Часть 5. (1/2)
сентябрь, 2018 год.</p>
В раздевалке душно и тихо. Нет привычных радостных голосов, шуток или беззлобных ворчаний о чрезмерной нагрузке на тренировке. Все молчат, отягощая ситуацию еще больше. Хотя, кажется, что больше уже некуда.
Серхио не смотрит ни на кого из ребят, в то время как все их взгляды прикованы сейчас только к нему. Они хотят услышать объяснения, но понимают, что не имеет права давить на него в такой момент. Он и так выглядит до ужасающего плохо.
Сидит на скамейке все еще в тренировочной форме и бездумно смотрит себе под ноги, опустив голову так низко, чтобы никому не было видно его глаз. Ведь в них сейчас оторажался только какой-то поистине животный страх и паника.
Тренер, время от времени тревожно поглядывая на капитана, все продолжает что-то вещать монотонным голосом, с плохо скрытой в нем печалью. Он понимает без слов, вот только помочь уже никак не может - Игорь был твёрд в своих намерениях, и отговорить его было не в силах даже Зидана. Тот и так знал, насколько непреклонным бывает вратарь.
- На этом у меня все, - мужчина обводит взглядом притихших в своих раздумьях игроков и, глубоко вздохнув, проводит ладонью по лысой голове, слегка нервно усмехаясь. - Знаю, новости не утешительные, но нужно работать дальше. Давайте сконцентрируемся на сезоне и выдадим свой максимум. Я могу простить вам только одно поражение, запомните. И не дай бог оно будет от Барселоны, все уяснили? В этом году самодовольную мордашку Пике я терпеть не намерен.
Ребята, заметно повеселев, усмехнулись и начали наконец собираться по домам уже не в таком плохом настроение как несколько минут назад, когда тренер тяжелым голосом оповестил всех о болезненной потере в составе. Некоторые игроки принялись даже что-то рьяно обсуждать на повышенных тонах, перебивая друг друга и совсем не замечая, как тренер остановился около неподвижного капитана, опускаясь перед ним на корточки и осторожно кладя руку на плечо.
- Серхио, мне так жаль-
- Когда он звонил тебе? - Рамос поднимает на тренера стеклянные глаза, не выражающие абсолютно ничего, кроме пустоты. - Когда сказал, что уходит?
Его голос дрогнул только на последнем слове. Это осталось бы совсем незаметным для простого собеседника, вот только Зидан знает его слишком хорошо, чтобы упустить такую брешь в его идеально выстроенной маске. Серхио сдерживает себя из последних сил, проглатывая все эмоции, до боли обжигая тем самым горло.
- В начале августа. Сначала сказал, что ему нужно время, и он никак не может приехать на сборы до начала сезона. А неделю назад, - Зидан тяжело сглатывает, поворачивая голову в сторону других игроков, не выдержав взгляда защитника, - сообщил, что хочет перейти и сам готов выплатить все отступные, если мы не придем к соглашению с ПСЖ.
Рамос лишь кивает, набираясь смелости задать ещё один вопрос. Он знает, что любой ответ все равно не принесёт ему никакого утешения. Только тоску и неимоверную злость. На себя.
- Он говорил что-то об этом перед Чемпионатом мира, когда ПСЖ сделали ему предложение? Говорил, что планирует уйти из Реала?
Зидан возвращает взгляд на защитника и хмурится, пытаясь найти на его лице ответы на какие-то свои неозвученные вопросы.
- Нет, точно нет. Он же и тебе говорил, что даже не общался с представителя из Парижа. Просто сразу же сказал мне, что ему это неинтересно, и он никуда не собирается уходить, даже за такие суммы, которые предлагал ПСЖ.
Облегчение? Рамос надеялся, что почувствует хоть маленькую его часть после этих слов, но грудь лишь с новой силой сдавливает в тисках, заставляя задыхаться в своих эмоциях. Тонуть в них. Он сжимает зубы, прикрывает глаза, в которых начало опасно темнеть, и снова кивает, на этот раз как-то слишком отрывисто. Нервно.
