Экстра X.II (2/2)

— То, что женитесь — правильно делаете, — с претензией на право давать советы заметила она, наклоняясь под столешницу: скорее всего, за ключами. Удивительно, что не добавила какой-нибудь лестный комментарий про нравы на военной службе. — Дам вам седьмую. Она самая крайняя.

— Большое вам спасибо, миссис Аткинс! — снова добродушно прощебетала Петра, являя собой образец счастливой невесты, так что Оруо готов был покраснеть до корней волос. Ей ответили сдержанным молчанием, а он, беря на себя законное право жениха платить за всё, отпустил свою ни разу не наречённую и стал рыться в сумке.

Вместо влюблённого предвкушения в груди копошилось плохое предчувствие.

Миссис вдова Аткинс проводила их на второй этаж до нужной двери и там, вручив Петре в одну руку ключ, а в другую — свечку, удалилась с пожеланиями спокойной ночи. Оруо, входя в спальню, окинул помещение беглым взглядом: без изысков, прохладно, но в наличии имелись маленькая печка, аккуратно застеленная кровать, стол у окна, стул и плотно придвинутый к стене шкаф. Ах да — ещё занавески, вносившие немного уюта в почти не обжитую комнатушку.

— Ну и зачем ты это сказал?

Он как раз собирался заметить, что неплохо бы раскочегарить печку, но тут Петра, поставив свечу на столешницу, резко обернулась — её взгляд, буквально минуту назад миролюбивый и тёплый, прожигал в нём дыры, и будь у неё больше рвения, она могла бы запросто ударить его в грудь. Оруо даже опешил, не понимая, в какой момент снова свернул не туда.

— То есть?..

— Ты же не хотел! С чего вдруг передумал за пять минут?

— Э-э-эй, погоди минуту, — он озадаченно скривился, ибо доподлинно помнил, что Петра наплела хозяйке про их совместное светлое будущее. — Ты ж сама меня попросила, чтобы...

— Я. Не просила, — с нажимом отчеканила она, наступая на него. — Я. Предлагала!

Оруо явно терял логику происходящего, а когда это происходило, в нём вечно просыпалось раздражение.

— Но ты же хотела! Вот, мы здесь! Что тебе не нравится? — плевать, если тут тонкие стены. Переходя на ненавистный ему фальцет, он развёл руками, а Петра в ответ сложила свои на груди, сардонически усмехаясь.

— Действительно, как мне не радоваться, — и снова превратилась в чистый гнев, топнув каблуком по дощатому полу. — Оруо, ты на полном серьёзе думаешь, будто я умираю как хочу лечь с тобой в кровать?

Он чуть было не гаркнул: «Ты вообще непонятно что хочешь!» — но язык вовремя попал между зубов. Неприятно оказаться в дураках, но ещё неприятнее, когда на тебе срывают злобу просто за то, что ты сначала не понял, потом исправился, но, видимо, сделал это неправильно.

Хотелось выплеснуть обиду и защититься: Петра выглядела так, будто он был ей в высшей степени противен. Однако Оруо, набычившись, только закипал от злости, где-то сквозь неё признавая — не стоило спрашивать: «Что тебе не нравится?»

— Ай, да титан с тобой!

Не можешь отпарировать, отскочи. Махнув рукой, он обошёл Петру по максимально широкой кривой, плюхнулся на кровать и принялся стягивать сапоги. Ему давно так не хотелось выматериться, но чутье подсказывало: после этого провести целую ночь бок о бок станет сродни пытке. Руки сдёрнули куртку, затем свитер, и осталась только рубашка с кучей пуговиц. Где-то к середине Оруо даже успокоился и поискал глазами Петру. Она стояла у окна, обняв себя за плечи и опустив голову, точно заснула.

Он жаждал услышать извинений, но её несчастный, загнанный в угол вид так резко контрастировал с прежним гневом, что язык не поворачивался сказать грубость. Оруо снял рубашку, потеребил ту в руках и всё никак не мог выбрать слов, чтобы они звучали миролюбиво, но и не так, будто он безропотно проглотил её гневную вспышку.

