Часть 3 (1/2)
Рождество наступает быстро и так же быстро проходит. На прикроватной тумбочке в какой-то момент совершенно неожиданно появляется одинокая еловая ветка в простом граненом стакане, украшенная лишь одним стеклянным шаром с трещиной на боку, а под стаканом обнаруживается короткая записка без подписи: «С Рождеством, мистер Снейп». Он крутит её разными сторонами в попытках найти ответ на бессмысленный вопрос: чьих это рук дело, но почерк кажется ему лишь смутно знакомым — с круглыми пухлыми гласными и чересчур аккуратно выведенной заглавной буквой «С» в его фамилии, — а потому он сдается и откладывает записку. И следом неожиданно для самого себя цепляет свой орден Мерлина на еловую ветку рядом с одиноким шаром. Внутри шара заколдованные снежинки неспешно кружатся и падают на заколдованный маленький дом, укрывая тот ненастоящим заколдованным снегом.
Поток колдомедиков бесконечен, и он запоминает в лицо лишь главного из них, ответственного за его скорейшее выздоровление и за ежедневные отчеты лично министру магии Кингсли Шеклболту. Остальные же целители, без устали снующие в его палате, сливаются в одно размытое нечеткое пятно, и он даже не воспринимает их как живых людей: непрерывное мельтешение ярко-желтых мантий выжигает лишь назойливый отпечаток на сетчатке глаз. Теперь, когда он пребывает в сознании большую часть дня, Северуса искренне поражает, сколько сил брошено на то, чтобы в кратчайшие сроки вернуть его в строй.
Зелья на завтрак, зелья на обед, зелья на ужин. Еще немного — и ему кажется, что его вывернет этими самыми зельями под ноги первому, кто осмелится приблизиться к нему с очередным флаконом.
Рана на горле затягивается издевательски медленно и ноет так болезненно, что периодически вызывает дикие вспышки раздражительности. Ему хочется только одного — голыми руками залезть себе в глотку и расковырять едва затянувшуюся рану до мяса, до костей в попытке отыскать там, внутри, в тёплой чавкающей плоти, источник этой муторной, выматывающей боли.
Когда новенькая целительница в очередной раз испуганно интересуется его самочувствием и просит пояснить в деталях, как именно ощущается шрам, Северус все-таки не выдерживает и сплевывает сквозь зубы: «Ровно так же, как ощущается метка Пожирателя, когда неделями не отвечаешь на призыв хозяина». Совсем еще молодая девушка замирает перед ним и в шоке распахивает глаза, словно трепетная беспомощная лань в ярком свете Люмоса. После чего поспешно кивает, что-то торопливо записывает и старается побыстрее убраться вон из палаты. А Северусу становится даже немного стыдно за свою несдержанность.
Скандинав, как и обещал Шеклболт, к его полнейшему неудовольствию, всё так же изо дня в день просиживает кресло и ровным счетом ничего не делает. Не следит за ним взглядом, не вмешивается в периодические перепалки Северуса с колдомедиками; в январе Северус наконец требует, чтобы ему вернули его волшебную палочку, и после долгих споров получает её в феврале.
Именно к февралю он впервые испытывает то, что называется весьма банально — смертельная скука. Палочка слушается его даже не с полуслова, а с полумысли, заклинания получаются идеально выверенными и отточенными, приступы слабости уходят в прошлое, и единственным напоминанием о том, что он — несостоявшаяся жертва ручной змеи Лорда, является все так же противно ноющий шрам и затяжная непроходящая бессонница. И к одному и ко второму он привыкает как-то чересчур быстро и без особых мысленных возражений. Впрочем, мерилом боли для Северуса по-прежнему являются те раунды профилактического круцио из прошлого, когда ему иногда доводилось заставать Лорда не в настроении, а потому в сравнении вся эта нынешняя боль кажется… терпимой.
Колдомедики разве что не хлопают в ладоши от счастья, что-то там довольно рапортуют Шеклболту и строчат полные обнадеживающих перспектив отчеты, но отпускать его тем не менее никто никуда не собирается.
А потому неудивительно, что от скуки он всё своё внимание переключает на скандинава. Тот если и замечает этот внезапно проснувшийся интерес к своей персоне (а Северус готов поставить весь свой опыт шпиона на то, что скандинав совершенно точно его замечает), то никак этот интерес не комментирует. Всё так же спокойно сидит у окна, выходит изредка из палаты, только чтобы вернуться с новым пластиковым стаканчиком, от которого за милю несет дешевым кофе, а поток кроссвордов, которые тот без устали разгадывает один за другим, кажется Северусу нескончаемым.