Не помогло. Его последняя мнимая надежда разбилась о порог этой раздевалке в тот же момент, как только Зидан, стоявший в центре, посмотрел на него печальным взглядом, полным сожаления, и попросил присесть. Винить осталось некого.
Его лихорадит. Душное помещение и потяжелевший воздух усугбляют состояние, не давая толком набрать кислород в лёгкие. Зидан, до этого не желающий давить, все же собирается с силами и только открывает рот, чтобы спросить наконец терзающие его вопросы, но так и замирает на несколько секунд, ошарашенно смотря на защитника перед собой, которого внезапно пробивает неконтролируемая мелкая дрожь. Серхио роняет голову вниз, сжавшись всем телом и сцепив руки в замок за шеей. Благо к тому моменту в раздевалке они остались совсем одни, и он наконец перестал сдерживаться.
- Я так облажался.
Шепчет охрипшем голосом в перерывах между короткими отрывистыми вздохами, заставляя Зидана тут же судорожно сжать его предплечья в ладонях и попытаться слегка встряхнуть. Тот не имеет ни малейшего понятия, как помочь, лишь смотрит с глубокой жалостью в глазах, мягким шепетом все прося успокоиться и прийти в себя. Зинедин впервые в жизни видит, как Серхио начинает впадать в настоящую истерику.
- Я так облажался, Зи.
47 дней назад</p>
Маленькие волны толчками накатываются на сушу, мягко топя в чистой воде загорелые ноги, скрывшиеся в песке по лодыжки. Тепло, несмотря на вечерний прохладный ветерок, что забирается под подолы хлопковой рубашки с рукавом три четверти и глупым ананасовым принтом. Глупым, но не раздражающим.
Он всегда улыбался широко, когда видел её на Серхио, все приговаривая, что это его лучший и одновременно худший подарок. Не знал, что защитник готов был не снимать её даже во сне только ради его улыбки.
Солнце перестает согревать открытые участки кожи, спешно прячась за линией горизонта. От прохлады, пришедшей вместе с сумерками, хочется скрыться где-нибудь в доме, под пледом в гостиной или легкой простыней в спальне. Еще лучше в чьих-то объятиях, чтобы кожа к коже, чувствовать чужое тепло и раскаленное от близости тело. Ощущать со всех сторон, как окутывает, словно вата. Его дыхание на шее, поцелуи в скулы, слова в самое ушко. Не важно что, просто пусть говорит, чтобы знать, что здесь. Рядом. Под боком.
Мужчина невольно дергается всем телом, чертыхаясь себе под нос. Не хочет поддаваться. Не хочет признавать.
По коже рядами проходяться мурашки. Ровным строем, одним на другим, заставляя неприятно ёжится. Но он упрямо сидит, облокотившись на прямые руки позади себя, и смотрит. Будто на морской глади сможет найти какие-то ответы. Утешение.
А если попробовать там, в глубине?
Хмурится от чего-то, сжимая в ладонях остывающий песок. Желание внезапное, но сильное. Навязчивое и липучее, как смола, стекающая по горлу вниз, в желудок. Бурлит там, перемешиваясь с умирающими бабочками, что когда-то беззаботно порхали, окрыленные не природой, а любовью.
Желание встать на ноги и, наплевав на дорогую одежду от каких-то известных брендов, пойти прямо вперёд, дальше в воду, чтобы потом перестать бороться и опуститься на самое дно. Может, хоть там он найдёт то, что сейчас так отчаянно пытается высмотреть в синей глади начинающей бушевать стихии.
У них была договорённость. Уговор, если угодно - провести остаток отпуска после Чемпионата мира здесь, в их домике в Италии. Не загадывали, кто до какой стадии дойдёт, просто согласились, что первый приезжает сюда после вылета с турнира и ждёт второго. И как-то негласно решили, что первым конечно же будет Игорь. Серхио даже не задумывался о другом варианте, с самого начала ставя на сборной мужа клеймо ”не вышедшие даже из группы”. Сам расставил их по местам, а вратарь, хоть и видел его настрой, спорить не стал, а доказывать что-либо тем более. Будто уже привык.
