Глава 29. Пророчество (2/2)

Лукас с интересом наблюдал за тем, как корпус дочери снова медленно поворачивается к нему.

— О чём ты говоришь? — брови волшебницы сдвинулись.

— Правду, которую тебе никто не скажет, кроме твоего ужасного отца, — мужчина развернулся и вышел в гостиную, продолжая говорить, зная, что дочь последует за ним. И не ошибся. — Люциус Малфой был тем, из-за кого мне пришлось привести тебя к Тёмному Лорду. Я считал, что ты ещё не готова, Волдеморт не знал о тебе, как и все остальные, кроме Адама Нотта, Малфоя и Паркинсона. Это отец твоего дружка решил, что его сын не должен быть белой вороной среди опытных волшебников. Это он сказал Лорду о тебе… — Лукас сделал несколько шагов по комнате, подойдя к серванту, из которого достал бутылку крепкого и наполнил содержимым бокал, и его голос начал звучать как-то… Искренне, словно он говорит чистейшую правду. Такую же чистую, как виски в его стакане. Он говорил спокойно и с нотой того, будто ему и самому жаль, что так вышло, и это вводило его дочь в ступор. — А теперь его мучает вина за то, что подверг твою жизнь опасности. Его и его сына. Ты можешь ненавидеть меня за мою резкость и грубость. Можешь дальше сбегать из дома, думая, будто я не знаю об этом. Но у тебя нет причин мне не верить. Ни единой, потому что я твой отец.

Он договорил, наконец взглянув на дочь. Повернулся к ней, собрав с губ остатки виски, и смотрел на то, как Лиа поочерёдно всматривается в его глаза. Брови девушки были сдвинуты, он видел, как она сомневается, правда ненавидит его, как она не хочет верить ни единому его слову. Но Лукас был уверен, что она поверит, потому что он говорил правду.

— Ты говорил, что готовил меня к этому. Что я должна была идти по твоим стопам.

— Потому что знал, что когда-то они доберутся до тебя, и ты должна быть к этому готова. Послушай, — он отвёл глаза в сторону и выдохнул. — Я был не прав.

Взгляд Лии бегал по комнате, когда она обдумывала слова отца, но, услышав признание в ошибке, подскочил к мужчине. Она, как никто другой в этом блядском мире, знала, насколько тяжело Лукасу давались признания в собственной неправоте. От того он почти никогда не извинялся.

— Вспылил и перегнул палку. Меня это не оправдывает, но я виноват и знаю это. А ты должна знать, что в этом мире доверять можно только семье, даже если от неё остался только никудышный отец. Я тебе не врал.

Лиа смотрела в его глаза, пока в голове мелькали моменты из прошлого. Как на её первом выходе в свет Беллатриса высказалась отцу по поводу его дочери, а Люциус Малфой проронил фразу, что это не Лукас рассказал Лорду о ней. Лиа вспомнила, как в день, перед тем, как на её руке появилась отметина раба, Люциус спрашивал, не боится ли она. Все моменты, когда Малфой-старший как-либо взаимодействовал с ней, пронеслись в памяти, словно она окунулась в омут памяти. И самым отвратительным было то, что Лукас на самом деле никогда не врал ей. Она не ловила его лжи, никогда, все его фразы повторялось из разу в раз, не меняясь, все истории из детства рассказывались с точностью так, как Лиа помнила из слов матери. Мог ли он врать ей сейчас? С большим желанием она бы хотела, чтобы лжецом в этой истории оказался её отец, а не Люциус Малфой, но то, с какой добротой его семья отнеслась к ней, говорило об обратном.

Не может быть.

Драко… тоже всё знал?

Девушка смотрела в лицо отца, не отрывая взгляд, пытаясь зацепиться за дрогнувшую мышцу, за морщинку, что изменила направление, но этого не было. Лукас выглядел серьёзным и до омерзения честным.