Молчание давило. Не-молчание рисковало породить новую ссору. Вечер выборов какой-то, причём, судя по опыту, он снова поставит не на ту карту.

— Спать стоя у тебя не получится, — ладно, стоило рискнуть: куда уж рассориться больше, но Петра не отреагировала, и Оруо, пересиливая себя, сделал вторую попытку. — Я лягу к стене, а ты спиной ко мне. Врала эта миссис-как-её, нормальная тут ширина.

Наверное, имело смысл объясниться, ещё когда она обернулась к нему с шипящим: «Зачем?». Но признаться, что струсил? Нет, слишком болезненный удар по гордости. Впрочем, он сам виноват: сначала притворился, что ничего не понял, а потом переобулся в воздухе. Естественно, она глупо себя почувствовала.

«Я подумал, ты имела в виду, что мы можем сэкономить», — было честно, но звучало ужасно. Оруо и сам уже не верил, что их доверительные отношения могли завести Петру настолько далеко. К тому же она может решить, что не больно-то он её любит, раз не смущается спать в одной кровати.

Не на вылазке же они, в конце концов.

Пока он пытался сторговаться с совестью и здравым смыслом, Петра медленно оторвалась от стены и тяжёлой, шаркающей поступью приблизилась к постели. Села рядом вполоборота, освободила из петли пуговку на спине платья, встала и молча стянула то через голову. Её волосы сразу превратились в лохматую копну, потянувшись за шерстяной тканью.

Тишина красноречиво намекала, что больше они уже не заговорят, поэтому Оруо, затолкав поглубже идею оправдаться, стянул штаны, положил стопку одежды на табурет и полез под одеяло, решив просто-напросто переспать ссору. Только вот непросто было отделаться от мысли, что скажи он ей на улице «да», сейчас они бы целовались, и он сам снимал бы с неё убийственно блёклое серое платье.

Пламя свечки потухло. Перина слегка продавилась, когда Петра вновь опустилась на неё, не торопясь ложиться.

— Оруо? Ты правда там, на улице, просто не понял, да?..

«Неужели... Здравствуйте, дошло наконец».

Он промолчал — чисто из принципа. Даже стиснул веки, отказываясь прислушиваться к каждому шороху, но сердце предательски отзывалось на смущение в её голосе. Петра, однако, так ничего и не добавила — лишь вздохнула, устроилась на постели, едва касаясь его, и Оруо с досадой понял, что в таком положении не уснёт очень долго.

Раздражало ругаться с ней, раздражало не иметь возможности лечь поудобнее, а тут ещё кто-то пьяный заголосил под окном, за чем последовал звон разбитой бутылки и слезливый басовитый скулёж. На душе скребли кошки, и он, промучившись ещё целую вечность, в конце концов сдался, надеясь, что и Петра немного подостыла. Поднялся на руке и кончиками пальцев тронул её за плечо.

— Ложись поближе, упадёшь так.

Теперь молчала уже она.

— Эй, — Оруо мягко потормошил её. — Не прикидывайся, я знаю, что ты не спишь.

— Ты ведь сам не хотел разговаривать, — обиженно донеслось из темноты, и он поморщился, напоминая себе: любые решения на почве малодушия чреваты неприятными последствиями, поэтому нужно просто стиснуть зубы, принять этот факт и настаивать.

— Давай только не будем опять собачиться, а? Честно, спать охота, — тем более она не скинула его руку со своего плеча, и Оруо расценил это как маленькую, но победу. У него даже получилось улыбнуться: их диалог постепенно возвращался в привычную тональность, где она прикидывалась непреклонной, а он шутя уговаривал её. — Я серьёзно, Петра. Поворачивайся уже.