”Ты лучше не трогай двери на террасе. Я как приеду, сам попробую вставить их обратно в полозья.”
”Пока будешь здесь без меня, можешь опробовать гидроцикл. Мы же в прошлой раз так и не успели его испытать.”
”Закажешь сразу долгосрочных продуктов из города, хорошо? Чтобы потом их долго не ждать. Я приеду, можем сходить к Луиджи за свежим мясом. Сделаем вместе лазанью.”
Игорь только кивал на все, бесспорно соглашаясь. Так и должно было быть. Вот только Серхио ошибся - испанцы вылетили первыми, без права на возвращение, от сборной, ”даже не вышедшей из группы”. И теперь он, а не младший, сидит здесь в одиночестве. Как пес, преданно ждущий своего хозяина, который...
Зажимает переносицу пальцами и дышит глубоко в попытках усмерить собственное сердце.
...не появляется.
Рамос смотрел его матч с Хорватией: залил в себя литр пива, чтобы немного притупить взыгравшиеся от тяжёлой игры нервы, чуть не снес их маленький столик около телевизора, обматерил каждого игрока сборной России, кроме, разумеется, своего капитана. И не важно, что еще недавно он сам считал этих игроков лишь мнимыми профессионалами. В те моменты он переживал за этих десятерых бездарей почти как за своих родных.
Потому что видеть одиноко сидящего в стороне от всех Игоря, пока хорваты радовались победе, было, определено, больно. Серхио хотел ему написать, поддержать. Он бы, непременно, это сделал, но подумал, что совсем скоро они все равно встретятся лично. Тем более вратарю явно нужно было немного времени прийти в себя. Побыть вместе с командой.
На этих мыслях Серхио обычно невольно закусывал щеку с внутренней стороны, вспоминая и пытаясь забыть. Было противно. От тех слов, от себя, от ситуации в целом. Хоть ему до сих пор кажется, что, объективно, он имел причину злиться. Объективно, он был прав. Как всегда.
Они не разговаривали после того инцидента в отеле. Серхио улетел в Мадрид на следующий день, и собрав вещи за сутки, сразу же направился сюда. Сначала не писал из-за банальной обиды. На кого - непонятно. Но он считал, что это была именно она. Потом - из соображений профессиональной этики. Игорю нужно было сосредоточиться на турнире, а не выяснять отношения с мужем. У них на это ещё будет время.
Ещё будет время - глупо и наивно. Время истекло уже очень давно. Серхио просто был слишком ослеплен собственными противоречиями, чтобы заметить это.
А после - просто хотел объясниться с ним лично, не по телефону. Это был не телефонный разговор, хоть Серхио и не знал, что нужно будет говорить, но чувствовал, что хотел сказать это Игорю в лицо.
Вот только молчание затянулось. На девять дней.
Девять дней назад он уже должен был быть тут. Сидеть около Рамоса на песке, улыбаясь, пока лучики солнца играли бы на его коже, перепрыгивая с шеи на руки, оттуда на виднеющийся из-под задранной футболки живот, бедра, и обратно на шею, чтобы затем плавно осветить тёплыми оттенками его лицо. Серхио, лишь украдкой посмотрев на него, все равно бы посчитал, что свет от его улыбки был в разы сильнее солнечного. Вместо песка в ладонях старшего находились бы его руки, или талия, или, возможно, даже скрытые под шортами ягодицы, которые, если бы он был в настроение, защитник выцеловал в их спальни и пометил зубами, пальцами до богряных синяков. Он бы дышал отрывисто, поддаваясь навстречу, тая в руках старшего, цепляясь за него дрожащими ладонями, оставляя свои следы, потому что не хотел бы быть в долгу. А утром, до восхода солнца, в полудреме прижался бы к груди сильнее, чтобы отдать накопившиеся за ночь тепло своему человеку.
Он должен был быть здесь. Серхио нуждался в том, чтобы он был здесь.