Так что неудивительно, что в конце концов он не выдерживает.
— Нигилизм, мистер Йоханссон…
В вечерней тишине его предельно вежливый голос раздается как-то особенно гулко и долетает без осечек от кровати до кресла прямиком по назначению.
Скандинав отрывается от газетного листа, неторопливо отхлебывает кофе и с легкой заинтересованностью переводит на него взгляд, и в этом взгляде Северус без труда распознает понимающую усмешку.
— Прошу прощения, мистер Снейп?
В вопросе Йоханссона как будто сквозит легкое искреннее недоумение, такое же искреннее, впрочем, как и его собственная предельная вежливость до этого.
Больше всего это смахивает на первую встречу двух хищников на нейтральной территории, замерших на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы издалека присмотреться и оценить силы противника. По крайней мере, Северусу кажется, что именно так ощущается этот непринужденный обмен короткими репликами.
Он негромко откашливается и поясняет, удерживая на себе доброжелательный, но холодный, как глыба тысячелетнего льда, взгляд скандинава:
— Вопрос номер семь по вертикали, над которым вы уже которую минуту ломаете голову: «синоним экзистенциального кризиса». Это нигилизм. Подходит?
Йоханссон опускает глаза, нехотя разрывая зрительный контакт, чуть шевелит губами, молча проговаривая слово про себя, и в удовлетворении записывает правильный ответ в пустые квадраты. После чего прикусывает колпачок простой маггловской шариковой ручки и чуть склоняет голову к плечу, задумчиво разглядывая его.
— И давно вы разгадываете вместе со мной кроссворды в моей голове, мистер Снейп? Я вас не почувствовал…
Северус кривится от столь бесхитростной попытки обмануть его — как же, не почувствовал он. А может, скандинаву просто забыли сообщить тот факт, что Северус Снейп два десятка лет отмотал, оттачивая свои навыки в легилименции попеременно на двух сильнейших волшебниках последнего века?
— Мистер Йоханссон, я, конечно…
Скандинав уверенно его перебивает, с нажимом выговаривая:
— Просто Бьёрн, мистер Снейп.
Северус повторяет ровно то, что хотел сказать:
— Мистер Йоханссон, я, конечно, всё понимаю, и игра под названием «я знаю, что ты знаешь, что я знаю» — любимая у всех легилиментов. Но сделайте мне одно-единственное одолжение — не держите меня в дураках. Я этого не приемлю. — Северус смеряет скандинава внимательным взглядом, и тот, помедлив, наконец кивает. — Вы слишком громко думали над этими вашими скучными кроссвордами всю последнюю неделю. Так что не стоит делать вид, что вы меня не почувствовали. Ваше назойливое приглашение не осталось без ответа. Вы довольны?
Только сейчас, озвучивая свои догадки вслух, Северус понимает, что да, скандинав таким незамысловатым способом приглашал его размяться и впервые после долгого перерыва прибегнуть к легилименции. Его вдруг пробирает неуместное любопытство, и он всё же спрашивает:
— В «Пророке» действительно интересуются синонимом экзистенциального кризиса, мистер Йоханссон, или вы выдумали этот вопрос в своей голове специально для меня?
Скандинав внезапно мягко смеется и негромко отвечает:
— Боюсь, мистер Снейп, британскую магическую прессу интересуют именно такие вопросы. — И в качестве подтверждения левитирует ему на кровать последнюю страницу «Пророка» с кроссвордом.
Неожиданно оказывается, что Йоханссон действительно ему не врёт. Северус читает остальные вопросы из кроссворда и понимает, что его составителя, судя по всему, нехило накрыло той самой экзистенциальной послевоенной хандрой. Минут за десять он отвечает на все неразгаданные вопросы, и самопишущее перо почти не успевает за его стремительностью, а потом с мстительным удовлетворением левитирует решенный кроссворд назад скандинаву.
С губ слетает короткий вздох притворного сожаления:
— Боюсь, вам придётся подождать нового выпуска, мистер Йоханссон.
Тот разглядывает его с толикой напускной обиды, но, переменившись вдруг в лице, с неожиданным предвкушением уверенно произносит, откладывая газету в сторону:
— Уверен — нас ждут захватывающие два месяца, мистер Снейп.
Наверное, он всё же не до конца еще восстановился, потому что понимает, что на самом деле Йоханссон подразумевает под этими словами, только спустя преступно долгое мгновение. Два месяца… Февраль и март… Ну еще бы. В голове пробуждается невольное уважение к Кингсли Шеклболту.
