Часть 9 (1/2)
Ему надо увидеться с Шеклболтом — срочно, безотлагательно, сейчас же! Хотя бы ради того, чтобы отвести наконец душу и долго, обстоятельно препарировать министра на отдельные кровоточащие куски. Он почти вживую представляет, как проделывает это нарочито неспешно, с особой мстительностью. Яркая красная кровь выступает живыми блестящими каплями, и эта картина затмевает собой всё.
Северус с внезапным толчком вдруг приходит в себя и обнаруживает, что сидит на полу, уже черт знает сколько времени пялится в никуда и бессмысленно подпирает собой закрытую входную дверь. Из-под щели внизу с тихим свистом в спину задувает колючий зимний ветер.
Интересно, Шеклболт лично одобрил этот фантастический план колдомедиков из Мунго по превращению национального героя в обдолбанную куклу на ниточках?! Или на эту скользкую дорожку его, как обычно, толкнули непреодолимые обстоятельства?! А что, главное — «тихо-мирно», как сам признался министр…
«Я хочу, блядь, посмотреть тебе в глаза, Кингсли, просто посмотреть тебе в глаза…» — это единственная мысль, которая снова и снова злым повтором звучит в голове, пока, пошатнувшись, он медленно поднимается на ноги, пока сосредоточенно, пуговица за пуговицей застегивает зимнюю мантию и закутывается в шарф, пока выходит за порог в беззвездную зимнюю ночь.
Но именно там, за порогом, эта безжалостная мысль неожиданно покидает его, сменяясь чем-то совсем другим. Он так и не добирается до границы аппарации, и сильнейший откат застигает его где-то на полпути от дома к калитке — приступ уже почти позабывшегося туарегского проклятия. Да такой силы, что колени подгибаются сами собой и он обессиленно падает в глубокий сугроб. Острая боль пронзает всё тело, и воздух застывает вокруг него ледяным безмолвием, поглощая готовый сорваться с губ хриплый стон. Длинная острая игла протыкает насквозь, кажется, где-то совсем рядом с сердцем. Остается только впечататься со всего размаха лицом в ледяную корку подмерзшего снега, застыть в моменте и дать этой боли выполоскать его без остатка. Чтобы приступ наконец схлынул и оставил после себя лишь вымотанное до предела тело и медленно затухающую мелкую дрожь в мышцах.
Ему бы вернуться назад, добраться до спальни и забыться там тяжелым, измученным сном, но почему-то на грани сознания маячит обязательство — он помнит еще и о Поттере, и о Шеклболте. Какое-то неведомое чувство ведет его за собой, заставляет подняться, машинально отряхнуть одежду от налипшего снега, призвать из дома укрепляющее зелье, без раздумий влить его в себя и, распахнув калитку, прицельно аппарировать к министру в кабинет.
Его встречает вязкая тьма, силуэт массивного кресла в блеклом лунном свете, падающем наискосок из большого окна, и едва различимая грузная фигура в этом самом кресле. Долю мгновения спустя, как ответ на его появление, он слышит короткий испуганный возглас и эхо приглушенного ругательства под нос. Шеклболт тут же зажигает люмосом небольшую настольную лампу под зеленым абажуром, и неестественно холодный свет придает сонному лицу министра какой-то зловещий вид. Проморгавшись, Шеклболт широко зевает и в итоге со вздохом откладывает палочку в сторону.
Кингсли не сводит с него глаз, и Северусу чудится в них какое-то невысказанное потрясение:
— Это последствия твоей встречи с Гарри?
Сперва Северус не может понять, о чем это вообще Шеклболт, пока тот не указывает ему на лицо. Ладонь тут же касается щеки, и он чувствует еще теплую липкую влагу на коже и в заторможенной прострации рассматривает разводы крови на подушечках пальцев. Ах да, наверное, идея упасть лицом в подмерзший снег была не самой здравой…
Шеклболт что-то неслышно шепчет, и глубокие царапины на щеке тут же затягиваются. Северус лишь молча кривится от острого неприятного жжения.
— Что ж, можно и так сказать, Кинсгли. Ты что, меня тут ждал?
Только сейчас он прозревает, что на часах, должно быть, уже давно глубокая ночь.
Шеклболт с силой трет глаза, встряхивается и, кажется, окончательно приходит в себя.
— Я же знал, что ты до утра не дотерпишь, Северус… Так что там с Гарри?
Этот бесхитростный вопрос — как удар со всей дури аккурат в солнечное сплетение. В глазах на миг темнеет, и сердце невольно пропускает удар.
В звенящей тишине он делает шаг, другой, едва сдерживая себя, аккуратно опирается руками на массивный дубовый стол и, не спуская глаз, выплевывает министру в лицо:
— Это ты мне скажи, Шеклболт, что там с Гарри? — он наклоняется совсем близко, так что между ними остается не больше нескольких дюймов, и следом, на выдохе, словно свинцовая пуля разрезает пространство, звучит отрывистое: — Это была твоя идея?!
