1. Смерть (2/2)
— Я уверен в успехе. Прошу вас обязательно сообщить мне о начале нового лунного цикла. А пока ежедневно буду присылать для вас укрепляющий отвар. Он повысит шансы.
Госпожа Астильба тихо фыркнула. Снова не обратив на это никакого внимания, Верховный Жрец удалился с глубоким поклоном.
Дэя налила в бокал молодого яблочного вина и подала его своей хозяйке. Пригубив напиток, та отошла к окну, задумчиво теребя одну из многочисленных шейных подвесок. Там, внизу, за городом, за запертыми коваными воротами и укреплениями, вилась Северо-Восточная дорога, тянулась мимо огромных полей с одной стороны и бесплодного подножья гор с другой, а потом исчезала в густом малахитовом лесу, которому, казалось, не было конца. Думала ли будущая правительница сбежать со своим возлюбленным? Пробраться по непопулярной Северо-Восточной дороге туда, до самых Диких Земель, где никто не узнает кто она? Наврядли. Скорее, пыталась изобрести способ, как удержать власть лишь своими руками, и с помощью старых связей, чтобы избежать постылого брака, обманув Верховного Жреца.
— Как вы думаете, бунт действительно может начаться? — осторожно спросила Дэя.
Госпожа скосила на мгновение глаза.
— Я думаю Эрантис любит сгущать краски. Люди видели меня рядом с матерью с того момента, как я научилась сидеть. Кого они могут противопоставить? Могут ли они воспринять на троне другую женщину, незнакомку, с той легкостью о которой твердит этот трусливый жираф?
Дэя промолчала. Зачем расстраивать госпожу тем, что она и так знает: сестра ее, родившаяся на два года позже, неизменно показывает блестящие результаты в обучении и даже обогнала по программе своих сверстниц в обители Первой Матери. Тогда как Госпожа Астильба по мнению учителей, занимавшихся ее образованием в замке, имеет весьма посредственный ум и слабые аналитические способности. Но зато она была первенцем и, к тому же, уже достигла возраста невесты, в отличие от своей младшей сестры. А значит, именно она заключит готовящийся уже несколько лет союз.
Отставив бокал, та обернулась.
— Мне нужно помолиться.
Они поднялись наверх, в малый дворцовый храм. Высокий куполообразный свод башни был подперт колоннами в виде удерживающих его мужчин. Четыре колонны, четыре разных лица, — Отец, Муж, Брат и Сын, — обращенные в четыре противоположные стороны, а по центру за ними, будто под защитой широких спин — статуя Первой Матери.
Ее всегда изображали беременной, с аккуратным небольшим животом и умиротворенным, ласковым лицом. Мраморные складки одежды, вырезанные искусным мастером, драпировались, будто настоящий бело-крапчатый шелк. Одной рукой она легко прикасалась к животу, а вторую протягивая вперед, будто желая погладить ребенка, который вот-вот подбежит к ней, по голове. К холодным белым пальцам прикасались лбом, испрашивая благословения или оканчивая молитву. У босых ног складывали подношения: богатые ткани, мед, зерно, символизирующее плодородие, иглы для шитья с тончайшими ушками и мотки шелковых нитей — на удачный брак, крепкую семью, помощь в любовных делах. Понравится подарок богине — возьмет пожертвованную иглу с нитью в свои руки и сошьет, соединит накрепко две судьбы... или залатает появившуюся между супругами прореху.
Госпожа остановилась перед статуей и склонила голову, будто дитя, жалующееся на несправедливость и обиды сверстников. Дэя тоже прикрыла глаза, повторяя про себя слова молитвы.
Ведь все они, и богатые, и бедные женщины, и даже мужчины, все они потомки, все они дети Первой Матери, Великой Матери.
Больше трехсот лет назад новая, доселе неизвестная хворь погубила почти всех женщин. Очаги болезни вспыхивали по всему континенту, охватили весь мир. Страшная, сжигающая в горячке женская чума вынудила беречь оставшихся как самое ценное. Мужчины убивали друг друга за право обладания женщиной, убивали, отбирая жен у других, убивали, защищая своих. В Век Унижения особей женского пола покупали и продавали за очень высокую цену, как самый редкий товар, и при этом размножали в тайных плодильнях в чудовищных условиях. Новорожденных мальчиков беспощадно лишали жизни, а несчастным матерям едва давали время оправиться и снова пускали в роды. Если женщине посчастливилось родить девочку, ее вместе с ребенком переводили в отдельный загон, позволяли кормить. Недолго, не больше трех лун. От бесконечных вынашиваний и кормлений организм истощался очень скоро, молодые матери гибли уже от естественных причин — родильной горячки и заражения крови. Один из любопытствующих врачей, вскрыв однажды умершую после очередного выкидыша женщину, записал в своем дневнике: «После более чем дюжины родов и трех замерших беременностей (последних) ее матка была больше похожа на бесформенную тряпку, порванную в лоскуты».