Мистера Бьёрна Йоханссона, несомненно одного из сильнейших легилиментов скандинавской школы, Шеклболт очевидно приставил к нему далеко не только в качестве молчаливой сиделки. Министр и правда рассчитывает, что он к апрелю будет в состоянии вскрыть Руквуда… А скандинав, получается, выступает в качестве его тренировочного полигона. Интересно, Йоханссон вообще в курсе, для чего его на самом деле к нему приставили?
Северус вскидывает любопытствующий взгляд и, наткнувшись на понимающую мягкую усмешку в ответ, мгновенно осознает: о да, скандинав более чем в курсе.
Дракклы бы разодрали Шеклболта на мелкие куски — министр всё разыграл как по нотам. Сильный противник, замерший напротив в терпеливом ожидании, мягкая грация уверенного в себе хищника — скандинав благоразумно выжидает. Отличная тактика, Северус и сам готов лишь только кружить по периметру чужого сознания, не нападая, но ощущая, как плотная аура чужой мощной, но контролируемой магии почти ласкает его невидимым прикосновением.
Стоит ему только оценить эту силу, как против воли зарождается и неотвратимо пробивается на поверхность честолюбивое желание во что бы то ни стало одержать победу над этим молчаливым, уверенным в себе магом.
На следующий же день, как только Йоханссон опять бесшумно исчезает на какое-то время из палаты, Северус, задержав дыхание на долгое время, отсчитывает в голове мерный ход времени и пытается вспомнить, как это — практиковать самолегилименцию. Аккуратно проникать в собственный разум, раскладывать мысли на мельчайшие составляющие, терпеливо распутывать потоки воспоминаний и невысказанных побуждений.
Прежде всего ему во что бы то ни стало нужно выяснить, как именно скандинав умудрился навесить на него все эти маячки, что противно верещат, стоит ему лишь задуматься о том, как свести счеты с жизнью. Какие-то зацепки он нащупывает только спустя полчаса муторного, настойчивого ковыряния в самом себе — эти маячки ощущаются как неявные крохотные сгустки чужой магии на периферии сознания.
Он хочет вынырнуть и перевести дух, но внезапно с некоторым смятением понимает, что завис глубоко внутри себя на слишком долгое время. Возвращение во внешний мир стоит ему почти всех сил: бесконечные потоки собственных мыслей и разрозненных образов, словно топкое болото, утягивают на глубину. Он делает отчаянный рывок, с огромным трудом приходит в себя и запоздало ощущает всем телом — кто-то стоит чересчур близко к нему, бессовестно вторгнувшись в личное пространство, и теперь нетерпеливо щелкает пальцами у него перед самым носом.
Конечно же, это Йоханссон. Кто еще мог набраться наглости вести себя столь бесцеремонно. Хотя, когда зрение наконец обретает четкость, Северусу даже кажется, что скандинав не на шутку встревожен и, оказывается, мало того что опирается рукой об изголовье его кровати, наклонившись к нему вплотную, Йоханссон еще вдобавок что-то настойчиво пихает ему в руку.
Северус опускает глаза и видит носовой платок — белоснежную ткань с аккуратно вышитым вензелем в углу; и он не в силах понять, какого дьявола хочет от него Йоханссон. Впрочем, всё его внимание тут же привлекают крупные красные капли, что падают на эту белоснежную ткань всё быстрее и быстрее, после чего расплываются на ней неровными яркими пятнами. И Северус наконец осознает: у него без остановки льёт из носа, и он которую уже минуту сглатывает и сглатывает кровь, а слюна во рту отдает давно знакомым, но противным медным привкусом. Сил еще хватает на то, чтобы запрокинуть голову, пережать пальцами переносицу и сипло дышать сквозь зубы. Платок помогает мало, но, к счастью, он на ощупь находит собственную палочку на тумбочке, и спустя какое-то время ему всё же удается остановить кровотечение.
Йоханссон с заметным облегчением выдыхает, медленно отступает к своему креслу и обессиленно падает в него. И уже оттуда, издалека, разглядывает Северуса с какой-то покорной обреченностью во взгляде, после чего с непривычной упрашивающей интонацией в голосе осторожно произносит:
— Мистер Снейп, прошу вас, прислушайтесь ко мне! Вы бросаете все свои силы на борьбу с ветряными мельницами. Я вам не враг, пусть вам и сложно принять этот факт. Не стоит пытаться снять эти маяки именно сейчас. Вы только зря навредите себе! Еще пара месяцев — и вы придете в себя. Именно тогда устранить эти досадные помехи вам не составит труда. Но не сейчас…
Йоханссон умолкает и переводит дыхание; к бледному, не на шутку встревоженному лицу вновь приливает кровь, и тот с затаенной надеждой всматривается в него.