Но за девять дней Игорь ничего не написал и не позвонил ни разу. А защитник лишь сжимал пальцами холодный песок, не решаясь сделать это самостоятельно. Что его останавливало? Надменность вкупе с обидчивостью?
Нет, у этого было другое название. Самоуверенная глупость.
Рамос, сжав зубы, рывком поднимается с песка, на ходу отряхивая шорты, и быстрым твердым шагом направляется в дом. Злится. Гниль в теле скапливается где-то под сердцем, желая подняться вверх по пищеводу, в горло, снова вылется изо рта словами, которые не хочется произносить. Которые никогда не имеются в виду, но все же звучат из его уст, оскверняя любимого человека перед собой. Марая чистое полотно, что можно было разрисовать всеми цветами этого мира, украсить прекрасными оттенками тёплого, нанести поверх цветы, узоры и символы, все обозначающие лишь дорогие сердцу воспоминания, где только смех, прикосновения и любовь. Он бы мог написать лучшую картину своей жизни, если бы не его самоуверенная глупость.
В комнатах пустота. Прохладно и непривычно блекло. Серхио проходит к стоящему в углу гостиной стеклянному столику, включает лишь настольную лампу с тусклым жёлтым светом и садится в невысокое кресло, поднимая крышку ноутбука. Ему больно где-то внутри от неясной тревоги, что распарывает органы. Они кровоточат, заливают его лёгкие багровой жидкостью, заставляя откашливаться с металлическим привкусом во рту. Будто сам организм начинает играть против него, наказывая своего хозяина.
За что? Серхио отчаянно задаёт этот вопрос в пустоту темной комнаты. Не хочет сам разбираться. Не хочет копаться в себе, ибо каждый знает, что это гиблое дело с самого начала. Как только ты отставляешь в сторону проделанную работу, выключаешь телевизор с монотонной речью ведущего какого-то нового, оригинального и никому не нужного шоу; как только остаёшься в тишине, где только шум в ушах может разбавить поток непрекращающихся мыслей, ты попадаешь в ловушку своего сознания. И люди слишком слабы, чтобы самостоятельно уметь из неё выбраться. Ты думаешь, анализируешь, узнаешь, осознаешь, пугаешься самого себя.
В конечном итоге, твоё ”я” загоняет тебя в угол настолько, что не остаётся ничего другого, кроме как начать отчаянно скребстись в дверь, оставляя следы от ногтей, завывая, умоляя выпустить, лишь бы не сожрать самого себя, вывернутого наизнанку и слабого от своего бессилия.
Серхио не самоубийца. Где-то на подсознательном уровне он уже знает, что найдёт, если начнет препарировать себя в поисках ответов. Уже боится, авансом, поэтому сейчас лишь желает зарыться в песок с головой. Как это всегда делали маленькие крабики с пляжа около их дома.
Он много раз наблюдал за тем, как они сначала рыли себе ямку своими крошечными клешнями, усердно и умело, точно это действие было заложено у них в ДНК; затем заползали внутрь, пристраиваясь, и только потом начинали мокрым песком строить себе крышу прямо над головой, буквально через минуту полностью скрывая себя от мира и люботных глаз.
Серхио смотрел с удовольствием и по-доброму завидовал, ведь природа не наградила его такой способностью.
Лишь гордостью и глупостью. Ужасное сочетание.
Он включает ноутбук, слегка щурясь от яркого света. Не знает, чем себя еще занять, лишь бы отвлечься. Думать не хочется, приходить к неутешительным выводам тем более. Он лишь бегло просматривает почту, не особо вчитываясь в имена, вопросы и тексты, как внезапно застывает с зажатой мышкой в ладони, остановившесь на последнем письме трехдневной давности. От его мальчика.
Мышка жалостливо трещит под пальцами от давления, рискуя сломаться, но все же стойко выдерживает железную хватку, с который Серхио впивается в неё. Не понимает. Еще раз смотрит на имя отправителя и, спешно облизав губы, все же открывает письмо.