Кровь снова закипала от злости. Только теперь это чувство было направлено ко всему вокруг. Она ненавидела весь этот грёбанный лживый мир. Ладонь с ещё виднеющимися красноватыми шрамами резко поднялась в воздух, направленной в сторону отца. Пальцы мужчины от потока магии разжались, и наполовину полный янтарного пойла стакан разлетелся вдребезги, звякнув о паркет. В любой другой день и момент это взбесило бы Лукаса, он не позволял дочери подобных всплесков эмоций, чего не скажешь о себе, но сейчас его реакция была иной. Он не сказал ни слова, даже не взглянул на осколки, растекающееся по полу пятно. Даже испачканные брызгами брюки остались проигнорированы. Позволил ей выплеснуть напряжение, а она лишь крепко стиснула зубы и снова исчезла между малахитовых языков огня.

***</p>

Дверь в ближайшем коридоре в доме Малфоев с грохотом отворилась, заставив парней резко повернуть головы в сторону арки на входе в столовую.

Удивительно, но дверь после злобного удара женской ножкой осталась цела, исходя из того, что ни Драко, ни Теодор не услышали звук разлетаются щепок. Руки потянулись к волшебным палочками, прежде чем в дверном проёме появилась Эйвери. Только выдыхать было рано.

— Когда ты собирался сказать мне?

— О чём? — Драко выглядел крайне серьёзным, но появление девушки, казалось, его вовсе не озадачило и он спокойно поставил бокал обратно на стол.

— О том, что твой отец был причиной, по которой я оказалась здесь в начале прошлого года. Что это он рассказал Лорду обо мне.

Драко досадно выдохнул.

— Ты же знал! — сказала она уже громче. — Ты же, блять, знал с самого начала, как я этого всего не хотела и молчал, что в этом виновата твоя семья!

— Знал, — несмотря на внутреннюю мольбу девушки, чтобы он отрицал, врал или доказывал, что не был в курсе дел своего отца, Малфой согласился.

Лиа вскинула брови и остановилась у миниатюрного столика в паре метров от слизеринцев.

— Чёртов козёл, Малфой. Я же тебе верила, — дёрнувшись от закипающей обиды и злости, неосторожным движением она задела ножку того самого столика, на котором в ту же секунду колыхнулась увесистая ваза.

— Осторожнее.

Драко знал, что когда-то это произойдёт, когда-то она узнает правду, но надеялся, что это случится гораздо позже. Его голос звучал ровно, смиренно, словно отступать уже не было смысла.

Взгляд Эйвери был тем самым, который обычно означает вызов. Уголки губ едва заметно напряглись в неуловимой ядовитой ухмылке, а рука потянулась к вазе, что, видимо, была такой же дорогой, как и вся остальная мебель в поместье чистокровных Малфоев. Пальчик осторожно вошёл в расширенное горлышко, нащупав внутреннюю шероховатую поверхность фарфора, и элегантным, оно было именно таким, движением кисти, толкнул вазу. Серые глаза Малфоя следили за тем, как одна из ваз шестнадцатого века покачнулась, а затем, потеряв равновесие, полетела на пол, словно время замедлили магией, не иначе. Он видел, как сверкнул узор на ней в последний раз, прежде чем фарфор, ударившись о твёрдую поверхность, разломился на несколько крупных частей. Веки медленно прикрылись, а с губ снова слетел усталый выдох.

— Вот поэтому и не сказал, — Драко сидел так же расслабленно и уверенно, как до появления урагана Эйвери. Его спина ни на миллиметр не оторвалась от спинки стула.

Только Теодор, совершенно не понимая, что происходит, выглядел заинтересованным и не мог скрыть с лица довольные ноты. Ему нравилось, когда она такая. Как он. Ему нравилось думать, что этому Эйвери научилась у него. Вошла в комнату, как к себе домой, сорвалась, не став терять времени на повторное приветствие, и дала волю эмоциям, не думая о ценности вещей, которые могли попасться ей под руку. Теодор любил наблюдать за тем, как она злится. Это выглядело забавно, когда огонь внутри девушки намеревался сжечь за проступки не его. Что-то внутри парня ликовало, понимая, что друг облажался по-крупному, и эта мысль заставила Нотта начать мысленно корить себя. Но не долго.

