X (2/2)
«Некрасиво. Как некрасиво. Капитан, конечно, никогда не спросит, но вот Ханджи — наоборот, пусть и из лучших чувств. И ведь глупо будет говорить ей, что всё из-за платка…»
Пускай даже тот — вовсе не из-за потраченных денег — имел огромное значение.
***</p>
В их планы на отпуск нагло вмешалась погода. Оруо, надеявшийся провести день рождения семьей, и она, движимая желанием увидеть отца, уже собирались уезжать, когда ясная, относительно холодная зима разразилась лютым солнечным морозом, а на следующий день — вьюгой. Крутило и завывало так, что даже дойти с утра до конюшни стало сродни подвигу. Петра почти сразу поняла, что добраться до Каранеса в срок они не успеют, однако Оруо целый день надеялся, что наутро распогодится, и упрямо отказывался распаковывать вещи.
Чуда не произошло. Метель мела, и Разведкорпусу пришлось хорошенько помахать метлами и лопатами, чтобы штаб не превратился в непролазный сугроб. После таких упражнений на свежем воздухе ни у кого не осталось сил не то что разговаривать, даже лишний раз пошевелить конечностями. Правда, растопить баню, примыкавшую к помывочным, они всё-таки смогли, и каким же блаженством было прогреться после лютой стужи!
Петра даже задремала на лавке — спасибо, что Ханджи растрясла, иначе она бы заснула там до утра.
После еды их всех окончательно развезло. Саша сложила руки на столе и, сгорбившись, улеглась на них щекой, Конни дремал, завалившись на неё, а Жан ещё держался, но уже тоже подпирал голову ладонью. Оруо зевал и тёр пальцами глаза — Петра нет-нет да подумывала, что её голову непреодолимо притягивает к его плечу, и только Марло с Армином обсуждали какую-то книгу, пусть и делали это в откровенных попытках не задремать.
А вьюга и не думала прекращать бесчинствовать, поэтому, когда до дня рождения Оруо оставалось полтора дня, он уже не питал никаких надежд и без стеснения роптал в адрес «дурацкой погоды». Петра как могла урезонивала его досаду, но ехать в бурю было бы самоубийством, а ей этого вполне хватало во время непосредственной службы.
Впрочем, судьба снова тонко поиздевалась над ними: в знаменательное январское утро наконец наступила студёная тишина.
Снег скрипел под ногами, кругом ослепительно искрило, и, пока они кололи лёд, чтобы растопить его и напоить лошадей, Оруо выглядел понурым и молчал только потому, что адски мёрз. Впрочем, он скоро оттаял: в конюшне было куда теплее, да и пока они «готовили» лёд, Петра умаслила его страдавшую душу поздравительным поцелуем, закинув удочку на будущий подарок.
Оруо подозрительно прищурился, ухмыльнулся и полез было целоваться снова, но от его покрасневших ладоней разило холодом, и она чуть не треснула его лбом в лоб.
— Ой, ну куда ты с такими руками! И так холодно — ещё больше заморозишь!
Их возня привлекла дядю Оскара — с вилами наперевес, он застукал их, когда Оруо сгрёб её в охапку, уронив кривоногую табуретку. Попытка отпихнуть его успехом не увенчалась, но кого она обманывала: согреваться от поцелуев было очень приятно.
«А-а, ясно всё. Разминаетесь! — над ними только посмеялись в усы и махнули рукой, великодушно благословляя на дальнейшие буйства. — Вы только тут про воду-то не забудьте».
Так как зимой любое событие считалось поводом для развлечений, день рождения Оруо сочли очередным отличным предлогом немного гульнуть — на свет божий была извлечена пузатая бутылка настойки, причём судя по цвету, это была вторая порция того, что они пили, чествуя недавний день рождения капитана Леви.
В тот праздник, кажется, разнуздались все, кроме виновника торжества. Традиционно, и тем не менее странно было видеть его непрошибаемо трезвым, пока они начали петь и танцевать, а командор Ханджи, отбросив субординацию, навалилась ему на плечо, крепко обняла и мурлыкала что-то с довольной улыбкой. Капитан Леви, кстати, её не оттолкнул и вообще смотрел очень приветливо, укрепив Петру в уверенности, что между ними существовали куда более тесные отношения.
Чем она и поделилась с Оруо, восторженно вцепившись в его рукав.
Как и всегда за последние пару месяцев, обошлись без официоза, сходу приступив к самой интересной части. Небольшая порция алкоголя ожидаемо внесла в армейский ужин атмосферу маленького, но приятного праздника, который, конечно, было не сравнить с событием одиннадцать дней назад, но того вечера и так хватило с лихвой, ибо Петра настолько прихмелела с «бодрящей настоечки» Ханджи, что на следующее утро Оруо смотрел на неё с плохо скрытым смущением.
А это говорило от многом.
Они играли в карты, шутили, и, всё было прекрасно до тех пор, пока народ не начал расходиться, убирая посуду и возвращая на место косо стоявшие лавки. Весёлая расслабленность стала быстро сходить на нет: ей предстояло вручить Оруо подарок, и, хотя Петра точно знала, что скажет, она не могла перестать переживать.
— Ну, и что же ты мне приготовила? — игриво протянул он, подперев голову кулаком — они остались совсем одни, если не считать поварих в кухне за стеной. Платок лежал в глубоком кармане шерстяной юбки, и Петра, нащупав его, понадеялась только, что на бумаге не останутся следы от её резко вспотевших ладоней.
— Закрой глаза.