Время отправки. Адресат. Адресант. Документ. И ни слова. Ниодной скудной буковки.
Хмурится, склоняя голову немного в бок и подбирая под себя ногу. Пробегает глаза еще раз. Смотрит на наличие хоть какого-нибудь послания, когда...
Стоп.
Документ.
По середине красуется безымянный файл, на который Рамос почему-то не сразу обратил внимание. Плохое предчувствие бьёт набатом по черепу, от чего остальные звуки мира сводятся к отметке минимум. Мужчина спокойно, в отличие от своего заходящегося в истерике сердца, открывает документ, задерживая дыхания, когда первые слова большим жирным шрифтом впечатываются в сознание. Кажется, будто навечно.
ЗАЯВЛЕНИЕ О РАСТОРЖЕНИИ БРА-</p>
Резко отводит голову в сторону, слегка отшатываясь от стола. Скорее по инерции. Нет ничего, кроме вакуума внутри, через который ни одна мысль не добирается до сознания, даже так сейчас необходимая. Он смотрит бездумно с минуту, дышит размеренно, затем снова поднимает взгляд на монитор.
ЗАЯВЛЕНИЕ О РАСТОРЖЕНИИ БРАКА</p>
(по взаимному согласию супругов)</p>
Взаимному согласию супругов. Усмехается, прищуривая глаза. Сердце в груди совсем не чувствуется, как если бы его там никогда и не было. Только лёгкость. Отчего-то неприятная, будто неправильная. Ни органов, ни мышц, ни кожи. Ничего кроме пустоты.
Улыбка растекается по его лицу сама собой. Его плечи начинают слегка сотрясаться, а голова откидывается назад все дальше и дальше, пока он заходится в приступы неконтролируемого смеха. Нервного, маниакального.
- Разумеется. Кто я такой, чтобы тебе отказать, да, малыш?
Смотрит в потолок, говорит спокойно, с издевкой и лживой лаской в голосе. Будто он лишь наблюдатель со стороны, которому все равно на то, что будет дальше с главными героями фильма. Не понимает, не может почувствовать, окончательно потерявшись в своих страхах, которые всегда были сильнее.
Не стирая улыбки с лица, резко всакивает со стула, чуть не роняя ноутбук на пол. Захлопывает крышку и, взяв его в ладонь, спешно направляется в кабинет на втором этаже, перепрыгивая через одну ступеньку. Спешит, уже ведь три дня прошло. А он заставляет своего мальчика ждать.
Подключает принтер к ноутбуку, и распечатывает заявление, бегло просматривая его глазами. Для расторжения брака нужно присутствие обоих супругов, но, видимо, его мальчик обо всем договорился. Его мальчик все предусмотрел. Его мальчик.
Кулак приземляется в сантиметре от бумажки, оставляя на дубовой поверхности стола багряные следы. Улыбка меркнет. Только глаза продолжают гореть, теперь не маниакальным весельем, а буйствующей внутри злостью. Со сжатыми до скрежета зубами читает, осознает, что теперь его мальчику ничего от него не нужно - тот с легкостью отказывается от всего их имущества в его пользу. Чтобы не дошло до суда. Чтобы не было необходимости видиться вновь.
Спешно ищет в ящике под столом ручку, на эмоциях начиная швырять за спину ненужные сейчас вещи, что лишь мешаются под рукой. Не находит. Злится, со всей дури задвигая ящик обратно.
Он мудак, хорошо? Он знает это. Знает, что те слова были отвратительными. Не для его мальчика. Для кого угодно, только не для него. Но это ведь не повод? Это ведь не причина для такого?
На секунду он замирает, опустив руки и тяжело дыша. В сомнениях смотрит по сторонам, будто кто-то может видеть его жалостливое состояние сейчас. Будто кто-то проявит сострадание к юродивому, вложит в его руки телефон, что был забыт на первом этаже, и заставит позвонить, чтобы спасти.