Шеклболт инстинктивно успевает отпрянуть, оттолкнуться руками от стола, откатиться на кресле, лишь бы только уйти с траектории этих смертоносных слов, а потом озадаченно моргнуть и в абсолютном потрясении проронить:
— Какая идея, Снейп?! О чем ты вообще?
Он следит за министром не отрываясь, и натянутая струна предельного напряжения дрожит, готовая разорваться от любого неверного движения, от любого фальшивого вздоха.
Только попробуй, Шеклболт, только попробуй хоть на секунду моргнуть и отвести виноватый взгляд, и ты пожалеешь, что оставил меня в живых.
Министр в ужасе таращится на него, считывая это обещание, но даже не пытается прикрыться от его препарирующего, сдирающего живьем шкуру взгляда.
Одно из двух — или Шеклболт самый лучший актер на свете, или тот и понятия не имеет о том, каким именно способом проблему с Поттером «решили» в Мунго.
— Умиротворяющий бальзам, Шеклболт…
— Что? Ты про Гарри, Северус?
— Нет, я про британскую погоду, Шеклболт! Твою мать, разумеется, я про Поттера! Колдомедики нашли неординарное решение для нового неординарного Поттера.
— Умиротворяющий бальзам? Но я не понимаю, в чем проблема?
— Три года, Кингсли! Три гребаных года Поттер принимает это зелье на постоянной основе! Тебе это хоть о чем-то говорит?
Впервые за этот разговор Шеклболт вдруг виновато отводит взгляд:
— Я в свое время зельеварение еле на проходной балл вытянул. Объясни.
Выдержки хватает только на то, чтобы набрать полную грудь воздуха и в ледяном спокойствии перечислить:
— Головокружение, оцепенение, жажда, чувство удушья, отёк языка и горла, рвота, замедление пульса и, наконец, коллапс и смерть от остановки сердца.
Шеклболта окончательно пронимает, и он в немом ужасе, боясь вздохнуть, пялится на него.
— Это я тебе симптомы отравления черной чемерицей описал, если ты еще не понял. Чемерица, которая входит в состав любого умиротворяющего бальзама. Четыре, Кингсли! Он выпил за сегодня четыре порции этого гребаного зелья. Ему что, в Мунго чьей-то слишком щедрой рукой личный билет в один конец выписали?!
Шеклболт в один момент внезапно сникает, мешком оседает в кресле и долго, слишком долго разглядывает замысловатый рисунок паркета.
— Мерлин, Северус, я не знал. Старший колдомедик, который вел Гарри, оставил мне толстую папку напоследок: вдруг у меня возникнет желание ознакомиться со всеми деталями, но Гарри с таким отчаянным убеждением заверял, что всё нормально — тогда, три года назад, что я даже не заподозрил, что что-то может быть не так…
На жалких остатках сил ему еще удается добраться до дивана, завалиться на него, скинув на ходу ботинки, и, бросив взгляд на бархатную мантию Шеклболта на крючке двери, тут же небрежным жестом призвать её и укрыться, как самым теплым и уютным пледом. Тяжесть наваливается мгновенно, придавливая его со всего маху к мягкой обивке, и, уткнувшись взглядом в потолок, он неожиданно для самого себя всё же отзывается:
— С отчаянным убеждением… Мерлин, если бы ты, Шеклболт, только видел, с каким отчаянным убеждением в глазах Поттер отправился в Запретный лес на заре второго мая девяносто восьмого…
На грани яви и сна, когда сил бороться с накатившей смертельной усталостью больше нет никаких, он различает обеспокоенное:
— Но ты же справишься, Северус?..
Он отворачивается, укрываясь мантией с головой, и, уже ныряя в объятия тревожного забытья, отвечает самому себе в голове: «Если валерианой завтра нести не будет, может быть, есть еще хоть какой-то шанс…»
Наверное, он всё-таки произносит эти слова вслух, потому что в самый последний миг раздается полный изумления возглас Шеклболта: «Что?!»
***</p>
Просыпается он от осторожного толчка в плечо, сводящего с ума запаха свежеприготовленного кофе и негромкого покашливания.
Напротив дивана, в покорно замершей позе, стоит готовый к его услугам министр магии и держит на вытянутых руках поднос с кофейником, чашкой на блюдце и тарелкой дымящихся хрустящих сэндвичей. Ему не остается ничего другого, как снова закрыть глаза и постараться избавиться от самого дурацкого сна в своей жизни.
Секунду спустя он распахивает глаза снова. Шеклболт всё еще покорно стоит с подносом и терпеливо дожидается, пока он придет в себя.
— Не хочу беспокоить по пустякам, Северус, но у тебя лекция по легилименции у последнего курса через ровно… — Шеклболт наколдовывает темпус, — ровно через двадцать минут.
Пятнадцать минут спустя он всё еще не очень похож на живого человека — несмотря на три чашки отличного эспрессо и крохотную порцию бодрящего зелья: Шеклболт молча протягивает ему флакон из своих личных запасов при первом же запросе, но следит за ним красноречивым осуждающим взглядом.
Спасибо за заботу, Кингсли.