В то смутное время одной из несчастных узниц удалось крепко влюбить в себя молодого охранника-мужчину, убедить спрятать новорожденного сына, а потом поднять бунт. По континенту пошли волнения. Рабыни ночью безжалостно вырезали своих хозяев, забирали детей, бежали, присоединялись к другим, сбивались в неуправляемые кровожадные стаи. Гендерная война, длившаяся больше трех лет, расколола мир по половому признаку и, в конце концов, вынудила обе стороны подписать договор, дающий девушкам право самим выбирать себе партнера. Женщины по-прежнему очень ценились, но теперь их брали не силой, а лаской, обширными, почти безграничными привилегиями и почитанием. За несколько веков к договору прибавился ряд поправок, дополнений, изменений — все в пользу малой и физически слабой части населения. Женщина стала не только хранительницей очага и главой дома, но и главой государства, хозяйкой территорий.
Поднявшую бунт, ту, чье имя затерялось в пыли столетий, возвели в ранг святых, стали называть Первой Матерью, Великой Матерью, защитницей отчаявшихся девушек. Матриархат стал естественным выбором в суверенном государстве. Мужчины ревностно оберегали жен, дочерей, стали им опорой и твердым плечом. Так гласила история.
Закончив молитву, Госпожа Астильба украдкой положила что-то на жертвенник у статуи, выпрямилась поспешно. Уголок чувственных губ дрогнул, отпечаток недовольства, оставшийся после посещения Верховного Жреца, стерся с лица.
— Идем, Дэя, нужно подобрать шелк для провожания.
Как легко, без запинки выговорились ею эти слова. Было в них что-то неправильное, такое, из-за чего Дэя на мгновение помрачнела. Ей казалось, что не скорбеть в такой день невозможно, но все же с охотой перебрала кипы темного полотна, прикладывая отрезы к груди наследницы. И улыбалась. А как же иначе?
Провожание организовали в спешке: портной едва успел закончить новое платье для госпожи Астильбы. С черными кругами под глазами он торжественно вручил его Дэе, а Верховный Жрец, распоряжающийся тут же, настойчиво попросил поторопиться. Это из-за него ритуал сократили до неприличия — только госпоже и позволили провести ночное бдение, остальные могли в последний раз увидеть правительницу Тэррэры лишь на пути в семейный склеп.
Платье оказалось простого, почти повседневного покроя: неглубокий ворот, закрытые плечи, длинный узкий рукав, свободный прямой крой до самого пола. Никакой отделки — все решали украшения. Многочисленные браслеты и цепочки оплетали запястья, отяжеляли шею, каскадом подвесок спускаясь на грудь, сложные, многоярусные серьги обрамляли лицо, визуально удлинняя его и самым выгодным образом оттеняя тонкую линию подбородка. Все массивное, серебряное. Золото женщины почти не носили, золото — мужской металл.
Последний штрих любого наряда — палантин. Эти головные шарфы отличались большим многообразием, ткались почти прозрачными, или из тонкого кашемира, прочного хлопка, крашенного шелка; а еще узкими, широкими, разной длинны, с кистями или бахромой, а то и совсем без, на любой вкус и толщину кошеля. Их можно было просто накинуть на голову, прикрыв затылок, а можно плотно намотать, так чтобы закрыть лоб, уши и шею. Но наглухо закрывалиль лишь старухи — чтоб не продуло сквозняком.
Госпожа Астильба стояла перед большим зеркалом, доставшимся ее матери в приданое. То отражаясь в потертой глади, то исчезая, Дэя ходила вокруг нее, расправляя складки палантина. Она старалась задрапировать его с изящной небрежностью, так, чтобы оставалось открытым лицо и волосы спереди, чтобы свободно качались длинные треугольные серьги, а конец роскошной ткани шлейфом лежал на спине. Закончив, медленно обошла замершую фигуру по кругу, удовлетворенно кивая самой себе. Госпожа внезапно произнесла:
— Как я завидую тебе, Дэя...
Ошарашено замерев, Дэя неуверенно улыбнулась. В чем можно завидовать служанке? Ее жизнь себе почти не принадлежит, ее платья и украшения проще, а обязанности, напротив, сложнее. Матушка в детстве гордилась тем, что именно ее дочь выбрали в прислуги наследнице, и Дэя поначалу тоже считала себя особенной, но, спустя годы, поняла, что у этой избранности двойное донце. С одной стороны, быть настолько приближенной к высокородной ветви для девушки из среднего сословия — честь. С другой, быть служанкой, пусть даже у владычицы богатых земель, слегка зазорно. Служение — прерогатива мужчин. Любая простолюдинка имела возможность завести себе слугу и засудить богача, посмевшего позвать ее в поварихи. Но только не Дэя. Единственное, в чем Госпожа могла позавидовать ей, так это свободе выбрать себе мужа по сердцу. Пожалуй, правительницы государств единственные, кому не позволено это делать.