Лиа стояла у разбитой вазы, пристально глядя предателю в глаза. Не могла поверить, что это произошло, что он действительно скрыл от неё такую важную деталь. Его семья была мила и добра к ней с первого дня её появления в этом доме. Нарцисса искренне соболезновала утрате матери, как Лие казалось, словно пыталась вернуть в жизнь девочки женское влияние. Отец Драко спас её от грязных рук Струпяра в тот проклятый вечер, он защитил её перед Тёмным Лордом! Ради чего? Из-за чувства вины?

Драко молчал. И это молчание выводило из себя. Он всегда так делал. Молчал, когда нужно было высказаться, рассказать всю правду или, на худой конец, оправдаться. Он молчал, пробуждая в волшебнице чувство, словно ему всё равно, словно это всё недостойно его внимания, и это бесило. В юную голову Эйвери в эти моменты не могла прийти мысль, что он молчит потому, что не хочет её потерять. Потому, что нет слов и причин, способных оправдать его. Но было кое-что другое, способное заставить рот блондина открыться.

— Не трогай, — напряжённость в голосе пробрала бы дрожи, если бы Лие сейчас не было так жарко от собственной злости. Обида заставляла её стоять на месте, перестать кричать. Она лишь стояла, глядя ему в глаза, пытаясь осознать, действительно ли мог так поступить с ней, но гнев никуда не уходил. Пальчики потянулись к краю стола, словно крючком поддевая его, но остановились. — Что бы я не сказал, ты ведь не простишь мне этого?

— Нет.

Соврала. Душащая обида кричала ей в уши, чтобы она ушла, забыв его имя, будто это он виноват в грехах своего отца. Кровь закипала, как и ненависть, но Лиа всё ещё отказывалась верить в то, что семья того, кого она уже успела полюбить, была замешана в том, чем обернулся для неё первый выход в свет почти год тому назад. Она могла его простить, но не могла признаться в этой слабости даже самой себе.

— Ты хочешь правды?

— По-твоему, я её заслужила?

— Верно, — Малфой хлопнул ладонями по коленям, вставая на ноги.

Он сказал ей пойти за ним и она пошла, с каждым шагом теряя надежду на то, что может быть оправдание, способное заставить её остыть. Смотреть в лицо тому, кто так похож на мужчину, разрушившего её жизнь… Слишком сложно.

Драко провёл её и последовавшего за ними Нотта в комнату на втором этаже. Теодор всеми силами старался держаться в стороне, сохраняя нейтралитет. Встать сейчас на чью-либо сторону означало подписать себе смертный приговор. Не от того, что что-то угрожало его жизни, конечно нет, а от того, что это этот выбор было невозможно сделать.

Кабинет Люциуса. Очевидно, это был он: заперт на два заклинания, до ужаса прибран, письменный стол у окна и несколько стеллажей вдоль стены. В доме Эйвери была комната с той же атмосферой, куда Лукас строго запрещал входить во время его отсутствия и присутствия. Блондин подошёл к среднему стеллажу, полки которого заставлены тёмными и наводящими ноту ужаса артефактами, среди которых было несколько томов книг и странный стеклянный шар на деревянной подставке. Драко взглянул на подругу, она ведь в первую очередь, была ему другом, и только потом той, что влезла в его душу. Посмотрел, словно прощался, словно она больше никогда не захочет смотреть в его глаза, что она уйдёт, бросит его, потому что он это заслужил.

— Пророчество слышит тот, кому оно адресовано, — сказал он, сняв увесистый мутный шар с подставки.

— Я знаю, — грубо ответила она, но ни одна мышца на её лице не дрогнула.

Пальцы парня крепко сжали в руке пророчество, осторожно передав его девушке. В мутном стекле, внутри которого густел туман, как только шар коснулся её пальцев, из дымки начало вырисовываться лицо незнакомой женщины. Не молодой, возрастом чуть старше погибшей матери.

— Явится та, что встанет перед твоим сыном в очередь к Смерти, — сообщил низкий женский голос. — Дракон будет смотреть в глаза Хель и не дрогнет. Она заберёт её, вместо мальчика. Уведёт за руку, как достойный трофей.