Секунда. Вторая. Вдох, потом выдох. Одеяло с шелестом сползло с неё до самых колен. Петра, сгорбившись, посмотрела на него, заправила за ухо волосы, а потом вдруг опустила бретель майки, и в её голосе отчётливо зазвучали те же робкие, просящие нотки, с какими она говорила, когда на улице поймала его за рукав.

— Поцелуешь меня?

Оруо, заметивший движение её руки, сглотнул, но у него положительно не хватало уверенности, что он сегодня хоть сколько-нибудь верно трактует её намёки. Поэтому, игнорируя недвусмысленный жест, он медленно потянулся к её губам, опершись ладонью в колено.

Она уклонилась, скорее выдохнув, чем прошептав.

— Не сюда.

На мгновение он растерялся. Потом покосился с чуть заметного из-за волос кончика её носа на покат плеча, постарался не думать, что с ним случится после этого поцелуя, и медленно опустил голову, для храбрости закрыв глаза.

Он иногда целовал её так — через рубашку, куртку, да что угодно, но это было при свете дня, несерьёзно в отличие от нынешней ситуации. Губы покалывало, кровь приливала к лицу, и мысль, как он будет честно смотреть в глаза господину Ралу, покинула сознание, потому что, откровенно говоря, в последнюю очередь думаешь об отце девушки, когда целуешь её. Особенно если эти поцелуи лежат за гранью целомудренного.

Она вздрогнула, напряжённо хватаясь за его руку и перебирая по ней пальцами, пока те не сомкнулись выше предплечья. Её кожа, оставляя солоноватый привкус, пахла долгой дорогой и остывшим потом, кончики шелковистых волос задевали скулы, и в какой-то момент Оруо обнаружил её вторую ладонь у себя на затылке.

Необходимость топить холодную печь отпала. Даже без неё стало настолько жарко, что одеяло сгрудилось в ногах, и только стена, в которую он случайно упёрся потной ладонью, показалась обжигающе стылой. Обманчиво хрупкая рука стальной хваткой сплелась с его пальцами, и, когда её сердце билось под ладонью так же часто, как его собственное, Оруо не сомневался, что мыслимый предел его счастья устремился куда-то в бесконечность над крышей.

Спать после такого перехотелось напрочь. Во всяком случае ему: Петра задремала практически сразу, подогнув под себя колени. И ей, пожалуй, повезло, потому что он, глядя в потолок, начал потихоньку улавливать холодок, прогнать который можно было только огнём.

Осторожно перебравшись через Петру, Оруо натянул белье и сапоги и полез возиться с растопкой при свете медленно прогоравшей свечки. Дверца оглушительно заскрипела, бруски дров сухо стучали друг о друга, пока он складывал их в подобие колодца, но, видимо, Петра заснула так крепко, что её разбудил бы только взрыв громового копья. Стряхнув с ладоней приставшую сажу и древесные пылинки, Оруо поднялся и, встав у окна, приоткрыл створку. Растёкшийся по лёгким городской воздух отличался от штабного тяжеловатым, с кислинкой, запахом.

Петра что-то промычала и заворочалась, а когда он обернулся, уже сжалась в комочек на другом боку. Оруо, начиная подмерзать, аккуратно закрыл окно и, вернувшись к ней, натянул одеяло практически до подбородка. От задутой свечи стелился восковой шлейф, а мысль о предстоящем обеде с господином Ралом больше не внушала ни единого опасения.

В его жизни случались разные переломные моменты. Иногда он знал о них заранее, иногда они жестоко врывались в его существование, прибавляя морщин и седых волос возле висков. Но сегодня — редкое исключение — всё оказалось иначе: такие дни дарили почву для надежд на светлое будущее, которое имело столь же зыбкие очертания, как таинственные земли враждебной Марли за морем. Они просто были. В лице Петры, смотревшей ему в душу огромными медово-карими глазами и пробуждавшей всё хорошее, что там когда-либо существовало.

И он глубоко, всем сердцем, любил эту жизнь.

Потому что в ней, несмотря на лишения и въевшееся под кожу предчувствие опасности, всё-таки оставалось место для простого человеческого счастья.