— Пф, ладно, столько таинственности. А руку протянуть надо? — он, усмехнувшись, зажмурился и даже отвернулся, а Петра осторожно вытащила свёрток, разгладила его и взяла Оруо за кисть, разворачивая ту ладонью вверх.
— О… Это что-то маленькое, — он пошевелил пальцами, которые она как раз собиралась загнуть так, чтобы подарок ненароком не выскользнул. — И плоское. Ха, я чувствую бумагу с ленточкой, ты его перевязала.
— Можешь смотреть. С днём рождения.
Свёрток он оглядел с ироничным любопытством. Покосился на неё, точно ждал какой-то реакции, но Петра, сохраняя улыбку, только пожала плечами и, не сдержавшись, поправила волосы.
— Открывай-открывай, всё увидишь сам.
— Какой-то он лёгкий очень… Неужели ты мне варежки связала? — Оруо снова повертел подарок в руках, потряс и пощупал, но платок не издал никаких звуков, кроме шуршания обёрточной бумаги. Петра невольно затаила дыхание, наблюдая, как он таки потянул за ленточку и, уставившись на содержимое свёртка, не проронил ни слова, ни даже междометия.
— Если что, я купила его раньше, чем ты обзавёлся своим.
Пальцы сцепились в замок. Беспокойно поёрзав, она смущённо умолкла, пока он медленно расправлял шейный платок. Конечно, точнее было сказать «в тот же день», но в целом это не имело особой разницы.
— Ничего себе… Ого, тут даже мое имя вышито так же, как было раньше! — наконец оживившийся Оруо быстро перебрал в пальцах ткань и поднёс к глазам нижний уголок.
— Я долго думала, дарить его тебе или нет: ты же уже сам купил себе замену, — бережность, с которой он продолжал рассматривать платок, с лихвой окупала и время, потраченное на бесполезные переживания, и те два вечера, когда она, несколько раз больно уколовшись иголкой, старательно вышивала его инициалы. — Но потом решила, что сделаю так, как хотела.
— А сама обзывала его бесполезным, — заметил Оруо, несомненно намекая на ссору, которая, как Петра наивно надеялась, успела стереться из его памяти. — Если честно, меньше всего ожидал, что ты подаришь мне что-нибудь фатовское.
— Я просто подумала, что было бы хорошо как-нибудь вернуть его тебе, — неуверенно начала она, с приятным удивлением обнаруживая, что волнение в груди ослабло, давая спокойно мыслить и дышать. — Он был у тебя единственный, а ты его порвал на бинт ради меня.
— Воистину героический поступок, я знаю, — хмыкнул он, задумчиво погладив большим пальцем белую ткань. А затем наклонился к ней и беззвучно поцеловал в щеку, прежде чем серьёзно заглянуть в глаза. — Спасибо.
Сердце ёкнуло, к лицу прилила краска, и Петра сама не поняла, почему вдруг растерялась от простого, абсолютно невинного жеста. А Оруо между тем распустил платок, вытянул тот за один конец и с довольным видом ловко повязал новый.
— Ну как, хорошо сидит?
Она, не сдержавшись, прыснула, прикрывшись ладонью.
— Как обычный шейный платок.
— Который мне подарила ты, так что теперь не имеешь права говорить, что он бесполезный, дурацкий, и что я вообще франт!
— Ох, ну извини, вырвалось тогда ненарочно, — она закатила глаза, мягко толкнув его в плечо. — Но лучше не рви его, как тот, пожалуйста. Я долго выбирала.
— Ещё чего. Твой подарок я буду беречь и стирать с особой тщательностью, — он плавным движением обнял её за талию, игриво мурлыча прямо возле уха. — А вот старый, если понадобится, как раз и пущу на тряпки.
Вдоль позвоночника пробежала приятная, чуть колючая дрожь.
— Зачем рвать хорошие вещи, когда есть бинты?
— Таскать которые у меня не хватит ни желания, ни карманов.
Она уютнее устроилась у него в руках, уткнувшись лбом под подбородок, а Оруо продолжал, перебирая пальцами по вязаному рукаву её свитера:
— Между людьми и тряпками точно не выбирают, хотя… — тут в его голосе обозначилась дразнящая улыбка, и Петра сразу почувствовала, что сейчас он выдаст какую-нибудь колкую шутку. — Может, я ещё подумаю, если дело вдруг дойдёт до Флока...
— Перестань. Он тоже наш товарищ.
— Ну да... по отряду. Но не нравится он мне, хоть ты тресни.
— Кто знает. Кто знает... — задумчиво улыбнулась она, впрочем, сильно сомневаясь, чтобы эта шутка в будущем стала предсказанием. — Возможно, ещё передумаешь.... Я ведь тебя в кадетском тоже сначала терпеть не могла.
Эта зима была особенной. Ещё раньше, чем начал подтаивать снег и из-под него проклюнулись первые ландыши, раньше, чем было объявлено, что «адская гильотина» размозжила последнего титана, Петра уже знала: она любит его. Не до пелены в глазах, а глубоко и осознанно, когда чувствуешь, что этот человек — тот самый, несмотря на раздражающие недостатки.
Ворчливый, вздорный, упрямый, ласковый и верный ей до смерти. Тот самый Оруо, оравший на неё в лесу, что она дура, раз «хочет сдохнуть», вечно пытавшийся защищать её ценой собственного здоровья и совсем не думавший, как бы она жила с последствиями его героических выходок.
И дело, в сущности, оставалось за малым: наконец-то ему об этом сказать.