиджака, и обходит стол, приближаясь к защитнику. - Понравилась картина?