Зрачки девушки сосредоточенно бегали по идеально ровной поверхности стекла, а слух напрягся до предела.

— Что…что я должен сделать? — запнулся уже знакомый мужской голос, раздавшийся, словно в голове самой Эйвери, но никак не из магического шара.

— Найти ту, что с рождения готова к своей участи, и привести её к нему, — женщина, пророчившая верную гибель молодой волшебнице, подняла глаза, и по рукам Эйвери пробежала дрожь. Она смотрела из шара на неё, смотрела прямо в глаза, словно знает, что та, о ком идёт речь в пророчестве, сейчас держит его в руках и наблюдает за тем, что происходило в прошлом.

— Как я узнаю, что нашёл? — снова голос Люциуса. Вопрос заставил Эйвери предположить, что на то время мужчина не знал о её существовании.

— Одного взгляда будет достаточно, чтобы понять, что это она.

— Дракон… Девочка погибнет из-за меня?

— Нет, Хель её уже ждёт.

Омут внутри пророчества снова принял вид неприметного светлого тумана. Лицо женщины растворилось в нём, исчезло, голоса затихли, а Драко продолжал смотреть на волшебницу, на расслабленном лице которой он отчётливо видел боль. Сам только что собственноручно разбил ей сердце. Ему казалось, он слышал этот звук. Видел, как в глазах меркнет её злость, сменяясь на душераздирающую обиду. Веки Эйвери расслабились, взгляд устремился в никуда, потух, рот приоткрылся и нижняя губа дрогнула.

Драконом из пророчества была она. Семейный символ, её патронус, знак на гербе Эйвери. Хель — богиня смерти, уже давно её ждала и всё встало на свои места. Теперь ясно, зачем Люциус привёл её к Лорду и ясно, почему Малфои были так учтивы. Они хотели защитить сына ценой жизни незнакомой девочки, но в них оказалось слишком много сострадания, чтобы оставаться к ней равнодушными. Они чувствовали свою вину, но жизнь единственного сына была дороже. Всего. На. Свете.

— Как же ты мог? — тихий, дрожащий голос заставил внутренности Малфоя сжаться.

Он не мог отвести от неё глаз. Она была так красива, так разбита и столько раз сломлена, а он не был в силах сделать хотя бы что-нибудь, чтобы избежать этого. Пророчеству было более шести лет. Когда Драко узнал о нём, он был совершенно равнодушен к одногруппнице, но высказал отцу нежелание того, чтобы девушка рисковала из-за него. Но разве это могло что-либо изменить? Лёгкие напряглись, он не смог сделать даже крошечный вдох, смотрел на неё, пока она медленно поднимала померкший взгляд на него. Словно в последний раз.

В её глазах появился влажный блеск. Вот и нашлась причина, по которой Драко Малфой, не ставший ей даже другом за пять лет жизни в Хогвартсе, вдруг стал к ней ближе. Вина и корысть стали толчком к началу притворной дружбы, переросшей во что-то большее. В большее… из-за жалости к ней? Каждому существу в этом блядском мире что-то нужно от неё. Каждый находит выгоду. Почему каждый, кто входил в её жизнь, хотел использовать её?

— Лиа, я не хотел этого.

Холодный гладкий шар скатился с ладони Эйвери, которая медленно открылась. Снова звук битого стекла, снова звон, раздавшийся эхом, снова осколки ударили по кожаным ботинкам, оставив на них маленькие царапины.

Она не ответила. Промолчала, решив, что ей нечего сказать. Ничего из того, что Малфой должен был услышать. Ударила его же методом, но в последний раз. Слишком больно. Для обоих. Драко смотрел, как медленно и решительно она разворачивается и уходит прочь. Хотел схватить её за плечо, остановить, каяться, извиняться и клясться. Снова просить прощения, кричать, хватать её за руки, за рубашку на груди, чтобы она не ушла! Чтобы она никогда не уходила! Но не стал. Нашёл в себе силы дать ей возможность сделать то, что она считает нужным. Дать ей возможность принять решение самостоятельно и уйти. Слишком уважал, чтобы посметь сопротивляться.