Северусу нехотя приходится признать: скандинав прав, убрать эти маяки ему пока не по силам. Пока… Привычное упрямство нашептывает: «Если ты, Северус, не будешь такой размазней, утрёшь сопли и приложишь достаточно усилий, то сможешь вырвать все эти чуждые ментальные зацепки с мясом и наконец поставишь этого зарвавшегося викинга на место».
Йоханссон тяжело вздыхает в ответ этим безбашенным мыслям и пытается привести последний разумный аргумент:
— Мистер Снейп, пожалуйста, услышьте меня! Я же вешал эти маяки на вас, пока вы были без сознания. И поверьте, у меня было всё время на свете, чтобы сделать свою работу качественно. Просто не сейчас, хорошо?.. С меня же Шеклболт шкуру живьем спустит, случись с вами что-то серьезное…
Можно подумать, об этом кто-то станет сожалеть… Но скандинав, похоже, действительно столь искренне переживает за него, что стоит Северусу медленно кивнуть, тот тут же расслабляется и произносит одними губами «спасибо». И вдруг резко меняет тему:
— Но раз уж вы успели заскучать, мистер Снейп, предлагаю начать с малого — сеанс односторонней легилименции, и вы мне расскажете, как я встретил это Рождество. Что думаете?
Предложение выглядит слишком заманчивым, чтобы отказаться, и Северусу нестерпимо хочется хоть как-то отыграться на скандинаве, так что ему даже не приходится отвечать — он моментально атакует невербальным Legilimens и проникает в сознание Йоханссона. Вначале ему еще кажется странным, что он не встречает на своем пути стандартные окклюментные блоки: скандинав открыт перед ним, как распахнутая книга, но спустя мгновение всё это становится неважным — он считывает воспоминания о прошедшем Рождестве с такой кристальной ясностью и четкостью, словно сам является непосредственным участником событий.
Большой дом выделяется ярко-красной точкой на фоне серого камня прибрежных скал. Крутая тропинка ведет от бухты вверх по склону. На верхних ступеньках лестницы — двое розовощеких детей, как две капли воды похожие друг на друга. Подпрыгивают в нетерпении и кричат наперебой, поторапливая отца: «Скорее, папа, скорее! Время открывать подарки!» Северус видит, как Йоханссон, перепрыгивая через ступеньку, резво взбегает по лестнице и треплет детей по белокурым волосам. После чего сгребает в охапку, целует поочередно в макушки и произносит непривычно ласково и тихо: «Эмиль, Ида<span class="footnote" id="fn_32298467_0"></span>, идемте в дом». C небывалой легкостью подхватывает их обоих на руки и с радостным «Альма, я приехал», распахивает настежь входную дверь дома.
Северус замечает пушистую рождественскую ель, всю в разноцветных огнях, задорно потрескивающее пламя в камине, такую же, как и дети, розовощекую улыбчивую женщину — видимо, жену Йоханссона — в дверях кухни с удивленной короткой фразой «Ты всё-таки смог вырваться домой, Бьёрн!», и в этот момент воспоминание внезапно меркнет и кто-то настойчиво просит его на выход. Северус еще успевает ощутить запах корицы и глинтвейна, что приятным послевкусием оседает на языке.
Скандинав выпроваживает его вежливо, но твёрдо, захлопывая перед ним собственное сознание за одну короткую секунду, после чего склоняет голову к плечу и выжидательно смотрит на Северуса.
Воспоминание такое яркое и живое, что Северус даже не пытается удержаться:
— И что же Ида и Эмиль получили на Рождество, мистер Йоханссон? — Северус вдруг прерывается и на миг задумывается — он, судя по всему, даже знает ответ на собственный вопрос — на фоне воспоминания всё ещё слышится звонкий тявкающий лай щенка.
— Дайте угадаю… Золотистый ретривер? Передавайте от меня привет жене…
Йоханссон все еще неподвижно сидит в кресле и следит за ним пристальным взглядом с совершенно нечитаемым лицом. Северуса внезапно окутывает резким ощущением неправильности происходящего.
Йоханссон негромко откашливается в кулак и мягко по слогам отвечает:
— Я не женат, мистер Снейп…
В голове медленно затихает эхом «не женат…», гулкая пустота заполняет разум, и пустота эта взрывается изумлением — ответ скандинава, кажется, не имеет ни малейшего смысла. Спустя мгновение Северус наконец всё понимает. Целиком и полностью. И даже на короткое время теряет дар речи от невольного восхищения. Его провели, как наивного желторотого новичка.