Шаг назад подталкивает полностью отвернуться от проклятой бумажки и покинуть кабинет. Он почти что поддаётся здравому смыслу и разворачивается на пятках в сторону двери, как взгляд случайно цепляется за ручку, что все это время лежала на самом краю стола. Через секунду перед глазами мелькает его улыбка, предназначенная кому-то другому; его бедра, на которых удобно устроился кто-то другой; его блестящие глаза, которые направлены на кого-то другого; его талия, за которую к себе его прижимает кто-то другой.
Кто-то не Серхио.
Секунда.
Вторая.
Третья.
Около маленькой надписи «он, Рамос Серхио Гарсия» спешно возникает небрежная роспись густыми чёрными чернилами. Он запихивает лист в сканер и, не глядя, отправляет документ обратным сообщением. Без слов.
Отходит от стола на шаг, неотрывно смотря в тёмное небо за окном с тяжёлыми чёрными тучами. Пока ещё не сильный шторм заполняет тишину звуками разбивающихся о камни волн.
Секунда.
Вторая.
Третья.
Первым на пол летит принтер. За ним ноутбук, все книги, какие-то стопки бумаг и папки. Ручка также оказывается на полу, как и стул, который он случайно задевает, когда через мгновение вылетает из кабинета, прикрыв рот ладонью.
Дверь в ванну с грохотом ударяется о стену, а сам он падает на колени около унитаза и склоняет голову все ниже, держась за сиденье потными холодными пальцами. Кашляет судорожно, пытается вздохнуть. Горло жжёт, а в нос ударяет резкий запах болотного месива из гнили и тины. Еды нет - он так и не съел ничего с самого утра.
Желудок выворачивает снова, и он опять заходится приступом кашля, сплевывая в воду последние остатки чего-то тёмного оттенка, вытащенного из дальних углов погрязшего в топи сознания.
Потихоньку спустя несколько минут начинает приходить в себя и обессиленно облакачивается на холодную плитку стены, сгибая ноги в коленях и кладя на них вытянутые прямо руки. С подбородка тянется ниточка слюны, а глаза слезятся от отвратительного жжения, кажется, будто в каждом органе.
Он жмурится, но, вопреки желанию выблевать еще и собственный желудок, выдыхает спокойно, размеренно. Во рту нет привычного вкуса чего-то прогнившего. На языке остаётся лишь горечь собственного бессилия.
Закрывает глаза, переворачиваясь на бок. Тело потихоньку прошибает мелкая дрожь, но он и вовсе не замечает. Лишь сглатывет тяжело, осторожно ложится прямо на пол и притягивает к груди колени, обнимая себя поперек живота, что все еще продолжает противно ныть. Сон спасает, приходит как раз перед тем, как он окончательно запирается в самом себе.
Похоже, Серхио был не прав тогда. Он всё-таки самоубийца.
сентябрь, 2018 год.</p>
Зидан морщится от высокого градуса напитка и резво отправляет в рот кусок подсохшего хлеба в качестве закуски. Пережевывает монотонно, думает, стараясь не смотреть на своего собеседника в ответ. Знает, что тот под действием алкоголя и собственных эмоций может ошибочно увидеть в его глазах что-то такое, что расценит как осуждение или презрение, несмотря на то что во взгляде тренера никогда не могло быть и намёка на нечто подобное по отношению к защитнику. Зидан слишком сильно любит своего почти что младшего брата, чтобы осуждать его поступки. Может лишь снисходительно покачать головой на его глупость, с сожалением смотря в ответ. Не более.
- Так что, - осторожно начинает француз, поднимая глаза на Серхио, который тут же впивается в него каким-то по-детски наивным, потерянным взглядом, - и правда конец? Значит, у вас он будет таким?
Ждёт с секунды, пока Рамос поджимает губы и хмурится слегка болезненно, и затем так же аккуратно продолжает:
- И тебя это устраивает?
- Устраивает, - нервным смешком повторяет защитник, опуская взгляд на поверхность стола, которая под завязку была заставлена пустыми бутылками, - а если нет, думаешь, у меня есть выбор?
- Он всегда есть.