Но, оказалось, Госпожа имела в виду вовсе не то. Протянув руку, она коснулась выбившегося из-под ее палантина локона.
— Как многое я бы отдала за такие волосы...
— О... У вас самые прекрасные в мире волосы, Госпожа! — горячо возразила Дэя. — Мне доставляет большое удовольствие расчесывать их.
— Спасибо, Дэя, — засмеялась она, снова поворачиваясь к зеркалу.
Это не было обычной лестью — тяжелая струящаяся масса, черная и блестящая, как смола, и вправду вызывала у Дэи трепетный восторг. К разочарованию самой Госпожи, пряди совершенно не держали завивку, а шпилек приходилось использовать целый арсенал, если вдруг ей приходило в голову изменить прическу. Да, Великая Мать наградила Дэю волосами медового цвета, послушными и ложащимися сами по себе мягкой волной, но на остальное, по мнению Дэи, богиня слегка поскупилась. Глаза казались чужеродно светлыми для этой местности, лицо миловидное, но чересчур простое и, к тому же, какое-то бледное... Фигура видилась треугольной из-за узких плеч и небольшой груди, переходящих в более объемную нижнюю часть. В незначительной полноте, вызывающей ее крайнее недовольство, несомненно были виноваты засахаренные фрукты, шоколад и орехи — заполненные сладостями вазы из яркого разноцветного стекла были расставленны повсюду, чтобы наследница могла полакомиться в любое время. Она не скупилась и не важничала наедине, всегда приглашала Дэю разделить с ней небольшой перекус. Как отказать? Она брала из вежливости немного, а потом сама не замечала как снова и снова тянулась к проклятой вазочке вслед за Госпожой. Той сладости ничуть не вредили, а Дэе порой хотелось зашить себе рот.
Впрочем, за ней ухаживали и даже звали замуж. Но разве это показатель, когда численность женщин составляет всего одну пятнадцатую населения, а смертность среди новорожденных девочек все еще высока?
В большом дворцовом храме было необычайно многолюдно. У ног статуи Первой Матери, на возведенном помосте, стоял похоронный паланкин, в котором госпожу Иларию пронесут по улицам столицы. Паланкин был похож на обычные лекарские носилки, снабженные лишними ручками по бокам и низким каркасом для балдахина, украшенным цветами и лентами. За полупрозрачной белой тканью виднелся силуэт мертвой правительницы. По линии колонн-мужчин стояли воины охраны, заключив ее, Великого Жреца, читающего молитвы, и Госпожу Астильбу в почти идеальный круг.
После прочтения последних молитв, белый паланкин поднимут и медленно пронесут через весь город, к семейному склепу. Перед дворцом и по всей улице растянулась огромная толпа желающих попрощаться. Дэя видела ее из узкого окна. В склепе Госпожу Иларию ждет подготовленная могила с каменными стенами и открытым земляным дном. Ее положат на эту холодную перину, испачкав белое легкое платье, повернут на бок и притянут ноги к груди — в позу плода во чреве матери. Через год там останутся только кости.
К потолку зала поднимались пряные ароматы благовоний. Стоя далеко за чертой воинского круга, Дэя подумала, что ей самой было бы неприятно предстать перед таким количеством народа после смерти, чтобы все подряд пялились на ее измененное безжалостной смертью лицо и ахали, и отводили глаза, и прикрывали нос от неперебиваемого запаха тлена. Конечно, простой служанке такое внимание не окажут. Но похоронят так же, на женском кладбище под горой — только там, внизу, начиналась настоящая земля. Вынужденная необходимость переросла в полноценный ритуал для влиятельных женщин. Бывало, что родственники платили баснословные деньги, чтобы их мать или сестру сначала подняли до верхней черты города, почти к самому дворцу, перед тем как спустить к могиле.
Легкий сквозняк приоткрывал ткань балдахина, позволяя Госпоже Астильбе в последний раз поглядеть в лицо матери. Но та, скосив глаза и прикрывая лицо палантином, смотрела совсем в другую сторону. Повернув голову, Дэя заметила среди охраны Скарбо. Их взгляд кипел вожделением, надеждой, обещанием скорой встречи.
Дэя вздохнула то ли с завистью, то ли с огорчением, сцепила руки, пытаясь сосредоточиться на словах молитвы, глянула на Верховного Жреца и похолодела: он тоже на них смотрел.