Он и без министра прекрасно знает, к чему в конце концов приводят такие экстремальные завтраки…
Отражение в начищенной зеркальной поверхности министерского лифта отвечает ему кривой ухмылкой, и Северус, не удержавшись, салютует самому себе в молчаливом приветствии.
Лифт со скрежетом спускается этаж за этажом и — хоть здесь судьба идет ему навстречу — не останавливается ни на одном промежуточном. Сил вытерпеть на себе любопытствующие взгляды случайных министерских сотрудников этим утром у него однозначно нет. Стоит ему только вознести короткую благодарность неизвестным богам, лифт, словно в насмешку, с противным скрипом замирает, не доезжая до нужного ему ровно этаж. Двери нехотя разъезжаются в стороны, и в кабину вваливается… — ну разумеется, кто бы вы думали… — вваливается заспанный Поттер, который что-то неразборчиво бурчит себе под ноги в качестве приветствия, тяжело приваливается плечом к стене и, так и уткнувшись носом в пол, кажется, всё еще спит на ходу.
Северус отсчитывает в голове секунды — на третьей Поттер вскидывает на него изумленный взгляд. Он потрясен до глубины души — Поттер или узнал его по ботинкам и подолу мантии, или по запаху, — и Северус даже не знает, от какого из этих двух вариантов ему больше не по себе.
Поттер требовательно, стремясь отыскать в его лице что-то одно ему ведомое, впивается в него взглядом — и то ли это время замирает, то ли просто кабина лифта застревает между этажами, но этот жадно ищущий взгляд вытягивает весь воздух из пространства вокруг них. Кажется, по итогам этой случайной встречи ни он сам, ни Поттер до пункта назначения так и не доедут…
Но тут кабина лифта одновременно с резким кивком Поттера (видимо, всё же нашел то, что искал) так же резко дергается и возобновляет свой неспешный спуск.
Никто из них так и не произносит ни слова. На следующем, нужном ему этаже, лифт останавливается — как будто и не было ничего, — двери покорно распахиваются, и он, с силой оттолкнувшись от стены, протискивается мимо Поттера, случайно задевая того плечом. Поттер вздрагивает и, помедлив, все-таки отступает. В последнее мгновение он в удивлении оглядывается назад, но двери уже захлопываются, и Поттер всё смотрит и смотрит ему в глаза, даже не думая прервать этот необъяснимый, отчего-то тревожащий момент.
Разрозненные, дикие мысли, обгоняя друг друга, больно бьются изнутри о черепную коробку и стремятся вырваться наружу.
Первое — от мальчишки не было даже намека на запах валерианы. Это значит лишь одно — Поттер каким-то чудом опять поломал систему. С прошлого приема умиротворяющего бальзама прошло больше двенадцати часов, а Поттер до сих пор не принял очередную дозу. Как, на каком упрямстве Поттер еще держится?! Если Северусу не изменяет память — зависимость от умиротворяющего бальзама такая, что он скорее поставил бы всё, что у него есть, на то, что Поттер даже не дождется утра, чтобы выпить новую порцию.
Второе — совершенно обескураживающее — оказывается, не он один играл в эти бессмысленные прятки с самим собой: Поттер вполне успешно занимался примерно тем же… Они же умудрились полтора года проработать в одном здании и так и не пересечься.
И, наконец, третье… Решение он принимает уже на подступах к аудитории.
Он влетает в класс, взметая мантией, смеряет одним долгим взглядом пустую грифельную доску, и вопросы стремительно сами возникают белым на черном — убористым мелким почерком, один за другим, нескончаемой вереницей. Испуганные, побледневшие лица будущих авроров — хоть какое-то отмщение за все его мучения последних суток.
— Проверка знаний, господа студенты. У вас девяносто минут…
И пускай хоть один из них посмеет подать голос… В этот момент он точно не готов поручиться за себя.
***</p>
До вечера он дотягивает на одном лишь упрямстве: дикая волна адреналина покидает его внезапно, оставляя лишь истрепанные вконец нервы и нестерпимое желание поскорее оказаться в полнейшем одиночестве.
На вопрос «как он переживет встречу с Поттером?» ответа у него нет. Возможно, ему просто стоит шантажом и угрозами отобрать у Поттера весь запас умиротворяющего бальзама и самому залиться им по самые брови.
Поттер появляется ровно в семь, о чем коротко оповещают защитные чары, никак не реагирует на приветствие, и только секунду спустя Северус замечает, что Поттер стоит посреди вечерней зимней вьюги в одной футболке с коротким рукавом, а из рюкзака торчит криво запиханная туда куртка и свисающий почти до земли яркий вязаный шарф в золотых снитчах.
Поттер протискивается мимо, с непонятной претензией бросая на ходу:
— Устал как собака.
Дом, проявляя куда больше радушия, чем он сам, приветливо дожидается гостя, подсвечивая ступеньки у входа теплым желтоватым светом. Поттер исчезает за дверью, а Северус так и остается стоять у калитки, в немом изумлении наблюдая глубокую черную проталину в снегу — ровной узкой тропой она уходит далеко вниз по склону, в самую долину.